Для более цельного восприятия...
司馬相如 (179 – 117)
《上林賦》
亡是公聽然而笑曰:“楚則失矣,而齊亦未為得也。夫使諸侯納貢者,非為財幣,所以述職也。封疆畫界者,非為守御,所以禁淫也。今齊列為東藩,而外私肅慎,捐國逾限,越海而田,其於義固未可也。且二君之論,不務明君臣之義,正諸侯之禮,徒事爭於游戲之樂,苑囿之大,欲以奢侈相勝,荒淫相越,此不可以揚名發譽,而適足以貶君自損也。
且夫齊楚之事,又烏足道乎!君未睹夫巨麗也,獨不聞天子之上林乎?左蒼梧,右西極。丹水更其南,紫淵徑其北。終始灞浐,出入涇渭﹔酆鎬潦潏,紆餘委蛇,經營乎其內。蕩蕩乎八川分流,相背而異態。東西南北,馳騖往來,出乎椒丘之闕,行乎洲淤之浦,經乎桂林之中,過乎泱漭之野。汩乎混流,順阿而下,赴隘狹之口,觸穹石,激堆埼,沸乎暴怒,洶涌澎湃。滭弗宓汩,逼側泌瀄。橫流逆折,轉騰潎冽,滂濞沆溉。穹隆雲橈,宛潬膠戾。逾波趨浥,涖涖下瀨。批岩沖擁,奔揚滯沛。臨坻注壑,瀺灂霣墜,沈沈隱隱,砰磅訇礚,潏潏淈淈,湁潗鼎沸。馳波跳沫,汩濦漂疾。悠遠長懷,寂漻無聲,肆乎永歸。然后灝溔潢漾,安翔徐回,翯乎滈滈,東注太湖,衍溢陂池。於是乎鮫龍赤螭,䱭䲛漸離,鰅鰫鰭鮀,禺禺魼鰨,揵鰭掉尾,振鱗奮翼,潛處乎深岩,魚鱉讙聲,萬物眾伙。明月珠子,的皪江靡。蜀石黃碝,水玉磊砢,磷磷爛爛,採色澔汗,藂積乎其中。鴻鹔鵠鴇,鴐 鵝屬玉,交精旋目,煩鹜庸渠,箴疵䴔盧,群浮乎其上,泛淫泛濫,隨風澹淡,與波搖蕩,奄薄水渚,唼喋菁藻,咀嚼菱藕。
於是乎崇山矗矗,巃嵷崔巍,深林巨木,嶄岩參嵳,九嵕嶻嶭。南山峨峨,岩陁甗崎,摧崣崛崎。振溪通谷,蹇產溝瀆,谽呀豁閕。阜陵別島,崴磈葨廆,丘虛堀礨,隱轔郁壘,登降施靡,陂池貏豸,沇溶淫鬻,散渙夷陸,亭皋千里,靡不被筑。揜以綠蕙,被以江蘺,糅以蘪蕪,雜以留夷。布結縷,攢戾莎,揭車衡蘭,槀本射干,茈姜蘘荷,葴持若蓀,鮮支黃礫,蔣苧青薠,布濩閎澤,延曼太原。離靡廣衍,應風披靡,吐芳揚烈,郁郁菲菲,眾香發越,肸蚃布寫,晻薆咇茀。
於是乎周覽泛觀,縝紛軋芴,芒芒恍忽。視之無端,察之無涯,日出東沼,入乎西陂。其南則隆冬生長,涌水躍波。其獸則㺎旄貘嫠,沈牛麈麋,赤首圜題,窮奇象犀。其北則盛夏含凍裂地,涉冰揭河。其獸則麒麟角端,騊駼橐駝,蛩蛩驒騱,駃騠驢騾(六庵注)。
於是乎離宮別館,彌山跨谷,高廊四注,重坐曲閣,華榱璧珰,輦道纚屬,步櫩周流,長途中宿。夷嵕筑堂,累台增成,岩窔洞房,頫杳眇而無見,仰攀橑而捫天,奔星更於閨闥,宛虹扦於楯軒,青龍蚴蟉於東箱,象輿婉僤於西清,靈圄燕於閑館,偓佺之倫,暴於南榮。醴泉涌於清室,通川過於中庭。盤石振崖,嵚岩倚傾。嵯峨磼礏,刻削崢嶸。玫瑰碧琳,珊瑚叢生,琘玉旁唐,玢豳文鱗,赤瑕駁犖,雜臿其間,晁採琬琰,和氏出焉。
於是乎盧橘夏熟,黃甘橙楱,枇杷橪柿,亭奈厚朴,梬棗楊梅,櫻桃蒲陶,隱夫薁棣,答沓離支,羅乎后宮,列乎北園。崒丘陵,下平原,揚翠葉,扤紫莖,發紅華,垂朱榮,煌煌扈扈,照曜鉅野。沙棠櫟櫧,華楓枰櫨,留落胥邪,仁頻並閭,欃檀木蘭,豫章女貞,長千仞,大連抱,夸條直暢,實葉葰楙,攢立叢倚,連卷欐佹,崔錯癹骫,坑衡閜砢,垂條扶疏,落英幡纚,紛溶箾蔘,猗狔從風,藰蒞卉歙,蓋象金石之聲,管籥之音。偨池茈虒,旋還乎后宮,雜襲絫輯,被山緣谷,循阪下隰,視之無端,究之無窮。
