В библиотеке Русского клуба в Харбине находится книга Лариссы Андерсен "Одна на мосту", подаренная председателем Общества друзей Лариссы Андерсен города Владивосток Тамарой Калиберовой.
Выдержка из предисловия к книге:"...началась моя поэтическая судьба еще во времена отрочества, в Харбине, благодаря Алексею Алексеевичу Ачаиру, который создал литературную студию «Молодая Чураевка». Однажды он сказал: «Вот придешь домой и напиши стихотворение». Я добросовестно написала какую-то ерунду, стараясь, чтобы было похоже «на такое, как пишут». Показала ему. Он терпеливо объяснил мне технические недостатки и посоветовал написать просто о том, что видела, о чем думала. И тогда я сочинила стишок о моем детском воспоминании. Ачаир его, как ни странно, похвалил, особенно, помню, ему приглянулась одна рифма: «Клекотала перепелка у молдавского поселка». Позже это стихотворение даже было опубликовано в нашей газете «Молодая Чураевка».
С этого все и пошло. Несмотря на то что я и тогда уже разбрасывалась — любила рисовать. Помню даже, что когда в Харбин приехал Н.К. Рерих и Ачаир пригласил его на встречу с чураевцами, то, представляя меня, сказал: «Это наша будущая художница». И все же я «заразилась» стихами. Стихи победили. Я стала печататься. Многим они нравились, и моей маме тоже (поначалу она довольно настороженно относилась к моим «вдохновениям», но так как отныне нам стали присылать ее любимый журнал «Рубеж», где меня публиковали, все изменилось).
Насколько общий интерес создает нужную атмосферу, видно уже по тому, что после переезда многих членов «Чураевки» из Харбина в Шанхай мы организовали поэтические «пятницы», чтобы не потерять друг друга и уже налаженный ритм встреч для совместного обмена мнениями о новых стихах. Впрочем, мы не только встречались раз в неделю, но придумали игру, которая с большим азартом заставила нас снова взяться за стихи. Каждый опускал в урну записку с заданной темой, проще говоря, с заглавием нового стихотворения, и кто-то из нас (по очереди) вытаскивал вслепую одну из таких записок. На озвученную тему мы все были обязаны написать хотя бы коротенькое стихотворение. Иногда ничего не приходило в голову: предложенная тема не вызывала вдохновения, тогда отделывались рифмованной шуткой.
В любом случае стихи писались, такой был уговор. Да и задор, дух соревновательности подталкивали нас...
...С волнением и надеждой возвращаюсь на родину… своими стихами. Они, так распорядилась судьба, писались на протяжении всей жизни вдали от России, но всегда по-русски. И поэтому, хочется верить, все же найдут отклик в родной душе."
Ларисса Андерсен, Иссанжо (Франция), 22 февраля 2005 "Ларисса означает «чайка»..." Отрывок из рецензии Е.Трубиловой:[spoiler]Ее имя пишется именно так, с двумя «с» — Ларисса. Она уверяет, что в начале двадцатого века такое написание было принято. А еще вспоминает, как прочитала в каком-то календаре, что Ларисса означает «чайка». В греческой мифологии Лариссой звали внучку Посейдона, нимфу.
На обложке анонсируется: известная поэтесса и танцовщица восточной ветви русского зарубежья. Что было для нее важнее: стихи или танец? Чем прославилась, запомнилась тем, кто любил ее? Совершенной внешностью? Гармоничной, созвучной этой редкой внешности, душой? Стихами — естественным своим продолжением — бесхитростными, безыскусными, не претендующими на шумный успех? Огневыми танцами, которые придумывала и ставила сама? По воспоминаниям, путевым заметкам, письмам Лариссы, которые вошли в книгу помимо стихов, чувствуется, что она могла бы стать и отличным прозаиком. Ни одного лишнего или фальшивого слова, мир, увиденный ясными глазами, мягкий юмор и самоирония, требовательность к себе и щедрость по отношению к другим. Ее жизнь можно сравнить с увлекательнейшим романом, — пишет составитель книги Тамара Калиберова, и помещенные в книгу материалы и фотографии как нельзя лучше иллюстрируют это утверждение.
