Продолжение оды Сыма Сян-жу.
司马相如 (179 – 117)
《上林赋》
亡是公听然而笑曰:“楚则生矣,而齐亦未为得也。夫使诸候纳贡者,非为财币,所以述职也;封疆画界者,非为守御,所以禁淫也。今齐列为东藩,而外私肃慎,捐国逾限,越海而田。其于义固未可也。且二君之论,不务明君臣之义,正诸侯之礼,徒事争于游戏之乐,苑囿之大,欲以奢侈相胜,荒淫相越,此不可以扬名发誉,而适 足以贬君自损也。”
“且夫齐、楚之事又乌足道乎!君未睹夫巨丽也?独不闻天子之上林乎?左苍梧,右西极,丹水更其南,紫渊径其北,终始霸、浐,出入径、渭;酆、镐、潦、潏,纡余委蛇,经营乎其内。荡荡乎八川分流,相背而异态。东西南北,驰骛往来,出乎椒丘之阙,行乎洲淤之浦,径乎桂林之中,过乎泱漭之野。汩乎混流,顺阿而下,赴隘狭之口,触穹石,激堆埼,沸乎暴怒,汹涌彭湃,滭弗宓 汩,偪侧泌,横流逆折,转腾潎洌,滂濞沆溉;穹隆云桡,宛潬胶戾,逾波趋浥,涖涖下濑,批岩冲拥,商扬滞沛;临坻注壑,瀺灂损坠;沈沈隐隐,砰磅訇礚;潏潏淈淈,湁潗鼎沸,驰波跳沫,汩漂疾,悠远椽怀,寂漻无声,肆乎永归。然后灝溔潢漾,安翔徐回。翯乎滈滈,东注大湖,衍溢陂池。”
“于是乎蛟龙赤 螭,鱼亘鱼瞢渐离,鰅鰫鰬鮀,禺禺魼鳎,揵鳍掉尾,振鳞奋翼,潜处乎深岩。鱼鳖讙声,万物众伙,明月珠子,的砾江靡,蜀石黄碝,水玉磊砢,磷磷烂烂,采色澔汗,丛积乎其中。鸿鹔鹄鸨,加下鸟鹅属玉,交精旋目,烦骛庸渠,箴疵鵁卢,群浮乎其上。泛淫泛滥,随风澹淡,与波摇荡,奄薄水渚,唼喋菁藻,咀嚼菱藕。 ”
“于是乎崇山矗矗,巃嵸崔巍,深林巨木,崭岩参差。九嵕嶻嶭,南山峨峨,岩阤甗崎,摧崣崛崎,振溪通谷,蹇产沟渎,谽呀豁閕,阜陵别岛,崴磈嵔廆,丘墟崛礨,隐辚郁壘,登降施靡,陂池[豸卑]豸,沇溶淫鬻,散涣夷陆,亭皋千里,靡不被筑。揜以绿蕙,被以江离,糅以糜芜,杂以留夷。布结缕,攒戾莎,揭车衡兰,槀本射干,茈姜蘘荷,葴持若荪,鲜支黄砾,蒋芧青薠,布濩闳泽,延漫太原,离靡广衍,应风披靡,吐芳扬烈,郁郁菲菲,众香发越,肸蠁布写,[目奄]薆咇茀。”
“于是乎周览泛观,缜纷轧芴,芒芒恍忽,视之无端,察之无涯。日出东沼,入乎西陂。其南则隆冬生长,踊水跃波;其兽则[犭庸]旄貘嫠,沈牛麈麋,赤首园题,穷奇象犀。其北则盛夏含冻裂地,涉冰揭河,其兽则麒麟角端,騊駼橐驼,蛩蛩驒騱,駃騠驴骡。”
“ 于是乎离宫别馆,弥山跨谷,高廊四注,重坐曲阁,华榱璧珰,辇道纚属,步檐周流,长途中宿。夷嵕筑堂,累台增成,岩窔洞房。俯杳眇而不见,仰攀橑而扪天,奔星更于闺闼,宛虹拖于楯轩。青龙蚴蟉于东箱,象舆婉僤于西清,灵圄燕于闲馆,偓佺之伦暴于南荣,鳢泉涌于清室,通川过于中庭。磐石振崖,嵚岩倚倾,嵯峨[山集]嶫,刻削峥嵘,玫瑰碧琳,珊瑚丛生,瑉玉旁唐,玢幽文鳞,赤瑕驳荦,杂臿其间,晁采琬琰,和氏出焉。
“于是乎卢桔夏黄甘橙楱,枇杷橪柿,亭柰厚朴,梬枣杨梅,樱桃蒲陶,隐夫薁棣,答遝离支,罗乎后宫。列乎北园,迤丘陵,下平原,扬翠叶,扤紫茎,发红华,垂朱荣,煌煌扈扈,照曜巨野。沙棠栎槠,华枫枰栌,留落胥邪,仁频并闾,欃檀本兰,豫章女贞,长千仞,大连抱,夸条直畅,实叶葰茂,攒立丛倚,连卷欐佹,崔错癹骫,坑衡閜砢,垂条扶疏,落英幡纚,纷溶箾篸,猗狔从风,藰莅芔歙,盖象金石之声,管籥之音。偨池茈虒,旋还乎后宫,杂袭累辑,被山缘谷,循坂下[显],视之 无端,究之亡穷。”
“于是乎玄猿素雌,蜼玃飞蠝,蛭蜩蠼猱,獑胡豰蛫,栖息乎其间,长啸哀鸣,翩幡互经,夭蟜枝格,偃蹇杪颠,逾绝梁,腾殊榛,捷垂条,踔希间,牢落陆离,烂漫远迁。”
“若此者数百千处,娱游往来,宫宿馆舍,庖厨不徙,后宫不移,百官备具。”
“于是乎背秋涉冬,天子校猎。乘镂象,六玉虯,拖蜺旌,靡云旗,前皮轩,后道游。孙叔奉辔,卫公参乘,扈从横行,出乎四校之中,鼓严簿,纵猎者,江河为阹,泰山为橹,车骑雷起,殷天动地,先后陆离,离散别追,淫淫裔裔,缘陵流泽,云布雨施。生貔豹,搏豺狼,手熊罴,足野羊。蒙鶡苏,绔白虎,被班文,跨野马,凌三嵕之危,下碛历之坻,经峻赴险,越壑厉水。椎蜚廉,弄獬鹰,格虾蛤,鋋猛氏,羂騕褭,射封豕。箭不苟害,解脰陷脑,弓不虚发,应声而倒。”
“于是乘舆弭节徘徊,翱翔往来,睨部曲之进退,览将帅之变态。然后侵淫促节,倏敻远去。流离轻禽,蹴履狡兽;[车慧]白鹿,捷狡兔。轶赤电,遗光耀,追怪物,出宇宙,弯蕃弱,满白羽,射游枭,栎蜚遽。择肉而后发,先中而命处。弦矢分,艺殪仆。然后扬节而上浮,凌惊风,历骇猋,乘虚无,与神俱。躏玄鹤,乱昆鸡,遒孔鸾,促鵕鸃,拂鷖鸟,捎凤凰,捷鵷鶵,揜焦明。道尽途殚,回车而还。消摇乎襄羊,降集乎北纮,率乎直指,晻乎反乡。蹙石阙,历封峦,过鳷鹊,望露寒,下棠梨,息宜春。西驰宣曲,棹鹢牛首,登龙台,掩细柳,观士大夫之勤略,均猎者之所得获。徒车之所轥轹,步骑之所蹂若,人臣之所蹈藉,与其穷极倦[郄去阝加几],惊惮慑伏,不被创刃而死者,它它藉藉,填坑满谷,掩平弥泽。”
“于是乎游戏懈怠,置酒乎颢天之台,张乐乎胶葛之宇,撞千石之钟,立万石之 虡,建翠华之旗,树灵鼍之鼓。奏陶唐氏之舞,听葛天氏之歌,千人唱,万人和,山陵为之震动,川谷为之荡波。巴、渝、宋、蔡,淮南干遮文成颠歌,族居递奏,金鼓迭起,铿鎗闛鞈,洞心骇耳。荆、吴、郑、卫之声,《韶》、《濩》、《武》、《象》之乐,阴淫案衍之音,鄢郢缤纷,《激楚》、《结风》,俳优侏儒,狄鞮之倡,所以娱耳目乐心意者,丽靡烂漫于前,靡曼美色于后。若夫青琴、宓妃之徒,绝殊离俗,妖冶娴都,靓妆刻饰,便嬛绰约,柔橈嫚嫚,妩媚纤弱,曳独茧之褕絏,眇阎易以恤削,便姗嫳屑,与俗殊服,芬芳沤郁,酷烈淑郁,皓齿粲烂,宜笑的皪,长眉连娟,微睇绵藐,色授魂与,心愉于侧。