於是乎玄猨素雌,蜼玃飛鸓,蛭蜩蠷猱,獑胡豰蛫,棲息乎其間。長嘯哀鳴,翩幡互經。夭蟜枝格,偃蹇杪顛。隃絕梁,騰殊榛,捷垂條,掉希間,牢落陸離,爛漫遠遷。若此者數百千處。娛游往來,宮宿館舍,庖廚不徙,后宮不移,百官備具。
於是乎背秋涉冬,天子校獵。乘鏤象,六玉虯,拖蜺旌,靡雲旗,前皮軒,后道游。孫叔奉轡,衛公參乘,扈從橫行,出乎四校之中。鼓嚴簿,縱獵者,河江為阹,泰山為櫓,車騎雷起,殷天動地,先后陸離,離散別追。淫淫裔裔,緣陵流澤,雲布雨施。生貔豹,搏豺狼,手熊羆,足壄羊,蒙鹖蘇,绔白虎,被班文,跨壄馬,凌三嵕之危,下磧歷之坻。徑峻赴險,越壑厲水。椎蜚廉,弄獬豸,格蝦蛤,鋋猛氏,羂騕褭,射封豕。箭不苟害,解脰陷腦,弓不虛發,應聲而倒。於是乘輿弭節徘徊,翱翔往來,睨部曲之進退,覽將帥之變態。然后侵淫促節,儵夐遠去,流離輕禽,蹴履狡獸。轊白鹿,捷狡兔,軼赤電,遺光耀。追怪物,出宇宙,彎蕃弱,滿白羽,射游梟,櫟蜚遽。擇肉而后發,先中而命處,弦矢分,藝殪仆。然后揚節而上浮,凌驚風,歷駭猋,乘虛無,與神俱。躪玄鶴,亂昆雞,遒孔鸞,促鵔鸃,拂翳鳥,捎鳳凰,捷鹓鶵,揜焦明。道盡途殫,回車而還。消遙乎襄羊,降集乎北纮,率乎直指,晻乎反鄉。蹷石闕,歷封巒,過鳷鵲,望露寒,下棠梨,息宜春,西馳宣曲,濯鹢牛首,登龍台,掩細柳。觀士大夫之勤略,均獵者之所得獲,徒車之所轥轢,步騎之所蹂若,人臣之所蹈籍,與其窮極倦谻,驚憚詟伏,不被創刃而死者,他他籍籍,填坑滿谷,掩平彌澤。
於是乎游戲懈怠,置酒乎顥天之台,張樂乎轇輵之宇。撞千石之鐘,立萬石之虡,建翠華之旗,樹靈鼉之鼓,奏陶唐氏之舞,聽葛天氏之歌,千人唱,萬人和,山陵為之震動,川谷為之蕩波。巴渝宋蔡,淮南干遮,文成顛歌,族居遞奏,金鼓迭起,鏗鎗闛鞈,洞心駭耳。荊吳鄭衛之聲,韶濩武象之樂,陰淫案衍之音,鄢郢繽紛,激楚結風。俳優侏儒,狄鞮之倡,所以娛耳目樂心意者,麗靡爛漫於前,靡曼美色於后。若夫青琴、宓妃之徒,絕殊離俗,妖冶嫻都,靚妝刻飾,便嬛綽約,柔橈嫚嫚,嫵媚孅弱。曳獨繭之褕紲,眇閻易以恤削,便姍嫳屑,與俗殊服,芬芳漚郁,酷烈淑郁﹔皓齒粲爛,宜笑的皪﹔長眉連娟,微睇綿藐,色授魂與,心愉於側。
於是酒中樂酣,天子芒然而思,似若有亡,曰:「嗟乎!此大奢侈。朕以覽聽餘閑,無事棄日,順天道以殺伐,時休息於此。恐后葉靡麗,遂往而不返,非所以為繼嗣創業垂統也。」於是乎乃解酒罷獵,而命有司曰:「地可墾辟,悉為農郊,以贍萌隸,隤牆填塹,使山澤之人得至焉。實陂池而勿禁,虛宮館而勿仞,發倉廩以救貧窮,補不足,恤鰥寡,存孤獨,出德號,省刑罰,改制度,易服色,革正朔,與天下為更始。」
於是歷吉日以齋戒,襲朝服,乘法駕,建華旗,鳴玉鸞,游於六藝之囿,馳騖乎仁義之涂,覽觀《春秋》之林,射《狸首》,兼《騶虞》,弋玄鶴,舞干戚,載雲䍐,揜群雅,悲《伐檀》,樂樂胥,修容乎禮園,翱翔乎書圃,述《易》道,放怪獸,登明堂,坐清廟,次群臣,奏得失,四海之內,靡不受獲。於斯之時,天下大說,鄉風而聽,隨流而化,芔然興道而遷義,刑錯而不用,德隆於三王,而功羨於五帝。若此故獵,乃可喜也。若夫終日馳騁,勞神苦形,罷車馬之用,抏士卒之精,費府庫之財,而無德厚之恩,務在獨樂,不顧眾庶,亡國家之政,貪雉兔之獲,則仁者不繇也。從此觀之,齊楚之事,豈不哀哉!地方不過千裡,而囿居九百,是草木不得墾辟,而人無所食也。夫以諸侯之細,而樂萬乘之侈,仆恐百姓被其尤也。”
於是二子愀然改容,超若自失,逡巡避席,曰:「鄙人固陋,不知忌諱,乃今日見教,謹受命矣。」
СЫМА СЯН-ЖУ (179 – 117)
ОДА О СТАРОМ ЛЕСЕ