Ларисса родилась накануне Первой мировой войны в Хабаровске, где был расквартирован корпус ее отца — офицера царской армии, получившего погоны полковника из рук самого Колчака. Скандинавская фамилия досталась семье от прадеда Якуба Андерсена, перебравшегося в Россию в 1830-х годах. Первые годы жизни Лариссы пришлись на войны и революцию. От неразберихи и ужаса Гражданской семья бежала во Владивосток. Какое-то время провели на острове Русском, который остался в воспоминаниях Лариссы сказочной страной с густым лесом, прозрачным морем, свежей, трепыхающейся на крючке пучеглазой камбалой и разогретыми на солнце валунами. Детство запомнилось ей как сплошные поезда и пароходы. Вечно куда-то бежали. «Так и живу, — говорила потом поэтесса. — То убегаю от чего-то, то за чем-то гонюсь». Почти год семье довелось жить на железнодорожных путях в отдельном вагоне, в котором, впрочем, была даже гостиная с роялем. Мать Лариссы упрямо пыталась сохранять при всех тяготах бесконечного беженского пути домашний уют, расставляя в вагонах и теплушках привычные глазу вазочки, любимые безделушки, возя за собой кузнецовский сервиз. После того, как разбилась их жизнь, глупо было бы ожидать прочности от тонкого фарфора. Когда, наконец, осенью 1922-го осели в Харбине, из домашнего скарба оставался один самовар. Надо было начинать жить заново.
Нашли временное пристанище в холодном сыром подвале. Тот самый самовар удалось сберечь, потому что он был обернут в бархатное платье с соболиной оторочкой — когда-то роскошное, темно-зеленое, принадлежавшее матери Лариссы. Потом из него сделали халат, а когда он протерся — перелицевали в костюм для катка. Этот потертый, переживший всё и всех бархат, приспосабливаемый к обстоятельствам, который перенес вместе с Лариссой все ее переезды, можно считать символом их эмигрантской жизни — так же приспосабливались к новой жизни и они сами. Отец устроился работать на КВЖД (для этого ему пришлось принять китайское гражданство), и они перебрались в собственный дом на Садовой улице.
Харбин начала двадцатых был городом, где будто остановилось время. Казалось, они вернулись в старую, дореволюционную Россию. Провинциальный уют. Теплые русские ресторанчики с пельменями и пирожками. Театры, концерты, лекции, библиотеки. Жить можно. А молодежи так и вовсе замечательно. Летом купание и яхты, зимой коньки и санки. И круглый год фокстрот, чарльстон, призы за оригинальный туалет, за лихую русскую или лезгинку — университетские балы и маскарады. Весело жить! А Уж Лариссе-то, которой хореографию преподавала воспитанница школы Петипа Лидия Карловна Дроздова, и подавно.
Ларисса училась в харбинской гимназии Оксаковской, проходя по два класса за год. Спешка объяснялась тем, что семья Андерсенов, как и другие харбинцы, жили на чемоданах, в ожидании скорого отъезда-возвращения на родину. В Китае, однако,ей было суждено прожить больше тридцати лет.
На улице, где стоял их дом, находился культурный центр Христианского Союза молодых людей (ХСМЛ). Ларисса проводила там все свободное время — днем занимаясь спортом, а по вечерам, как многие харбинские русские девчонки, сидела прилежно с рукоделием. Она неплохо рисовала. Иногда удавалось продать портреты нарисованных ею американских актеров — надо было зарабатывать на жизнь, помогать родителям. Расписывала по моде тех лет конфетные коробки на продажу.
В центре ХСМЛ собирались молодые поэты и читали свои стихи. Руководитель поэтической студии «Молодая Чураевка» Алексей Ачаир однажды предложил и ей попробовать что-то написать. Через какое-то время она, робея, прочитала:
Месяц выплывает, золотея,
Парус разворачивает свой,
Разгар таинственный затеял
Ветеp с потемневшею листвой...
... Надо быть всегда и всем довольной,
Месяц — челн, а небо — звёздный пруд.
И никто не знает, как мне больно
Оттого, что яблони цветут.
Спустя семьдесят лет Ларисса пояснит с мудрой усмешкой, что в те годы жизнь вовсе не казалась ей такой уж драматичной, а грусть и боль, о которых говорилось в ее стихах, проистекали, быть может, просто оттого, что юного их автора не пригласили на тот бал, где непременно хотелось быть.... [/spoiler]
Отрывок из статьи "Унесенная эмиграцией":[spoiler]
Хроника ее жизни Родилась Ларисса в Хабаровске в 1914 году. Ее отец Николай Михайлович Андерсен офицер- артиллерист, был корнями из Швеции, мать - Евгения Иосифовна, дочь обрусевшего польского помещика Кондратского.
В 1920 году отца Лариссы в составе Хабаровского кадетского корпуса перевели на остров Русский, во Владивосток.
