Литература Китая первой половины XX века (переводы).

[Laotou]

Le01evF, замечательно!
Но мне кажется, что вот здесь как раз нужна сноска:
"1929 год - так называемый конфликт на КВЖД, когда отряды Блюхера зашли на территорию Маньчжурии..." и т.д. В общем, пояснить подробней, а?

[Le01evF]

Спасибо)

Добавил небольшой комментарий, я просто думал это известный факт - ему вроде даже в школьном учебнике целый параграф посвящен .

[Laotou]

Ничего подобного, Вы даже здесь на форуме спросите, думаю, добрая половина вряд ли знает.
А тем более, в России. 

[Le01evF]

Сяо Хун - Хуланьские заводи: Предисловие.

[1]

В апреле этого года я в третий раз побывал в Гонконге. Уже в Чунцине я решил, что вернусь в Шанхай окружным путем через этот порт. Странное чувство - что-то сентиментально-ностальгическое: и вроде бы хотелось забыть некоторые моменты, но и ощутить их снова.

Есть много мест, которыe я хотел бы посмотреть, возвращаясь после месяца пребывания в Гуанчжоу. Пройтись по улице Принца Эдуарда, съездить в Долину Бабочек, заглянуть на улицу Кеннеди, в хореографическое училище на улице Хэннесси. Со всеми этими местами у меня связано много воспоминаний - где-то встречалась бежавшая в Гонконг интеллигенция, что-то мне всегда хотелось увидеть, но я не успевал, с чем-то связано что-то личное. И еще я обязательно хочу дойти до могилы Сяо Хун на одном из островов залива.

Со всем этим я въехал в Гонконг.

Что-то я оттягивал до последнего момента, боясь растревожить воспоминания, но побывал везде. И теперь, оглядываясь на эту поездку, я ни о чем не жалею и надеюсь, что ничего не упустил...

Да, прошло уже двадцать лет. За это время у меня прибавилось опыта, а сердце порядочно истерлось. Сложно уже заставить меня почувствовать сильное горе или злость, но преждевременные утраты бьют по мне как и прежде - тяжелой черной грустью. "Преждевременные утраты", "ранняя смерть"... Много кого прибрала смерть за последние годы. И я хотел бы забыть их все, но нельзя, потому что забудет (сначала) один, (потом)  второй, третий и уже некому будет приехать в Долину Бабочек, а это намного будет тяжелей горечи и ранних смертей, и преждевременных утрат. Это забвение.

Гонконг - прекрасное место для жизни. Но Сяо Хун было сложно: непрерывная череда разочарований, одиночество, тревоги - все сложилось в одно (целое) в этот ее последний год, который она провела тут. И ее тихая одинокая смерть в этом большом красивом городе, ее могила на острове заставляют задуматься об этом и не дадут забыть ни ее творчество, ни ее саму.

[2]

Могила Сяо Хун находится на одном из островов гонконгского залива. Самом труднодоступном и изолированном. До сих пор много еще людей приходят на берег залива и помнят об этом одиночестве.

В 1940, за год до собственной смерти Сяо Хун закончила свой последний роман - "Хуланьские заводи". Даже не зная судьбы ее автора, читатель чувствует то бесконечное одиночество последнего года жизни Сяо Хун в Гонконге.

Она и свое детство описывает как полное одиночество. Видно это со слов самой Сяо Хун:

"...Через этот маленький город протекает река. Когда-то тут жил, а теперь похоронен мой дед.

Когда я родилась, деду было уже далеко за шестьдесят, семидесятилетие он справил, когда мне было четыре или пять лет. Мне еще не исполнилось двадцати, а ему было уже восемьдесят. В восемьдесят лет он и умер.

Хозяев у сада давно уже нет - старый хозяин умер, а молодые бежали. Может там (ещё) летают бабочки со сверчками и трещат цикады, а может и нет. Может кто выращивает еще на нем тыквы и огурцы, а может и нет. Может по утрам цветы покрывает роса и подсолнухи сверкают на солнце, а может и нет. Может распахивают по весне еще землю, а осенью собирают урожай, а может и нет. Не знаю, а представить не могу...

Да, дед умер, да он прожил немало. Но есть ведь и те кто живут дольше... Вот его старший брат... Хотя я слышала, что и он недавно умер...

Да, в этой истории нет ничего красивого, но таким было мое детство, я не хочу и не буду его забывать..."

На следующий год после окончания "Хуланьских заводей" многие уговаривали Сяо Хун с мужем уехать из Гонконга. Подруга ее семьи, Смэдлей, предлагала ей вместе с ней вернуться в Штаты, рассматривался и вариант уехать в Сингапур. Но поездка постоянно откладывалась - то из-за неспокойной военной обстановки на Тихом океане, то мешал поток интеллигенции в Гонконг после первых военных столкновений на юге провинции Аньхой, то нападения японцев на залив. Сяо Хун и сама не раз откладывала отъезд и постоянно находила причины задержаться. Это странно и непонятно. С одной стороны, в городе сконцентрировалось огромное количество интеллигенции; с другой - одиночество писательницы; с третьей - нежелание уезжать.

Она так и не смогла уехать из города - попала в больницу Королевы Мэри. Неправильные (ошибочные?) диагнозы, ненужные операции и одиночество. Сяо Хун сознательно поддерживало его, старалась быть сильной, но упадок сил и душевное расстройство вели ее к последней черте. Болезнь была признана неизлечимой и она сгорала в своем уединении.

После последней операции Сяо Хун умерла. Она не хотела, что бы друзья видели ее в последние дни, так и получилось.

[3]

"Хуланьские заводи" - это история одинокого детства Сяо Хун с его маленькими радостями и печалями. Она записана так, как помнит и ощущает ее писательница по прошествии пятнадцати-двадцати лет. Детство в обычном маленьком городке северной провинции Китая. Сам роман, как и жизнь там строится на стереотипах.

И дед писательницы, который рассказывает ей бесконечные истории времен Танской Империи, фигура во многом стереотипная.  Он - единственный собеседник девочки, рассказывает одни и те же истории, как ему когда-то его дед, а тому - его. Преемственость традиций, монотонность и стереотипы.