Тут У Ши-гун, осклабившись, промолвил:
– Победы в споре Чу уже лишилось, но и Ци её ещё не обрело. Ведь заставляя князей всех рангов дань преподносить, то делается ведь не ради денег, а чтоб от них доклад о службе получать. Так точно и границы, и межи проводят не затем, чтоб там нести сторожевую службу, а с тем, чтоб запретить соблазны и пороки. Вот ныне Ци причислено к вассалам, живущим на восточном побережье, однако ж самовольно вторгается в владение Сушэнь, и часто, оставляя свои земли, выходит за исконные пределы, пересекает море для охоты, и справедливым это уже ни в коем случае не назовёшь. Однако то, о чём толкуете вы оба, не служит прояснению того, в чём состоит порядочность и долг, когда заходит речь о господах и слугах; не говорили также вы ни слова о том, как привести в порядок этикет, чтоб при дворах князей всех рангов учтивость соблюдалась и обряд. А вместо этого толкуете о том вы, как оба князя, соревнуясь меж собой, стремятся превосходство показать в разгуле необузданном своём и в развлечениях порочных; о том, как велики их парки и обширны охотничьи угодья и сады; толкуете о том, что оба князя, желая превосходство показать, стремятся роскошью своею друг друга удивить, а праздностью своею и распутством — друг друга превзойти, а этим ведь нельзя известным сделать имя, и слава добрая не явится на свет, но этого достаточно вполне, чтоб репутацию свою испортить. К сему добавлю, что о Ци и Чу, и разговор вести нам стоит разве?