Семья поселилась на рельсах, в просторном вагоне, где была гостинная и даже рояль. В этом доме походный уют сочетался с остатками изысканной роскоши. Мама в первый же день распаковала кузнецовский сервиз, ночью же вагон стали перегонять на запасной путь, в тупик, и многое из дорогой посуды разбилось. За время из жизни на рельсах такое повторялось не раз. НО Евгения Иосифовна, офицерская жена, упрямо вила гнездышко, как будто защищаясь таким образом от всеобщего хаоса за окнами их вагона.
В октябре 1922 года семья Андерсен незадолго до прихода Красной Армии Уборевича покинула Владивосток, в составе эскадры контр- адмирала Старка, взявшего курс на Китай.
Тогда около 200 тысяч человек было выплеснуто с армиями Кочака и Семенова за русско китайскую границу и попало в Харбин.
«Это были двадцатые годы, когда русские не потеряли еще своего бодрого и даже задорного настроения, - вспоминает Ларисса. - Старались верить в будущее, а пока не унывать. Это было время фокстрота, чарльстона, коротких платьев и короткой стрижки. НЕ для меня, конечно. У меня были две толстые косички, гимназическое платье с высоким воротничком.
Харбин - особенный город. Это сочетание провинциального уюта с культурными возможностями я оценила позднее, когда из него уехала. В Харбине было все, что нужно для молодежи: спорт, купание, яхты...Зимою- коньки, сани, салазки, перезды через реку по льду на специальных санкахъ, которые китайцы отталкивали шестом. На другом берегу ждали маленькие теплые рестораны с пельменями и пирожками.
А университетские балы и маскарады! Совсем как в книжках о старой русской жизни! Но не только забавы, а еще опера, оперетта, драма, концерты, лекции, библиотеки...А какие встречались люди! Профессора, писатели, художники, архитекторы- все ведь были выброшены событиями на тот же берег что и мы»
Отец Лариссы получил место в Управление КВЖД . И семья переехала из подвала, где ютилась в первое время, в маленький домик в большом саду на теннистой Садовой улице. Наконец- то на время семья Андерсен обрела дом.
Ларисса посещает заседания поэтической студии Чураевка, давшей, кстати, целое созвездие талатливых имен. Юная поэтесса считается восходящей звездой среди талантливой студийной молодежи. НО – по ее словам- она в равной мере любит танцевать, рисовать и писать стихи. Прожив огромную жизнь, она искренне не понимает, как можно посвятить себя одному, пусть даже очень интересному, занятию.
«Я бесформена и безмерна, Как вода разольюсь во всем..»Первоначальную танцевальную подготовку еще подростком Ларисса прошла в Харбине у бывшей балерины императорского театра Лидии Карловны Дроздовой.
Родители Лариссы были категорически против этих занятий. Единственная дочь не должна стать танцовщицей! Увидев однажды большую афишу о выступлении танцовщиц на сцене кинематографа, отец Лариссы, что то заподозрив, поджидал ее у входа после окончания концерта. Дома ее ждал грандиозный скандал. Танцы пришлось оставить до лучших времен.
Эти «лучшие времена» наступили, когда Ларисса потеряла работу в прогревшем эмигрантском журнале ПРОЖЕКТОР, и ей предложили заменить заболевушю танцовщицу в ансамбле оперетты.
С этого выступления начались годы работы в дансинг холлах, барах, кабаре, театрах. Гастроли, репетиции, импрессарио, театральные костюмы, которые часто приходилось придумывать и шить самой.
Родители Лариссы так и не смирились с тем, что их дочь танцует в кабаре. НИ одного выступления Лариссы они не видели. НО-как вспоминает Ларисса- нужны были деньги на лечение мамы. А заработок танцовщицы был выше, чем литературные или репетиторские гонорары.
Танцуя, Ларисса продолжает писать стихи. В 1940 году в Шахае вышла первая книжка ее стихов «По земным лугам».
После окончания 2 мировой войны в Китае к власти пришли коммунисты во главе с товарищем МАО. Начался второй эмигрантский «исход». Русские белоэмигранты, опасаясь репрессий, стали разъезжаться: в США, Южную Америку, Австралию. Кто то вернулся в СССР. По фиктивному паспорту в уехал в Канаду отец Лариссы, мама ее умерла до войны и была похоронена в Китае, уезжали ее подруги по танцам и коллеги по поэтическому кружку.
Лариссу не выпускали китайские власти. Без объяснения причин постоянно приглашали на допросы с пристрастием. После того, как из за бесконечных придирок властей прогорело ее приглашение в Бразилию, Ларисса потеряла надежду выбраться из стремительно «красневшей» страны.
Однажды, выступая с сольным номером в элитном Французском клубе, она была приглашена на банкет после концерта. НА банкете к ней подошел элегантный француз- Морис Шез сотрудник Дирекции одной из судоходных компаний. Это была любовь с первого взгляда.
