Восточное Полушарие
Китайский форум => Китайская литература и искусство => Тема начата: dikaion от 23 Июля 2009 15:26:27
-
Опытный образец перевода. Чуть больше трети первой главы. Оригинал не привожу, легко отыщется по первой фразе: 傍晚时分，从北方驶来的运煤火车摇摇晃晃地停靠在老货站 На основании восторженных или иного качества отзывов, будет ясно, стоит ли продолжать в том же духе.
-
На исходе дня прибывший с севера, груженный углем состав, судорожно сотрясаясь, остановился на старой товарной станции. В забытьи неверного сна У Лун почувствовал дрожь и отдачу вагонов, оглушительный лязг, шорох всколыхнувшегося под его телом угля. У Лун вскарабкался вверх по угольной куче. Резкий свет электрических фонарей заставил зажмурить глаза. Многоголовая толпа суетилась на железнодорожной платформе. Сквозь пелену пара, сливавшуюся с вечерними сумерками, проступали неясные – то неподвижные, то зыбко колышущиеся – очертания станции.
Пора выбираться. У Лун подхватил завернутые в одеяло пожитки, стряхнул со свертка облачко угольной пыли, перебросил его через борт, и, перегнувшись, спрыгнул на насыпь. Тело, лишенное сил, показалось ему невесомым как связка соломы. Ноги нетвердо ступили на землю чужбины. У Лун еще толком не знал, где он оказался. Ветер, повеявший гарью с широкой равнины, принес ночную прохладу. Поежившись, У Лун приподнял свой сверток с земли, оглядев напоследок железнодорожную ветку. Она уходила в бескрайнюю сумеречную даль, туда, где мигающий огонек семафора менял свой цвет с голубого на красный. Станция наполнялась ритмичными перестуками: с южного направления подходил еще один поезд. У Лун пытался припомнить свое путешествие, но, хотя он и трясся в вагоне два дня и две ночи, весь долгий путь покрывало марево безразличия.
Продравшись сквозь хаос людей и поклажи, У Лун поплелся к скопленью домов у начала мощеной улицы. Многодневный голод достиг своего апогея. Казалось, скопившаяся в желудке пустота вот-вот заполнится собственной кровью. Три дня не видевший пищи У Лун на ходу шарил в своем узелке. Его пальцы наткнулись на мелкие твердые шарики. Выуживая один за другим, он отправлял их в рот, разгрызая с резким рассыпчатым хрустом.
Это был рис, неочищенный рис его родины – деревни Кленов и Ив. Доедая последнюю горсть, У Лун осторожно ступил на брусчатку окраины города.
-
После дождя в расщелинах гранитной мостовой мерцала россыпь серебряных капель. Тусклый свет редких, разом вспыхнувших уличных фонарей вырвал из сумрака очертанья домов и деревьев. Северный пригород – бедный и грязный район. Воздух пропитан неописуемой смесью зловонья людских нечистот со смрадом гниющих объедков. На улицах в этот час не бывает прохожих. Мертвую тишину нарушает лишь тягостный гул фабричных машин. У Лун остановился на перекрестке. Под фонарем лежал человек. Мужчина лет сорока спал, запрокинув голову на холщевый мешок. У Лун подошел поближе. Чем не место для отдыха? Он утомился настолько, что не мог уже дальше идти. Присев, опираясь спиною на стену, У Лун посмотрел на спящего. В свете уличного фонаря лицо незнакомца отливало синюшным оттенком.
– Э, ты не спи. Так и замерзнуть недолго.
Спящий не шевельнулся. У Лун решил, что тот сильно устал. Все оставившие родные места, словно собаки, спят где придется. Даже лица у них собачьи – вялые, сонные, с плохо скрываемой злобой. У Лун, отвернувшись, взялся разглядывать покрывавшие стену цветные плакаты. Мыло, сигареты, пищеварительные пилюли – всякую всячину рекламировала одна и та же девица с кокетливыми, кроваво подкрашенными губами. Среди девиц теснились разнообразные объявления, по большей части адреса приватных венерологических клиник. У Лун невольно хихикнул. Город. Дикая смесь всевозможных нелепых вещей. В город как мухи слетаются люди, чтобы плодить опарышей в этом зловонном гнезде. Никто не похвалит его, но когда-нибудь все переберутся сюда. Небо застила низкая темная мгла. В ней У Лун распознал баснословный дым, безостановочно – У Лун был наслышан об этом – поднимавшийся над городом по ночам. Кое-кто возвращался из города в деревню Кленов и Ив. Они говорили, город – одна дымовая труба.
Собираясь уйти с перекрестка, У Лун оглядел человека под фонарем. Тот лежал в той же позе. По всклокоченным волосам были рассыпаны белые зернышки инея. – Проснись, надо идти, – У Лун потряс его за плечо. Тело было как камень – холодное, твердое, неподвижное. У Лун поднес руку к ноздрям. Дыхания не было. – Мертвец, – вскрикнув от ужаса, У Лун бросился прочь. Он не знал, что встретился с мертвецом, и теперь, когда сломя голову У Лун мчался по незнакомым улицам, покойник с синим лицом вился как шершень у него за спиной. От страха, сковавшего душу, У Лун не смел оглянуться. Мимо него проносились черные как смоль лабазы, мастерские, груды щебня и мусора. Мощеная улица вывела на открытое место, окаймленное необозримым простором водной стихии. Перед У Лун`ом вырос лес матч с зажженными ходовыми огнями – сонмище вставших на якорь судов сгрудилось возле речного причала. На разбросанных по земле тюках сидели курившие, громко галдевшие люди. Едкий дух самогона разливался по пристани. У Лун остановился, хватая ртом воздух. Сердце по-прежнему сковывал страх, но вид ночного причала, скопленье людей-полуночников немного его успокоили. Вдохнув полной грудью, У Лун решился продолжить свой путь.
-
Человека с узлом за спиной, бежавшего к пристани, словно испуганный заяц, приметила пьяная братия, распивавшая крепкое пойло под закуску лущенных орехов и соленой свиной головы. Привстав, они уставились на У Лун`а, мчавшегося без кровинки в лице, с шеей и носом, перемазанными угольной пылью.
– Куда бежишь? – Крепыш, преградив ему путь, ухватил У Лун`а за воротник. – Чего украл?
– Мертвец, – прохрипел У Лун, задыхаясь. – Мертвец!
– Он что, за тобой гонится? – Крепыш рассмеялся. – Слыхали? Поганец мертвого обокрал.
– Я не крал, я не вор! – Лунный свет и мерцание мачтовых фонарей освещали пунцовые лики. Безмолвно и выжидающе созерцали они незнакомца. Только теперь он заметил бутылки и плошки с нарезанной жирной свининой. В глотке забулькали нечленораздельные звуки, дрожащие руки сами собой потянулись к еде. – С голоду помираю, – забормотал У Лун вглядывался в лица, кривившиеся в едва уловимой усмешке. – Три дня не ел, с голоду помираю. – Подобравшись поближе, У Лун ухватил кусок мяса, тут же зайдясь истошным пронзительным криком. Одним ловким движением рука его оказалась прижатой к земле.
– Назовешь меня папой, – стопа Крепыша тяжким камнем давила на руку, – можешь сожрать эту дрянь.
– Дяденька, помилосердствуйте, – У Лун задрав голову, посмотрел на лицо и блестящую лысину Крепыша. – С голоду помираю. Помилосердствуйте.
– Ты оглох или говорить разучился? Папой меня назовешь, будет тебе жратва.
У Лун, ошарашено вытаращив глаза, наконец произнес слово «папа».
Крепыш заржал во все горло. Его стопа все еще попирала руку У Лун`а. – Их тоже давай, – Крепыш указал на стоявших подле него молодцов. – Каждого папой зови. Иначе они не согласные.
У Лун окинул глазами толпу. Один, прислонившись спиною к тюку, безостановочно нес околесицу. Других от распитого пойла мотало из стороны в сторону. В их глазах разгорались тревожные красные искры. Искры, будившие в сердце панический ужас. У Лун понуро потупил глаза. Перед его лицом маячила холщевая туфля Крепыша. Сквозь ее черный драный носок прорывались бледные камешки пальцев, накрепко пригвоздившие руку.
