Гонконг настолько оживленный и сказочно богатый город, он так хорошо
застроен и освещен (это видно даже при беглом знакомстве), что мне
захотелось узнать, как удалось достичь такого великолепия. Невозможно за
здорово живешь тоннами расточать гранит, укреплять утесы портлендским
цементом, выстроить пятимильную набережную и поставить клуб, похожий на
небольшой дворец.
Я разыскал тайпана - так называют главу английской торговой фирмы. Это
был самый большой и самый обходительный тайпан на острове. Ему
принадлежали причалы и корабли, дома и шахты, сотни других вещей.
Я сказал: "О тайпан, я - бедняк из Калькутты, и то оживление, которое
царит в ваших краях, изумляет меня. Как это получается, что все здесь
пахнет деньгами? Откуда берутся улучшения по линии муниципалитета и почему
здешние белые так неугомонны?"
Тайпан ответил: "Оттого, что остров стремительно развивается. Оттого,
что все приносит прибыль. Взгляните на бюллетень котировок".
Он прочитал список тридцати, а может быть чуть меньше, компаний:
пароходных, рудных, канатных, причальных, торговых, всевозможных агентств
и смешанных обществ, и все акции, за исключением пяти компаний, были выше
номинальной стоимости. Одни - на сто, другие - на пятьсот, прочие - только
на пятьдесят.
"Это вовсе не бум, - сказал тайпан. - Все твердо. Почти каждый
встречный здесь - брокер*, и каждый стремится организовать компанию".
Я выглянул в окно и увидел своими глазами, как возникает компания. Трое
мужчин в шляпах, сбитых на затылки, минут десять говорили между собой.
Подошел четвертый с записной книжкой в руках. Затем все вместе они нырнули
в "Гонконг-отель" за материалом, с которого можно начать, - вот и готова
компания!
Затем тайпан вспоминал старые времена. Он говорил со мной
снисходительным тоном, так как знал, что я все равно ничего не пойму.
Но вот что я могу сказать: на все здесь, начиная с парикмахерских и
кончая барами, глянец наводят американцы. Лица людей обращены в сторону
Золотых Ворот*, несмотря на то что почти все поголовно вкладывают деньги в
сингапурские компании. Дело в том, что в Сингапуре недостает средств, и на
помощь приходит Гонконг. В каждом банке на стойках лежали проспекты
новорожденных компаний. Я вращался в вихре непонятных мне интересов и
говорил с людьми, чьи мысли были в Ханькоу, Фушу, Амое или еще дальше, за
устьем Янцэы, то есть везде, где торгует англичанин.
Но вскоре я удрал от основателей компаний, так как осознал, что их дела
мне не по плечу, и решил взобраться на вершину горы. Гонконг вообще -
сплошные горы, за исключением тех мест, где туман закрывает все на свете.
Земля вокруг была сплошь в зарослях древовидного папоротника и азалий,
повсюду рос бамбук. И не было ничего удивительного в том, что я разыскал
фуникулер, который, казалось, стоял на голове. Он назывался Виктория Гэп
Трэмвей и мчался на канате вверх в неведомое пространство по склону горы
под углом 65°. Он не мог произвести сильного впечатления на тех, кто
повидал Риджи, Маунт-Вашингтон, американские горки и прочее в этом роде.
Однако ни вы, ни я ни разу не поднимались по воздуху под пятисотфутовым
провалом с вершины Анандейл на Чора-Майдан и поэтому вправе изумляться: Не
слишком приятно, когда тебя тащат круто вверх на хвосте бечевки, особенно
если не видно, что творится впереди, далее двух ярдов, а внизу, словно в
котле, клубится туман. И совсем нехорошо, если вас не предупредили об
оптических обманах и приходится наблюдать со своего сиденья дома и деревья
опрокинутыми, словно в волшебном фонаре. Перед тиффином это будет
пострашнее длинной зыби Южно-Китайского моря.
Меня выставили из вагончика на высоте тысяча двести футов над городом,
словно бы у обочины стратегической дороги, ведущей в Далхузи*, какой та
станет, когда у Индии появятся необходимые средства для дорожного
строительства. Затем усадили в пресловутый дэнди*, который (поскольку не
придумали ничего лучшего) называют "стулом". Если не считать того, что на
поворотах этот "стул" задевает за углы зданий, он намного удобнее
бомбейского паланкина (мы пользуемся подобным перевозочным средством в
Махаблешваре). Сидишь на плетеном стуле, низко подвешенном на эластичных
деревянных коромыслах длиной футов десять, а от дождя укрывают легкие
жалюзи.
