Глава 7
Таща за собой сестер, Лайди успела пробежать лишь несколько шагов, когда послышался резкий свист, похожий на птичий. Она задрала голову посмотреть, что за птица издает такие странные звуки, и тут сзади на реке раздался оглушительный взрыв. В ушах зазвенело, голова затуманилась. К ногам девочек шлепнулся израненный сом, обдав их мутной горячей водой.
По желтоватой голове текли струйки крови, длинные усы слабо подрагивали, кишки вывалились на спину.
Замерев, Лайди словно во сне обернулась к сестрам: они, тоже застыв, уставились на нее. В волосах у Няньди застрял комок спутанных водорослей, похожий на выплюнутую коровой или лошадью жвачку. К щеке Сянди прилипло несколько серебристых рыбных чешуек. Шагах в десяти от них река раскатывалась черными волнами, образуя целый водоворот, куда с шелестом падала поднятая взрывной волной горячая вода. Над поверхностью поплыла густая белая дымка, разнесся сладковатый запах пороха. Она силилась понять, что происходит, но не понимала и лишь чувствовала, как ее охватывает страшное беспокойство. Хотелось закричать, но вместо этого из глаз посыпались крупные слезы. «Почему так хочется плакать? Да и не плачу я вовсе. Отчего тогда слезы? Может, это и не слезы, а капли воды из реки?»
В голове все смешалось, а на представшей перед глазами картине – посверкивающие балки моста, бурлящая мутная вода в реке, густые кусты, охваченные паникой ласточки, потерявшие дар речи сестры – все перепуталось и смешалось в какой-то бесконечный клубок. Она глянула на малышку Цюди: рот приоткрыт, глаза зажмурены, по щекам протянулись полоски слез. Вокруг что-то все время потрескивает: так лопаются пересохшие на солнце стручки фасоли. Заросли кустов на дамбе хранят тайну, тихонько шурша, будто там прячутся сотни маленьких зверушек.
Ни звука от людей в зеленом, которых она только что видела. Ветви кустов тянутся вверх, золотистые монетки листьев чуть подрагивают. Неужели они так и прячутся там? А если да, то зачем? Пока она ломала над этим голову, откуда-то словно издалека донесся сдавленный крик: - …Сестренки, на землю, быстро…Сестренки, ложись…
Она оглядывалась, ища, откуда прозвучал этот крик, но перед глазами все плыло и качалось. Казалось, где-то глубоко в мозгу ворочается нечто ракообразное, отчего было ужасно больно. С неба падало что-то черное и блестящее. С восточной стороны моста медленно вздыбился столб воды размером с буйвола и, поднявшись на высоту дамбы, рассыпался в стороны, как раскидистые ветви серебристой ветлы. В нос ударила вонь пороховых газов, запахло речным илом, разорванной на куски рыбой и креветками. Уши страшно заломило, она ничего не слышала, но, казалось, видела, как эти страшные звуки расходятся волнами во все стороны.
В реку упал еще один черный и блестящий предмет, и вздыбился еще один столб воды. На берег шлепнулось что-то синее, с торчащими наружу, как собачьи клыки, краями. Она нагнулась и протянула руку, чтобы поднять эту синюю штуку. Под кончиком пальца вылетел желтый дымок, и пронзившая его резкая боль мгновенно передалась на все тело. Вокруг все снова загрохотало, словно эта обжегшая руку боль переместилась из ушей, и их уже ничего не закладывало. Вода в реке шипела, над ней стелились клубы пара. В воздухе прокатывались хлопки разрывов. Трое сестер ревели, разинув рот, трое других заткнули уши и уткнулись в землю с высоко задранными попами, как глупые неповоротливые птицы, которые спасаясь от преследования, прячут голову в песок, забывая о гузке и хвосте.
- Сестренки! – снова раздался громкий крик из кустов. – Быстро на землю! На землю и сюда ползите…
Лайди бросилась на землю и стала искать глазами кричавшего. В конце концов, она заметила его среди гибких веток красной ракиты. Этот был тот самый смуглолицый с белоснежными зубами. Он махал ей рукой: - Сюда ползите, скорее!
Смущенный мозг будто дал трещину, через которую устремился поток белого сверкающего света. Послышалось конское ржание, и она, повернув голову, увидела золотистого жеребенка с развевающейся огненной гривой, который устремился на мост с южного края.