В однообразную жизнь жителей входят праздник Начала Весны, праздник Середины Лета, но они приходят и заканчиваются, что бы снова повториться через год, через десять и через тысячу. Да, город жив - в каждом дворе слышатся голоса и шумы - Сяо Хун мастерски добавляет этот фон. Это все тот-же монотонный шум, который не меняется под защитой тысячелетней традиции и жизнь в этом вечном шуме все так же монотонна и одинока.

Символ этого города - река. Она протекает через весь город и разнообразна, своеобразна на каждом своем участке, но она неизменна и вечна, как и тысячелетний уклад города: зимой она покрывается льдом, который сходит весной, а летом мелеет, как и тысячу лет назад. Ничто не может изменить этого уклада вещей.

Именно это оставило в душе Сяо Хун шрамы: любовь к одиночеству, бегство от людей, но в тоже время очень сильный характер. Писательница вырывается из этого вечного города, но долго, наверное, до самой смерти, не может избавится от многих привычек и традиций этого места.

[4]

Кто-то может сказать, что "Хуланские заводи" для рассказов слишком автобиографичны, а для автобиографии они слишком расходятся с реальностью, но я отвечу: в этом и есть их истинная значимость, это делает их большим, чем сборник рассказов или автобиография.

Сложно сказать, что это за стиль. Это больше, чем несколько рассказов, но не в вписывается в рамки простого романа, скорее - описательная поэма в прозе.

Написанные с хорошим чувством юмора "Хуланьские заводи" начинаются легко, но с каждой следующей главой даются все тяжелее и тяжелее, образы и ситуации все сильнее сплетаются, а вопросы автора становятся все сложнее.

Возможно, кто-то скажет, что в их героях нет ничего положительного. Но это не так. Может они традиционалисты, немножко глуповатые и простоватые, очень упрямые, иногда жестокие и злые, но это хорошие люди - нет в них ни лжи, ни обмана. Да, здесь есть старший брат деда, повар, хозяин дома и в них вряд ли можно найти хоть частицу хорошего. Они как сорная трава, которая растет в труднодоступных местах - нет там ни солнца, ни воды, но она растет, борется на камнях за свою жизнь и иногда дает прекрасные цветы. И в этом упорстве, в неукротимом желании жить в невыносимых условиях разве не есть самое прекрасное, что может быть в этой жизни?

Герои романа существуют как в ночном кошмаре, но это их жизнь. Сяо Хун фоном рисует жизнь во времена японской оккупации, феодальной эксплуатации и угнетения. А люди живут, меняются, развиваются, но живут в радости и печали, каждый день встают по утрам, а вечером укладываются спать.

[5]

Сяо Хун писала "Хуланьские заводи" в состоянии затяжной депрессии. Она длилась практически весь тот год, что она жила в Гонконге. Это было связано, с одной стороны, с глубокой неудовлетворенностью ею интелигенции - общая инертность, смирение, отказ от революции. С другой, собственная жизнь - мелкие хлопоты и домашняя рутина, которые затягивают ее как в болото. С третей - невозможность участия в борьбе на ряду с рабочими и крестьянами. Такое положение дел вступило в острое противоречие с идеалами Сяо Хун: "Жизнь, как постояная борьба Света и Тьмы".

Роман показывает скрытую ото всех борьбу личности автора, причину ее депрессии и накладывает эти духовные переживания на описываемые события. Все это является отличительной чертой творчества Сяо Хун и, в частности, "Хуланьских заводей". Именно этой особенности будет не хватать китайской литературе с кончиной Сяо Хун...

Мао Дунь, 1946.08, Шанхай

Постоянный линк.

[Le01evF]

[1]

Ох, ну и крепкий мороз нынче ночью! Такой, что на улице треснула земля. Несколько больших трещин - метров десять в длину и почти в метр ширину - появились прямо посреди улицы. Всем своим видом они напоминали уродливо разинутые рты. Первым их увидел (ее) старик, вышедший утром с метлой на улицу. Его борода (его) сразу покрылась инеем от дыхания. Он остановился около трещин и сказал:

- Вот так заморозок! Вот так дало!
- А то! Ветер, что нож... - поддержал его подъезжающий кучер. Он только что проделал тридцать-сорок километров на телеге и его лицо от ветра раскраснелось, уголки губ потрескались, а глаза сильно слезились. Он соскочил с повозки и зашел в трактир.

Но вот расцвело и на улицу высыпали лоточники с то(у)фу. Тофу за ночь смерзался (соевый творог, сыр - он) в ровные коричневатые пласты, и корзины стали неподъемно тяжелыми. Среди торговцев был и один старик, продававший не то(у)фу, как все прочие, а горячий хлеб. Густой пар поднимался над его деревянным ящичком, который он носил на плече.

Внезапно он подскользнулся и его ящик (его) упал на землю. С треском раскрылась крышка и несколько булок выкатилось на землю. Большая часть остал(а)сь лежать на чистом белом снегу, но две или три скатил(и)сь в образовавшуюся расщелину.

- Вот ведь что... Теперь еще и корми их! - проворчал старик подбирая чистые булки. Сам он с опаской смотрел под ноги, стараясь ступать так, что бы обувь не скользила. Это было сложно, вся улица была покрыта коркой наледи.

Несколько прохожих рассмеял(и)сь словам старика, но трещины старались обходить стороной - легко было подскользнуться и сломать ногу, провалившись в одну из них. Бегущие по улице были по самые брови укутаны (в) теплые набивные куртки, прятали руки в карманы, но и их лица, и кисти (рук) были красные от холода, даже лечебные мази не защищали от ветра и снега.

Когда совсем уже стало светло, то стало ясно, что дело не ограничилось одними трещинами - где-то лопнули резервуары с водой, где-то застыли намертво скважины, чьи-то двери завалило снегом так, что попавшие в плен жильцы не могли выбраться без посторонней помощи, собака намертво отморозила себе ногу.

Да и сам день отличался. Лютый холод и сплошной снежный буран. За десять метров  уже ничего нельзя различить в плотном снегопаде. Упряжками стало тяжело управлять - лошади быстро выбивались из сил и заливались потом. Вырвешь волос из гривы такой лошади, а он тут же становится ледяной иголкой. Кучера нещадно били их кнутами, но ноги лошадей увязали в снегу и возчикам приходилось вести их в поводу. Именно так доставили из соседней южной деревни семь подвод - с криками, руганью, но все-таки привезли необходимое городу: ткани, бобы, соль, масло и прочие припасы. Лошадей тут же завели в конюшню и насыпали довольно (много? ) корма - пусть отдохнут. Хотя в конюшне вряд ли было теплее, чем на улице.

