Вечеслав Казакевич. Еще до цунами, до Фукусимы. «Знамя» 2011, №7
http://magazines.russ.ru/znamia/2011/7/ka1.htmlII. В чужой застёгнутой толпе,
в трамвае с окнами, что к носу жмутся,
в успокоительных полях, где по своим
делам блестящим речка пробегает,
меня порой негромко окликает
знакомый голос.
Я оборачиваюсь и, конечно, никого
в упор не вижу, кто бы мог здесь
по имени меня позвать и не сломать
язык, который с русскими согласными
не рвётся ни дружить, ни воевать.
Так кто ж меня зовёт?
Быть может, мать
дневник с оценками проверить захотела,
любимое сказание начать
о том, как в школу бегала за пять
км в свирепых сапогах на синю ногу
и Пушкина твердила всю дорогу?
С последним нагоняем мне она
за пару дней до смерти позвонила,
я бросил трубку...
Вдруг она решила
продолжить тот садистский разговор?
Я слушаю!
В траву пакует двор
велосипеда трёхколесные руины.
А может, родина меня зовёт?
Нашла, перешагнула через море,
сейчас торжественно возьмёт под козырёк
и, как положено ей по закону,
как своему, мне задушевно скажет:
“На бочку паспорт, жизнь и кошелёк!”
Губ не раскатывай! С тех пор как юность
отбросила калёные коньки
из сплава вихря и луны,
от сердца
идут такие иногда круги,
что увлекают, наполняя дрожью,
от всех и от себя!
Так кто же...
— Болезнь! — истошно б закричала мать,
она и Пушкин бешеный на пару
боялись очень разум потерять,
как с горки съехать
на звезду слепящую,
к единорогам, что ревут в саду,
к царевнам на резиновом ходу.
Но почему же кажется родным
мне этот голос? Будто я родился
не в синем,
а в облезлом жёлтом доме,
и манят ласково меня к себе
и лёд кушеток, и карман таблеток,
и кружка, как собачка, на цепи.
Вхожу в подъезд.
В почтовой шарю щели.
Там пустота в пыли,
за воду счёт,
реклама новой пиццы...
Неужели
никто нас не зовёт?