Это был красавец жеребенок из Фушэнтана. Уже не маленький, но еще не взрослый, без уздечки, живой, норовистый, полный юного задора.
Завели его от племенного жеребца Мастера Фань Саня. Так что, если любимого племенного считать сыном Фань Саня, этот золотистый жеребенок ему внук. Лайди знала этого жеребенка, он ей нравился. Он то и дело проносился по проулку, вызывая бешеную ярость черной своры тетушки Сунь. Доскакав до середины моста, жеребенок замер: то ли стена соломы остановила его, то ли пьянящий запах пропитавшего ее вина. Наклонив голову, он сосредоточенно разглядывал солому. «О чем он, интересно, думает?» - мелькнуло в голове. Тут снова раздался резкий свист, и на мосту ослепительно сверкнула вспышка взрыва. Глазам было больнее, чем после долгого смотрения на расплавленный металл, а грохот раскатился далеко во все стороны.
Жеребенка разорвало на куски, и нога с обгорелой шерсткой упала в кусты неподалеку. Лайди замутило, кисловато-горькой волной к горлу подкатила тошнота. Голова тут же заработала четко и ясно. Глядя на оторванную ногу жеребенка, она поняла, что такое смерть. От навалившегося ужаса руки и ноги затряслись, зубы застучали. Она вскочила и поволокла сестер в кусты.
Они сжались вокруг нее, как шесть перышек чеснока вокруг стебля, обхватив друг друга руками. Слева, совсем близко уже знакомый голос что-то хрипло кричал, но вскоре его стало не слышно из-за бурлящей в реке воды.
Она крепко прижимала к себе Цюди, чувствуя, как пылает лицо малышки. Река подуспокоилась, и белая дымка понемногу рассеивалась. Свистящие черные штуковины, за которыми тянулись длинные хвосты, теперь перелетали дамбу и падали на деревню. Грохот разрывов, то усиливаясь, то затухая, сливался там в один протяжный гул. Слышались приглушенные женские крики, рушилось что-то большое. На противоположном берегу на дамбе ни души, лишь одиноко высится старое рожковое дерево. Ниже, у края воды, череда плакучих ив опускает к самой воде длинные нежные ветви. «Откуда прилетают эти странные, страшные штуки?» - не давала покоя мысль. Размышления прервал хриплый мужской вопль. В просветах между ветвями показался второй управляющий Фушэнтана. Он заезжал на мост на велосипеде. «Зачем его понесло на мост? Из-за жеребенка, наверное». Но в одной руке у Сыма Ку горящий факел. Стало быть, жеребенок, разметанный по мосту и окрасивший своей кровью воды реки, ни при чем. Управляющий резко затормозил, и факел полетел на пропитанную вином солому в центре моста. Вспыхнувшее пламя весело побежало во все стороны. Сыма Ку развернул велосипед, но времени вскочить в седло уже не оставалось, и он рванулся вперед, толкая велосипед перед собой. Голубоватые язычки преследовали его по пятам, а изо рта у него по-прежнему рвался этот странный вопль. Бах! – что-то будто треснуло, и соломенная шляпа с загнутыми полями птицей слетела с головы управляющего в реку. Отбросив велосипед, тот согнулся в три погибели, споткнулся и растянулся на мосту. Бах! Бах! Бах! – затрещало снова, словно хлопушку запустили. Сыма Ку пополз, прижимаясь к мосту и извиваясь, как большая ящерица, и быстро исчез. Треск прекратился. Языки голубого пламени уже охватили весь мост, посредине они вздымались выше всего, но дыма не давали. Вода под мостом посинела. Дышать стало тяжело, грудь сдавило, в носу все пересохло. Накатывающиеся волны жара переходили в порывистый, присвистывающий ветер. На ветках выступили капли, словно пот, листья скручивались и увядали. - Япошки поганые, так и разэтак сестер ваших! - донеслась из-за дамбы громкая ругань Сыма Ку. - Лугоуцяо вы перешли, а вот перейдите-ка Холунцяо – Мост Огненного Дракона! – И он разразился хохотом.
