Книга «Чжуан-цзы» была написана в конце IV века до Р.Х., если полагать верной ссылку Сыма Цяня на то, что сам Чжуан Чжоу жил в середине IV, а умер в начале V века до Р.Х. Этот исторический период больше известен, как эпоха Чжань Го, эпоха Борющихся Царств. Время, когда тогдашний ареал китайской цивилизации пребывал в постоянном движении, стабильность управленческая, культурная и государственная практически полностью отсутствовала. Каждое княжество использовало свою систему мер и весов, пользовалось своими, часто сходными с другими, но все же сохранявшими оригинальность, иероглифами. Как такового общего языка не было, это от части подтверждается и тем фактом, что на сегодняшний день нам практически ничего не известно об особенностях грамматики письменных и устных китайских языков того времени. Некое единство, безусловно, присутствовало, но региональные вариации китайского языка были огромны.
Текст «Чжуан-цзы» как и эпоха его написания не однороден, в нем встречаются иероглифы, которые вообще больше нигде не фигурируют, тоже можно сказать и о некоторых речевых оборотах. Поэтому подходить к переводу памятника просто с отличным знанием вэньяня не достаточно, но и ошибочно.
«Чжуан-цзы» многослоен и аллегоричен. Практически весь текст написан в форме иносказаний и метафор, где важную роль играет не то, что написано и как написано, а, что не написано и не сказано. То есть подтекст. Вскрытие подтекста «Чжуан-цзы» тоже задача не из легких. Поскольку прийти к пониманию подтекста можно через уяснения для себя контекста памятника. Хотя и этого не достаточно, нужно открыть для себя глубину написанного и доверится ему. Чжуан Чжоу писал книгу для тех, кто понимает все без слов, кому ценнее не сказанное, чем красивые рассказы и точные выкладки, его слог – скорее обрамление, или даже укрытие. Сокрытие той истины, которую каждый открывает для себя сам. Также как ученик открывает правду учителя сам, а не через разъяснения, в порыве творческого озарения, и никакими словами не может выразить свое открытие. Почему Чжуан Чжоу выбрал такую форму для своего произведения отдельная и крайне спорная тема, поскольку формат памятника позволяет каждому увидеть в нем нечто свое, свою правду. И тут надо помнить, что права у каждого своя.
Контекст «Чжуан-цзы» — это его историческая эпоха, это мировоззрения ранних даосов, конфуцианцев, философов-софистов с их «белыми нелошадями», начало технизации общества и порыв к открытию новой движущей силы социума, но, увы, не человека. Открытие в себе нового и сокровенно передает нам «Чжуан-цзы», он показыват ошибку эпохи. Его безумные речи от того и притягательны, что ума, технического рационального ума, в них нет. Ума и морали, которые так ищут философы-моралисты того времени. У Чжуан-цзы этого нет. А что есть? Есть доверие жизни и принятие ее такой, какая она есть, а значит и принятие себя, как части этой Жизни и как ее проявления. Именно про-явления. Чего-то, что и явно и сокрыто, что едва заметно.
Как погрузить читателя в эпоху Борющихся Царств, как ему передать ту атмосферу, в которой писался памятник? Это большой вызов для переводчика. Поэтому любому, кто возьмется перетолмачить «Чжуан-цзы» на русский, придется очень основательно подготовится к комментированию едва ли не каждого фрагмента. А другой формы передать контекст памятника, я пока себе не представляю.
Если контекст это динамизм перемен, брожение, движение и поиск, а я так понимаю себе контекст памятника, то его подтекст, это выход, конец поисков, точный вектор. Ответ, который дает Чжуан Чжоу, ответ на, как сказали бы американцы, вызовы эпохи. Причем он носит не характер назидания или абсолютных истин, это не заповеди Моисея – нет, наоборот. Он побуждает человека к мужеству выбора – принять или нет принимать слова Чжуан-цзы на веру, открыть в себе космичность или остаться всего лишь человеком. Чжуан Чжоу не добавляет веса своим письменам, призывая в помощь имена богов и духов, не апеллирую к всеобщим истинам и моралям. Все это пустое. Чжуан Чжоу приглашает в путешествие, показывает дорогу, а вот идти по ней, или отвергнуть ее, этот выбор остается за читателем.
Возможно, Чжуан-цзы не случайно выбрал такую форму повествования, в эпоху растущей потребности в сильнейшей административной машине, в эпоху поиска моральности человека и незыблемых принципов, Чжуан Чжоу пишет о свободе, о чистой свободе духа быть тем, кем он есть – частью Великого Кома, частью ЖИЗНИ, и так обрести себя!
Контекст памятника – это динамизм, поиски и брожение, а его подтекст – вектор, выход и путь! Так я себе понимаю «Чжуан-цзы».
Теперь о начале книги.