“ 于是酒中乐酣,天子芒然而思,似若有亡,曰:‘嗟乎,此大奢侈!联以览听余闲,无事弃日,顺天道以杀伐,时休息以于此,恐后世靡丽,遂往而不返,非所以为继嗣创业垂统也。’于是乎乃解酒罢猎而命有司曰:‘地可垦辟,悉为农郊,以赡萌隶,隤墙填堑,使山泽之民得至焉。实陂池而勿禁,虚宫馆面勿仞。发仓廪以救贫穷,补不足,恤鳏寡,存孤独,出德号,省邢罚,改制度,易服色,革正朔,与天下为更始。’
“于是历吉日以斋戒,袭朝服,乘法驾,建华旗,鸣玉鸾,游于六艺之囿,驰骛乎仁义之涂,览观《春歌》之林,射《狸首》,兼《驹虞》,弋玄鹤,舞干戚,载云罕,揜群雅,悲《伐檀》,乐《乐胥》,修容乎《礼》园,翱翔乎《书》圃,述《易》道,放怪兽,登明堂,坐清庙,次群臣,奏得失,四海之内靡不受获。于斯之时,天下大说,乡风而听,随流而化,芔然兴道而迁义,刑错而不用,德隆于三皇,功羡汞五帝。若此,故猎乃可喜也。
“若夫终日驰骋,劳神苦形,罢车马之用,抚士卒之精,费府库之财,而无德厚之恩,务在独乐,不顾众庶,忘国家之政,贪雉兔之获;则仁者不繇也。
“从此观之,齐楚之事,岂不哀哉!地方不过千里,而囿居九百,是草本不得垦辟而人无所食也,夫以诸侯之细,而乐万乘之所侈,仆恐百姓被其尤也。
“于是二子揪然改容,超若自失,逡巡避席,曰:“鄙人固陋,不知忌讳,乃今日见教,谨受命矣。”
СЫМА СЯНЖУ (179 – 117)
ОДА О СТАРОМ ЛЕСЕ
Тут У Ши-гун, осклабившись, промолвил, указывая взглядом на Цзы Сюя:
— Он княжество своё уже ведь потерял, а Ци ещё не приобрёл. Забыл он, что послы, князья всех рангов, а также те, кто платит дань, большого капитала не имеют, поэтому обязаны они о всех делах, больших и малых, преподносить доклады Сыну Неба; а те, кто на окраинах проводит границы и межи, они отнюдь ведь сторожевую службу не несут, но этим лишь запреты налагают на всякие соблазны и пороки. Вот ныне Ци причислено к вассалам, живущим на восточном побережье, однако ж самовольно вторгается в владение Сушэнь, и часто, оставляя свои земли, выходит за исконные пределы, пересекает море для охоты, и справедливым это уже ни в коем случае не назовёшь. Однако то, о чём толкуете вы оба, не служит прояснению того, в чём состоит порядочность и долг, когда заходит речь о господах и слугах; не говорили также вы ни слова о том, как привести в порядок этикет, чтоб при дворах князей всех рангов учтивость соблюдалась и обряд. А вместо этого толкуете о том вы, как оба князя, соревнуясь меж собой, стремятся превосходство показать в разгуле необузданном своём и в развлечениях порочных; о том, как велики их парки и обширны охотничьи угодья и сады; толкуете о том, что оба князя, желая превосходство показать, стремятся роскошью своею друг друга удивить, а праздностью своею и распутством — друг друга превзойти, а этим ведь нельзя известным сделать имя, и слава добрая не явится на свет, но этого достаточно вполне, чтоб репутацию свою испортить. К тому добавлю, что и в Ци, и в Чу есть многое, о чём бы можно было поведать здесь, так много, что всего и не расскажешь!.. Ещё не видели вы разве огромных и прекрасных тех угодий, что императору принадлежат? Одни вы, что ли, не слыхали о Старом Лесе, где охотится Сын Неба? С востока ограничен он Цанъу, на западе доходит до Сицзи, река Даньшуй течёт на юге, на севере же вьётся