Ещё не видели вы разве огромных и прекрасных тех угодий, что императору принадлежат? Одни вы, что ли, не слыхали о Старом Лесе, где охотится Сын Неба? С востока ограничен он Цанъу, на западе доходит до Сицзи, река Даньшуй течёт на юге, на севере же вьётся Цзыюань. Здесь устье и исток у рек Башуй и Чань; Цзинхэ, Вэйхэ здесь катят свои воды, петляют реки Фэн и Хао, змеёю вьются Лао и Цзюэ – внутри него текут все эти реки, стремительным потоком разделяясь на восемь рукавов; то сблизятся они, то разойдутся вновь – их вид не поддаётся описанью. На юг, на север, на восток и запад текут они, то медленно, то бурно, струятся меж высокими холмами, бегут вдоль отмелей и мимо островов, минуют рощи и леса густые и, вырываясь на простор широкий, проходят сквозь бескрайние равнины. Прозрачен их поток, а то вдруг замутится, сбегая вниз с высокого холма, и устремляясь в тесное ущелье. А то вдруг бьётся о высокую скалу, ударом мощным берег размывая, то будто закипит, разгневанный на что-то, бурлит, и брызгает, и яростно шумит. Несётся бешено безудержный поток, зажатый в узком горном дефиле, но, вырываясь из теснин на волю, из берегов своих выходит и вспять течёт, назад поворотившись; воронками вращается вода, о берег с шумом ударяясь, клокочет и бурлит, преграды все сметая. То вверх, то вниз колышется вода, клубятся волны, словно облака, драконом извивается река, наскакивают волны друг на друга, как будто в омут торопясь упасть, а дальше – вновь журчат на перекатах, о скалы бьются, рвутся сквозь теснины, кипят, наталкиваясь на преграды, и вновь несутся вдаль неудержимо; достигнув же высокого обрыва, вниз падают, стекая в пропасть, с грохотом таким, как будто гром во время ливня грянул. То словно замирают на мгновенье, то вновь торопятся, как будто в нетерпенье: гул, грохот, треск, раскаты грома – и дальше покатились в круговерти, фонтаном бьют, бурлят, клокочут, как будто в бронзовом котле вода кипит, когда обед готовят. Друг друга обгоняют волны, подпрыгивают, вскачь несутся, как будто лошадь с пеною у рта, со страшным гулом катятся валы, потоком грозным и угрюмым. Умчались вдаль, как долгая печаль, и вот уже текут спокойно, молчаливо, как будто возвращаются домой после разлуки. Теперь безбрежна, неоглядна гладь воды, как будто птица медленно парит, не торопясь кружится над землёю. Сверкает белизной вода и бликами играет, течёт к востоку, в озеро впадает, но, перелившись через берега, и дамбы заливает, и поля.
В них водится и водяной дракон, который вызывает наводненья, и водяная красная змея, и толстолобик чёрный, и угри. Есть большеротые и с жёлтыми щеками, есть волосатые, раскрашенные так: на жёлтом фоне чёрные узоры, есть этакие рыбы и такие, – топорщат плавники и шевелят хвостом, колышут чешуёй и плавниками бьют, в пучинах прячутся среди камней подводных. Кипит вода от рыб и черепах – все десять тысяч тварей здесь кишат. И крупный жемчуг, ясный как луна, и мелкий, словно бисер иль песок, на берегу речном сияют ярким блеском. И яшму, и хрусталь легко там отыскать: блестят, сверкают разными цветами – по берегам разбросаны без счёта.
А на воде гнездятся там и тут и дикий гусь с зелёным опереньем, и белокрылый лебедь, и синьга, и пастушок, и тёмный корморан, и цапли длинноклювые, и утки. Резвятся на волнах, ныряют, носятся по ветру, а утомившись, отдыхают на отмелях речных и островах. Срывают клювами прибрежную траву, глотают водяной орех и белые кувшинки.
Есть в Старом Лесе и места, где гор громады громоздятся. Величественны их вершины и хребты, а склоны поросли непроходимой чащей, утёсы, скалы высятся повсюду. Гора Цзюцзун возносится до неба, гора Наньшань вздымается высоко – круты и неприступны их откосы, подобные котлу для варки пищи – обрывисты, скалисты и опасны.
Гремящие ручьи пересекают долы, петляют по извилистым лощинам, срываются в глубокие ущелья, зияющие страшной пустотою.
На островах речных – холмы и сопки: высокие, отвесные, крутые; пригорки и бугры, пещеры и курганы, валы и насыпи – то вверх ползут, то падают в низины сплошною, непрерывной чередою. Бокам единорога склоны их подобны, проносятся меж ними быстрые потоки. Равнины и поля раскинулись широко; на сотни ли – спокойны берега: нет ничего, чего б они не окружили. Покрыты берега светло-зелёной орхидеей, душистою травой цзянли одеты, перемешались меж собою травы, пестреют тут и там – не скошены ни разу. Раскинулась, словно витая нить, трава цзелюй, сыть круглая растёт сплошною чащей, душистая трава цзелюй, усыпанная белыми цветами, копытень, гаобэнь, шэгань, имбирь и воробейник, физалис, поллия и ирис, гардения и жёлтый ломонос, цицания, камыш, зелёная осока – собой заполонили все низины и расползлись повсюду на равнине: растут и разрастаются везде, колышутся, послушные ветрам, густые источая ароматы. Смешались ароматы их, благоухают так, что голова кружится.
Вот если посмотреть со всех сторон, поверхностно лишь пробежаться взглядом, то в пышных травах этих можно заблудиться: перед глазами всё плывёт, словно во сне, глядишь на них – и нету им конца, посмотришь — нету им предела. Восходит солнце у Восточного Пруда, где начинается тот Старый Лес, а прячется – у Западного Склона, где пруд с таким названьем расположен.