-
– Папа. – Голос У Лун`а бессильно растаял в пространстве полуночной пристани. Он видел, они гоготали, раскрыв свои рты в безрассудном веселье. У Лун опустил голову, разглядкл очертания собственной тени. Скрюченная, согбенная. Совсем как собака. Кто мой папа? У Лун`у некого было так называть. Он сирота. В деревне Кленов и Ив остались неисчислимые дяди, двоюродные братья, дальние родственники, но не было отца и матери. По рассказам односельчан, они умерли во время голода лет двадцать назад. Когда пришли выносить их тела, У Лун одиноко лежал в кипе сена, облизывая шейный серебряный обруч. Говорят, он здорово походил на щенка. Все безотцовские дети подобны собакам. Стопа Крепыша наконец-то ослабила гнет. У Лун торопливо отправил в рот зажатую в руке добычу. Вкусовые рецепторы атрофировались. Он не чувствовал вкуса свинины. Он ощущал лишь одно – в измученном брюхе оказалась и вправду съедобная вещь. У Лун немного взбодрился.
– Хлебни за меня, – Крепыш, поднеся чашку с пойлом, прихватил У Луна за челюсть. – И чтоб одним залпом. Усек?
– Не, пить не буду. – Лицо У Лун`а перекосила стальная хватка. – Не хочу, – выдавил У Лун, с трудом ворочая челюстью. – Поесть бы.
– Мясо жрешь и не пьешь? Ты мужик или нет? – Крепыш просунул чашку между сжатыми плотно губами. – Пей за меня, пока харч твой из пасти не выдавил.
У Лун неосознанно отшатнулся. Крепыш заревел благим матом. Подскочившие молодцы, скрутив У Луна`а, так надавили на соединение челюстей, что рот сам собою раскрылся темной зияющей бездной. В эту бездну одну за другой вылили пять полных чашек рисовой водки. У Лун брыкался, пинался, откашливался. Пять чашек пойла жгли изнутри его плоть, собираясь спалить его заживо. У Лун смутно слышал раскаты безумного смеха, не осознавая уже что к чему. Опьянение накатило внезапно, превратив сознанье в пустыню. Изможденное тело опять ниспадало как связка соломы, и над ним, далеко-далеко, мерцали полночные звезды, огни мачтовых фонарей и красные пьяные искорки глаз.
-
Бросив У Лун`а на землю, толпа уставилась на обмякшее тело, застывшее в странной, болезненной позе. Луна освещала его желтоватый лик, остатки слюней и свинины, налипшие в уголках раскрытого рта. У Лун еще двигал губами, издавая невнятные звуки.
– Чего он бормочет?
– «Жрать», говорит, – Крепыш пнул У Лун`а ногой. – Совсем на жратве помешался поганец.
Со стороны реки донесся свисток подходившего к пристани судна. Оставив У Лун`а, толпа потянулась к реке. Тени больших коренастых людей, проплывая над ним, исчезали среди беспорядочного нагромождения разложенного на причале добра. У Лун был пьян в грязь. Он так и не понял, кто эти люди. Лишь позже, сталкиваясь то и дело с портовой братвой – а убийства и грабежи были для них обыденным делом – У Лун с дрожью в сердце вспоминал свое первое вторжение в логово льва.
На рассвете У Лун увидел во сне деревню Кленов и Ив. Необъятное море потопа охватило поля и жилища. Вода бурлила везде, подмывая каждый покрытый известью домик, опрокинув каждое дерево. Волны влекли за собой колоски золотистого риса, устилавшие водную ширь. Трупы свиней и собак, колыхавшиеся среди бревен и мусора, отравляли зловонием небо. У кромки воды сновали несчастные люди. Звуки плача, несчетные как капли проливного дождя, ударами градин отдавались в его голове. У Лун увидел себя. Из потока других беглецов его выделял отрешенный, какой-то расслабленный вид. С палкой в руке он сбивал с придорожного дерева остатки сухих желтых ягод.
-
Неплохо, dikaion, очень даже неплохо. Подредактировать, конечно, нужно, но, думаю, вы и сами потом увидите. С ходу не так-то просто перевести, чтобы сразу все было замечательно.
Хотя Су Тун как-то завораживает своей прозой и, если уловить ритм повествования, переводится довольно легко.
Единственное, на что хотелось бы обратить ваше внимание после первого прочтения - повторяющееся "деревня Кленов и Ив". Это сочетание - фэнъяншу - встречалось у нас на семинаре. China Red Devil прав - это топоним. И его стоит передать чем-то типа "мои родные места, Фэнъяншу". Это место - "литературная родина" Су Туна, как Гаоми у Мо Яня, округ Йокнапатофа у Фолкнера или Макондо у Габриэля Гарсия Маркеса.
"Не убирайте ладоней со лба", dikaion. Да поможет вам св. Серафим. :)
-
Очень здорово!!!! Замечательный перевод, даже сейчас и без редакции... Даже не с точки зрения точности перевода, а как большой и интересный труд!!!!! Уважаемый dikaion, а продолжение будет???? Очень мне понравилось Ваш вариант перевода читать :-[
-
Опытный образец перевода. Чуть больше трети первой главы. Оригинал не привожу, легко отыщется по первой фразе: 傍晚时分，从北方驶来的运煤火车摇摇晃晃地停靠在老货站 На основании восторженных или иного качества отзывов, будет ясно, стоит ли продолжать в том же духе.
Продолжать однозначно стоит, причем в том же духе!
Очень неплохо переведено.
И рассказ интересный попался.
Я так приблизительно посмотрел, сейчас уже где- то примерно 3% текста переведено. Если допереведете до конца- большой респект будет! :)
-
Продолжим мелкими шажками.
Причал охватила будничная суета. У Лун, пробуждённый нахлынувшим шумом, увидел каких-то людей, спешащих мимо него с большими мешками на крепких плечах. Множество лодок стояло у пристани. На лодках, на сваленных наземь тюках теснились что-то кричавшие люди. У Лун, кое-как приподнявшись, уселся на корточки, обдумывая вчерашнее происшествие. В голове было пусто. Только во рту оставался привкус свинины и рисовой водки. Казалось, ночные события были лишь тягостным сном.
У Лун побродил немного по пристани. Никто не обращал на него внимания: ночные знакомые бесследно исчезли при свете дня. Возле железной баржи, заполненной доверху рисом нового урожая, несколько работяг сгружали белоснежный товар в стоявшие подле тележки. У Лун стоял неподвижно, безмолвно взирая на них. От запаха свежего риса у него перебило дыхание.
– Риса-то сколько. Откуда?
– Не знаю. Не все ли равно? – Работяга, не удостоив У Лун`а и взглядом, наполнил тележку последней корзиной зерна. – В этом году повсеместно неурожай. Рис нелегко достается.
– Нелегко. – У Лун ухватил из тележки щепоть белых зерен. – В нашей деревне пятьсот му (35га) полей затопило. Такой же вот рис. Весь пропал на корню.
– Везде одинаково. Не засуха, так наводнение.
– Только хотели рис собирать, – продолжил У Лун, – и вода. Разом всё кончено. Пот и кровь целого года – всё под водой. Горсти зерна не собрать. – В уголках его рта проступала горькая самонасмешка.
Наполнив рисом тележки, работяги один за другим покатили их прочь от причала. У Лун растерянно плелся за ними, стараясь держаться поближе к заветному грузу. Они вышли на грязную людную улицу. Протискиваясь сквозь толпу, между фруктовых лотков, повозок и магазинчиков, У Лун в который раз ощутил с трудом подавляемый голод. Машинально отправив в рот в рот зажатые в руке зерна, он думал, что пусть и сырой, но хорошо пережеванный рис по сути ведь та же похлебка. И то и другое хоть как-то спасает от голода.
В начале улицы Каменщиков над скопленьем потрепанных временем развалюх возвышалась чжанов на пять (16.5м) старинная башня из синеватого камня. Над макушкой ее сновали неугомонные птицы. Откуда-то сверху послышался звон бубенцов. У Лун задрал голову. – Чего это там? – Ему никто не ответил. Груженные рисом тележки стояли на улице Каменщиков возле лабаза Большого гуся. Прикатившие их работяги покрикивали на собравшихся покупателей: – Посторонись, рис привезли!
-
Сидя на прилавке, Чжи Юн лузгала семечки, бросая искоса взгляды за двери лабаза. Одетая в изумрудное, облегающее стан платье, в кожаных туфли с высокими каблуками, Чжи Юн немного нервозно барабанила ножкой по стойке. Невдалеке, перед самым амбаром Ци Юн помогала работнику взвешивать рис. Ее длинная коса легко и изящно раскачивалась за плечами. Кто на улице Каменщиков не знает сестер из лабаза Большого гуся?