Цзыюань. Здесь устье и исток у рек Башуй и Чань; Цзинхэ, Вэйхэ здесь катят свои воды, петляют реки Фэн и Хао, змеёю вьются Лао и Цзюэ — внутри него текут все эти реки, стремительным потоком разделяясь на восемь рукавов; то сблизятся они, то разойдутся вновь — их вид не поддаётся описанью. На юг, на север, на восток и запад текут они то медленно, то бурно, струятся меж высокими холмами, бегут вдоль отмелей и мимо островов, минуют рощи и леса густые и, вырываясь на простор широкий, проходят сквозь бескрайние равнины. Прозрачен их поток, а то вдруг замутится, сбегая вниз с высокого холма, и устремляясь в тесное ущелье. А то вдруг бьётся о высокую скалу, ударом мощным берег размывая, то будто закипит, разгневанный на что-то, бурлит, и брызгает, и яростно шумит. Несётся бешено безудержный поток, зажатый в узком горном дефиле, но, вырываясь из теснин на волю, из берегов своих выходит и вспять течёт, назад поворотившись; воронками вращается вода, о берег с шумом ударяясь, клокочет и бурлит, преграды все сметая. То вверх, то вниз колышется вода, клубятся волны, словно облака, драконом извивается река, наскакивают волны друг на друга, как будто в омут торопясь упасть, а дальше — вновь журчат на перекатах, о скалы бьются, рвутся сквозь теснины, кипят, наталкиваясь на преграды, и вновь несутся вдаль неудержимо; достигнув же высокого обрыва, вниз падают, стекая в пропасть, с грохотом таким, как будто гром во время ливня грянул. То словно замирают на мгновенье, то вновь торопятся, как будто в нетерпенье: гул, грохот, треск, раскаты грома — и дальше покатились в круговерти, фонтаном бьют, бурлят, клокочут, как будто в бронзовом котле вода кипит, когда обед готовят. Друг друга обгоняют волны, подпрыгивают, вскачь несутся, как будто лошадь с пеною у рта, со страшным гулом катятся валы, потоком грозным и угрюмым. Умчались вдаль, как долгая печаль, и вот уже текут спокойно, молчаливо, как будто возвращаются домой после разлуки. Теперь безбрежна, неоглядна гладь воды, как будто птица медленно парит, не торопясь кружится над землёю. Сверкает белизной вода и бликами играет, течёт к востоку, в озеро впадает, но, перелившись через берега, и дамбы заливает, и поля.