Сам Хулань невелик. Всего в две улицы и площади между ними. Площадь в Хулане - это и торговое место, и место для схода жителей, и просто самый бойкий пята(чо)к города, даже в такую непогоду. На площади несколько лавок: в одной можно купить соль, в другой масло, в третьей ткани. На них нет никаких вывесок - зачем? Ведь всякий житель города и так знает, что и где можно купить, а приезжих тут почти не бывает. Кроме безымянных лавочек есть два магазина с вывесками. Первый - ювелирный, но мало кто заходит туда. Второй — это аптека. В ней самые ходовые товар: зубной порошок и мази на травах от обморожений или ушибов, хотя есть в нем  разные иностранные лекарства. На вывеске написано имя доктора: Ли Юнчун. Хотя в этом тоже нет необходимости - ее отлично знают и в городе, и в соседних деревнях. Лечит она все больше от зубной боли, но может вылечить и многое другое. Из прочих жителей города ее выделяет то (м.б.: она выделяется тем? ), что (она) носит очки.

Улицы называются - Вторая Восточная и Вторая Западная, хотя никаких «первых» в городе нет и не было. Обе они тянутся (с) Севера на Юг. На них стоят несколько храмов, немного магазинов и большие амбары с зерном. Большая же часть застройки - дома и подворье.

На Второй Восточной улице есть две деревянные мельницы. Их почему-то называют "огненными". Все удивляются этому названию, но хозяин говорит, что именно огонь помогает вращать их жернова. Как так и почему огонь их не сжигает - никто не знает. Внутрь никого не пускают, а у дверей всегда стоят сторожа.

Кроме того на ней два храма: один на южном конце - Храм Дракона, второй на восточном - Храм Мастера. При каждом  начальная школа. В Храме Дракона кроме всего прочего занимаются шелкопрядением, потому его (школа) называют Сельскохозяйственным Училищем. В этом нет ничего особенного, только осенью учителя сгоняют учеников на сбор листьев тутовника. В Храме Мастера такого распорядка нет и школа при нем называется Высшей Начальной. В первой выпускают шестнадцати-семнадцатилетних и обучают их написанию простых слов и счету. Во второй все совершенно не так - берут туда в четырех-пятилетнем возрасте, обучают письму, книжной грамоте и разным наукам. Ее директору двадцать четыре года и он очень требователен. Да и сами студенты там очень сильные и многие могут писать длинные сочинения, хотя большинство из них все-таки интересуется вопросами экономики: знают как писать долговые расписки, закладные, разбираются в хозяйстве.

На Второй Западной Улице (хоть) хотя и нет храмов, но тоже есть одна школа - мусульманская. Кроме этого две улицы как полные близнецы - нет в них ничего интересного. Одинаковые и грязь, и пыль.

Хотя на Второй Восточной все же погрязнее, там есть  сточные (канава) канавы в десять сантиметров глубиной. Когда начинаются сильные дожди, они переполняются и из них может хлынуть поток нечистот. Даже в жаркую погоду, когда вся влага из этих канав испаряется, их дно и стенки (ее) покрыты липкой черной грязью и над ней всегда вьются  комары и мухи. Часто можно увидеть как неосторожные ласточки, которое любят это место из-за обилия мух, вылетают оттуда все испачканные. Это и опасное место (, и) прежде всего для лошадей. Часто бывало, что какая-нибудь лошадь застревала, проваливалась и долго не могла выбраться из-за мешавшей повернуться телеги, а то и ломала ногу. Особенно часто это случается в дни дождей: дно канавы , неожиданно проседает и телега может уйти на метр в глубину. Хотя когда дождей не бывает до двух-трех месяцев там так же остается осклизлая трясина и только смельчаки осмеливаются проехаться через нее в повозке.

C этой ямой связан еще один случай. Богатый, чисто одетый человек ехал на богатой повозке. На вид он мог быть землевладельцем или крупным торговцем — сейчас сложно (сейчас) докопаться до правды, кем он был и откуда. Но он взял, да и поехал через канаву, а лошадь провалилась, да не только увязла сама , но и коляску утащила за собой в трясину так, что тут уже не вытащишь. Ездок сначала хлестал ее кнутом, потом вылез и стал (по)пытался вытащить лошадь за уздечку, но ничего не помогло. Лошадь все сильнее и сильнее уходила в топь. На берегу собрался народ и давал советы, но никаких результатов (-) все было бесполезно. И лишь когда хозяин повозки весь перемазался грязью и сам чуть не потонул, догадались принести веревки и обвязать лошадь да  и вытащить ее вместе всем миром. Лошадь не утонула и повозку тоже удалось спасти... А почему сложно докопаться до правды в рассказе старожилов улицы? А потому, что уже на следующий день по всему городу ходил слух, что на Второй Восточной утонула лошадь.

Иногда на рынке может не ко времени появит(ь)ся свинина. Очень это подозрительно и прежде всего из-за той докуч(лив)ой канавы. Почему? А вдруг свинья утонула в непролазной грязи, а хозяин ее вытащил да продает теперь мясо утопленницы! Но мясо покупают - как не покупать, если так дешево! Хотя цвет у него иногда фиолетовый или даже зеленый. Но если хорошенько отварить его или поджарить, то вполне можно не боятся никаких болезней.

Канава эта опасна еще и тем, что утонуть там могут не только животные, но и дети. И это самая большая забота всех тамошних родителей. Попалась на глаза отцу или матери такая свинина на рынке, и у всех сразу одна мысль - а как там его сын или дочь?

Хотя было это только однажды, но запомнилось всем и надолго. Это как раз тот случай, когда в канаве чуть не утонул сын наставника из Храма Дракона. К счастью его вытащил торговец то(у)фу. Странный это был случай и вызвал потом много пересудов. Одни говорили, что упал он совершенно случайно. Другие, что он поссорился со своим отцом: шло служение в храме и он заявил настоятелю, что никакого Дракона нет, а его падение в грязь - возмездие сил высших. Третьи считали, что наоборот — он был он прилежным студентом и те же высшие силы затребовали его к себе за успехи в учебе. Некоторые и вовсе ругали школу - говорили, что там учат одним глупостям и толку с этого нет никому. Пятые школу защищали и говорили, что там учат самому главному, что непременно нужно знать. И чем дальше шло обсуждение этого вопроса, тем дальше оно отходило и от того происшествия и сути вопроса. Тем не менее, сын (это) на следующий день появился перед канавой и огородил ее, что бы никто больше не попадал туда случайно.