- Вот теперь, - сказал профессор, высунув голову в шляпе, усыпанной,
словно драгоценностями, капельками тумана, - вот теперь мы действительно
совершаем прогулку. Похоже на дорогу в Чакрату в период дождей.
- Нет, - сказал я, - мы едем из Солона в Казоли. Обрати внимание на
черные скалы.
- Тьфу! - сказал профессор. - Мы же в цивилизованной стране. Посмотри
на дороги, перила, кюветы.
Поскольку я уже никогда не поеду в Солон, могу признаться, что дорога
укреплена цементом, ограждения сделаны из железных прутьев, утопленных в
гранитные блоки, а кюветы выложены камнем. Она не шире горной тропы,
однако, даже если бы она служила излюбленным местом прогулок самого
вице-короля, едва ли могла бы содержаться в лучшем состоянии.
Не было видно ни зги, поэтому профессор прихватил с собой аппарат. Мы
миновали кули, занятых расширением дороги, какие-то брошенные дома -
прочные, приземистые постройки из камня, которые, по обычаю, заведенному в
наших поселениях, носили милые прозвища: Тауэнд, Крэггилендз и так далее.
Сердце затрепетало у меня в груди. Гонконг не имеет права равняться
подобным образом на Массури*.
Вскоре мы добрались до площадки семи ветров, нависавшей над миром на
высоте тысяча восемьсот футов, и увидели сплошные облака. Это был Пик -
излюбленное туристами место для обозрения города. Прачечная в день стирки
выглядела бы интереснее.
- Пойдем-ка вниз, профессор, - сказал я, - и потребуем, чтобы нам
вернули наши деньги. Разве это вид?
Мы спустились на том же чудесном фуникулере, притворяясь друг перед
другом, что нам-де нисколечко не страшно, а затем принялись за поиски
китайского кладбища.
- Поезжайте в долину Счастья, - посоветовал старожил. - Долина Счастья
- это там, где находятся ипподром и кладбища.
- Как в Массури, - сказал профессор. - Я сразу догадался.
…
Мы приехали в Долину Счастья, миновав по дороге памятник англичанам,
погибшим в бою или умершим от болезней. Со временем перестает волновать
даже такое... Ведь это всего-навсего семена богатого урожая, плоды
которого будут, несомненно, пожинать наши внуки.
Мы владеем Гонконгом. Благодаря нашей силе и мудрости он стал великим
городом, который стоит на скале и располагает отличным небольшим
ипподромом почти в милю длиной. С одной стороны к ипподрому примыкает
прибежище мертвых: магометан, христиан, парсов. Бамбуковая стена
отгораживает трибуну от кладбища. Хотя это и устраивает гонконгцев, не
кажется ли вам, что не слишком приятно наблюдать за своей лошадью, ощущая
в каких-то пятидесяти футах у себя за спиной напоминание о неизбежности
"сыграть в ящик"?
Кладбища очень живописны и ухоженны. Крутой каменистый склон сопки
примыкает к ним почти вплотную, и поэтому недавно умершие могут наблюдать
сверху за тем, что происходит на ипподроме.
Даже вдалеке от жаркого спора церквей христиане различных исповеданий
хоронятся врозь. У одних кладбищенский забор окрашен белой краской, у
других - синей. У последних, которые располагают участком, непосредственно
граничащим с трибуной, на воротах намалевано: "Hodie mihi, cras tibi!"*
Нет, не хотелось бы играть на скачках в Гонконге. Презрительно
молчащего общества позади трибуны вполне достаточно, для того чтобы
изменила удача.
Китайцы не любят выставлять напоказ свои кладбища, и сначала мы
исследовали христианские захоронения. Пробираясь сквозь посевы, затем
какие-то заросли и снова посевы, мы терпеливо обошли все склоны сопки,
пока не наткнулись на деревушку, где бегали черные и белые свиньи. Позади
деревушки, среди расщепленных красноватых скал, лежали мертвые китайцы.
Это был третьеразрядный погост, но весьма живописный.
Вот уже пятые сутки я изучаю этого непроницаемо-таинственного китайца и
никак не могу понять, отчего ему хочется уснуть вечным сном непременно на
лоне живописной природы. Как ему удается выбирать для погостов такие
прекрасные места? Ведь когда китайца приносят туда, ему уже все
безразлично, а его друзья пускают фейерверк над его могилой в знак
торжества.