На юг же от него, так там, когда у нас – суровая зима, всё зеленеет, будто летом, бурлит вода и скачут волны в реках. Зверьё такое в тех местах плодится: быки и буйволы, тапиры и медведи, олени, носороги и слоны.
На север от него – так там, когда у нас в разгаре лето, – земля растрескивается от мороза, и можно по льду замёрзших рек переходить к другому берегу, не задирая платья. Зверьё такое в тех местах плодится: единорог, кабан рогатый, пони, верблюды, лошади степные, и скакуны, и мулы, и ослы.
В самом же Старом Лесе у императора такие походные дворцы и ставки, что могут горы заслонить собою и над ущельями глубокими повиснуть. Высокие террасы там и тут, двухъярусные павильоны и тихие, уединённые палаты: стропила разукрашены цветами, колонны – яшмой дорогою. По деревянному настилу там можно ездить на ручных тележках – дороги связаны между собою. Дворец же окружают галереи, подобно бесконечному потоку, – такие длинные, что, чтобы обойти их, на полдороге приходится устраивать ночлег. Равняются с высокими горами постройки, здания, дворцы, высоких башен этажи стремятся вверх неудержимо. Есть в них и сокровенные места – покои внутренние дома: посмотришь вниз – дна не увидишь глубокого ущелья, что под ними; наверх вскарабкаешься если – стрехою крыши коснуться можешь неба голубого; падучая звезда способна перелететь сквозь женские покои, а радуги дуга коснуться может перил резных и окон галереи.
Чёрный Дракон, скакун, достойный впряжённым быть в повозку святого небожителя, стоит в восточном флигеле дворцовом, а в западном – слонами повозки запряжённые стоят. Бессмертных сонмы отдыхают на подворье, а Во Цюань, святой отшельник, под южною стрехой на солнце сушит платье. Источник чудодейственный бурлит в опочивальне чистой, а ручьи пересекают двор посередине.
Огромный камень замер над утёсом, скала накренилась, паденьем угрожая, высокие, крутые горы – опасны и обрывисты они, и, — будто гравированные, – склоны возносятся до самых облаков. В горах там биотита розового много и яшмы синей и зелёной, кораллового цвета камни есть, и совершенно белые есть тоже; с прожилками есть яшмы и такие, что будто бы покрыты чешуёю; есть чисто-красные, а есть и пёстрые, как пёстрая корова – любые перемешались в тех горах высоких. И знаменитые повсюду яшмы, такие как Рассвета Краски, как Вань и Янь, которые назвали по именам красавиц древних, а также яшма Хэ, которую так неудачно Бянь Хэ князьям пытался поднести когда-то – все яшмы эти в горах вот в этих самых отыскали!
В садах там цитрус летом созревает мелкоплодный, и померанцы жёлтые, и апельсины, жужуб и мушмула, и груша дикая с хурмою, и яблоня, которую в народе китайкою зовут, там тоже есть; есть пышная магнолия и земляника, есть финики и сладкий виноград, есть вишня и плоды личжи, два сорта есть заморской сливы, и сливы сычуаньской тоже есть – в порядке стройном все расположились перед дворцом для императорских наложниц, рядами расположены в садах, с холмов пологих переходят на равнину. Раскинули зелёную листву, лиловые качаются стволы, на ветках – алые цветы: сверкают, красками играют, великую равнину озаряют.
Растут берёзы, гингко и дубы, гранат, магнолия и бирючина, платан, арековая пальма и кокос, сандал и груша-бессемянка – вверх тянутся на тысячу саженей, а толщиною – в два обхвата полных. Раскидистые ветви истинно роскошны, плоды – крупны, листва – густая. Стоят деревья купами, толпятся, кривыми ветками касаются друг друга, переплетаются, сплетаются и вьются; то будто бы ведут борьбу друг с другом, то вдруг как будто бы друг другу помогают. Качаются свисающие ветви, порхают по ветру увядшие цветы. Густые листья на деревьях рослых волнуются, качаются под ветром, печальные при этом издавая звуки, как будто кто вздыхает тяжело, иль колокол гудит иль литофон, иль то поют свирели или флейты. Без всякого порядка, как попало, вокруг дворца для императорских наложниц растут нестройными рядами, в густую чащу превращаясь, к горам вплотную приближаясь, глубокие ущелья окаймляют. Посмотришь – и не видно им границы, окинешь взглядом – нет предела им.