Портовые грузчики внесли мешки с рисом в ворота лабаза. Миновав суету торгового зала, они через узкий проход вышли на внутренний двор, где их поджидал сам хозяин. Шевеля губами, хозяин Фэн вел счет товара, просеивая содержимое каждого мешка между пальцев. В лабаз привезли недавно очищенный рис, с водружаемых друг на друга мешков поднимались столбом клубы пыли. Двор окружали старинные, темно-зеленого кирпича, крытые черною черепицей постройки. К западу и востоку располагались амбары. На южной стороне – жилища хозяина и его двух дочерей. Над стрехою огромных ворот виднелась черная с золотым тиснением вывеска. Из четырех иероглифов читался только один – «Рис». Даже грузчики знали, лабаз на углу улицы Каменщиков более двухсот лет переходил от поколения к поколению одной и той же семьи. И за всё это время до трёх остальных иероглифов никому не было дела.
На растянутых во дворе шнурах сушились цветастые, недавно постиранные платья, орошавшие дождем мелких капель сновавших под ними людей. Освещенное утренним солнцем, источавшее запах душистого мыла, напоминавшее о девичьих телах белье без сомнения принадлежало двум сестрам, чей возраст был столь же ярок и притягателен как и развешанная во дворе одежда. Ци Юн было шестнадцать, Чжи Юн – девятнадцать.
Чжи Юн усмотрела У Лун`а. Тот, присев на пустую тележку, скатывал горкой оставшийся рис, вновь аккуратно рассеивал зерна. Движения рук, однообразные и механические, повторялись снова и снова. Разгрузив весь товар, получив от хозяина деньги, грузчики покатили тележки обратно на пристань. У Лун остался у входа в лабаз, переминаясь у дранного свертка со своею нехитрой поклажей. У Лун вглядывался вовнутрь. На его изможденном, но приятном на вид лице с раскрытыми словно в испуге сухими потрескавшимися губами проступало неподдельное удивление. Спрыгнув с прилавка, Чжи Юн направилась к выходу, бросив наземь зажатые в руке семечки. Прильнув к косяку, она принялась с интересом разглядывать незнакомца.
– Чего стоишь? Денег не заплатили?
У Лун, отшатнувшись на шаг, растерянно посмотрел на Чжи Юн.
– Ты не грузчик? – Она оглядела оборванный сверток. – Попрошайка, небось. Я людей на взгляд различаю.
– Нет, – У Лун замотал головой. Его взгляд, скользнув по девичьим плечам, опять погрузился в чрево лабаза: отвешивающий рис работник, покупающие рис посетители совершали простые насущные сделки. – Лабаз этот рисом торгует?
– Рисом, – прыснула Чжи Юн, кокетливо прикрывая рот. – А ты на кого там уставился? На меня или мою сестру?
– На рис. Сколько же его здесь!
– Чего на него смотреть? – разочаровано бросила Чжи Юн, обнаружив, что лицо незнакомца при солнечном свете стало похожим камень. – Ты чего страшный как смерть? Ступай отсюда, если больной. Еще холеры мне тут не хватало. Страсть как заразы боюсь.
-
– Я не больной, просто голодный. – У Лун равнодушно взглянул на нее. – Есть в доме объедки? Три дня я не ел.
– Вынесу что ли тебе, все равно кошкам достанется. – Чжи Юн, зевнув, нехотя отстранилась от косяка. – И с чего я такая добрая? Даже не знаю.
Когда Чжи Юн появилась из кухни с тарелкой объедков в руках, У Лун, успевший войти в дверь лабаза, отбивался от двоих работников, выпихивающих его за ворота. Ци Юн, схватив его рукав, истошно вопила: – Вши! У него же вши! – На изможденном лице проступали красные пятна, тощее тело бессильно моталось от рывков и толчков троих человек. Вдруг обернувшись, злым, переменившимся голосом У Лун выкрикнул пару ругательств. Что он кричал, Чжи Юн не расслышала. Но Ци Юн, подхватив метлу, огрела его по спине: – Ругаться? Ты, попрошайка, еще и ругаться?
У Лун понуро уселся у входа на грязных ступеньках крыльца. Спину его сотрясали частые судороги. – Бедняжка, – в полголоса протянула Чжи Юн. Замерев в нерешительности, она направилась всё же к У Лун`у, протянув, усмехаясь, тарелку объедков. – Ты что за бедлам здесь устроил? Ешь, давай, и ступай. А то не знаешь, что попрошайкам в лабазе не место? – У Лун поднял голову, молча взглянул на тарелку и внезапным, резким движением рук опрокинул ее на землю. – Да имел я весь ваш лабаз! Не попрошайка я, ослепли вы все? – Чжи Юн замерла у ворот, растерянно уставившись на рассыпанный по земле рис. Немного придя в себя, она деланно рассмеялась: – Ба, да мы с характером! Прямо как настоящий мужик. Не хочешь, не ешь. Мне дело какое? – Посетители повернули головы в ее сторону. – Чжи Юн, а ну топай сюда! – Чем-то забарабанила по прилавку Ци Юн. – Хватит дурочку пред народом ломать. – Я-то чего? – Чжи Юн направилась внутрь лабаза. – Пожалела вот: жалкий, голодный. Кто же знал, что такая зараза? Все как собаки сейчас, только бы руку кормящую цапнуть. Тяжело нынче доброму человеку.
Молчаливые покупатели безучастно взирали на маленькое происшествие. С мешками на плечах и подмышками они ждали своей очереди, уделяя внимание лишь цене да качеству риса. Подавленные слухами о повсеместном неурожае, люди уносили домой целые горы зерна. Среди бедствий военных лет хранилища риса казались райскими кущами. Золотые времена для лабаза Большого гуся.
Покупателей было так много, что Чжи Юн пришлось встать за прилавок. Пересчитывая деньги – занятие, для которого у Чжи Юн не хватало ни терпения, ни интереса – она то и дело смотрела на улицу. Вид улицы Каменщиков был самым обычным – унылым и блеклым. Но незнакомец, единственный элемент пейзажа достойный внимания, не успел уйти далеко. Он снова и снова попадался на глаза Чжи Юн, кружа по улице, как удирающая от ножа домашняя птица. Жалкий и в то же время отталкивающий он пробуждал в Чжи Юн какое-то смутное чувство. Утомленное молодое лицо, пара холодных сияющих глаз произвели на нее впечатление.
-
После полудня крытая трепаной тканью двуколка остановилась перед входом в лабаз. Источая терпкий аромат благовоний, с лицом, покрытым белоснежною пудрой, бровями, выщипанными в две тонкие черные ниточки, губами, натертыми красной помадой, Чжи Юн неторопливо вскарабкалась в экипаж.
– Куда сегодня изволите, старшая барышня? – спросил тянувший двуколку возница.
– Куда и обычно. – Чжи Юн притопнула ножкой. – Быстрей побежал. Опоздаешь, денег не дам.
Из дверей лабазов и лавок, обрамлявших улицу Каменщиков, выглядывали любопытные лица. Они догадывались, Чжи Юн направляется в особняк господина Лю – обычное дело для старшей барышни. Слухи, о том Чжи Юн давно уже спуталась с господином, бродили по улице несколько лет. Работники лавок частенько видали, как она выходила из дому, но почти никогда, как она возвращалась. Чжи Юн возвращалась домой очень поздно. Или не возвращалась совсем.
В особняк, где в тот вечер – эту новость узнала Чжи Юн по прибытии – намечался прием в честь каких-то пекинских торговцев, понабилась прорва гостей, большей частью ей неизвестных. – Дайте пройти, наконец. – Увидев господина Лю, появившегося из сада в окружении разношерстной компании и тут же усевшегося во главе накрытого в зале стола, Чжи Юн поспешила к нему, расталкивая толпившихся посетителей. – Указание господина: сегодня присутствие барышни с ним за столом не уместно, – вдруг зашептал преградивший дорогу слуга. Чжи Юн обомлела, вперив в слугу ненавидящий взгляд. – Что за радость с ним рядом сидеть? – к ней вернулся дар речи. – Кто вообще собирался с ним рядом сидеть?