Свиней же не останавливала изгородь и в прошлом году их утонуло две или три, мало того, часто тонули утки и куры, а и их потом продавали (потом) на рынке. Хотя и непонятно, кто же их всех купил... Ведь все знают, что такое мясо заражено "свин(ин)ой чумой". Съешь хоть кусочек и тут же умрешь сам. Хотя те, кто (пребывали) пробовали его сами говорят, что это вздор и никто никогда от такого мяса не умирал.

Канава, несмотря на свой злостный характер, имела два больших преимущества. Во-первых, вокруг нее что-то постоянно случалось: утонет ли в ней курица или сын наставника храма, любой случай давал повод местным жителям (на что?). Во-вторых, на рынке регулярно появлялось дешевое мясо, а что же негигиеничного в дешевом мясе?

Так вот, эта канава треснула и разошлась огромными зияющими ртами. Чем не повод поговорить?

[2]

На Второй Восточной улице не было ничего примечательного кроме канавы: несколько мастерских, несколько магазинов торгующих то(у)фу да чуть меньше десятка домов в две-три комнаты. Это была очень странная улица. Люди тут жили большей частью угрюмые и необщительные, по вечерам в окнах (тут) не горел свет, а просыпались они рано и (тут же) принимались за работу, к пришлым относились недоверчиво и все больше отмалчивались. Само расположение улицы сильно этому способствовало. Даже в солнечн(ы)й день тут было пасмурно, и, не зависимо от сезона, все как один, одевались в одежды темных тонов. Рождения, болезни, старость, смерть текли по улице без эмоций и потрясений, не слышно было ни громкого смеха, ни плача.

Вдова Ван жила на южном конце (чего?). Она, как и остальные, торговала то(у)фу, держа небольшую лавку. К крыше ее дома был привязан шест, на конце которого болталась старая прохудившаяся корзина без дна, больше напоминавшая кольцо, а не корзину. Когда дул сильный ветер, шест с корзиной раскачивался из стороны в сторону, и корзина громко хлопала.

Так и тащила ее (кого?) жизнь из года в год. Изо дня в день вдова открывала свой магазин и торговала соевым творогом. Но однажды весной ее единственный сын ушел на реку мыться и утонул. Вдову из-за (ее) шеста и так за глаза считали на улице немножко помешанной, а теперь это стало явным. Ее часто можно было увидеть на улице или в храме льющей горючие слезы. Когда она попадалась на глаза соседям или знакомым, они жалели ее, но эта жалость была мимолетной. В остальном же ее жизнь мало чем отличалaсь от предыдущей: все так же она тихо и незаметно продавала то(у)фу.

Как и в любом другом городе здесь было полно нищих, сумасшедших и калек, приходивших простить милостыню с детьми. Бедняки и попрошайки были (в) тогда делом обычным. Они собирались по большей части у храма, куда ходила поплакать вдова.  Случалось и так, что около храма происходили беспорядки: нищие дрались за монетку или случайно разбивали камнем окно. На шум драки приезжал хозяин дома с собаками, но его слуги всегда убеждали его, что виноваты нищие и он соглашался.

Жизнь бедняков он считал лишенной смысла.

Со смертью сына вдова, торговавшая то(у)фу почти жила в храме, много плакала перед алтарем, но утром вставала и шла продавать то(у)фу.

Она и до сих пор живет там...

[3]

На той же улице была красильная мастерская, в которой обучались два молодых мастера. Однажды они повздорили из-за девушки и один утопил другого в чане с краской, после чего сам вытащил, обмыл его и пришел в полицию, где сразу попросил присудить себе пожизненную каторгу. Лишь бы не казнь.

Хотя в мастерской был убит человек, она по-прежнему стоит на том же месте и работают там те же люди, и все также используют котел, в котором топили человека. В нем красят ткань в синий цвет, из неё шьют теплые набивные куртки, отлично спасающие от холода зимой. Бывает в чане заводят красный, из которого восемнадцати-девятнадцатилетние невесты так любят шить себе свадебные платья. Ни мало (ни) не потеряла она в клиентах и много на ком можно увидеть одежду из крашен(н)ой ими ткани.

Случай убийства как бы забылся, а если кто и вспоминает, так со слов рассказчика прошло уже много-много лет. Хотя один человек погиб, а другой ушел в тюрьму, жизнь даже и в тот день шла своим чередом: у магазина то(у)фу подрались двое, а на мельнице ослу сломали ногу - хотя осел - животное, мало кто вспомнил об этом, только мать его хозяина смочила слезами глаза.

А в бумажной мастерской от голода умер ребенок. Хотя, новорожденный... Что о нем говорить...

Все шло как обычно...

[4]

Кроме прочего есть на Второй Восточной улице несколько ритуальных магазинов. Говорят, что в ином мире нет у человека ничего: ни дома, ни лошадей, ни одежды, ни денег, чтобы на них купить все необходимое. В магазинах все это продается, (что бы) чтобы потом сжечь купленное на похоронах. Тут сгорит, а там появится.

Там продается даже дом для погребальных церемоний. Чудной он - такого нет ни у кого во всем городе. Перед домом - фигурка собаки. Сам дом в пять комнат и стены (всех) выложены глазурованной плиткой, везде чистота и порядок, в вазах и летом, и зимой стоят свежие хризантемы. Ведь умирают люди не по сезонам, а когда придется. В доме полно утвари, есть кучер, девушки-прислужницы, управляющий и повар в белых одеждах посреди сияющей чистотой кухни.

Особенно хорош управляющий. Перед ним на конторке раскрытая книга, в который сегодня детально расписано: "На алтаре 22 литра жертвенного вина и прочего алкоголя; живущий на восточной окраине Сяо Ван занял 20 мер риса; в собственном владении 2000 му земли, из них в аренде 430", под записью дата: 28 апреля. А на завтра будет новая запись. И это тоже важно, поскольку бухгалтерия эта отправится туда со смертью хозяина, а значит дальше все будет идти по ней.