В них водится и водяной дракон, который вызывает наводненья, и водяная красная змея, и толстолобик чёрный, и угри. Есть большеротые и с жёлтыми щеками, есть волосатые, раскрашенные так: на жёлтом фоне чёрные узоры, есть этакие рыбы и такие, — топорщат плавники и шевелят хвостом, колышут чешуёй и плавниками бьют, в пучинах прячутся среди камней подводных. Кипит вода от рыб и черепах — все десять тысяч тварей здесь кишат. И крупный жемчуг, ясный как луна, и мелкий, словно бисер иль песок, на берегу речном сияют ярким блеском. И яшму, и хрусталь легко там отыскать: блестят, сверкают разными цветами — по берегам разбросаны без счёта.
А на воде гнездятся там и тут и дикий гусь с зелёным опереньем, и белокрылый лебедь, и синьга, и пастушок, и тёмный корморан, и цапли длинноклювые, и утки. Резвятся на волнах, ныряют, носятся по ветру, а утомившись, отдыхают на отмелях речных и островах. Срывают клювами прибрежную траву, глотают водяной орех и белые кувшинки.
Есть в Старом Лесе и места, где гор громады громоздятся. Величественны их вершины и хребты, а склоны поросли непроходимой чащей, утёсы, скалы высятся повсюду. Гора Цзюцзун возносится до неба, гора Наньшань вздымается высоко — круты и неприступны их откосы, подобные котлу для варки пищи — обрывисты, скалисты и опасны.
Гремящие ручьи пересекают долы, петляют по извилистым лощинам, срываются в глубокие ущелья, зияющие страшной пустотою.
На островах речных — холмы и сопки: высокие, отвесные, крутые; пригорки и бугры, пещеры и курганы, валы и насыпи — то вверх ползут, то падают в низины сплошною, непрерывной чередою. Бокам единорога склоны их подобны, проносятся меж ними быстрые потоки. Равнины и поля раскинулись широко; на сотни ли — спокойны берега: нет ничего, чего б они не окружили. Покрыты берега светло-зелёной орхидеей, душистою травой цзянли одеты, перемешались меж собою травы, пестреют тут и там — не скошены ни разу. Раскинулась, словно витая нить, трава цзелюй, сыть круглая растёт сплошною чащей, душистая трава цзелюй, усыпанная белыми цветами, копытень, гаобэнь, шэгань, имбирь и воробейник, физалис, поллия и ирис, гардения и жёлтый ломонос, цицания, камыш, зелёная осока — собой заполонили все низины и расползлись повсюду на равнине: растут и разрастаются везде, колышутся, послушные ветрам, густые источая ароматы. Смешались ароматы их, благоухают так, что голова кружится.
Вот если посмотреть со всех сторон, поверхностно лишь пробежаться взглядом, то в пышных травах этих можно заблудиться: перед глазами всё плывёт, словно во сне, глядишь на них — и нету им конца, посмотришь — нету им предела. Восходит солнце у Восточного Пруда, где начинается тот Старый Лес, а прячется — у Западного Склона, где пруд с таким названьем расположен.