В тот вечер, излишне увлекшись красным вином, Чжи Юн опьянела настолько, что повалилась на стол, требуя отправить ее восвояси. Сидевшие рядом девицы недоуменно перешептывались, пытаясь разведать, откуда она здесь оказалась. – Это с рисового лабаза девчонка, – наконец подал голос знаток. – А хоть бы и так, болтунишки! – Чжи Юн хватила палочками по блюдцу с уксусом. – Что бы вы без лабаза-то делали? Жрали дерьмо или ветром питались? – Сгрудившиеся у стола гости, никак не ожидавшие подобного словоизвержения, изумленно переглянулось. – Ну и скучища, – Чжи Юн, приподнявшись, презрительно огляделась вокруг. – Знала бы, что так будет, ни за что б не пришла.
Возле главных ворот Чжи Юн наткнулась на Крепыша, дувшегося в карты с подельниками из портовой братвы. – Вези домой, Крепыш, – потребовала Чжи Юн, схватив его за воротник. – Что, на ночь сегодня не остаемся? – Мразь, – Чжи Юн ткнула его кулаком. – Рот твой собачий порвать. Кто тут с кем должен на ночь остаться? Нашел повозку и отвез мамулю домой. Какая сегодня я грустная. Домой и спать.
На улице Каменщиков было темно и безлюдно. Чжи Юн, спрыгнула с повозки, наказав Крепышу: – Передай господину Лю, я больше к нему ни ногой. – Крепыш рассмеялся. – Так не пойдет. Ты господина Лю не боишься, я господина Лю опасаюсь. Не собираюсь такие вещи передавать. – Чжи Юн обиженно фыркнула. – А кто его заставлял весь вечер меня неглижировать? Первый раз терплю над собою подобное.
У ворот лабаза, завернувшись, как гусеница, в ватное одеяло, спал человек. Лишь копна спутанных грязных волос вырывалась из драного кокона. Чжи Юн пнула кокон ногой. Спящий перевернулся. Чжи Юн увидела его глаза, приоткрывшиеся, чтобы взглянуть на ночной небосвод и снова сомкнуться под тяжестью сна. Это был он. Он снова пришел. Чжи Юн хотелось бы знать, зачем всё же он ошивается возле лабаза Большого гуся.
– Кто еще там? – спросил Крепыш из двуколки. – Гнать его или нет?
– Не надо. – Чжи Юн переступила через У Лун`а. – Пусть себе спит. Бездомные до чего всё же жалкие. А этот в особенности.
-
Едва забрезжил рассвет, а хозяин Фэн был уже на ногах. Откашливаясь, он вышел во двор к стоявшему у стены ночному горшку; минуя узкую галерею, добрался до входа в лабаз; одну за другой снял ставни, сложив их грудой на улице; и, в завершение сложившегося за десятилетия ритуала, водрузил над воротами потемневшую вывеску. Невзначай бросив взгляд на иероглиф «рис», хозяин подметил, что черная краска поблекла, а полотно вокруг испещрено мелкими дырочками. Что поделаешь: ветер и дождь – он гнал от себя мысли о дурных предзнаменованиях – время вывесить новую.
В этот день, уже третий по счету, хозяин Фэн опять увидел У Лун`а, спящего у входа в лабаз.
Проснувшись, У Лун неподвижно сидел на своем одеяле, созерцая туман, застилающий улицу Каменщиков. Услышав возню за спиной, он обернулся. Красные ставни открылись, пропустив в темное чрево лабаза утренний свет, осветивший длинный, синего ситца халат хозяина. Хлынувший изнутри аромат пробудил угасшие было душевные силы. На чужой стороне лишь запах риса веял чем-то родным и знакомым.
– Ты чего спишь у меня каждый день перед входом?
У Лун замотал головой, словно пытаясь прогнать наваждение.
– Вон из ткани навес, от дождя можно спрятаться. – Хозяин ткнул пальцем в сторону лавки на противоположной стороне улицы. – Там тебе что не спится?
– Мне нравится здесь, рисом пахнет. – У Лун, поднявшись, быстро свернув одеяло. – Я только сплю, ничего не украл.
– Я не говорю, что украл. – Хозяин насупился. – Ты сам-то откуда?
– Уезд Кленов и Ив. Далеко. Восемьсот ли (400 км) пути. Городские не знают.
– Знаю. Зернохранилище там, по молодости рис вывозил. А ты что поле забросил? Чего вы как шершни в город слетаетесь?
– Наводнение. Всё затопило. Что в деревне-то делать? С голоду помирать?
– А в городе сладкая жизнь? Такое уж время: жизнь и погибель от Неба, от людей ничего не зависит. Что в городе, что в деревне – жить везде нелегко.
Вздохнув, хозяин вернулся обратно в лабаз, принявшись за уборку торгового зала, сметая в корзину рассыпанный по полу рис. Чем больше он размышлял о судьбине отчизны, тем тяжелей становилось на сердце. – Хозяин, работники не нужны? – как будто послышался голос снаружи. Распрямившись, туговатый на ухо хозяин увидел просунутую в дверь голову с всклоченными, перепачканными желтой золой волосами.
– Ты мне в работники, говоришь?
У Лун, уставившись в пол, вцепившись рукою в косяк, забормотал охрипшим, причудливо низким голосом: – Хозяин, возьмите. Я сильный. Всё делать могу. В школе учился. Иероглифы знаю.
– У меня и так два работника. – Хозяин Фэн смерил У Лун`а глазами. – Рук в лабазе хватает. И денег лишних нет у меня. Все доходы, какие ни есть, проживаем.
– Мне денег не надо, я за кормежку согласен.
– Как скажешь. Еда для бездомных первое дело. – Прищурив глаза, хозяин подумал о чем-то, слегка переменился лицом, выпустил корзину из рук, и, подобравшись к У Лун`у, хлопнул его по плечу. – Экий ты здоровяк, где я такого спать уложу?
– Прям здесь. – На лице У Лун`а вспыхнул довольный румянец. – На крыльце. Где стою, там и спать буду.
– Как скажешь. – Кивнул, ухмыльнувшись, хозяин. – Тогда, заходи. Говорят, ведь: спасешь человека – добродетели на целую пагоду.
-
Одна нога подкосилась, как будто бы он собирался упасть на колени. Другая окаменелым столбом упиралась в ступени крыльца. Опустив голову, У Лун растерянно оглядел непослушные ноги. От внезапно нахлынувшего возбуждения челюсть отвисла, сердце сжалось в болезненной судороге.
– Чего стоишь? – прикрикнул хозяин на застывшего в проходе У Лун`а. – Или уже передумал? Это ты ко мне навязался, не я.
– Я иду, – опомнившись, У Лун сделал шаг. – Я иду.
– Пап, ты кого в дом впускаешь с утра-то пораньше? – Расчесывая косицу, двора объявилась Ци Юн. – Дурных примет не боишься? Мне что ли гнать попрошайку вонючего?
– Я его в работники нанял. За еду уговор, не за деньги.
– Какие работники? – Ци Юн, округлив глаза, повысила голос. – Работников полный лабаз. А с попрошайки в чем толк? Как поросенка его откармливать?
– Ты по пустякам не шуми. – Хозяин насупился. – Ты в делах торговых не смыслишь, а у меня резоны имеются. К тому же он жалкий такой.
– Какие вы добренькие! Сколько убогих на свете, всех во дворе соберете? – Ци Юн притопнула ножкой. – Сил моих нет: попрошайку в работники. Людям на смех. Что люди-то скажут?
– Не попрошайка я. – Краснея, пытался перечить У Лун. – Зачем на людей наговаривать? Говорил вам уже, не попрошайка – из дома ушел на жизнь зарабатывать. У нас из деревни Кленов и Ив все мужики так ушли.
– Плевать, кто ты там. – Всё более распалялась Ци Юн. – Кто тебя спрашивал, гад омерзительный? Не приближайся ко мне. Не подходи!
Не успел У Лун переступить порог лабаза Большого гуся, как мир, чужой и враждебный, вновь изменился. Кровь, недвижно стоявшая в скованных членах, опять начала свой бег. Он действительно слышал ее нарастающий гул. Этот туманный рассвет У Лун запомнил надолго.