Во дворе множество животных. Огромная белая лошадь с жеребенком, несколько мулов, великое множество уток и куриц. Там же под навесом стоит шикарная повозка - внутри вся обделанная синей и красной с позолотой обстрочкой. Внутри нее и сидит кучер - весь в хлопковых одеждах, с множеством украшений, с синим поясом, в черной фуражке, а на ногах черные матерчатые ботинки с белыми подошвами - видно, что не для ходьбы, а специально на выезд. И больше похож он не на кучера, а на нарядного жениха. И хотя на его лице всегда улыбка, выражение лица при этом презрительное.

Если приглядеться, к каждому домочадцу приколота небольшая бумажка, а на ней имя. У кучера - "Чан Бянь", у битюга* - "Куай Туй", у девушки-прислужницы с цветами в руках - "Де Шунь", у второй служанки - "Шунь Пин", у управляющего - "Мяо Суань", у старушки поливающей цветы - "Хуа Цзе", у огромной белой лошади этикетка вплетена в хвост - "Цянь Ли Ду", только у мулов, собак, уток и кур имен нет. Хотя нет, на кухне еще висит бумажка - "Лао Ван"**. Это многим кажется забавным и странным - не знать имена слуг своего собственного дома да еще и клеить им бумажки.

Люди заходят в этот дом и всегда восхищаются его устройством. Бедняки больше всего на свете хотят здесь умереть, ведь все в мире упорядочено и гармонично: как человек живет здесь, так и будет жить после ухода. Если тут ел лапшу, то и там будет её есть, если тут он ездил в повозке, то будет она у него и там, если были у него тут девушки-прислужницы, то появятся они и там, если здесь у него водятся деньги, то и там их обладатель не останется без гроша. Хотя, может не будет там этого болота на конце Второй Восточной. Незачем тащить с собой плохое...

• : Битюг - лошадь, которая используется для тяжелых работ - например, перевозка больших грузов. Отличается небольшим ростом, мохнатыми толстыми ногами и редкой силой и выносливостью.

[**]: Некоторая игра слов - эти имена можно перевести как "Длинный хлыст", "Быстрые ноги", "Спутница справедливости", "Умиротворенная", "Отличный расчетчик", "Сестра цветов", "Прошедший тысячу ли". "Лао Ван" так же нарицательное, что-то вроде "Старик Ван" - "Петрович".

[5]

Чего только не увидишь в ритуальной лавке на Второй Восточной улице! Краски для лица, длинные одежды, горшки со специальной пастой, джутовые веревки, разнообразные платки. Подготовка человека к переправе - сложная и кропотливая работа. Сначала нужно сделать маску с лица, что бы повесить ее в доме родственников. Обмыть тело и обрядить в специальную одежду, подкрасить лицо, подготовить лошадей... Много приготовлений. Но в конце всех трудов покойный выглядит как живой, а то и лучше, чем был при жизни. Жил он в грязи и нищете, носил рваный халат, ел неочищенное зерно, спал не раздеваясь, а в последний путь уходит в чистоте и порядке. Родственники, соседи, знакомые - все удивляются.

Четыре вехи у человека в жизни: рождение, болезнь, старость и смерть.

Что есть рождение? Человек родился, значит - будет теперь расти и взрослеть, а может и умрет сразу. Незачем загадывать...

Что есть болезнь? Жизнь тут такая: еда разномастная, погода суровая, одежонка плохонькая. Вот и болезнь...

Что есть старость? Глаза уже не видят, а уши не слышат, во рту ни зуба, и никакого дела уже  нельзя исполнить. Мало кому пожелаешь старости...

Что есть смерть? Это когда сын плачет об отце, мать о сыне, весь дом плачет о кормильце, а жених о невесте. День плачут, два плачут, три плачут, но приходит время и кладут тело в могилу.

После похорон любой дом продолжает жить по-прежнему. Может и станет на несколько дней потише, но очень скоро вернется он к обычному распорядку - завтрак, работа, ужин(а), сон. Даже если умер кормилец, отец, муж или старший брат - семья одна со своим горем остается в доме, но постепенно вернется и она в русло обыденной жизни. Только в феврале по традиции тихо помянут ушедших, сходят в храм да на могилу. Разведут курение благовоний, выльют на могилу чашку вина, может быть прочитают стих. А после со всеми вместе вернутся обратно в город с песнями.

C утра до вечера - работа, а ночью - сон не приносящий отдыха. Нет времени ни на настоящую печаль, ни на настоящую радость. Жизнь сливается в одну серую полоску из труда, ночных кошмаров и мечтаний. День, неделя, месяц - так она и проходит.

Не мучают здесь людей такие вопросы: "Зачем живет человек? Зачем он появляется на свет?" Если и задумаются, то ответ готов: "Что бы кушать и одежду носить". А на вопрос "Умер-то зачем?", просто отвечают: "Умер и умер. Нет его с нами, и все тут". Потому всегда открыты магазины ритуальных услуг и всегда будут совершаться обряды - чтобы на том свете было что носить и чем перекусить.

[6]

В городке кроме Второй Восточной и Второй Западной улиц, есть проулок. Живет в (на) нем мало людей и образ жизни они ведут еще более замкнутый, чем обитатели улиц. Двери в их домах всегда закрыты, а на улице редко можно встретить прохожего. Кроме небольшого магазина тканей нет там никакой законной торговли, хотя изредка забредают лоточники с горячими пирожками, сахаром или маслом. Сам проулок невелик - и если продавец выкрикивает цену на восточном конце улицы, то его отлично слышно на западном.

Жизнь там тиха и спокойна, но иногда случаются забавные сцены. Вот, например, к полудню начинается во всех домах торговля горячим хворостом. Его еще горячий выставляют в больших корзинах кто на крыльцо, кто на подоконник, а кто - прямо на землю. Вся улочка мгновенно наполняется запахом свежей выпечки. Идущие мимо начинают постепенно подтягиваться, кто-то  заглядывает из любопытства, кто-то с целью купить лакомство. У каждой хозяйки хворост имеет и свой вкус, и цвет, и запах - разнообразие!