Он еще хохотал, когда над дамбой на противоположном берегу показалась целая цепочка желтоватых кепи. Потом выросли фигуры в такой же форме, лошадиные головы, и вот уже там выстроилось несколько десятков всадников на могучих скакунах. Даже за несколько сотен метров Лайди разглядела, что они, как две капли воды, похожи на жеребца Мастера Фань Саня. «Японские дьяволы! Это японские дьяволы, вот они и явились…»
Кавалеристы не пошли на охваченный пламенем каменный мост, а стали спускаться к реке по дамбе. Кони шли боком, сталкиваясь друг с другом, и очень быстро спустились к воде. Слышалась громкая непонятная речь, лошади с ржанием входили в реку, сначала скрылись их ноги, потом зашли глубже – по брюхо. Японцы сидели в седлах, не горбясь, с прямыми спинами и высоко поднятыми головами. В ярком солнечном свете лица сливались в одно белое пятно, было не разобрать ни носов, ни глаз. Лошади тоже высоко несли головы, и складывалось невероятное впечатление, что они идут рысью. Вода в реке напоминала разбавленный сироп, от нее шла сладковатая вонь. Лошади тяжело продвигались вперед, поднимая вокруг голубые брызги. Эти брызги походили на язычки пламени, которые лизали лошадям брюхо, заставляя тянуть вверх большие головы и беспрестанно двигаться. Хвосты лошадей были наполовину погружены в воду, японцы покачивались в седлах, держа поводья обеими руками и вытянув прямые ноги в стременах иероглифом «восемь». Одна гнедая кобыла остановилась посреди реки, подняла хвост и навалила целую кучу. Седок беспокойно послал ее вперед, тронув бока каблуками. Но та дальше не шла, тряся головой и шумно грызя удила.
- Бей их, братцы! – раздался крик из кустов слева, и тут же что-то глухо треснуло, словно порвался шелк.
Потом зазвучали хлопки – раскатистые и звонкие, отрывистые и глухие. В реку с шипением шлепнулось что-то черное, оставив после себя шлейф белого дыма. Прозвучал взрыв, поднявший еще один столб воды. Сидевший на гнедой японец странно подпрыгнул, потом откинулся назад, всплеснув коротенькими ручками, и из груди у него хлынула черная кровь. Она забрызгала всю голову лошади и стекала в реку. Гнедая встала на дыбы, из воды показались измазанные черным илом копыта и широкая, мощная, блестящая грудь. Когда копыта снова опустились в воду, подняв волну, всадник уже лежал на крупе, откинувшись навзничь. Японец на вороном вошел в воду головой вниз. Еще одного всадника вышибло из седла, и он повис, обхватив шею коня с обеих сторон и покачиваясь. Съехавшее с головы кепи было прижато к лошадиной шее, из уха сочилась струйка крови. На реке все смешалось, потерявшие всадников лошади с ржанием разворачивались обратно. Остальные кавалеристы пригнулись в седлах, обхватив бока лошадей ногами, навели на кусты блестевшие смазкой карабины и открыли огонь. С фырканьем и шумом разгребая ил и толщу воды, больше десятка лошадей вырвались на мелководье. От лошадиных крупов, от красных от ила копыт и хвостов во все стороны разлетались мириады брызг, и от самой середины реки за ними тянулись длинные-длинные сверкающие полосы.
Вырвавшийся вперед пегий жеребец с белой звездочкой на лбу уже подбирался к дамбе.
Копыта тяжело и неуклюже, с плеском и шумом рассекали мелководье. Сидевший на нем бледный японец направил его на кусты. Прищурившись и сжав зубы, он левой рукой похлопывал коня по крупу, а в правой высоко занес отливающий серебром длинный меч. Лайди могла разглядеть даже капли пота на кончике носа, густые ресницы коня, слышала рвущееся из ноздрей коня дыхание и кисловатый запах конского пота. На лбу пегого вдруг полыхнул красноватый дымок, и все четыре ноги застыли на всем скаку. Блестящую шкуру покрыли бесчисленные глубокие складки, ноги коня подкосились, всадник не успел никак отреагировать, и оба с грохотом рухнули на землю у самых кустов.