На юг же от него, так там, когда у нас — суровая зима, всё зеленеет, будто летом, бурлит вода и скачут волны в реках. Зверьё такое в тех местах плодится: быки и буйволы, тапиры и медведи, олени, носороги и слоны.
На север от него — так там, когда у нас в разгаре лето, — земля растрескивается от мороза, и можно по льду замёрзших рек переходить к другому берегу, не задирая платья. Зверьё такое в тех местах плодится: единорог, кабан рогатый, пони, верблюды, лошади степные, и скакуны, и мулы, и ослы.
В самом же Старом Лесе у императора такие походные дворцы и ставки, что могут горы заслонить собою и над ущельями глубокими повиснуть. Высокие террасы там и тут, двухъярусные павильоны и тихие, уединённые палаты: стропила разукрашены цветами, колонны — яшмой дорогою. По деревянному настилу там можно ездить на ручных тележках — дороги связаны между собою. Дворец же окружают галереи, подобно бесконечному потоку, — такие длинные, что, чтобы обойти их, на полдороге приходится устраивать ночлег. Равняются с высокими горами постройки, здания, дворцы, высоких башен этажи стремятся вверх неудержимо. Есть в них и сокровенные места — покои внутренние дома: посмотришь вниз — дна не увидишь глубокого ущелья, что под ними; наверх вскарабкаешься если — стрехою крыши коснуться можешь неба голубого; падучая звезда способна перелететь сквозь женские покои, а радуги дуга коснуться может перил резных и окон галереи.
Чёрный Дракон, скакун, достойный впряжённым быть в повозку святого небожителя, стоит в восточном флигеле дворцовом, а в западном — слонами повозки запряжённые стоят. Бессмертных сонмы отдыхают на подворье, а Во Цюань, святой отшельник, под южною стрехой на солнце сушит платье. Источник чудодейственный бурлит в опочивальне чистой, а ручьи пересекают двор посередине.
Огромный камень замер над утёсом, скала накренилась, паденьем угрожая, высокие, крутые горы — опасны и обрывисты они, и, — будто гравированные, — склоны возносятся до самых облаков. В горах там биотита розового много и яшмы синей и зелёной, кораллового цвета камни есть, и совершенно белые есть тоже; с прожилками есть яшмы и такие, что будто бы покрыты чешуёю; есть чисто-красные, а есть и пёстрые, как пёстрая корова — любые перемешались в тех горах высоких. И знаменитые повсюду яшмы, такие как Рассвета Краски, как Вань и Янь, которые назвали по именам красавиц древних, а также яшма Хэ, которую так неудачно Бянь Хэ князьям пытался поднести когда-то — все яшмы эти в горах вот в этих самых отыскали!
В садах там цитрус летом созревает мелкоплодный, и померанцы жёлтые, и апельсины, жужуб и мушмула, и груша дикая с хурмою, и яблоня, которую в народе китайкою зовут, там тоже есть; есть пышная магнолия и земляника, есть финики и сладкий виноград, есть вишня и плоды личжи, два сорта есть заморской сливы, и сливы сычуаньской тоже есть — в порядке стройном все расположились перед дворцом для императорских наложниц, рядами расположены в садах, с холмов пологих переходят на равнину. Раскинули зелёную листву, лиловые качаются стволы, на ветках — алые цветы: сверкают, красками играют, великую равнину озаряют.
Растут берёзы, гингко и дубы, гранат, магнолия и бирючина, платан, арековая пальма и кокос, сандал и груша-бессемянка — вверх тянутся на тысячу саженей, а толщиною — в два обхвата полных. Раскидистые ветви истинно роскошны, плоды — крупны, листва — густая. Стоят деревья купами, толпятся, кривыми ветками касаются друг друга, переплетаются, сплетаются и вьются; то будто бы ведут борьбу друг с другом, то вдруг как будто бы друг другу помогают. Качаются свисающие ветви, порхают по ветру увядшие цветы. Густые листья на деревьях рослых волнуются, качаются под ветром, печальные при этом издавая звуки, как будто кто вздыхает тяжело, иль колокол гудит иль литофон, иль то поют свирели или флейты. Без всякого порядка, как попало, вокруг дворца для императорских наложниц растут нестройными рядами, в густую чащу превращаясь, к горам вплотную приближаясь, глубокие ущелья окаймляют. Посмотришь — и не видно им границы, окинешь взглядом — нет предела им.