Но вот в проулок залетает стайка детей. С шумом она проносится по всему проулку и останавливается у одного из домов. (Его) дверь открывается и через маленькую щелку протискивается тридцатилетняя женщина. Она до того толста, что непонятно, как она смогла выйти через такую узкую щель. Лицо ее покрыто лучистыми морщинками, которые то расправляются, то собираются вокруг уголков глаз, губ и на лбу. Волосы собраны на затылке несоразмерно с маленькой головой в неаккуратный пучок и убраны бисерной сеточкой. Она болезненно желта и вид имеет такой, будто она давно не высыпалась. Тем не менее, она улыбается детям, откидывает полотенце с одной из корзин и кивает детям.

Первой хворост хватает самая старшая из стайки детей - девочка лет тринадцати. Она быстрее всех остальных и потому ей достаётся самый большой хворост, длин(н)ой чуть меньше палочки для еды. На вид он стоит пять ханей*. Три мальчика тоже быстро взяли себе по хворостинке, у двух постарше они были по два ханя, а у того что меньше всех - за один.

Последний из компании, не понятно: мальчик или девочка? Голова его побрита налысо, лет - не больше пяти, но и их можно дать с трудом. Он ужасно худ, но с сильно раздутым животом. В отличии от других детей ребенок не стал хватать то, что лежит сверху, а запустил руку в корзину и долго с интересом шарил там. В конце концов, он перещупал в корзине весь хворост и перешел к другой. Руки его почти по локоть были измазаны жиром и сажей, а у хозяйки не осталось ни одной хворостинки, которую бы он внимательнейшим образом не потрогал и не отверг. Вдруг он громко сказал:

- Я хочу самый большой!

Но вместо того, что бы продолжить поиски, он вдруг рванул от торговки по проулку. Бежал он очень быстро, но его старшие братья и сестра были проворнее и обогнали его. Они всей гурьбой выбежали из тупика и рванули вверх по улице. Младший едва за ними поспевал и все сильнее, и сильнее отставал от бегущих. Наконец он совсем выбился из сил, сел и громко заплакал. Особенно обидно было ему, что в отличие от остальных у него-то хвороста (и) не было. Как он хотел тот большой, пятиханевый, что был в руках у старшей сестры!

Его мать, женщина в городе довольно уважаемая, увидела его слезы и начала расспрашивать. Он рассказал ей что случилось.

- О... - только и смогла сказать мать.

У нее было такое ощущение, что собственные дети облили ее из ушата полного грязи, в которой до этого весь день лежали все свиньи городка. Она отловила всех  как цыплят. У дочки почти ничего не осталось, у второго - тоже крохи, третий доел свою хворостинку, а четвертый еще и не начинал. Она отобрала недоеденное и пошла к торговке. Та уже распродала товар и убирала корзины. Мать вернула ей целую хворостинку и заплатила за три уже съеденные.

Торговка печально посмотрела на истасканное лакомство и крикнула на всю улицу:

- Ай, да вкуснятина! Только-только из печи!

[***]: Одна тысячная юаня, одна сотая мао или одна десятая фэня. В ходу уже не находится очень давно.

[7]

Это жизнь обычного торговца - первую половину дня он продает хворост, а вторую - тонкую бобовую лапшу. Хворост быстро заканчивается, еще до полудня. К концу дня распродана вся лапша, а клиенты все тянуться и тянуться за то(у)фу — самым главным и ходким товаром в любой лавке. Каждый день люди покупают ее на обед и ужин: ее, немножко риса, щепотку перца да каплю соевого соуса. Двери лавки хлопают, а клиенты приветливо кивают продавцу.

- У меня сегодня отличный товар! - кричит он.
- Да ваше то(у)фу всегда вкусный! - смеются они.

Даже те, кто зашел не купить, а по каким-то своим непонятным делам или просто поглазеть на товар, не могут удержаться и отщипывает маленький кусочек: достаточно ли соли, не переборщили ли с перцем. Для многих из них пределом мечты остается открыть свой собственный магазин то(у)фу. Даже не продавать, а есть его даром. Вот и торгов(е)ца спросил своего сына лет пяти:

- А чем ты хочешь заниматься?
- То(у)фу продавать! - уверенно сказал мальчик.

И видно, что много для него значит пример отца, так ответил бы любой ребенок. Соевый творог - это не простой товар, это еда, а значит и жизнь! А торговец то(у)фу - продавец жизни.

- Да, ну и что же? Если есть немного то(у)фу, будет и ужин! - устало шутят между собой работники. Они говорят это привычно, но и все вокруг понимают: "ну и что же?" - значит больше, чем кажется. Разорился, жизнь не удалась...

[8]

Но вот магазины начинают закрываться, лоточники уже распродали весь свой товар и на улице начинает темнеть.

Люди собираются дома, за столом и ужинают. Кто-то, поев выходит глянуть на закат, а кто-то сразу отправляется спать.

В Хулань очень красивые закаты: огромный пылающий шар медленно скрывается за вершинами холмов. Когда начинается это чудо еще не во всех домах закончили ужинать и постепенно все вокруг окрашивается в нежно-розовый цвет, который густеет прямо на глазах. Первыми вступают (что и куда вступает?) плывущие по небу облака. Они стремительно меняются и если на них долго смотреть, то кажется будто в небе полыхает огромный лесной пожар . В этот момент на земле можно видеть все цвета, даже которые не видел и не мог представить никогда раньше: дивные переходы от грушевого к золотому, от розового к фиолетовому, от небесно-голубого к серому. Черная курица внезапно становятся пурпурно-красной, а белый поросенок - золотым. Дети смотрят на все это и смеются, тыкают друг друга кулаками и показывают вокруг пальцами. Что за чудеса!?

Но постепенно свет тускнеет, его уже не хватает (на) земле, но в небе еще плывут фантастически подкрашенные облака и на которые можно смотреть бесконечно. Вот это похоже на лошадь... Раз-два-три.. Но вот у лошади вытянулась шея, совсем уже невозможно узнать в этом бесформенном комке бывшего небесного скакуна. А вот - бегущая собака со злой мордой, (в-) точь-в-точь как у ее хозяина, но и она скоро растает. Зато выплывает лев, с огромной пышной гривой. Он величественно плывет по небу, а его взгляд направлен куда-то вдаль. Он держится дольше всех, но все равно распадается на кусочки.