Остальные японцы поскакали по мелководью на восток к тому самому месту, где Лайди с сестрами сбросили туфли. Там они повернули лошадей и стали забираться на дамбу через кусты. Потом отряд пропал из виду, и она стала смотреть на мелководье. Большая голова мертвого жеребца была перепачкана черной кровью и илом, а большой голубой глаз печально глядел в небесную лазурь. Наполовину придавленный им бледнолицый всадник лежал, уткнувшись лицом в ил. Голова вывернута набок, бледная, без кровинки, рука вытянута в сторону воды, словно он хотел что-то оттуда вытащить. Все когда-то гладкое и сверкавшее под солнцем мелководье изрыто лошадиными копытами. Посреди реки лежал на боку вороной. Труп медленно несло и поворачивало течением, пока он не повернулся кверху брюхом, и все четыре ноги с подковами величиной с половину глиняного кувшина задрались к небу. Это жуткое зрелище длилось недолго: под журчание воды ноги снова опустились в реку до следующей возможности указать в небеса. Большую гнедую кобылу, которая так впечатлила Лайди, уже унесло вместе с всадником далеко вниз по течению. «Может, она решила заглянуть к большому племенному мастера Фань Саня». Почему-то Лайди решила, что эта гнедая – племенная, что она жена этому жеребцу и провела в разлуке с ним много лет. Солома на мосту еще горела, и над лизавшими ее теперь желтыми языками пламени стелился густой белый дым. Синеватый настил моста выгибался высокой дугой, словно тяжело дыша, покряхтывая и постанывая. Казалось, охваченный огнем мост превратился в большую змею, которая извивалась от боли в тщетных попытках взлететь с крепко приколоченными головой и хвостом. «Бедный мост, - расстроенно размышляла Лайди. – И бедный немецкий велосипед, Единственная современная техника в Гаоми и во всем Дунбэе, а теперь обгорелые искореженные обломки».
Нос забивала пороховая вонь, запах горелой резины, крови, ила, и раскаленный воздух стал клейким и плотным. Она чувствовала, что вся эта гадость переполняет грудь и в любой момент может вырваться наружу. Но хуже было другое: на ветках вокруг от жара выступило что-то вроде масла, и от искр, прилетавших с волнами раскаленного воздуха, они стали с треском вспыхивать. Схватив в охапку Цюди, она громко скомандовала сестрам бежать вон из кустов. Остановившись на дамбе, пересчитала их. Все на месте: перемазанные сажей лица, босые ноги, затуманенные взгляды, пылающие от жара уши. Таща за собой сестер, она спустилась по склону дамбы, и они побежали к заброшенному участку, где, как она слышала, раньше стоял дом какой-то мусульманки. От него остались одни развалины, и там разрослась дикая конопля и дурнишник. Когда они бежали по стеблям конопли, ей показалось, что ноги сделаны из теста: так больно кололись колючки. За ней, спотыкаясь и беспрестанно хныкая, следовали сестры. Потом, обессиленные, они уселись прямо на стеблях и снова обняли друг друга. Младшие зарылись лицами в одежду старшей сестры, и лишь Лайди, не опуская головы, испуганно смотрела на полыхающее на дамбе пожарище.
Из моря огня с душераздирающими воплями стали вылетать те самые люди в зеленой форме.
Одежда на них горела. – На землю! По земле катайтесь! – услышала она знакомый голос.
Он первый скатился по склону дамбы, как огненный шар. За ним последовал еще с десяток. Огонь они сбили, но одежда и волосы курились синеватым дымком. От красивой, изумрудно-зеленой, как листочки, формы почти ничего не осталось. Она липла к их телам черными драными лоскутами. Один боец не стал кататься по земле. Крича от боли, он продолжал бежать вперед, охваченный языками пламени.
Бежал он как раз туда, где сгрудились девочки, к большой яме с грязной водой. Там густо разрослась трава, торчали толстые, как деревья, водяные растения, с красноватыми стеблями, мясистыми тонкими листьями светло-желтого цвета и нежными розовыми соцветиями. Объятый пламенем боец рухнул туда, и брызги полетели во все стороны. Из травы по краям ямы повыскакивали маленькие лягушата, у которых лишь недавно отвалились хвосты. С водных растений вспорхнули белоснежные бабочки, откладывавшие яйца на внутренней стороне листьев, и пропали в солнечном свете, словно поглощенные жаром. Огонь на теле бойца потух, и он лежал там, весь черный, лицо и голова залеплены толстым слоем ила, на щеке извивается маленький червяк. Где глаза и где нос, не разобрать, виден лишь рот, откуда вырывался исполненный боли крик: - Мама, мамочка, как больно, умираю… - Вместе с криком изо рта выскользнула маленькая золотистая рыбка. Барахтаясь, он разрыл все дно, и из ямы поднялось скопившееся за многие годы зловоние.