Там бродят чёрные и белые гиббоны, хвостатые мартышки и макаки, и множество других, больших и малых, хвостатых и бесхвостых, обезьян. Летающие белки прыгают по веткам, четырёхкрылые “пиявки” там летают, а по деревьям лазают “цикады” — по виду схожие с обычной обезьяной. Большие обезьяны цзюэнао встречаются в дремучих тех лесах, равно как и макаки чаньху — коротконогие, хотя при этом любительницы быстро
поскакать. Есть также белые лисицы, похожие на колонка, только большие, а также много пресноводных черепах — все в тех местах приют себе нашли. Свистят протяжно, жалобно кричат, порхают, извиваются змеёю, туда-сюда летают, прыгают и скачут, цепляются за ветви, прячутся в вершинах, пересекают реки, на которых нет переправ и нет мостов узорных, подпрыгивают и перелетают через высоких зарослей стену, едва касаясь веток, что свисают, и пролезают там, где веток мало. А там, где чаща переходит в редколесье, свободно бродят, в дальние края переселяясь. И мест, подобных этому, числом сто тысяч есть. В них можно находить отдохновенье и душу отводить, бродя туда – обратно, ночь проводить в опочивальне или в другом дворцовом помещенье. И нет нужды с собою брать при этом ни поваров искусных, ни наложниц — ведь полностью готовых сто дворцов ждут императора в том Старом Лесе.
И вот от осени и до зимы, Сын Неба тешится загонною охотой. Садится в экипаж, отделанный резной слоновой костью, запряженный шестёркой “яшмовых драконов” — украшенных нефритом быстроногих рысаков. Расправив на радугу похожий пятицветный стяг, подъемлет “облачное знамя “ — штандарт с орнаментом из облачных полос. Чуть впереди — повозки, крытые тигровой шкурой, а позади — повозки арьергарда. Сунь Шу двумя руками держит вожжи, Вэй Гун сопровождает колесницу, охрана по бокам расположилась, со всех сторон загон тот окружают. Торжественный эскорт бьёт в барабаны, охотникам сигнал тем подавая. Несутся конники и боевые колесницы, из-под копыт коней гром раздаётся: грохочет небо, сотрясается земля. Рассыпались и впереди, и сзади, рассеялись, преследуя добычу, прокатываются, словно волны, неумолимы, как морской прибой. Взбираются на сопки и холмы, потоком растекаются в низинах — так, будто тучи полотном накрыли небо, так, будто дождь льёт, не переставая. Живыми ловят барсов, леопардов, вступают в схватку с волком и шакалом, медведей голыми руками убивают, сайгаков бьют копытами коней. Султан из перьев горного фазана охотничьи их шапки украшает; полоски, как у тигра, — на штанинах; узор такой же и на куртках их: стремительно несутся на степных конях. На кручи поднимаются бесстрашно, спускаются в глубокие овраги, взбираются на горы, бросаются с обрыва, пересекают пади, вброд переходят реки. Бьют птицу с головой оленя, которая способна вызвать ветер, олень-единорог к ним в руки попадает, сягэ сразить одним ударом могут, а алебардой — заколоть мэнши; сетями ловят яоняо — коней неутомимых, способных за день проскакать пять сотен вёрст, а стрелами из луков крупных кабанов стреляют. Причём, стрелой не как попало губят, а метят в шею, разбивают череп; впустую не натягивают луки: лишь только зазвенела тетива — и, бездыханный, зверь уже лежит.