Там бродят чёрные и белые гиббоны, хвостатые мартышки и макаки, и множество других, больших и малых, хвостатых и бесхвостых, обезьян. Летающие белки прыгают по веткам, четырёхкрылые “пиявки” там летают, а по деревьям лазают “цикады” – по виду схожие с обычной обезьяной. Большие обезьяны цзюэнао встречаются в дремучих тех лесах, равно как и макаки чаньху – коротконогие, хотя при этом любительницы быстро поскакать. Есть также белые лисицы, похожие на колонка, только большие, а также много пресноводных черепах – все в тех местах приют себе нашли. Свистят протяжно, жалобно кричат, порхают, извиваются змеёю, туда-сюда летают, прыгают и скачут, цепляются за ветви, прячутся в вершинах, пересекают реки, на которых нет переправ и нет мостов узорных, подпрыгивают и перелетают через высокие заросли стену, едва касаясь веток, что свисают, и пролезают там, где веток мало. А там, где чаща переходит в редколесье, свободно бродят, в дальние края переселяясь. И мест, подобных этому, числом сто тысяч есть. В них можно находить отдохновенье и душу отводить, в них можно приезжать и уезжать, и в каждом есть дворец, опочивальни, подворья, постоялые дворы. И нет нужды с собою брать при этом ни поваров искусных, ни наложниц, и сто чиновников всегда здесь наготове. И вот от осени и до зимы, Сын Неба тешится загонною охотой. Садится в экипаж, отделанный резной слоновой костью, запряженный шестёркой “яшмовых драконов” – украшенных нефритом быстроногих рысаков. Расправив на радугу похожий пятицветный стяг, подъемлет “облачное знамя “ – штандарт с орнаментом из облачных полос. Чуть впереди – повозки, крытые тигровой шкурой, а позади – повозки арьергарда. Сунь Шу двумя руками держит вожжи, Вэй Гун сопровождает колесницу, охрана по бокам расположилась, со всех сторон загон тот окружают. Торжественный эскорт бьёт в барабаны, охотникам сигнал тем подавая. Несутся конники и боевые колесницы, из-под копыт коней гром раздаётся: грохочет небо, сотрясается земля. Рассыпались и впереди, и сзади, рассеялись, преследуя добычу, прокатываются, словно волны, неумолимы, как морской прибой. Взбираются на сопки и холмы, потоком растекаются в низинах – так, будто тучи полотном накрыли небо, так, будто дождь льёт, не переставая. Живыми ловят барсов, леопардов, вступают в схватку с волком и шакалом, медведей голыми руками убивают, сайгаков бьют копытами коней. Султан из перьев горного фазана охотничьи их шапки украшает; полоски, как у тигра, – на штанинах; узор такой же и на куртках их: стремительно несутся на степных конях. На кручи поднимаются бесстрашно, спускаются в глубокие овраги, взбираются на горы, бросаются с обрыва, пересекают пади, вброд переходят реки. Бьют птицу с головой оленя, которая способна вызвать ветер, олень-единорог к ним в руки попадает, сягэ сразить одним ударом могут, а алебардой – заколоть мэнши; сетями ловят яоняо – коней неутомимых, способных за день проскакать пять сотен вёрст, а стрелами из луков крупных кабанов стреляют. Причём, стрелой не как попало губят, а метят в шею, разбивают череп; впустую не натягивают луки: лишь только зазвенела тетива – и, бездыханный, зверь уже лежит.
Тем временем, Сын Неба, отпустив поводья, на шаг неторопливый переходит, туда-сюда бесцельно разъезжает, лишь искоса бросая взгляды на то, как действуют его войска, и смотрит, как полководцы поведут себя в дальнейшем. А после этого вновь движется вперёд, торопит время, и поспешно коней пускает вскачь, к далёким далям устремляясь. Лишает гнёзд он легкокрылых птиц, из логовищ зверей проворных выгоняет, свирепых хищников ногами топчет, оленей белых осью колесницы убивает и хитрых зайцев быстро ловит. Несётся так, что обгоняет и молнию саму, и оставляет далёко позади её сверканье. В погоне за бесплотным привиденьем, выходит за пределы мира! Натягивая добрый лук, каким владел сам повелитель Ся, стрелу удерживает с белым опереньем. Стреляет в страшного юсяо, что с человеком схож, и человека способен поглотить; пронзает пикою фэйцзюя – дракона с головой оленя. Сначала выберет добычу пожирнее, а уж потом стрелу в неё пускает; сначала назовёт то место, в которое стрелой он метит, – и точно в цель стрела та попадает: стрела едва слетела с тетивы – а жертва уж повержена, лежит! А после этого, штандарт подъемля, седлает ураганный ветер и догоняет яростные вихри, и в небеса высокие поднявшись, становится он заодно с богами. Уничтожает чёрных журавлей, тревожит птиц куньцзи, теснит павлинов, фазанов давит золотых. Трясёт деревья, где гнездится птица-финикс, бамбуковым шестом бьёт фэнхуанов; пурпурных фениксов сетями накрывает и аргусов проворно ловит. Когда же путь исчерпан до конца, и пройдена дорога без остатка, назад он колесницу ворочает, и возвращается к себе