Целое утро не иссекал поток покупателей. Хозяин, подкинув У Лун`у пару кунжутных лепешек, направил его на разгрузку риса. Взвалив на плечи первый мешок, У Лун почувствовал легкую дрожь в ступнях. Это от голода. Еще бы поесть пару раз, и силы взрастут как весенние всходы. К губам прилипали крошки кунжутных семян, на потном лице расплывалась довольная мина. Никто не замечал снующего по лабазу У Лун`а, кроме Ци Юн, бросавшей время от времени брезгливые взгляды. Лишь часам к десяти суета у прилавка немного утихла, дав, наконец, перевести дух. У Лун ворочался в обветшалом, красного дерева кресле, то глазея на сутолоку беспокойных людей, то созерцая недвижную безмятежность амбаров. Солнечный свет, отражаясь от зеркала городского рва, разукрашивал стены домов белесыми волнами. Улицу Каменщиков переполняла шумная разноголосица. Где-то у городских ворот раздался резкий винтовочный выстрел. У мелочной лавки безутешно стенала женщина, чей кошелек прихватили ловкие руки карманника. Всё это так походило на сон. Вправду ли я убежал из убогой, терзаемой гневом стихий деревни Кленов и Ив? Неужели и я пристроился в городе?
К полудню проснулась Чжи Юн. С сонным видом она уселась за стол, приняла из рук работника тарелку с рисом, позевывая, принялась за еду. Она даже не смыла ночной макияж: на лице следы белил и помады, вокруг глаз темно-синие тени. Розовая ночная сорочка приоткрывала белые полные бедра. Не смея смотреть на нее, У Лун ушел в еду с головой. Вместе с двумя другими работниками он сидел за отдельным маленьким столиком. Слуга и хозяева врозь. Этот принцип У Лун уже уяснил.
Наполняя рисом еще одну плошку, он почувствовал на себе взгляд Ци Юн. – Пап, четвертая! Ты глянь на работничка, жрет как кабан. – Рука с черпаком сама замерла в воздухе. – А что, нельзя? – Обернулся У Лун. – Если нельзя, я не буду. – Все рассмеялись. У Лун`у стало не по себе.
– Ты как, наелся? – спросил У Лун`а хозяин. – Если наелся, заканчивай. В лабазе рис не бесплатный.
– Больше не буду. – У Лун покраснел. – И так уже три тарелки.
– Ешь, давай. – Чжи Юн пополам перегнулась от смеха. – Ну этих скряг. Ешь, сколько можешь. В чем смысл голодным ходить?
– Ты знаешь, сколько он съест? – не унималась Ци Юн. – Это же бык какой-то. Бадью ему дай, тем же макаром сожрет.
– Я наелся, наелся, – глухо пробормотал У Лун. Его лицо из красного становилось зеленым. Брякнув о стол пустой плошкой, он вышел во двор. Злость под влиянием съеденной пищи быстро сменилась довольством. Медленно ковыряя в зубах, У Лун огляделся вокруг. Солнце внезапно укрылось за темною тучей. Небосвод помрачнел, наливаясь холодным свинцовым оттенком. В воздухе ощущалась предгрозовая влага. Разглядывая девичье белье, всё еще сохнувшее на шнуре, вдыхая аромат свежего риса, струящийся из раскрытых дверей амбара, У Лун вспоминал свою прежнюю жизнь. Разве не в эти места он стремился из вечного мрака? Белоснежные горы зерна, красивые раскрепощенные женщины, железные дороги и паровые суда, фабрики и шумные торжища – вот воплощение упований каждого жителя нищей деревни Кленов и Ив. Именно так У Лун представлял себе рай.
-
Вот и сказочке конец. В смысле первой главе. Ее, конечно, еще править и править, но я дальше продолжу объем нарабатывать. Уже в подпольном режиме.
-
Как незаметно закончилась первая глава=))) А как понять в "подпольном режиме"??? Это значит, что я перед сном не смогу себя побаловать Вашим замечательным переводом??? Вы уж поясните, уважаемый dikaion, а то мне очень не терпится узнать что же дальше будет с главным героем=))))
-
Ну вот, полку переводчиков китайской литературы, можно сказать, прибыло.
После того, как текст будет закончен и обработан переводчиком и редактором, его вполне можно рекомендовать для публикации.
Поздравляю, dikaion. Своим трудом вам удалось что-то доказать и себе, и другим. Да, браться за большие произведения поначалу страшновато. Но, как говорится, "глаза боятся, руки делают". Главное - очень сильно захотеть. Как кто-то сказал, "человек не летает, потому что не хочет".
Надеюсь, ваш пример станет заразительным, и еще не один переводчик порадует нас своими открытиями и успехами.
А там, глядишь, народ станет читать по-русски не только Лу Синя и Ба Цзиня. :)
P.S. Хотел поставить вам плюсик в карму, но что-то система не дает этого сделать. :(
-
R_A_S_T_A
Есть тщеславные замыслы где-нибудь напечататься. А гутенбергам совсем не по нраву печать уже напечатанное. Так что далее буду переводить в стол, сообщая о завершении перевода каждой главы особым уведомлением. Герой наш, кстати, закончит не радужным образом :'(
yeguofu
Спасибо за поощрение и несостоявшийся плюсик!
-
Тогда с нетерпением буду ждать выхода вашей публикации, мне почему-то кажется, что она состоится ;) Только не забудьте меня предупредить где и когда, я Ваша большая поклонница :-[
-
Герой наш, кстати, закончит не радужным образом
да, там далеко не хэппи-енд... :-\
Желаю удачно опубликоваться.
с плюсиком могу помочь :D :D :D :D
-
Вторая глава готова. Уф...
-
Вторая глава готова. Уф...
Отлично, dikaion! "Еще тысяча пятьсот девяносто девять ведер - и ключик будет наш!" (С) :)
-
Русский текст читается весьма гладко! Продолжать однозначно стоит!
Некоторые замечания по ходу русского текста (без сопоставления с оригиналом):
Сквозь пелену пара, сливавшуюся с вечерними сумерками, проступали неясные – то неподвижные, то зыбко колышущиеся – очертания станции. - Пар, вообще-то, легче воздуха, а потому представить себе "пелену пара, свалившуюся..." довольно сложно.
У Лун подхватил завернутые в одеяло пожитки, стряхнул со свертка облачко угольной пыли, перебросил его через борт, и, перегнувшись, спрыгнул на насыпь. - Что "его": "одеяло" или "облачко"? "Стряхнул облачко" - семантически не стыкуется.
Тело, лишенное сил, показалось ему невесомым как связка соломы. - Странное сравнение. Какое прямое отношение может иметь связка соломы к невесомости?
Казалось, скопившаяся в желудке пустота вот-вот заполнится собственной кровью. - "Пустота" не может "скопиться".
Небо застила низкая темная мгла.
Перед У Лун`ом вырос лес матч с зажженными ходовыми огнями – сонмище вставших на якорь судов сгрудилось возле речного причала.
У Лун опустил голову, разглядкл очертания собственной тени.
...
-
Пар, вообще-то, легче воздуха, а потому представить себе "пелену пара, свалившуюся..." довольно сложно.
Читайте внимательней. В оригинале не "свалившуюся", а "сливавшуюся".
Так что все нормально :D
"Стряхнул облачко" - семантически не стыкуется.
И что же именно здесь не стыкуется и с чем? :o
Облачко пыли вполне можно стряхнуть.
Тело, лишенное сил, показалось ему невесомым как связка соломы. - Странное сравнение. Какое прямое отношение может иметь связка соломы к невесомости?
Нормальное сравнение. Невесомый- не значит обязательно находящийся в невесомости. Хотя, здесь можно заменить на "легкий".
-
Благодарствую Mazaj и China Red Devil за вклад в борьбу с изящной словесностью!
1. В зависимости от размера частиц пар может быть воздуха тяжелее. К тому же пар, как уже отметил предыдущий оратор, действительно "сливается": Сквозь пелену пара, сливавшуюся с вечерними сумерками 蒸汽和暮色融合在一起.
2. Стряхнул со свертка облачко угольной пыли: 拍了拍上面的煤粉和灰尘. Давайте так - сбил со свертка облачко угольной пыли, перебросил вьюк через борт. Заодно избавимся от двусмысленного "его".
3. Тело, лишенное сил, показалось ему невесомым как связка соломы. У меня уже так - Лишенное сил, почти невесомое тело скользнуло вниз, словно связка соломы 他的身体像一捆干草般的轻盈无力. Я бы на "невесомом" остановился: звучит гораздо весомей. "Легкий" несет какой-никакой положительный смысл.