Тем временем, Сын Неба, отпустив поводья, на шаг неторопливый переходит, туда-сюда бесцельно разъезжает, лишь искоса бросая взгляды на то, как действуют его войска, и смотрит, как полководцы поведут себя в дальнейшем. А после этого вновь движется вперёд, торопит время, и поспешно коней пускает вскачь, к далёким далям устремляясь. Лишает гнёзд он легкокрылых птиц, из логовищ зверей проворных выгоняет, свирепых хищников ногами топчет, оленей белых осью колесницы убивает и хитрых зайцев быстро ловит. Несётся так, что обгоняет и молнию саму, и оставляет далёко позади её сверканье. В погоне за бесплотным привиденьем, выходит за пределы мира, в космос! Натягивая добрый лук, каким владел сам повелитель Ся, стрелу удерживает с белым опереньем. Стреляет в страшного юсяо, что с человеком схож, и человека способен поглотить; пронзает пикою фэйцзюя — дракона с головой оленя. Сначала выберет добычу пожирнее, а уж потом стрелу в неё пускает; сначала назовёт то место, в которое стрелой он метит, — и точно в цель стрела та попадает: стрела едва слетела с тетивы — а жертва уж повержена, лежит! А после этого, штандарт подъемля, седлает ураганный ветер и догоняет яростные вихри, и в небеса высокие поднявшись, становится он заодно с богами. Уничтожает чёрных журавлей, тревожит птиц куньцзи, теснит павлинов, фазанов давит золотых. Трясёт деревья, где гнездится птица - финикс, бамбуковым шестом бьёт фэнхуанов; пурпурных фениксов сетями накрывает и аргусов проворно ловит. Когда же путь исчерпан до конца, и пройдена дорога без остатка, назад он колесницу ворочает, и возвращается к себе домой. И вот, свободный, безмятежный, с небес он опускается на землю; потом поспешно направляется куда-то, один лишь миг — и он уже вернулся! Ступает по ступеням Каменных Ворот, пересекает Пограничный Пик, минует башню Говорливых Соек, стремится взглядом к башне, что зовётся Холодная Роса, а дальше — спускается он к Грушевым Палатам и отдыхает во дворце Ичунь, иль Благодать Весны. А, отдохнув, коней вновь погоняет — на запад мчится он, к дворцу Полнейшего Уединенья. Затем садится в джонку и на вёслах пересекает озеро Воловья Голова. Сойдя на берег, поднимается на башню, которая наречена Драконьей, а спустившись, привал устраивает в башне Нежной Ивы. Оценивает он, с каким усердьем и как сообразительно вельможи охотились сегодня с ним, и сколько охотники его набили дичи. И пешие, и те, кто в колесницах, топтали дичь ногами и давили колёсами повозок боевых — Сын Неба смотрит, кто из них и сколько в итоге растоптал добычи. Рассматривает он и ту добычу, которую его вассалы растоптали. И видит он, что утомились все, до крайности устали, до предела; трепещут в страхе пред его очами, как будто покорились из боязни, иль будто без ножа он их зарезал. Добычи ж столько, что валяется повсюду, и ею можно было бы наполнить и рвы, и впадины, и горные ущелья, укрыть равнину и заполнить водоёмы.
И вот, наскучивши охотничьей забавой, устраивает пир он в башне Хаотянь, и звуки музыкальных инструментов разносятся по залам величавым. Бьют в колокол огромный, неподъёмный, что укреплён на тяжеленной раме; штандарт подъемлют, на котором вьётся султан из перьев самки зимородка, и ставят барабан из кожи крокодила. Танцуют танцы древние и внемлют напевам древним: запевают десять сотен, а десять тысяч подпевают им. И горы, и холмы те песни сотрясают, и реки, и ручьи покоя не имеют. Танцуют танцы княжеств Сун и Цай, мелодии играют Хуайнани, поют напевы княжеств Вэнь и Дянь — собрались, словно родичи, все вместе, танцуют и поют попеременно. То в барабан раскатистый ударят, то колокол огромный загудит — тревожат слух те звуки и доходят до самого нутра они, до сердца. Звучат напевы княжеств Цзин и У, напевы княжеств Чжэн и Вэй, мелодии, что сочинили Шунь и Дан, а также чжоуский У-ван и Сян. И звуки их распущенны, порочны, не знают удержу, не соблюдают меры. Смешались вместе пляски Янь и Ин — двух княжеств, что на землях чуских, смешались в беспорядке и несутся, в неистовстве своём подобны вихрю. Актёры, карлики, певцы и музыканты играют так, что развлекают слух, ласкают взор и услаждают сердце, разгул и показную роскошь оставив позади. Красавицы прелестны и изящны, с походкой лёгкою, как у волшебных фей, от суеты укрывшихся на небе: обворожительны и утончённы, в нарядах дорогих и украшеньях — нежны и грациозны хрупкие созданья. Полны соблазна и очарованья их тонкие и гибкие фигурки в коротких шёлковых накидках; прелестны и другие — в длинных платьях — кружатся в танце, развеваются наряды: их платья не сравнятся с тем, что носят в обычной жизни девушки простые. Благоухают ароматные одежды, так сильно, что кружится голова; сияют жемчугом прекраснейшие зубки, под стать им — яркая улыбка на устах; изящно изогнулись тоненькие брови, в лукавых взглядах притаилось чувство; подарят красоту, но душу заберут: коль насладиться хочешь — голову склонишь. Но за вином, средь шумного веселья, упавший духом, задумчивый, сидит Сын Неба, как если бы он что-то потерял, и говорит: «Увы! Всё это — слишком расточительное дело! Собрались мы, чтоб провести досуг, чтоб усладить свой взор, доставить радость слуху. В безделье, попусту мы время прожигаем; берём в пример себе мы Небо, что осенью безжалостно разит живое всё, и едем на охоту, как будто бы хотим мы истребить врага, на время лишь себе давая передышку на пиршествах, подобных этому сейчас. Боюсь, что если и потомки наши в такой же роскоши дни будут проводить, стремясь всегда вперёд и забывая оглянуться, они не смогут ни положить династии начало, ни передать престол преемникам своим». Тогда он отказался от вина, охоту прекратил и, приказав сановникам своим, изрёк: «Всю эту землю можно распахать и, превратив в поля, тем самым поддержать простолюдинов. Разрушить стены и засыпать рвы, чтобы простой народ смог доступ получить к горам высоким и озёрам чистым. Пруды наполнить и не запрещать ловить в них рыбу всем, кто пожелает; палаты и дворцы очистить все и впредь не заполнять чиновным людом. Все житницы открыть, чтоб бедным помогать, — и помогать, не зная меры! Вдовцам и вдовам помощь оказать, не забывать заботиться о сирых. Издать указ о добродетелях людских, уменьшить штрафы, казни сократить, в регалиях порядок навести, сменить цвета официальных платьев, систему исчисленья лет переменить — чтоб обновилась в Поднебесной жизнь».