домой. И вот, свободный, безмятежный, с небес он опускается на землю; потом поспешно направляется куда-то, один лишь миг – и он уже вернулся! Ступает по ступеням Каменных Ворот, пересекает Пограничный Пик, минует башню Говорливых Соек, стремится взглядом к башне, что зовётся Холодная Роса, а дальше – спускается он к Грушевым Палатам и отдыхает во дворце Ичунь, иль Благодать Весны. А, отдохнув, коней вновь погоняет – на запад мчится он, к дворцу Полнейшего Уединенья. Затем садится в джонку и на вёслах пересекает озеро Воловья Голова. Сойдя на берег, поднимается на башню, которая наречена Драконьей, а спустившись, привал устраивает в башне Нежной Ивы. Оценивает он, с каким усердьем и как сообразительно вельможи охотились сегодня с ним, и сколько охотники его набили дичи. И пешие, и те, кто в колесницах, топтали дичь ногами и давили колёсами повозок боевых – Сын Неба смотрит, кто из них и сколько в итоге растоптал добычи. Рассматривает он и ту добычу, которую его вассалы растоптали. И видит он, что до предела, до крайности она доведена, трепещет в страхе пред его очами, как будто покорилась из боязни, иль будто без ножа её зарезал. Добычи ж столько, что валяется повсюду, и ею можно было бы наполнить и рвы, и впадины, и горные ущелья, укрыть равнину и заполнить водоёмы.
И вот, наскучивши охотничьей забавой, устраивает пир он в башне Хаотянь, и звуки музыкальных инструментов разносятся по залам величавым. Бьют в колокол огромный, неподъёмный, что укреплён на тяжеленной раме; штандарт подъемлют, на котором вьётся султан из перьев самки зимородка, и ставят барабан из кожи крокодила. Танцуют танцы древние и внемлют напевам древним: запевают десять сотен, а десять тысяч подпевают им. И горы, и холмы те песни сотрясают, и реки, и ручьи покоя не имеют. Танцуют танцы княжеств Сун и Цай, мелодии играют Хуайнани, поют напевы княжеств Вэнь и Дянь – собрались, словно родичи, все вместе, танцуют и поют попеременно. То в барабан раскатистый ударят, то колокол огромный загудит – тревожат слух те звуки и доходят до самого нутра они, до сердца. Звучат напевы княжеств Цзин и У, напевы княжеств Чжэн и Вэй, мелодии, что сочинили Шунь и Дан, а также чжоуский У-ван и Сян. И звуки их распущенны, порочны, не знают удержу, не соблюдают меры. Смешались вместе пляски Янь и Ин – двух княжеств, что на землях чуских, смешались в беспорядке и несутся, в неистовстве своём подобны вихрю. Актёры, карлики, певцы и музыканты играют так, что развлекают слух, ласкают взор и услаждают сердце, разгул и показную роскошь оставив позади. Красавицы прелестны и изящны, с походкой лёгкою, как у волшебных фей, от суеты укрывшихся на небе: обворожительны и утончённы, в нарядах дорогих и украшеньях – нежны и грациозны хрупкие созданья. Полны соблазна и очарованья их тонкие и гибкие фигурки в коротких шёлковых накидках; прелестны и другие – в длинных платьях – кружатся в танце, развеваются наряды: их платья не сравнятся с тем, что носят в обычной жизни девушки простые. Благоухают ароматные одежды, так сильно, что кружится голова; сияют жемчугом прекраснейшие зубки, под стать им – яркая улыбка на устах; изящно изогнулись тоненькие брови, в лукавых взглядах притаилось чувство; подарят красоту, но душу заберут: коль насладиться хочешь – голову склонишь. Но за вином, средь шумного веселья, упавший духом, задумчивый, сидит Сын Неба, как если бы он что-то потерял, и говорит: «Увы! Всё это – слишком расточительное дело! Собрались мы, чтоб провести досуг, чтоб усладить свой взор, доставить радость слуху. В безделье, попусту мы время прожигаем; берём в пример себе мы Небо, что осенью безжалостно разит живое всё, и едем на охоту, как будто бы хотим мы истребить врага, на время лишь себе давая передышку на пиршествах, подобных этому сейчас. Боюсь, что, если и потомки наши в такой же роскоши дни будут проводить, стремясь всегда вперёд и забывая оглянуться, традиции они не смогут заложить, ни передать традиции преемникам своим». Тогда он отказался от вина, охоту прекратил и, приказав сановникам своим, изрёк: «Всю эту землю можно распахать и, превратив в поля, тем самым поддержать простолюдинов. Разрушить стены и засыпать рвы, чтобы простой народ смог доступ получить к горам высоким и озёрам чистым. Пруды наполнить и не запрещать ловить в них рыбу всем, кто пожелает; палаты и дворцы очистить все и впредь не заполнять чиновным людом. Все житницы открыть, чтоб бедным помогать, – и помогать, не зная меры! Вдовцам и вдовам помощь оказать, не забывать заботиться о сирых. Издать указ о добродетелях людских, уменьшить штрафы, казни сократить, в регалиях порядок навести, сменить цвета официальных платьев, систему исчисленья лет переменить – чтоб обновилась в Поднебесной жизнь».
