Доклад -письмо с последнего Форума по истории Евреев в Харбине.
"Харбинское Детство
Юдит Бейн
Мое имя Юдит Карлик-Бейн. Я родилась в 1940-м году в семье Софьи Верцман-Вигдорчик и Михаила Карлика. Семья Вигдорчик прибыла в Харбин из Херсона (Украина) в 1907 – 1910 гг. Моя мать, ее родители и два брата приехали в Харбин в 1910 г. после 18-ти дневного путешествия по Транс-сибирской ж.д. Ей было тогда два года. Мой отец родился в Балте, одесской области в 1917 г. Семья Карлик прибыла во Владивосток в 1917 г. В Харбин — в 1930. Здесь он открыл текстильно-пушное дело и хорошо зарабатывал.
Я представительница "молодого" поколения, не забывшего своего харбинского прошлого. Мы до сих пор именуемся "харбинцами". Мои ровесники оставили Харбин в десяти-двенадцатилетнем возрасте. Отголоски войны, когда вся Европа была в пламени, едва доходили до нас и не нарушили нашего счастливого детства.
Что запомнилось мне из той далекой эпохи? Прежде всего наш дом на Конной улице № 22 (Дом Антипаса, оставшийся нетронутым и по сей день), Старая и Новая Сиагоги, "Талмуд Тора", огромный универсальный магазин Чурина и, в особеннсти, высокое дерево на Артиллерийской, украшенное сотнями разноцветных лентчек.
Дом Антипаса, где мы жили, был единственный "высотный дом" в Харбине того времени (целых шесть этажей да еще с лифтом!). Внизу жила русская пара. Он был, что мы называли "швейцаром". Он проверял входящих, спрашивал их, к кому они пришли и вообще заботился о нашей безопасности. Но я до сих пор так и не узнала, был ли он "за" или "против нас".
Большинство жителей дома были евреи, среди них Мадам Аркус, чью трагичную историю вы можете прочесть в книге Тедди Кауфмана, "Харбин в моем сердце". Жила там и семья Киолов. Г. Киол был директором немецкой школы. На верхнем этаже помещалась всего одна квартира. Там было много аквариумов с золотыми рыбками и огромные окна, из которых открываась панорама на весь Харбин.
Как у всех детей мего возраста, так и у меня, была няня. Она была доброй, красивой женщиной (вдовой польского офицера) и я ее очень любила. Когда мне исполнилось пять лет, отец решил, что я уже могу обойтись без няни. Она оставила наш дом, но часто приходила в гости повидаться. Она умерла незадолго до нашего отъезда в Израиль. Мама и я были на ее отпевании в католической церкви в Новом Городе.
Каждое лето мы уезжали на дачу "за-Сунгари". Весной 1945-го года я заболела корью и доктор запретил мне находиться у реки. Так что мы выехали к друзьям на ферму за Харбином. Я помню,что там меня поили безконечными крынками козьего молока и кормили простоквашей. Так я и пропустила вход Красной Армии в Харбин.
Но один эпизод я помню и по сей день. Однажды мы с мамой гуляли по Набережной Сунгари. Навстечу нам шла группа китайцев, вооруженных винтовками и гранатами. Они казались изнуренными и были одеты в отрепья. Многие шли босиком. Шли они в полном молчании. Люди с удивлением смотрели на них. Тоже в полном молчании. Намного позже, мать рассказала мне,что это были "па-лу-дины" солдаты Восьмой Арми Мао Цзе-дуна. Они шли по направлении к тюрьме на Коммерческой улице освободить заключеных там товарищей.
Синагоги играли важную роль в ашей жизни. В праздники не было еврея не считавшего своим долгом быть в синагоге. Мой отец, активный член харбинской еврейской общины, ходил в "Новую" Синагогу. Его мать – в "Главную", "Старую." Мне кажется, что в "Новую" Синагогу ходили большей частью люди помоложе и более современного склада. Что же до нас, детей, то мы кочевали с одной синагоги в другую.Я хорошо помню нашего раввина Киселева. Он сидел по правую сторону амвона—один день в одной синагоге, лругой – в другой.
Отец сидел в четвертом или пятом ряду по правую сторону прохода. Место моей матери было на женском балконе прямо против отца. Она выбрала это место не спроста. Не зная иврита и несмотря на то, что ее молитвеник был снабжен русским переводом, она следила за отцом, и когда тот переворачивал страницу, она следовала за ним.
Перед поминальной молитвой Йизкор, габбай синагоги громко объявлял, "Дети, на улицу!" и мы гурьбой высыпали во двор синагоги. Там мы устраиали игры, икрали в "марблс" или в "картинки". "Картинками" увлекались большей частью мальчики. Игра заключалась в том, что каждый участник "ставил на кон" карточки миниатюрными портретами кино-звезд того времени и метали в них "биток" (плоский кусок железа или поношенный резиновый каблук от старого ботинка). Победителем был выбивший из кона большее количество картинок.
Посетив Харбин уже взрослой женщиной, я поняла, что район микрорайона Пистань был намного меньше чем нам казалось в детстве – всего десяток улиц от границы Нового Города до реки Сунгари.