4. Казалось, скопившаяся в желудке пустота вот-вот захлебнется собственной кровью. 他觉得腹中空得要流出血来. "Скопившаяся" действительно лишнее. Казалось, пустой желудок вот-вот заполнится собственной кровью.
5. Небо застила низкая темная мгла. Можно и без деревенских глаголов: Небо скрыла низкая темная мгла.
-
2. Стряхнул со свертка облачко угольной пыли: 拍了拍上面的煤粉和灰尘. Давайте так - сбил со свертка облачко угольной пыли, перебросил вьюк через борт. Заодно избавимся от двусмысленного "его".
Если "сбил"- то получается, что это облачко на свертке сверху сидело. :D :D :D :D
Лучше так: "выбил из свертка облачко угольной пыли, перебросил вьюк через борт"
-
1. В зависимости от размера частиц пар может быть воздуха тяжелее. К тому же пар, как уже отметил предыдущий оратор, действительно "сливается": Сквозь пелену пара, сливавшуюся с вечерними сумерками 蒸汽和暮色融合在一起.
Это замечание снимаю - видимо, я просто "очитался". :)
2. Стряхнул со свертка облачко угольной пыли: 拍了拍上面的煤粉和灰尘. Давайте так - сбил со свертка облачко угольной пыли, перебросил вьюк через борт. Заодно избавимся от двусмысленного "его".
Хочу обратить Ваше внимание вот на какой момент. В семантике глаголов "стряхнуть", "сбить" отсутствует сема, которая могла бы передавать продуктивное отношение глагола к объекту (пациенсу). Другими словами, "стряхнуть" и "сбить" с мешка можно лишь что-то, что на нем уже находится, - например, "стряхнуть с мешка пыль", "сбить с мешка пыль". В Вашем же сочетании "облачко" не пребывает изначально на мешке, а порождается действием. А потому семантически корректнее было бы употребить глагол "взбить" - в семантике этого глагола есть продуцирующая сема - "породить (что-либо) ударом".
3. Тело, лишенное сил, показалось ему невесомым как связка соломы. У меня уже так - Лишенное сил, почти невесомое тело скользнуло вниз, словно связка соломы 他的身体像一捆干草般的轻盈无力. Я бы на "невесомом" остановился: звучит гораздо весомей. "Легкий" несет какой-никакой положительный смысл.
Я прекрасно понял Вашу задумку при использовании прилагательного "невесомый", но переносное значение этого слова - "неважный" - в нашем случае не подходит, а прямое значение - "не имеющий веса, крайне лёгкий" - уж слишком сильно вызывает образ "парящего в воздухе". :) Ваше желание избежать положительной коннотации прилагательного "легкий" также понятна. Но я хочу Вам заметить, что китайское прилагательное "轻盈" также несет в себе сильную положительную коннотацию - "легкий, грациозный, изящный". На мой взгляд, Вы можете нивелировать положительный оттенок слова "легкий" посредством сочинительной связи - "легкое, лишенное сил (тело)", "легкое и бессильное (тело)", "легкое и вялое (тело)".
4. Казалось, скопившаяся в желудке пустота вот-вот захлебнется собственной кровью. 他觉得腹中空得要流出血来. "Скопившаяся" действительно лишнее. Казалось, пустой желудок вот-вот заполнится собственной кровью.
Не знаю, ко двору ли я пришелся со своими замечаниями, но я все же Вам их выскажу. По приведенным Вами китайско-русским соответствиям я обратил внимание, что Вы привносите в свой перевод художественные образы, которых нет у автора:
拍了拍上面的煤粉和灰尘 - букв. "сбил с поверхности угольную пыль и (дорожную) пыль" - в Вашем варианте: "сбил со свертка облачко угольной пыли" - у автора значительно проще.
他觉得腹中空得要流出血来. - букв. "ему казалось, что в животе настолько пусто, что (в нем) начнет кровоточить" - у Вас: "Казалось, пустой желудок вот-вот заполнится собственной кровью." - по-моему, у Вас в этой фразе откровенный перебор с образами.
Я не знаю, как там обстоит ситуация по всему тексту в оригинале, но приведенные Вами примеры настораживают - в своем желании "приукрасить" текст в процессе перевода Вы можете зайти так далеко, что от автора в переводе у Вас останется только сюжетная линия и действующие лица. На мой взгляд, этого необходимо избегать, т.е. нужно больше "переводить", а не "сочинять за автора".
Извините, если своими словами доставил Вам неприятные чувства.
-
Нас так в начальной школе учили: переводить слова по словарю - это три; уяснив себе картину происходящего, изложить (картину, а не слова) человеческим языком - это пять. Вот 腹中空得要流出血来, например. 流 - неслабый поток; наводнение смывшее деревню, именно через 流 описывается. Поэтому желудок не "кровоточит", а прямо таки в крови захлебывается. Слова, в образных выражениях употребленные, тянут за собой целые шлейфы внесловарных ассоциаций зачастую весьма субъективного свойства. Даже на языке оригинала восприятие образного языка неоднозначно, переменчиво от читателя к читателю. Можно, конечно, переводить и слова. Но для романа это вряд ли подходит.
-
Складывается впечатление, господа, что начатое обсуждение преждевременно.
dikaion в самом начале оговорился, что выкладывает ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЙ образец перевода. Ему нужно было прежде всего получить оценку - "пошел" у него Су Тун или нет.
Все согласились, что перевод вполне может состояться. Теперь переводчику понадобится время хотя бы на то, чтобы "набить" текст полностью, и мне кажется, ему не стоит сейчас отвлекаться на обсуждение возможных несовершенств уже сделанного.
Перевод свежий, и я уверен, что его автор не раз еще вернется к нему, взглянет другими глазами и сделает необходимые изменения. Выдать сразу безукоризненный вариант - задача нелегкая для любого переводчика вне зависимости от опыта.
К тому же все работают с текстом по-разному. Некоторые делают сначала "рыбу", а потом возвращаются к ней для отделки. Случается, что при этом для первоначальных затруднений сразу находятся очевидные решения.
Не спорю, кое-где встречается вольное толкование, привносятся образы, как, например, в случае с "облачком угольной пыли". Но согласитесь, переводчик только начал работать с Су Туном, и я уверен, что по мере дальнейшей работы все особенности стиля автора станут для него очевидными, и это отразится на переводе. А "облачко", для которого предлагаются разные варианты, лучше убрать вовсе, потому что в тексте его нет, и оставить что-то типа "отряхнул от угольной пыли".
-
Нас так в начальной школе учили: переводить слова по словарю - это три; уяснив себе картину происходящего, изложить (картину, а не слова) человеческим языком - это пять.
В том, что разные "школы" учат переводу по-разному, я согласен с Вами на все 100%. :)
Вот 腹中空得要流出血来, например. 流 - неслабый поток; наводнение смывшее деревню, именно через 流 описывается. Поэтому желудок не "кровоточит", а прямо таки в крови захлебывается.
Китайское выражение 流血 вовсе не несет в своей семантике "потоки крови, смывающие деревню", это весьма обыденное и повседневное выражение - "потекла кровь". :) Этим выражением китаец может описать даже выступление капли крови из пальца при уколе иголкой. Так что, на мой взгляд, про "потоки крови" Вы явно погорячились. Вы даже просто погуглите по сочетанию "流出血来", и Вы сами убедитесь, что о "фонтанах крови" в нем речь не идет.
Слова, в образных выражениях употребленные, тянут за собой целые шлейфы внесловарных ассоциаций зачастую весьма субъективного свойства.
В этом, собственно, и состоит опасность привнесения в перевод своих ассоциаций - они могут потянуть за собой "целый шлейф" того, чего в оригинале просто нет, и тем самым вообще изменить экспрессивно-эмоциональный фон повествования.
Даже на языке оригинала восприятие образного языка неоднозначно, переменчиво от читателя к читателю. Можно, конечно, переводить и слова. Но для романа это вряд ли подходит.
Я вовсе не призываю Вас "переводить слова". Собственно, я, видимо, вообще зря встрял в эту тему... :)
Я очень сомневаюсь, что у какого-нибудь китайца фраза 腹中空得要流出血来 может ассоциироваться с "потоками крови, подобно наводнению, заполняющими желудок" - именно на этот момент я и хотел обратить Ваше внимание. Принимать мои слова к сведению или нет - это Ваше право.
-
dikaion в самом начале оговорился, что выкладывает ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЙ образец перевода. Ему нужно было получить прежде всего оценку того, "пошел" у него Су Тун или нет.