И вот тогда он выбрал день счастливый, в который можно было бы поститься, в придворную одежду облачился, сел в императорский свой экипаж, украшенное бунчуками знамя поднял, ударил в яшмовые бубенцы, и в сад “шести искусств” отправился бродить, помчался по проторенной дороге гуманности и чувства долга, внимательно рассматривая лес преданий, которые оставил нам Конфуций. Постановил торжественные стрельбы сопровождать мелодией «Лишоу»; когда же сам участвовал он в них, то «Цзоуюй» мелодия играла. Вновь ввёл в обычай танец «Сюаньхао», а также танец с алебардой. Над экипажем императорским своим постановил поднять он “облачное знамя”. Привлёк к себе он лучшие таланты, и сожалел, читая «Книгу Песен», что не всегда талантливый учёный встречал правителя, достойного себя. Но радовался песням тем, где говорилось о радостях мужей достойных, которым выпала такая встреча. Стал совершенствоваться в добродетелях своих, бродя в садах учёности и парках этикета, вновь постигая тайны «Книги Перемен» и «Книги о Пути Вселенной». Отдавшись целиком занятьям этим, не стал он больше ездить на охоту, и распустил всех удивительных животных, что в заповедниках удерживал своих. Стал восседать он в Светлом Зале и в Храме предков жертвы приносить. Всех подданных своих расставил по ранжиру и повелел, чтоб о потерях всех и обо всём, что приобресть случилось, немедленно доклады подавали. Поэтому на землях, что простёрлись средь четырёх морей, не стало тех, кто милостей его не получил бы. И с этих пор молва пошла по Поднебесной о добродетельном правлении его. Все стали следовать его примеру и вслед за ним меняться стали. Распространил он принципы свои, и вслед за тем переменились нравы и наказанья стали не нужны. А добродетелью своею превзошёл он трёх основателей династий древних, заслугами ж своими превзошёл он пять императоров, известных по легендам. А коли оно так, то и охота поистине отрадой снова стала. Ведь если день-деньской скакать во весь опор, то утомишь свой дух и обессилишь тело, а истощать ресурсы конницы и колесниц – ведь значит подорвать дух воинский высокий. Богатства расточать, что собраны в казённых кладовых, но не стремиться к добродетели высокой; себе лишь радость доставлять, вниманья на простой народ не обращая; пренебрегать делами управленья, гоняясь за фазаном или зайцем, – тот, кто гуманен, так не поступает! И если с этой точки зрения взглянуть на то, что делается в княжествах обоих, и в Ци, и в Чу, – заметил У Ши-гун, – то разве может это не вызывать у нас лишь чувство сожаленья? Ведь земли их не превышают и десяти всего лишь сотен ли, а девять сот из них – охотничьи угодья. Ведь зарастает новь деревьями с травою, а людям нечем голод утолить свой. Ведь если, будучи лишь мелкими князьями, жить в радости и роскоши чрезмерной, и содержать десятки тысяч колесниц, – боюсь, что это может вызвать ропот у народа.
Цзы Сюй с У Ю тут помрачнели оба, в лице переменились, стали удручённы, сконфузившись, с мест встали, и, топчась в смущенье, промолвили растерянно:
– Мы оба – всего лишь люди из глухого захолустья, грубы и ограниченны в познаньях. Не ведали того, что можно говорить, чего – нельзя. Лишь ныне удостоились мы чести из ваших уст услышать поученье, которое с покорнейшим почтеньем и принимаем мы сейчас от вас!
Перевёл с китайского Владимир Самошин.
Перевод исправлен после пояснений и замечаний Papa HuHu и centurio.primi... - В.С.