Когда мне было лет семь, мой дядя, страстный футбольный болельщик, по воскресным дням брал своего сына и меня на футбоьную игру за виадуком. Мой двоюродный брат и я болели за две соперничавшие друг с другом команды и игры оканчивались обычно плачем одного из нас. И лишь одна команда, команда Красная Звезда, по соеобразной причине была исключением: ее центр-форвард был еврей, Боря Цвибель. Не менее горды были мы "нашей" яхтой, "Кедма", принадлежавшей спортивному клубу "Маккаби". Я отлично помню Диму, брата Тедди Кауфмана, ходившего на этой яхте по Сунгари.
После детского садика, я пступила в "Талмуд Тору", харбинскую еврейскую школу. Много лет спустя я узнала, что она приадлежала сети школ "Агудат Исраэль", еврейской религиозной партии, но в мое время она считалась "современной" и "передовой". С приходом в Харбин Красной Армии мы были обязаны носить значок Красной Звезды. Иврит преподавался в школе на ашкеназийском диалекте. Когда же изучение иврита было запрещено советскими властями, учитель иврита, г-н Надель, живший в дмике во дворе Талмуд Торы, брал нас к себе домой и давал нам "частные уроки" языка и Ветхого Завета.
Школа находилась поблизости от нашего дома и мне было позволено ходить туда без сопровождениястарших. По обыкновению, родители приводили своих детей утром и забирали их домой псле уроков. Зимой, когда температура падала до 30-ти градусов мороза, они приносили с собой теплые одеяла и тщательно закутывали своих детенышей.
На праздник Ханукка и по окончанию учебного года в школе устраивались "балы" с обильным уггощением, танцами и "программой", т. е. с выступлением учеников на эстраде. В Харбине не было еврейского ребенка, который не брал бы уроки по роялю или по скрипке. Мое "амплуа" было пение – русские романсы и песни военного времени. Родители радовались достижениям своих детей – не меньше, а то, пожалуй, и больше самих музыкантов. Ставились и пьесы. Однажды для этого пригласили даже профессионального режиссера.
Ни к чему мы не относились серьезнее чем ко дням рождения – своему и свооих друзей. На "именины", как мы их называли, девочки приходили с бантами и ленточками в волосах и в нарядных, тщательно накрахмаленных платьицах. Мальчики — в костюмах и гастуках. Подавалось обильное и вкусное угощение: чай, прироги – мясные, кпустные, рыбные, пломбир, торты – шоколадные, со взбитыми сливками. И что только не подавалось!
Пришел 1949-й год, началась массовая эмирация китайских евреев в Израиль. Это были опьяняющие дни ожидания новой жизни на своей родине. Я помню, как горды мы были, когда в кино-новостях показали презентацию вверительной грамоты Голдой Меир, первым израильским послом в Москве.
Мой класс опустел. Каждый день кто-нибудь пиходил прощаться: "Завтра мы уезжаем!" Однажды я спросила маму: "А когда мы поедем?", но ответа не получила.
Вскоре после этого она спросила меня, действительно ли я хочу поехать в Израиль? Я ответила положительно. Тогда мать открыла дверь в гостиную и сказала: "Тогда смотри хорошенько:.все что ты видишь вокруг себя здесь, там не будет." Я отетила: "Мама, я обещаю тебе, что я никогда ничего не попрошу, и не буду жаловаться ни на что!" Так и было.
Начались приготовления к отъезду. Составлялись списки – что взять с собой? Что купить? Что продать? Известия о положении в Израиле были туманные и противоречивые. Одни утверждали, что взять с собой следует лишь личные, дорогие сердцу предметы: семейные фотографии, книги, фамильное серебро. Другие с ужасом в гоосе советовали: покупайте положительно все! До веника, до ведра, до половой тряпки. В Израиле нет ничего. Советовали брать с собой постельное белье темной расцветки: "в Израиле не хватает воды и для питья, тем более для стирки!" Чего мы только не наслышались?!
Мы продали нашу роскошную мебель. Мама плакала. Но мы, дети, бегали и скользили, "как на катке", по широким просторам перкета в опустевших комнатах.
20-го апреля 1950 г. мы сели на поезд в Тяньцзинь, а там — на параход, и поплыли на неизестную, но свою родину.
О чем я сожалею?
Я сожалею о том, что десять лет я жила в городе и так и не познакомилась с ним. Я сожалею о том, что не играла с китайскими детьми, не прикоснулась к китайской повседневной жизни и к китайской культуре. Был у нас, правда, один сверстник, с которым мы иногда играли во дворе. Его звали Лю, но мы звали его "наш Люлька". Что бы я только не отдала сейчас за встречу с этим нашим Люлькой! Узнать, где он? Как сложилась его жизнь? Сколько воды утекло с тех пор в Сунгари!
Как вам известно, Израиль – плавильный котел еврейского народа, в котором создпньмя новая нация израильтян.. Тут приезжего из Рссии называют "русским", приезжего из Морокко – "мароканцем". Я горжусь тем, что меня называют "китаянкой". Я горжусь тем, что в моем паспорте обозначено: "Место рождения – Китай".
Я знаю, что я и мои сверстники, оставив Харбин детьми, не успели внести свою лепту на благо страны и народа Китая. Но я хочу выразить нашу сердечную благодарность китайскому народу за то, что он дал нашим родителям верное убежище, а нам – светлое детство.
Юдит Бейн и "дети Харбина"."
