Вот вам из Сторожука (ИСТОРИЯ СЮАНЬ-ЦЗУНА И ЯН ГУЙ-ФЭЙ в ТАНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ: ВЫБОР МЕЖДУ ДОЛГОМ ПРАВИТЕЛЯ И ЛИЧНЫМ СЧАСТЬЕМ):
"...В то же время отражение этой истории в художественной литературе весьма широко и показательно для исследуемой проблемы. Дело в том, что любой литератор, обративший- ся к описанию событий, непосредственно предшествовавших восстанию Ань Лу-шаня, должен был прежде всего хотя бы для себя четко сформулировать позицию в отношении императора Сюань-цзуна и его роли в описываемой ситуации. И подобная формулиров- ка не могла не столкнуться для конфуцианского апологета с весьма противоречивым и труднопреодолимым препятствием: трагические события, ставшие результатом прав- ления Сюань-цзуна, не привели к смене династии; на троне остался преемник — родной сын Сюань-цзуна — и далее наследование престола происходило до самого падения Тан в 907 г. по линии одной правящей фамилии. Таким образом, подвергая сомнению добродетели Сюань-цзуна, критик неминуемо затрагивал бы и достоинства монарха, находив- шегося на тот момент у власти и почитавшего Сюань-цзуна, как и других предков, связь с которыми понималась непременным условием успешности правящего дома. То есть возможность критиковать влекла за собой существенное и весьма опасное нарушение ритуала как в мироустроительном, так и в сугубо социальном понимании.
Если следовать строгой логике, критикуя чинившиеся правителем беззакония, можно говорить либо о лишении рода Ли небесного мандата (кит. тянь мин, 天命) и предрекать неминуемую скорую гибель династии, либо винить в погрешностях правления не самого императора, но его окружение. Впрочем, второй путь на первый взгляд не кажется про- дуктивным, ибо одной из главных добродетелей государя как раз и является умение соб- рать вокруг себя людей мудрых, исполненных достоинств и радеющих о судьбе страны.
Решалась дилемма по-разному. Нужно признать, что осмеливавшиеся намекать на виновность Сюань-цзуна были в явном меньшинстве. В «Седых обитательницах Шанъ- яна» (上陽白髮人, «Шанъян байфа жэнь») Юань Чжэнь описывает бегство Сюань-цзуна в Сычуань, возлагая на него вину не только за то, что три тысячи обитательниц поход- ного дворца были брошены на произвол судьбы во время страшной смуты, но и за бес- чинства, творившиеся при отборе кандидаток для императорского гарема. Посланники двора не по собственному почину осмеливались врываться в знатные дома и силой уво- дить наложниц — на то у них имелись писанные тушью неофициальные указы правите- ля (кит. мо чжао, 墨詔), и подобная ситуация продолжала существовать еще долго после бегства Сюань-цзуна (см. «Цюань Тан ши» (全唐詩), цзюань 419 [1, т. 12, с. 4615]).
Впрочем, ответственность за беззакония в стране в полной мере разделяет и Ян Гуй- фэй, а также, что вполне естественно, Ян Го-чжун и Ли Линь-фу — об этом говорится в другом знаменитом юэфу поэта «Строфах о дворце Вечного Благоденствия» (連昌宮 詞, «Лянь чан гун цы») (см. «Цюань Тан ши» (全唐詩), цзюань 419 [1, т. 12, с. 4612–4613]). Нужно сразу отметить, что не все описания из этого юэфу можно причислить к истори- чески достоверным, и, соответственно, было бы в корне неправильным рассматривать «Строфы о дворце Вечного Благоденствия» как исторический документ о бунте Ань Лу-шаня. Как и в ряде танских новелл, обращение к реальным персонажам прошлого здесь не правдивое повествование об их жизни, но лишь способ выражения основной авторской идеи [5, с. 958], в данном случае — рассуждений о том, каким должно быть правление добродетельного государя, и о страданиях простого народа, когда император забывает о своем долге (подробнее о «Строфах» см.: [6, с. 222–231]).
Совершенно другой подход в описании взаимоотношений Сюань-цзуна и Ян Гуй- фэй присутствует в известной новелле «Повесть о наложнице Мэй» (梅妃傳, «Мэй-фэй чжуань») неизвестного автора, традиционно относимой ко времени Тан. Утонченная и добродетельная девушка Цзян Цай-пин (江采蘋), получившая за привычку любоваться цветками сливы прозвище «Сливовой наложницы» (кит. Мэй фэй, 梅妃), т.е. «наложни- цы Мэй», всем сердцем любит государя, и тот отвечает ей взаимностью. Однако козни и интриги новой фаворитки Ян Гуй-фэй разделяют их. Мэй удаляют в восточный дворец; Ян Гуй-фэй ухитряется совершенно лишить государя воли, и тот фактически принуж- ден отречься от своей прежней любви. Не в состоянии противостоять капризам новой наложницы, Сюань-цзун становится игрушкой в ее руках, и только после смерти Ян Гуй-фэй он снова предпринимает попытки отыскать Мэй, но оказывается, что та по- гибла во время бунта Ань Лу-шаня (текст новеллы см.: [8, цзюань 8, с. 462–466]).