Небо темнеет, а дети со слипающимися ото сна глазами разбредаются спать. Только самые упорные все еще вглядываются в небеса, что бы хоть на минутку задержать это представление. Но глаза у них уже слезятся от напряжения и они не могут удерживать долго образы, которые поймали на небе.

На улицу выходят бабушки и старшие сестры загонять детей по домам. Внезапно с южного берега реки срывается стая ворон и пролетает над городом. Дети смотрят как они облетают по кругу весь город и устремляются куда-то вдаль, что бы потом вернуться, и снова появится в это же время завтра. Когда они почти скрываются из вида, дети громко распевают:

Ворон, ворон, ты лети,
Я тебе насыплю рис!****

Малыши сопротивляются из последних сил, но сами уже хотят лечь в кровать, заснуть и увидеть во сне сказочные сны, где по небу летают лошади и львы.

Все семья укладывается под тонкие летние покрывала, в домах закрыты окна и немного душно. А ребенок сжимая в руках кончик одеяла все повторяет в полудреме тот нелепый стишок про ворон и рис, пока не проваливается в сон.

[****]: Поэзия всегда была моим больным местом.

[9]

Вот и закончился этот тяжелый день со всеми его событиями. Черной вороной пролетел над землей. Только бесконечное небо над головой, в котором горит бессчетное количество звезд и Луна медленно ползет от одного края к другому.

Нарушая тишину изредка пролетит летучая мышь, да с кладбища доносится стрекот кузнечиков, а в темноте среди могил мелькают светлячки. Старые люди говорят, что они летают привлекая души усопших - зовут к себе на смерть своих заблудших и потерянных потомков.

И люди, и лошади, и мулы, и ослы, и свиньи, и утки, и куры - все спят по домам. Пока есть дома, где в окнах видны зажженные огоньки, но скоро их задуют и весь город погрузит(ь)ся в сон. Уснет, чтобы утром снова встать - поприветствовать новый день, позавтракать и приняться за работу.

Тихая и спокойная ночь...

Лето - ни ветра, ни дождя. Но вот уже и (его) конец (чей?)- люди целыми днями в полях, девушки бегают в легких хлопковых одеждах. И вот наступила осень - суетливая пора, все занимаются заготовкой запасов, молодежь иногда собирается, чтобы поиграть в мяч. Но людям жарко и муторно. Только ночью они урывают несколько поспешных снов, случайно скинув в полудреме легкое одеяло. А вот уже и зима... Река покрывается бесконечным белым покрывалом. Это пора обветренных раскрасневшихся лиц и рук. Люди покупают специальные травяные пасты и смазывают растрескавшиеся губы и пальцы, отогревают их дома над очагами. Кучера, по самые уши закутанные теплыми покрывалами, летят через снежные метели, но даже это не спасает их от задубевшей кожи и обморожений, следы которых заметны даже в летнее время. Женщины красными от холода руками полоскают белье в поймах реки... Зима...

Дожди, ветра, снежные бури - все это сменяется одно другим, люди весной достают легкие одежды,  зимой переодеваются в теплые. И ничего этого нельзя изменить ни одному человеку, даже если они соберутся все вместе. Весна, лето, осень, зима - один цикл, который со стародавних времен все повторяется и в этом городке, и по всему белому свету. Может он немного сдвинется и раньше пойдут дожди или повалит снег, но ничто не способно сбить его с проторенной пути в вечность.

Постоянный линк.

[Laotou]

Уважаемый Le01evF!
Вы бы всё-таки не спешили выкладывать тексты переводов, а побольше поработали над ними.
Предыдущий текст ("Хуланьские заводи") поправил молча, думал - обратите внимание и ещё раз вернетёсь к нему, чтобы украсить текст (кстати, это касается всех текстов).
Последний текст правил 1,5 часа и это только корректорская правка без редактирования (только орфография), хотя вроде в корректоры не нанимался
На самом деле, чтобы получился добротный, качественный перевод нужно соблюдать "золотую середину": максимальную точность перевода (не дословность (буквальность), но и без искажения авторского смысла) и одновременно, если хотите, образность мышления, художественность текста, "сверкание слов". Использование в одном или следом друг за другом идущих предложениях повторений, однородных местоимений, тавталогии, массы междометий явно обедняет текст, делает его каким-то официальным, сухим, скудным. Поэтому стилистика и лексический запас должны быть разнообразными.
Н.В. Гоголь говорил (не дословно): "Если писатель не переписал рукопись 10 раз, то это не писатель", вот примерно такому принципу нужно следовать.
Профессиональный переводчик (особенно литературных текстов) - второй автор, поэтому для него необходимо знание не только (даже не столько!) китайского языка, сколько прекрасное знание родного языка. Подружиться с русским языком переводчику (не коммерческих текстов) явно желательно и необходимо.
Извините за назидание! 

[liqun536]

Le01evF:
Молодец, очень неплохой перевод даже в стиле Сяо Хуна.

[yeguofu]

Вещь интересная. Сейчас нет времени, чтобы почитать, не торопясь. Бросилось в глаза "на кухне еще висит бумажка - "Лао Ван" в главе 4. Видимо, это все же "повар", а не "кухня". Тем более, о поваре упоминается выше.

[Le01evF]

2 Laotou:

Спасибо вам за правку, а в предыдущем посте я и вправду не заметил. Кстати, предыдущий - это предисловие Мао Дуня, а этот - только первая глава романа. Вы не поверите, но за ним кроме перевода, который занял не так много времени, стоит еще и три дня чистой корректировки, правки, подгонки - не десять раз, но около пяти текст писался "с нуля". Вот, в конечном итоге, проскочили такие глупые ошибки - просто читал сквозь них. Ну, плюс еще, конечно, первая работа с таким объемом, просто потерялся в нем. Ну, и я вряд-ли профессиональный переводчик - у меня же ни курсов литературного перевода, ни китайской литературы не было. В техническом ВУЗ'е два курса по специальности регионовед-восток, два года в Шеньяне на филологии для иностранцев и сейчас вот Чанша на международной экономике и праве. Я в СПбГУ на Малый Восточный подал документы на переводчика, но там как-то без энтузиазма восприняли, так что тут скорее всего буду доучиваться. Какой уж профессионал?

Вторую главу обещаю шлифовать лучше, отложу на несколько дней и преречитаю, и только потом выложу.

2 liqun536:

Спасибо, именно ее стиль мне и хочется передать, так как на него я около трех лет назад и запал. По ней китайский литературный учил.