逍遙游
北冥有魚,其名為鯤。鯤之大,不知其幾千裡也。化而為鳥,其名為鵬。鵬之背,不知其幾千裡也。怒而飛,其翼若垂天之雲。是鳥也,海運則將徙於南冥。南冥者,天池也。《齊諧》者,志怪者也。《諧》之言曰:“鵬之徙於南冥也,水擊三千裡,傳扶搖而上者九萬裡,去以六月息者也。”野馬也,塵埃也,生物之以息相吹也。天之蒼蒼,其正色邪?其遠而無所至極邪?其視下也,亦若是則已矣
且 夫 水 之 積 也 不 厚 , 則 其 負 大 舟 也 無 力 。 覆 杯 水 於 坳 堂 之 上 , 則 芥 為 之 舟 。 置 杯 焉 則 膠 , 水 淺 而 舟 大 也 。 風 之 積 也 不 厚 , 則 其 負 大 翼 也 無 力 。 故 九 萬 里 , 則 風 斯 在 下 矣 , 而 後 乃 今 培 風 ﹔ 背 負 青 天 而 莫 之 夭 閼 者 , 而 後 乃 今 將 圖 南 。
Перевод названия главы очень интересен и занимателен. Первый знак соотносится с понятием «растекаться», «ширится». Второй – с понятием «круговращения», «отдаления». Третий иероглиф имеет значение «развевающегося на ветру знамени» и позднее - «путешествия». Малявин переводит его как «В свободном странствии», я встречал вариант «Беззаботное скитание». И то и другое совершенно адекватные названия. Поскольку передают то, о чем пойдет речь в первой главе – космогонию свободы (Р. Невилл). Китайские комментаторы более указывают смысл главы в привычной им форме: «радость недеяния», «небесное странствие», «самодостаточность и отсутствие желаний» и т.д. Поэтому прежде чем давать свой перевод названию, надо самому тщательно пробежаться по уже существующим переводам и комментаторам, причем не только китайцам.
Следующий за названием первый пассаж не представляет особого труда для перевода. Но возникает вопрос, что мы переводим? Текст? Нет смысла переводить просто текст, хотя бы по тому, что перед нами частично миф, частично метафора, а частично изложение взгляда Чжуан Цзы на ограниченность любого кругозора. А как, не поняв ее смысла, передать все на русский язык? Адекватный перевод держится на том, что переводчик понимает, если угодно, чувствует, чистый смысл, когда тот находится вне двух языков: языка перевода и языка оригинала. А потом уже облекает его в подтекст, текст и окружает контекстом. В противном случае наш перевод превратится в машинопись. Отмечу, что я сам не уверен в том, что точно понимаю, о чем писал Чжуан Чжоу, могу строить только предположения.
Итак, текст рассказывает о рыбе Кунь, которая живет в мифическом Северном океане и столь огромна, что представить ее себе решительно нет возможности, и эта рыба с легкостью может превратиться в птицу Пэн столь же огромную, что опять-таки ее представить тоже нет возможности. Остановимся пока тут. Очень важно, на мой взгляд понять, что Кунь и Пэн, это не кит и орел, как иногда переводят, а прообраз или даже метафорическое динамизма природной жизни, его круговорота. Как зима сменяется летом, так и рыба превращается в свою противоположность – птицу. И как удивительны для нас смены времен года, так и удивительно это превращение. И Чжуан Чжоу использует эти очень интересные образы, чтобы передать природную игру, великий круговорот жизни, огромный и не обозримый. А потом идет пассаж из вопросов, которые лишь говорят о том, что человеку не дано и не нужно понимать истину. Затем Чжуан Цзы говорит, что в принципе, все относительно, как для зернышка ямка с водой, что для корабля полноводная стремнина, а коли поставить в ямку чашку, то окажется, что воды уже мало, а зернышко-корабль велик. Тут Чжуан-цзы говорит от ограниченности человеческого зрения и говорит не без иронии, выбирая даже детям понятные образы. Это чуждая злобе ирония, она добрая и мудрая. Ирония человека, который хранит правду, и до истины ему нет дела. Ирония, которая идет из подтекста…просто так ее не прочитать.
Также как и этот пассаж практически вся книга «Чжуан-цзы» это метафора, метафора на единство и динамизм природного мира, на положение человека в этом мире, рассказ о бесконечном доверии и доброте, безучастности и соучастия.
Переводить Чжуан-цзы надо погружением в исторические реалии того времени, в даоские воззрения на мир и на человека, а главное на антропокосм, в язык самого Чжуан Чжоу, который уникален. Поэтому у меня, который не берется переводить Чжуан Чжоу, люди идущие и переводящие его, передающие суть памятника, пусть разными словами, пусть в отступление от норм языка, но сообщающие о древних словах, вызывают уважение.
Вопросы адекватного перевода данного памятника интересны и практически безграничны для обсуждения, они рождают споры и притягивают разных людей, как сам текст «Чжуан-цзы». О них можно спорить, можно молчать, но остаться равнодушными – вряд ли удастся.
Поэтому, кто хочет и может, тот переведет, кто хочет, но не может – поймет, а кто не может, но хочет – перепечатает, а кто не хочет и не может, останется в стороне. И все эти люди все равно в пределе своем не будут отличны друг от друга, и как лето с зимой, столь разные и столь близкие, составят собой единство, прекрасное своей монолитностью и многообразностью.