Остальные его товарищи лежали ничком, издавая стоны и ругательства. Все их оружие валялось на земле. Лишь один, худой и смуглолицый, держал в руке пистолет. – Братья, - волновался он, - быстро выбираемся отсюда. Японцы скоро вернутся!
Обожженные продолжали лежать, как лежали, словно не слыша его слов. Двое поднялись, шатаясь, но сделав пару неуверенных шагов, снова рухнули на землю. – Разбегаемся, братья! – кричал он, пиная зад лежавшего рядом. Тот чуть прополз вперед, кое-как встал на колени и взвыл: - Командир, мои глаза, я ничего не вижу…
Теперь она, наконец, знает, что смуглолицего зовут Командир. Но тут он закричал: - Братья, дьяволы наступают! – И действительно, две дюжины японских кавалеристов надвигались по гребню дамбы с востока двумя колоннами, словно волна прилива. Дамба еще вовсю горела, но отряд держал строй, и лошади шли друг за другом почти вплотную. У проулка семьи Чэнь передний всадник повернул вниз по склону, остальные последовали за ним. Пройдя рысью по краю открытого участка за дамбой (эту землю, покрытую золотистым песком, ровную и твердую, семья Сыма использовала как гумно для сушки зерна), они вдруг перешли в галоп. Выгибая спины, лошади шли размашистым ходом и развернулись в одну линию. С высоко занесенными и сверкающими на солнце, узкими и длинными мечами, и с громким боевым кличем японские солдаты стремительно, как ветер, понеслись на врага.
Командир поднял пистолет, выстрелил, не целясь, по летящим в атаку конникам, и из дула закурился белесый дымок. Потом отбросил его и, припадая на одну ногу и петляя, как заяц, побежал туда, где прятались сестры Шангуань. Его нагнал большой жеребец розовато-желтой масти. Сидевший в седле японец стремительно нагнулся и рубанул палашом, целясь в голову. Командир упал, голова осталась цела, но палаш снес ему кусок правого плеча. Отрубленная плоть взлетела в воздух и упала. На глазах Лайди этот кусок плоти размером с ладонь, похожий на лягушку, с которой содрали кожу, запрыгал по земле. Вскрикнув от боли, командир несколько раз прокатился по земле и застыл без движения у стебля дурнишника. Рубанувший его японец повернул коня и направился к поднявшемуся рослому детине с большим мечом в руках. На лице у того читался страх, он слабо взмахнул мечом, целясь вроде бы в конскую голову, но конь в прыжке с размаху сбил его копытами с ног. Всадник тут же наклонился и одним ударом раскроил ему голову, заляпав мозгами свои форменные галифе. Вскоре все десять выбежавших из кустов нашли вечный покой. Японцы отпустили поводья, и еще не отошедшие от возбуждения атаки кони продолжали гарцевать по трупам.
В это время из редкой сосновой рощицы к западу от деревни показался еще один конный отряд. За ним следовало множество пеших солдат в хаки. Соединившись, оба отряда направились к деревне вдоль дороги, что вела с севера на юг. Туда пчелиным роем устремились и пехотинцы в круглых стальных касках, с воронеными винтовками за плечами.
Пожарище на дамбе догорало, в небо поднимались клубы черного дыма. На месте дамбы была одна чернота, а от не выгоревших кустов разносился приятный запах гари. Словно свалившись с неба, бесчисленные полчища мух облепили трупы, превращенные конскими копытами в месиво, лужи крови на земле, ветви и листья растений, и тело командира. Все вокруг было в мухах, куда ни глянь.
Глаза туманились и тяжелели, веки слипались при виде всего этого странного и никогда прежде не виданного: отделенные от тела, но дергающиеся конские ноги, конские головы с торчащими из них ножами, обнаженные мужские тела и свешивающиеся между ног огромные причиндалы, человеческая голова, которая каталась и квохтала, как курица-несушка. А еще среди стеблей конопли прямо перед ней прыгали на тоненьких лапках крошечные рыбешки. Но больше всего перепугало другое: командир, которого она считала убитым, медленно поднялся на колени, нашел отрубленный с плеча кусок плоти, расправил и наладил на зияющую рану. Но тот быстро отскочил и зарылся в траву. Командир схватил его и стал колотить о землю, пока тот не застыл без движения. Потом отодрал с себя кусок рванья и плотно завернул.