Таким образом, согласно замыслу автора новеллы, вина за ошибки и бесчинства последнего десятилетия снимается с Сюань-цзуна, и вся ответственность падает на зло- козненную и коварную Ян Гуй-фэй, своей ревностью и капризами сумевшую лишить императора душевного покоя и заставить пренебречь повелением Неба. Как говорилось выше, любовь — животворная сила, которой невозможно противостоять, — может ока- заться разрушительной и привести к гибели, если человек разлучен с предметом своей страсти. Другими словами, поддавшись зову сердца, Сюань-цзун утратил способность адекватно оценивать ситуацию, и винить в ошибках следует не его, а ту, которая, вос- пользовавшись слабостью государя, чинила козни его руками.
Но такая позиция еще оставляет слишком много возможностей для двусмысленных, с точки зрения ритуала, суждений относительно личности Сюань-цзуна, способного увлечься порочной и коварной Ян Гуй-фэй, предав возвышенное и добродетельное чувство Цзян Цай-пин. Поэтому превалирующим вариантом трактовки взаимоотношений монарха и его всесильной фаворитки становится модель, предложенная новеллистом VIII–IX вв. Чэнь Хуном (陳鴻) и великим танским поэтом Бо Цзюй-и (白居易, 772–846).
Речь идет о новелле Чэнь Хуна «Повесть о “Песне о бесконечной тоске”»13 (長恨歌 傳, «Чан хэнь гэ чжуань»), в которую включена поэма Бо Цзюй-и «Песня о бесконечной тоске». Сюжет новеллы таков: после смерти любимой супруги Сюань-цзун бесприютен и одинок; ни многочисленные наложницы, ни жены не находят отклика в его сердце. Но однажды евнух Гао Ли-ши (高力士, 684–762) находит для него небывалую по красоте и утонченности девушку, которую император принимает в свой гарем и вскоре делает ее главной наложницей — Ян Гуй-фэй. Любовь, связавшая их души, возвышенна и пре- красна, но бесчинства, творимые братом Ян Гуй-фэй, вызывают смуту и навлекают на всю их семью гнев и ярость придворных. Во время бунта Ань Лу-шаня Ян Гуй-фэй и ее брат получают предписание покончить собой и, покорные долгу, выполняют его. После подавления бунта Сюань-цзун, уже передав бразды правления сыну и приняв титул императора-отца (кит. тай шан хуан, 太上皇), возвращается из Сычуани в столицу, но душа его не находит покоя. Заезжий даос, владеющий секретом путешествия в страну бессмертных, предлагает себя в качестве посланника, чтобы отыскать душу Ян Гуй-фэй, поведать ей о тоске государя и принести ответ. Сюань-цзун с радостью соглашается. На острове бессмертных Пэнлае (蓬萊, в тексте новеллы — Пэнху, 蓬壺) даос встречает Ян Гуй-фэй, ставшую святой бессмертной, и приносит от нее признания в вечной любви к Сюань-цзуну и сожаления о том, что им выпала разлука. Услышав рассказ даоса, госу- дарь впадает в печаль и вскоре умирает. Узнав об этой истории, Бо Цзюй-и описывает ее в стихах, дабы высоким слогом донести до потомков рассказ об этой необыкновенной любви, неподвластной даже смерти (далее в произведении Чэнь Хуна помещена поэ- ма Бо Цзюй-и, полностью повторяющая сюжет новеллы) («Тайпин гуан цзи» 太平廣記, «Обширные записи годов Тайпин», цзюань 486 [9, т. 5, с. 3998–4001]).
Вряд ли можно предположить, что Чэнь Хуну или Бо Цзюй-и была неизвестна под- линная история развития событий. Также наивным было бы предполагать искреннюю веру в подлинность описываемого — не с точки зрения возможности фантастического путешествия в страну бессмертных, но с точки зрения соответствия характеров ли- тературных героев — Сюань-цзуна и Ян Гуй-фэй — их реальным историческим про- тотипам. Взгляды Бо Цзюй-и на возрождение подлинных принципов ритуала были неоднократно и подробно изложены им самим14, и преданность этим взглядам так же неоднократно подтверждена; позиция его друга и единомышленника Юань Чжэня в оценке Ян Гуй-фэй и Сюань-цзуна тоже слишком красноречива, чтобы предполагать у этих литераторов недопонимание или иллюзии по поводу предпосылок восстания Ань Лу-шаня. Тем менее логичным кажется на первый взгляд поступок Бо Цзюй-и.
Однако в свете понимания ритуальной силы слова последователями Фу гу15 наме- рение поэта не только оправданно, но и логично: в традиционной китайской культуре
Издревле существовало представление, что сила правильно составленного ритуального текста способна нивелировать прошлые ошибки государя и направить жизнь Поднебес- ной в верное русло (об этой особенности см., например: [10, с. 264]). Восстановление нор- мальной жизни страны, безусловно, не мыслилось без исправления ритуала в отноше- нии правящей фамилии, и поэма Бо Цзюй-и, очевидно, должна рассматриваться именно в этом контексте. Подобно Цао Чжи (曹植, 192–232)16, восхвалявшему своего царствен- ного брата в период усугубления личного разлада между ними, Бо Цзюй-и создает поэму, цель которой — восстановление ритуала по отношению к Сюань-цзуну и Ян Гуй-фэй как его избраннице и, что вполне соответствует конфуцианской традиции, перенос ответственности на нерадивых советников государя и алчных, своекорыстных министров17.
Этому созвучно и то, что одновременно возникает ряд новелл о путешествии в страну бессмертных, в которых Ян Гуй-фэй изображается вполне отстраненно как прекрасная небожительница, утонченная и наделенная множеством талантов, и в этом качестве дан- ный литературный персонаж нередко встречается и в произведениях последующих эпох".