2 yeguofu:

Тут, к сожалению, не понятно, про повара в списке ничего нет и говорится в кухне... Есть, правда подозрение, что не в кухне на над дверьми - так как не барское это дел по кухням ходить и с поварами общаться.

[Laotou]

Уважаемый Le01evF!
Заметил, что это Мао Дунь. Три дня правки - это не много, некоторые годами пишут и всё равно не удовлетворены.
Только "коммерческие": дарькины-малинкины-пелевкины графоманствуют за 2-3 дня по 3 романа, так это не литература!
Да это и не страшно, что нет специального образования: пожалуй, большинство профессиональных писателей не имели специального литературного образования, да Вы и сами это знаете!
Набивайте руку, тем более, что переводы у Вас неплохие, остальное - приложится.
Горький говорил, что талант - это прежде всего труд, тяжёлый труд - как-то так.
Всё у Вас получится!

[Le01evF]

Сяо Хун - Посетители.

Раздался стук в дверь и почти сразу кто-то дернул дверь на себя. Посетителем оказался толстый мужчина лет сорока. Судя по внешнему виду - успешный торговец, и его вопрос о том, преподают ли здесь китайский, меня удивил. Оказалось, что он хочет читать Чжуан-цзы.

- Только никакого мандарина. Научусь читать канон и хватит с меня, - сказал мужчина.
- Ну, Чжуан-цзы так Чжуан-цзы... - пробормотал Лан Хуа.
- И что бы не меньше одной главы в неделю!
- Тоже возможно...
- И будете приходить ко мне!
- Хорошо...

Положение наше было тогда отчаянное - кругом мы были должны, а заработка не было. Лан Хуа и я хватались за любую работу на любых условиях.

***

В то утро, когда пришел тот молодой человек, Лан Хуа не было дома. У раннего гостя был крайне болезненный (что???): большие глаза с синяками вокруг них, желтоватый цвет лица и неестественная худоба - все говорил о том, что его уже долго мучает его какой-то тяжелый недуг. Только он вошел, как сразу опустился на нашу койку, застеленную травяной циновкой. В руке его подрагивал старый посеревший лист бумаги, и только после того как он начал говорить я поняла, что это объявление с нашей двери.

- Вот тут объявление... На двери висело... Тут написано... Вы преподаете ушу?..
- Да, но мужа сейчас нет - подождите немного.
- Тут написано... Пять юаней в месяц... А можно дешевле?
- Посидите немного. Муж скоро подойдет, вы с ним все обсудите.

Молодой человек вытерпел минут десять, а Лан Хуа все не шел. Гость то и дело порывался встать и уйти, но в доме не было ни гроша и я за руку удерживала его несколько раз:

- Посидите еще немного. Пару минут...
- Знаете, - вдруг сказал он. - Я тут недалеко работаю... В магазине "Далоусинь". Уже год... И болею тоже... Почти год ... Врачи давали лекарство... Спортом меня заставляли заниматься. Не помогло... Ни лекарства, ни спорт. Вот вчера мимо шел. Увидел объявление... Подумал, может быть, ушу поможет. Вы попросите за меня учителя позаниматься подешевле. А я попозже зайду...

***

Много кто заходил к нам по этому объявлению, каждый со своей целью... Кто-то лечится, кто-то изучать ушу, кто-то читать Чжуан-цзы. Был один странный посетитель - все пытался выспросить владеет ли Лао Хуа секретом "Фэйян-цзоуби"*.

Лан Хуа в очередной раз не было дома, когда зашел еще один человек. В руках его была изящная трость, глаза прикрывали темные очки. Он даже не переступил порога, только оглядел комнату - старое покрывало, набитое травой, замазанные стекла и серые стены. Ни слова ни говоря, он развернулся и ушел.

Конечно, мастер ушу не может быть бедным... Иначе какой он мастер?

*: Одна из закрытых школ ушу. Строится на умении бегать по отвесным стенам, перепрыгивать огромные пропасти, удерживать рановесие в минимальном соприкосновении с поверхностью.

Постоянный линк..

[ДиDi]

А у вас есть материалы или ссылки  про Бин Синь?

Однажды он затребовал с арендаторов в качестве оплаты четверку лошадей - все, что у них было. Семья арендаторов упрашивала тогда отца снизить плату, валялась в ногах и перед ним, и перед дедом, и даже передо мной. Впервые тогда уже сам дед выступил против отца: несколько дней они спорили, но одна пара лошадей все-таки была возвращена.

Чем старше я становилась, тем чаще случались ссоры с отцом - теперь он уже не только кричал на меня, но и бил. В такие дни я пряталась в каморку к деду, а он читал мне вслух стихи. Он знал их бесконечное множество. Дед по вечерам ставил на примус чайник, а я подтянув ноги сидела на кровати, смотрела через заледеневшее всегда расшторенное окно на снежные бури. Постепенное посапывание чайника смешивалось с голосом деда и я засыпала. Часто тогда дед клал мне руки на плечи или гладил по голове и приговаривал: "Расти скорей и все изменится к лучшему".

В двадцать лет я бежала из дома и до сих пор не нашла ничего нового. И хотя я выросла, но мало что стало лучше. Поэтому для меня с тех самых пор и до сегодняшнего дня и "теплота", и "любовь" - это постоянный мираж, а жизнь - путь к нему.

1936.12.12

Постоянный линк.
[/quote]

[ДиDi]

Помогите пожалуйста найти материалы или ссылки про Бин Синь 

[Aqua Mar]

Я вот думаю: может, всё-таки, перенести эту тему в раздел "Китайская литература и искусство", а? По-моему, там она более уместна будет.

Что скажете, коллеги?

[Aqua Mar]

И ещё, наткнулся давеча совершенно случайно на отдельный проект топикстартера этой дискуссии, уважаемого Le01evF:
[ru]: San Wen

[ru]: San Wen - это Internet-журнал о китайской литературе первой половины XX века. Это очень сложный период в истории Китае - не первый и вряд ли последний - но одно можно сказать наверняка: он дал жизнь новой литературе в Китае: литературе спорной, литературе новаторской, литературе революционной, литературе чувственной. литературе жестокой... Задача проекта - по крупицам собрать и представить эту литературу читателю.

Просто для информации, если кому интересно.