И вот тогда он выбрал день счастливый, в который можно было бы поститься, в придворную одежду облачился, сел в императорский свой экипаж, украшенное бунчуками знамя поднял, ударил в яшмовые бубенцы, и в сад “шести искусств” отправился бродить, помчался по проторенной дороге гуманности и чувства долга, внимательно рассматривая лес преданий, которые оставил нам Конфуций. Постановил торжественные стрельбы сопровождать мелодией «Лишоу»; когда же сам участвовал он в них, то «Цзоуюй» мелодия играла. Вновь ввёл в обычай танец «Сюаньхао», а также танец с алебардой. Над экипажем императорским своим постановил поднять он “облачное знамя”. Привлёк к себе он лучшие таланты, и сожалел, читая «Книгу Песен», что не всегда талантливый учёный встречал правителя, достойного себя. Но радовался песням тем, где говорилось о радостях мужей достойных, которым выпала такая встреча. Стал совершенствоваться в добродетелях своих, бродя в садах учёности и парках этикета, вновь постигая тайны «Книги Перемен» и «Книги о Пути Вселенной». Отдавшись целиком занятьям этим, не стал он больше ездить на охоту, и распустил всех удивительных животных, что в заповедниках удерживал своих. Стал восседать он в Светлом Зале и в Храме предков жертвы приносить. Всех подданных своих расставил по ранжиру и повелел, чтоб о потерях всех и обо всём, что приобресть случилось, немедленно доклады подавали. Поэтому на землях, что простёрлись средь четырёх морей, не стало тех, кто милостей его не получил бы. И с этих пор молва пошла по Поднебесной о добродетельном правлении его. Все стали следовать его примеру и вслед за ним меняться стали. Распространил он принципы свои, и вслед за тем переменились нравы и наказанья стали не нужны. А добродетелью своею превзошёл он трёх основателей династий древних, заслугами ж своими превзошёл он пять императоров, известных по легендам. А коли оно так, то и охота поистине отрадой снова стала. Ведь если день-деньской скакать во весь опор, то утомишь свой дух и обессилишь тело, а истощать ресурсы конницы и колесниц — ведь значит подорвать дух воинский высокий. Богатства расточать, что собраны в казённых кладовых, но не стремиться к добродетели высокой; себе лишь радость доставлять, вниманья на простой народ не обращая; пренебрегать делами управленья, гоняясь за фазаном или зайцем, — тот, кто гуманен, так не поступает! И если с этой точки зрения взглянуть на то, что делается в княжествах обоих, и в Ци, и в Чу, — заметил У Ши-гун, — то разве может это не вызывать у нас лишь чувство сожаленья? Ведь земли их не превышают и десяти всего лишь сотен ли, а девять сот из них — охотничьи угодья. Ведь зарастает новь деревьями с травою, а людям нечем голод утолить свой. Ведь если, будучи лишь мелкими князьями, жить в радости и роскоши чрезмерной, и содержать десятки тысяч колесниц, — боюсь, что это может вызвать ропот и слуг, и челядинцев, и народа.
Цзы Сюй с У Ю тут помрачнели оба, в лице переменились, стали удручённы, как будто оба потеряли честь, и молвили растерянно:
— Мы оба – всего лишь люди из глухого захолустья, грубы и ограниченны в познаньях. Не ведали того, что можно говорить, а что — нельзя. Лишь ныне удостоились мы чести из Ваших уст услышать поученье, которое с покорнейшим почтеньем и принимаем мы сейчас от Вас!
Перевёл с китайского Владимир Самошин.