Поля и степь…
Взгляни вперед, назад…
О, этот ветер, треплющий нам гривы!
Коню и мне. Скажи, ты тоже рад?
Ты так красив! И я, и я красива!
Вскоре сыграли свадьбу- и все китайские запреты исчезли. В 1956 году Ларисса отправилась в свою третью по счету эмиграцию...
[/spoiler]
Стихи Лариссы, опубликованные в тридцатых годах прошлого века в журнале "Рубеж":[spoiler]
БРОДЯГА
Солнце стынет, багровея;
В небе – черточки ворон...
Порасплескан, поразвеян
По полям церковный звон.
Расшарашил рощу ветер –
Воробьиный шум и гам...
Мало разве рек на свете
Льнет к прекрасным берегам?!
В сердце – радость, хлеб – в котомку
И – отталкивай ладью,
Изорвав в клочки и скомкав
Всю поэзию свою!
Родилась я, знать, бродягой, –
Мысли, словно паруса,
В эти дни гусиной тяги
Рвутся в дальние леса.
Каждой осенью плаксивой,
Каждой радостной весной
В сердце – жалящей крапивой –
Этот дух бродяжий мой.
Тают сопки в дымке синей,
В горизонтах вязнет взор...
Крики этих стай гусиных
Мне – как вызов и укор.
Знает сердце без запинки
Путь к немеркнущим словам,
К непротоптанным тропинкам,
К нераскрытым островам.
Но дано и мне с другими
Слякоть хмурую любить
Да скулить стихами злыми,
Как дворняга на цепи.
ПРОГУЛКА ВЕРХОМ
Благодарю тебя, осенний день,
За то, что ты такой бездонно-синий,
За легкий дым китайских деревень,
За гаолян, краснеющий в низине,
За стук копыт по твердому шоссе
Моей гнедой рабы четвероногой,
И за шоссе, за тропы и за все
Ухабистые, славные дороги...
За голубей, взметающихся ввысь,
Как клочья разлетевшейся бумаги,
За частокол, что горестно повис
Над кручей неглубокого оврага...
Я о судьбе не думаю никак,
Она – лишь я, и вся во мне, со мною;
За каждый мой и лошадиный шаг
Я и мой конь, мы отвечаем двое.
Кто дал мне право знать, что жизнь – полет?
Кто дал мне тело, любящее солнце?
О, это солнце, что так щедро шлет
Счастливой луже тысячи червонцев!
Еще одним “спасибо” лик укрась –
От луж, от брызг, от зреющей боярки, –
Ты, беззаботно сыплющее в грязь
Такие драгоценные подарки.
Поля и степь... Взгляни вперед, назад...
О, этот ветер, треплющий нам гривы, –
Коню и мне. Ты, милый, тоже рад? –
Повел ушами, чутко и пытливо...
ТРЕФОВЫЙ ДОМ
В такой усталости и смуте
Мой буйный дух почти зачах.
Но рано думать об уюте,
Но рано думать о вещах.
И по привычке, без упрека,
Я вижу, что трефовый дом
Сужден мне лишь совсем в далеком,
Совсем несбыточном – потом.
И это все за то, что с детства
Меня пугал домашний быт,
За удиранья от судьбы,
За это дерзкое кокетство, –
За то, что, еле копошась,
Упрямая, как Ванька-Встанька,
Я лезла в снег и лезла в грязь
На зло отчаявшимся нянькам.
За это щупаю впотьмах –
Кто здесь мой враг, кто добрый гений,
И мчится, рвется кутерьма
Ошеломленных впечатлений...
И, погружаясь с каждым днем
Все глубже в топкую усталость,
Хочу трефовый дом! На нем
Чтоб флагом счастье развевалось!..
Но, отдых пряча про запас,
Я вижу, средь бодрящих шуток, –
Теперь судьба на зло не даст
Мурлыкающего уюта.
ИЗ ЦЕРКВИ
Ветер кинулся к строгим людям,
Звонко тьмою в лицо плеснул.
Бьется колокол медной грудью,
Льет расплавленную весну.
Прижимается воздух вешний,
Тает терпкая боль молитв...
У меня от молитвы, грешной,
Только сердце сильней болит...
Ах! Томит меня даже ладан,
Словно запах лесных гвоздик!
Я девчонкой в лесу когда-то
Припадала к земной груди...
Я не стану святой и строгой, –
Так привычно моим ногам
Уставать по земным дорогам,
Танцевать по земным лугам...
Кроткий лик, удаляясь, тает...
О, Святая, простишь ли Ты,
Лишь за то, что я понимаю,
Чем прекрасны твои черты?[/spoiler]
