Не смог подобрать название. Пускай будет условно - "Тайна пипы".
Близ Урумчи есть местность Уцайвань,
К агатовой долине примыкает.
Стирая меж землёй и небом грань,
Цветочная поляна пролегает.
В той местности однажды побывал
Я, взор любуя сказочной природой.
Сражённый красотою наповал,
Присел я на лужайку у дороги.
Вблизи сидел покрытый сединой
Старик-китаец с грустными глазами.
Он пипу зажимал рукой одной,
В другой руке портрет младенца замер.
С портрета он не отрывая взгляд,
Сидел довольно долго, неподвижно.
Затем на пипе начал он играть,
Сгорбившись, голову склонив чуть ниже.
В печальных звуках пипы я внимал
Судьбу китайца-старика седого.
Рассказов разных слышал уж не мало,
Но никогда не слышал я такого.
Я, пряча влажные глаза, внимал.
Аж в горле до сих пор комок остался.
Ну что ж, поведаю теперь и вам
Сию историю устами старца:
***
На благодатной солнечной земле,
Почти у озера Сайрим, чуть ниже,
Построил дом. Женился. Во дворе
Я сливу посадил к окну поближе.
И созерцая скромный наш очаг,
Деля и радость, и невзгоды с нами,
Росла та слива, ветками стуча
В окошко, и любуясь небесами.
Когда поспела слива наконец,
И двор плодами сочными залился,
Меня благословил Господь-отец,
И в эту ночь наследник мой родился.
Наш сын рос не по дням, не по годам,
Три года пролетело словно стрелы.
Взамен тех стрел всю жизнь свою отдам,
Перенесу любые муки смело.
Сын мелкими шажками семенил,
Смеялся так задорно и счастливо.
Язык детей бывает сладок, мил -
Он вместо "сливы" вторил "щива, щива".
Он часто прячась, убегал во двор,
Часами время проводил у сливы.
Со сливой вёл свой детский разговор,
Его любимым словом было "щива".
На ветку нижнюю он залезал,
Щемилось сердце у меня от страха.
По-детски как-то со ствола сползал,
И ползал по траве как черепаха.
Всем прихотям сыночка потакал,
Всё позволял, и в нём души не чаял.
Смеялся звонко, падал и вставал,
Весёлым был, ни чуть не знал печали.
Однажды вновь на ветке он повис.
Стояла осень, дождик мягко крапал.
И вдруг качнувшись, полетел сын вниз,
Упав на земь, впервые он заплакал.
Я испугался, быстро подбежал,
Со зла ту ветку дёрнул, та сломалась.
Взял сына на руки и побежал,
А сломанная ветка там осталась.
У сына в кровь разодрано плечо,
И кровь, казалось, будто в жилах стынет.
Я запер сына дома на крючок,
И запретил ходить во двор отныне.
Порылся в чердаке, нашёл топор,
Точил полдня до остроты кинжала,
И на ночь глядя вышел я во двор,
Чтоб слива больше бед не причиняла.
Когда я начал сливу вырубать,
Сын в комнате задёргался пугливо,
Я слышал как шаталась там кровать,
И слышал голос сына: "щива... щива".
Шло время. Ветки сливы засыхали,
А стоны сына всё сильнее стали.
Плечо поправилось, но раны сердца,
Чтоб мы ни делали, никак не заживали.
Лежал мой сын, уставившись в окно,
Всё хуже, хуже становилось сыну.
Срубил я сливу, с нею заодно
Свою кровинку затащил в пучину.
О, как же на себя навлёк я зло!
О, как же я не разглядел получше? -
Незримым связаны они узлом,
Незримой нитью связаны их души.
Беспомощно ходил я по двору,
Мольбу к засохшей сливе обратив.
Рукой потрогал твёрдую кору,
И будто слышал жалостный мотив.
Тогда решил я пипу отстругать
Из срубленной моей рукою сливы...
Затем когда на пипе стал играть,
С подушки голову стал поднимать
Мой сын, и улыбнулся мне игриво.
Я всё играл. Сын радостно внимал
Мелодию, глаза залились искрой.
Вот так с улыбкой сын нас покидал
Осенним утром облачно-росистым.
С тех пор висит та пипа на стене,
И каждый раз когда на ней играю,
Холодный пот струится по спине,
Улыбку сына... сливу... вспоминаю.
О, как же на себя навлёк я зло!
О, как же я не разглядел получше? -
Незримым связаны они узлом,
Незримой нитью связаны их души.
Когда на пипе каждый раз играю...
Улыбку сына... сливу... вспоминаю...