Странно. Мне казалось, что высказываемые мной мнения как раз и относятся к вопросу "пошел ли перевод". Или "экспериментальный образец" перевода подразумевает какое-то другое, особое отношение в оценках результата?
А "облачко", для которого предлагаются разные варианты, лучше всего убрать вовсе...
Совершенно с Вами согласен.
Складывается впечатление, господа, что начатое обсуждение преждевременно.
Все согласились, что перевод вполне может состояться. Теперь переводчику понадобится время хотя бы для того, чтобы "набить" текст полностью, и мне кажется, ему не стоит сейчас отвлекаться на обсуждение возможных несовершенств уже сделанного.
Понял, умолкаю. :)
-
Странно. Мне казалось, что высказываемые мной мнения как раз и относятся к вопросу "пошел ли перевод". Или "экспериментальный образец" перевода подразумевает какое-то другое, особое отношение в оценках результата?
Mazaj, результата пока еще нет. Есть вхождение в текст, нащупывание верной интонации, поиск контекста. Оценивать пока можно - хотя не уверен, что нужно - лишь это.
Для иллюстрации позволю себе привести несколько суждений известных мастеров художественного перевода.
Как выразился об этапах работы над книгой переводчик Александр Богдановский, "я начинаю с книгой жить, и тут происходят типичные для сожительства этапы: упоение, привыкание, охлаждение, возрождение чувства и тому подобное".
"Перевод отличается от оригинального произведения тем, что над ним можно работать бесконечно, - считает другой переводчик, Дмитрий Веденяпин. - Видимо, незавершенность изначально присуща этому жанру. Ужас охватывает, когда в конце рассказа или целой книги чувствуешь, что только сейчас понял, как надо было переводить. А переводить заново нет сил. С одной стороны, ты немного влюбляешься в свой текст, с другой – особенно, если ты долго его мучил, - он становится тебе отвратителен".
В случае dikaion 'a нужно еще учитывать, что у него, по всей видимости, немалый опыт стихотворных переводов. Вот как сравнивает эти два вида перевода тот же А.Богдановский:
"Перевод прозы гораздо труднее, это галеры: сидишь, гребешь-гребешь, ничего не видно, до горизонта далеко. А перевод поэзии эффектнее и легче: напрягся, родил, отпал. Стихи дисциплинируют, не допускают неточностей и приблизительностей. Богатая, точная, глубокая рифма помогает в выборе варианта – «при прочих равных». <..> Инструментарий – один и тот же, более того – «мускулатура», накачанная на стихах, помогает при переводе прозы".
И наконец, еще одна цитата. Анатолий Гелескул считает, что перевод - это искусство, родственное исполнительскому, и приводит следующее определение ступеней исполнительского мастерства, которое дал один великий пианист прошлого века и которое, по его мнению, полностью применимо к переводу:
"Первая. Удалось не ошибиться. Вторая. Удалось ошибиться. И третья. Не удалось ошибиться».
-
И третья глава. Итого 21.8% объема.
-
Четвертая глава. 28,5%
-
И Пятая глава. 37,6%.
-
Шестая глава. 44,4%
-
Переправил всю первую, отчасти уже и вторую главу. Для сравнения в мировом масштабе привожу из начала кусок параллельно с английским, пережившим уже два издания переводом (Howard Goldblatt):
На закате гружённый углём товарняк, содрогнувшись, застыл возле старой товарной платформы. У Лун в забытьи полусна почувствовал дрожь и отдачу вагонов, раскатистый лязг, тихий шорох просевшего под обессиленным телом угля. Он вскарабкался выше по угольной куче. Резкий свет электрических ламп заставил зажмурить глаза. Возле путей суетливой толпой мельтешили какие-то люди. Облако пара, сливаясь с вечерними сумерками, укрывало неясные – то неподвижные, то зыбко колышущиеся – очертания станции.
SUNDOWN. A FREIGHT TRAIN FROM THE NORTH COMES to a rocking halt at the old depot. A young man, jolted awake, feels the train shudder to a screeching stop; lumps of coal shift noisily under him as he squints into the blinding depot lights; people are run¬ning up and down the platform, which is blurred by steam and the settling darkness; there are shadows all around, some stilled, others restive.
Пора выбираться. Стряхнув с одеяла слой угольной пыли, У Лун перебросил потрепанный вьюк через борт и, перегнувшись, спрыгнул на насыпь. Тело, лишенное сил, показалось ему невесомым, как связка соломы. Нетвердо ступив на холодную землю чужбины, У Лун и представить не мог, где именно он оказался. Ветер, повеявший гарью с равнины, принес и ночную прохладу. Дрожа от озноба, У Лун приподнял грязный сверток с земли, оглядев напоследок проделанный путь. Рельсы тянулись на север, в бескрайнюю темную даль, туда, где мерцающий глаз светофора менял беспрестанно свой цвет с голубого на красный. Под станционным навесом послышались гулкие стуки – с юга к платформе спешил уже новый состав. Рельсы, составы. Хоть он и трясся в вагоне два дня и две ночи, все эти новые вещи будили в душе лишь отчуждение и безразличие.
Time to jump. Five Dragons grabs his bedroll, dusts it off, and carefully tosses it to the roadbed, then leans over and jumps, effortlessly as a bundle of straw, landing feet first and uncertain on alien territory, not knowing where he is. Cold winds from nearby fields carry the smell of lampblack. He shivers as he picks up his bedroll and takes one last look at the tracks, stretching far into the murky distance, where a signal light changes from red to green. A rumbling noise pounds off the depot ceiling above and the tracks below; another train is approaching, this one from the south. He ponders trains and rail¬road tracks; even after two days and nights of being tossed around atop a lumpy coal car, he feels oddly detached from the whole experience.
Продравшись сквозь хаос людей и поклажи, У Лун потащился к скоплению ветхих домишек. Днями копившийся голод достиг своего апогея. Казалось, пустая утроба вот-вот захлебнется потоками собственной крови. Три дня, и ни крошки во рту. У Лун на ходу ковырялся в своем узелке. Пальцы наткнулись на мелкие твердые шарики. Извлекая один за другим, У Лун отправлял зерна в рот, разгрызая их с резким рассыпчатым хрустом. Это был рис, неочищенный рис его родины – селения Кленов и Ив. Доедая последнюю горсть, У Лун не спеша вошел в северный пригород.
After threading his way through a maze of cargo and passengers. Five Dragons heads for town. He has gone three days without food, until his intestines seem to be oozing blood. Taking a small handful of hard ker¬nels out of his bedroll, he tosses them into his mouth one at a time. They crunch between his teeth. It is rice. Coarse, raw rice from his home in Maple-Poplar Village. The last few kernels disappear into his mouth as he enters town from the north.
Недавно был дождь: в расщелинах каменной мостовой мерцали скопленья серебряных капель. Тусклый свет редких, вдруг разом вспыхнувших уличных фонарей вырвал из тьмы очертанья домов и деревьев. Северный пригород – бедный и грязный район. Воздух насыщен неописуемой смесью зловонья людских нечистот со смрадом гниющих объедков. На улицах редко увидишь прохожих. Мертвую тишь нарушает лишь рокот фабричных машин. У Лун подошел к перекрестку. Под фонарным столбом, изогнувшись, лежал человек. У Лун подобрался поближе. Лет сорока мужичок крепко спал, запрокинув башку на холщевый мешок. Чем здесь не место для отдыха? У Лун утомился настолько, что не мог уже дальше идти. Присев, опираясь спиною на стену, У Лун оглядел мужика. Свет фонаря, освещая лицо незнакомца, придавал ему странный синюшный оттенок.
Runnels of water in the cobblestone street from a recent rain glisten like quicksilver. Streetlamps snap on, imme¬diately carving out silhouettes of an occasional home or tree; the air in the squalid northern district, home to the city's poor, stinks of excrement and decay. Apart from the hum of spinning wheels in nearby textile milts, the de¬serted streets are silent as death. Five Dragons stops at an intersection, near a middle-aged man sleeping under a streetlamp, his head pillowed on a gunnysack. To Five Dragons, who is dead on his feet, it seems as good a place to rest as any, so he sits down at the base of a wall. The other man steeps on, his face absorbing the pale blue cast of the streetlamp.
– Э, ты проснись. Так замерзнуть недолго.
Hey you, wake up! Five Dragons says. You'll get a cold that way.
Спящий не шелохнулся. Наверное, сильно устал. Каждый из тех, кто оставил родные места, словно собака, пытается спать, где придется. И лица их тоже собачьи: вялые, сонные, с плохо скрываемой злобой. У Лун отвернувшись, уставился на облепившие стену цветастые гроздья рекламы. Мыло, сигары, пилюли … На каждом плакате «наигранным жестом ровняла прическу» всё та же девица с кровавой царапиной крашенных губ. Между девиц умещались листки объявлений, большею частью приватных целителей «немочи ив и цветов». У Лун невольно осклабился. Город. Дикая смесь всевозможных нелепых вещей. Сюда словно мухи слетаются люди, чтоб наплодить сонм опарышей в этом зловонном гнезде. Город. Никто не похвалит его, но когда-нибудь все переедут сюда. Темное небо укутала низкая мгла. В ней У Лун распознал баснословный, клубившийся даже ночами над городом дым. У Лун был наслышан о смоге. Бывало, в селение Кленов и Ив возвращались из города люди. Они говорили, весь город – одна дымовая труба.
The sleeping man doesn't stir. Dead tired, Five Dragons assumes. Travelers from home are like stray dogs; they sleep when they're tired, wherever they are, and their expressions—lethargic and groggy at times, ferocious at others—are more doglike than human. Five Dragons turns and looks at the gaudy painted advertisements on the wall behind him: soap, cigarettes, and a variety of herbal tonics in the hands of pouty, pretty young women with lips the color of blood. Tucked in among the sexy women are the names and addresses of VD clinics. Five Dragons grins. This is the city: chaotic and filled with weird things that draw people like flies, to lay their mag¬goty eggs and move on. Everyone damns the city, but sooner or later they come anyhow. In the dying light Five Dragons sees the legendary city smoke rising into the air, confirming his image of what a city is: one gigantic smoke-stack, just as Maple-Poplar villagers had told him.
-
И седьмая глава (51.3%). Половину, ура, отмахал - значит время готовую часть причесать. Чем и займемся.
-
Причесанная (ну, или почти причесанная) Первая глава в PDF
-
Еще неделька, полторы и первую половину закончу в чистую. Много правил.
-
И восьмая глава.
-
Добрался-таки до зубов приснопамятных:
Раз промозглым и ветреным утром У Лун вместе с парой портовых громил миновал заведенье зубного врача и внезапно застыл, привлеченный покрытым эмалью лотком за витриной. В лотке возлежали стальные щипцы и сверкавшие золотом зубы. У Лун`у пришла на ум странная мысль.
– Надо зубы сменить, – заявил он подручным, откинув завесу у входа.
– Достойнейший Лун! – врач расплылся в улыбке. – Что, зубы болят?
– Не болят, – У Лун сел на отделанный кожей вертящийся стул и, крутнувшись разок, указал на витрину: – Я зубы хочу поменять. Мои вынь, эти вставь.
– Но все зубы здоровые, – глянув в распахнутый рот, врач пришел в изумленье: – Зачем же достойнейший Лун хочет вырвать «здоровых зубов полный рот»?
– Потому что хочу золотые. – У Лун, утомленный его болтовней, завертелся на стуле. – Меняй, и быстрее. Боишься, что не заплачу? За работу!
– Как ... все зубы рвать? – врач кружил возле стула, стремясь разобрать выраженье лица. Тон ответа был самым решительным: – Все вырывай!
– Но на золото прямо сейчас заменить невозможно. Как старые вырву, полмесяца ждать. Это самое малое.
– Долго. – У Лун призадумался и с нетерпением хлопнул в ладоши. – Пять дней и не больше. Давай, вырывай!
– Нестерпимая боль. – Озадаченный врач разбирал инструменты. – Могу обезболить, но вряд ли поможет. Смотрите. – Он взял со стола молоточек. – Вот этим я выбью все зубы. Один за другим. Я боюсь, досточтимый не выдержит.
– Ты, твою мать, плохо знаешь У Лун`а. – Сомкнув левый глаз, тот с насмешливо стиснутым ртом растянулся на стуле. – За всю свою жизнь я какой только боли не ведал. Ни звука не выдавлю. Если хоть пикну, получишь вдвойне. Без обмана. Мои слова всегда имели вес.
Удаленье зубов было действием нудным и длительным. Двое громил из портовой братвы терпеливо топтались за дверью. Внутри не смолкали глухие удары и звон инструментов – врач выбивал каждый зуб молотком и стамескою – но ни единого стона они не услышали.
Рот наполняла кровавая жижа. Душа и всё тело парили над морем страданий. Оно покрывало селение Кленов и Ив: уносились стремниною жалкие зерна созревшего риса, суетился у кромки воды жалкий люд – потерявшие весь урожай, безнадежно стенавшие односельчане. Он видел себя – босоногого, с трепаным свертком на тощей спине обреченно месившего грязь беспросветной дороги бездомных. Снова и снова я вижу лишь мертвую плоть незнакомцев: труп мужика, околевшего возле железной дороги; синюшное тельце ребенка, лежащее в куче зерна. Почему я не вижу своих домочадцев, родных и детей? Я не знаю. Мутная капля нежданно непрошено выкатилась из-под сомкнутых век. У Лун попытался ее оттереть, но руки его были стянуты. – Больно? Я говорил, будет больно, – прервал свое дело встревоженный врач. У Лун только мотнул головой и, сглотнув полный рот вязкой жижи, насилу исторг из сведенного горла невнятное: – Жалко.
Уже через несколько дней У Лун, стоя у зеркала, нежно поглаживал новые зубы. Его желтоватое, цвета топленого воска лицо на глазах наливалось здоровым румянцем. – Теперь я доволен, – сказал он зубному врачу. – Когда-то среди деревенских полей я мечтал о таких вот зубах.
На улице снова накрапывал дождь. Двое крепких подручных раскрыли клеенчатый зонт, приподняв его над головою У Лун’а. – Смекнёте, зачем я здоровые зубы сменил? – Врач велел ему не открывать больше рта, но У Лун`у хотелось болтать. – Никогда не любил слепить людям глаза. Так скажите, зачем же я деньги на зубы истратил? – Державшие зонтик растерянно переглянулись – для них побужденья У Лун’а всегда оставались загадкою – и предпочли промолчать. – Очень просто: я прежде был бедным, меня человеком никто не считал. Но теперь, лишь открою свой рот с золотыми зубами, и всем будет ясно: У Лун – человек!
Их нагнал зубной врач, протянувший У Лун’у бумажный кулек. – Я обязан отдать. Настоящие зубы. В них семя и кровь Ваших предков. – У Лун, раскрыв сверток, увидел в нем пригоршню белых, в кровавых подтеках зубов. И это мои настоящие зубы? Что в них настоящего? Взяв один зуб, У Лун долго смотрел на него и вдруг выбросил в сторону. Прочь! Эти зубы жевали мякину и отруби, эти поддельные зубы зимою стучали от холода. – Все убирайтесь! – Он вскрикнул как малый ребенок, швырнув зубы в мусорный бак.
В этот день на раскисшей от сырости улице было немного прохожих. Никто не заметил блестящие, странного вида вещицы, рассыпанные на размокшей земле. Это были «поддельные» зубы У Лун’а, упавшие в лужу меж мусорным баком и сточной канавой.
-
И девятая.
-
И десятая.
-
Держитесь, dikaion. Осталось всего четыре главы, но последние главы бывают самыми трудными. "На палубу вышел - сознанья уж нет..." (С) :)
-
Есть, есть сознанье. Одиннадцатая.
-
Двенадцатая.
-
И тринадцатая.
-
Четырнадцатая.
Всё, в первом приближении.
-
dikaion, примите мои поздравления. Искренне рад вашему успеху. :) Вам плюс. И, видимо, не последний.
-
dikaion, вот как лестно оценили ваш перевод лишь по одной главе еще пару лет назад. Делаю вывод, что читать вас будут. :)
Наткнулась на полушарии на перевод одной главы из книги Су Туна "Рис".
Су Тун - современный китайский писатель, родился в Сучжоу в 1963 г. "Рис" не относится, к его главным произведениям, но сделанный пользователем Полушария перевод прекрасен. Надеюсь, он будет опубликован рано или поздно в полном варианте.
http://kinfo.ru/Forum/Thread/d1234ff5-da37-4287-8266-697d9f0f3500?startIndex=280