ГИ ДЕ МОПАССАН (1850 – 1893)
ПРАВДИВЫЙ РАССКАЗ
За окнами тяжело вздыхал сильный ветер, осенний ветер, ревущий и стремительный, один из тех ветров, которые губят оставшиеся листья и уносят их вверх, к облакам.
Охотники заканчивали свой ужин, сидя всё ещё в своих охотничьих сапогах, красные, оживлённые и разгорячённые. Это были те самые нормандские «полу-сеньёры», «полу-помещики», «полу-крестьяне» – богатые и крепкие, сложённые так, что могли свернуть рога быкам, когда останавливали их на ярмарке.
Они весь день охотились на землях мэтра Блонделя, мэра Эпарвиля, и сейчас ужинали за огромным столом, похожим на фермерский замок, принадлежащий их хозяину.
Их разговор был похож на завывание зверей, а смех – на рёв оленей; казалось, что они могут выпить целую бочку вина, они сидели за столом, вытянув ноги, поставив локти на скатерть, их глаза сверкали под огнём ламп, разгорячённые внушительных размеров очагом, который отбрасывал на потолок кровавые отблески; они говорили об охоте и о собаках. Но когда мужчины слегка под хмельком, в голову им приходят и другие мысли, и все они не сводили глаз с девушки с пухлыми щеками, которая своими красными руками разносила большие блюда, нагруженные едой.
Внезапно месье Сежур, этот большой пройдоха, который стал ветеринаром после того, как учился на священника, и который лечил всю скотину в округе, воскликнул: «Ого, мэтр Блондель, да у вас там, похоже, деваха без червоточинки!»
Раздался громкий смех. Тогда старый, опустившийся дворянин, погрязший в пьянстве, месье Варнето, повысил голос: «Попал я как-то раз в одну забавную историю с такой же девахой! Слушайте, надо мне её вам рассказать. Всякий раз, когда я думаю о ней, я вспоминаю Мирзу, мою сучку, которую я продал графу д’Оссонелю, и которая каждый день возвращалась ко мне, стоило ему только отпустить её, так как не могла забыть меня. В конце концов меня это так разозлило, что я попросил графа посадить её на цепь. И что же, как по-вашему, сделала эта дура? Она исдохла от тоски.
Но возвращаюсь к моей служанке. Вот эта история. Мне тогда было двадцать пять лет, я был холост, и жил в своём за́мке Вильбон. А ведь вы знаете, что когда человек молод, имеет постоянный источник дохода, да к тому же томится от скуки вечерами после ужина, то он начинает посматривать по сторонам. Вскоре и я обнаружил одну молоденькую девушку, которая была в услужении у Дебульто из Ковиля. Вы, Блондель, ведь хорошо знали Дебульто! Короче говоря, она так вскружила мне голову, мерзавка, что однажды я отправился к её господину и предложил ему сделку: он мне уступает свою служанку, а я продам ему мою вороную кобылу, Кокот, на которую тот зарился уже добрых два года. Он протянул мне руку: 'Охотно, месье Варнето'. Сделка была заключена: девчонка пришла ко мне в за́мок, а я, собственноручно, привёл в Ковиль мою кобылу, которую и уступил ему за три сотни экю.
Первое время всё шло как по маслу. Никто ни о чём не подозревал, только вот Роза полюбила меня как-то слишком уж сильно, как по мне. Словно, знаете ли, это был твой ребёнок, а не абы кто. Словно у неё в венах текла какая-то особая кровь. Она, наверное, была дочерью той, кто согрешила со своим господином.
Короче, она меня обожала. Это были ласки, нежности, какие-то маленькие собачьи клички, куча любезностей, которые заставили меня задуматься. Я сказал себе: «Так не должно продолжаться или я позволю поймать себя в сети!» Но меня не так-то просто поймать, меня! Я не из тех, кого можно обольстить парой поцелуев! В конце концов, я стал более осторожен, но однажды она вдруг объявила мне, что беременна.
Пиф-паф! Как будто мне пульнули из двустволки прямо в грудь. А она всё обнимала, обнимала меня, она смеялась, она танцевала, она словно потеряла рассудок, представляете! В первый день я не сказал ни слова, но ночью я стал рассуждать. Я думал: “Это уже случилось; но нужно отразить удар, оборвать нить, и сейчас для этого самое время”. Вы поймите, у меня отец с матерью жили в Барневиле, а моя сестра была замужем за маркизом д’Испер, в Роллебеке, всего в паре лье от Вилебона. Нельзя было с этим шутить.
Но как же мне выкрутиться из этого дела? Ведь если бы она ушла от меня, возникли бы пересуды. Если же оставлю её у себя, то скоро все увидят её “букет”; к тому же, я не мог бросить её, в её положении.
Я поговорил об этом со своим дядей, бароном Кретьей, старым бабником, который знавал не одну такую, и спросил его совета, Он спокойно ответил мне: «Нужно выдать её замуж, мой мальчик».
Я аж подпрыгнул!
«Выдать её замуж, дядюшка, но за кого?»
Он лишь равнодушно пожал плечами:
«За кого хочешь, это уж твоё дело, а не моё. Если ты не глуп, то найдёшь».
Я раздумывал над его словами целых восемь дней, и в конце концов, я сказал себе: «А ведь дядюшка-то мой прав».
Итак, я начал ломать голову и искать. И вот как-то раз вечером мировой судья, с которым мы вместе ужинали, сказал мне:
«А сынок-то матушки Помель опять натворил глупостей; он плохо кончит, этот парнь. Хорошо сказано: достойный щенок гончей собаки».
А надо вам сказать, что эта матушка Помель была старой хитрюгой, хотя и в молодости была не лучше. За один экю она непременно продала бы на рынке свою душу, а вдобавок и своего негодяя-сына.
Я пошёл к ней и осторожно посвятил её в суть дела. Поскольку я запутался в своих объяснениях, она прямо спросила меня: «Что вы дадите за эту девку?»
Да, она была хитрющая старуха, но и я не промах – я подготовился к этому дельцу. Я тогда владел тремя участками земли в захолустье поблизости от Сассвиля, которые входили в состав трёх моих Вильбонских ферм. Фермеры всегда жаловались, что это слишком далеко; короче, я отобрал у них эти три поля, общей площадью шесть акров, а когда мои пейзане подняли крик, я отменил им до конца срока аренды всю их повинность, касательно домашней птицы. Таким манером всё и уладилось. Тогда, купив у своего соседа, месье д’Омонте, клочок земли на берегу реки, я построил на нём домишко, и всё это обошлось мне в пятнадцать сотен франков. Таким макаром я устроил маленькое именьице, которое обошлось мне не слишком дорого, и которое я отдал девчонке в качестве приданого.
Старуха снова стала возмущаться, мол, так не пойдёт, но я держался молодцом, и мы разошлись, так ни до чего и не договорившись.
На следующий день, как только рассвело, её сынок разыскал меня. Я почти не помнил, как он выглядит, но, когда я увидел его, я успокоился: он оказался недурён для крестьянина, но имел вид отъявленного проходимца.
Он начал издалека, как будто пришёл покупать корову. Когда мы договорились, он захотел осмотреть имение, и мы отправились с ним через поля. Прохвост заставил меня добрых три часа провести в полях! Он шагами измерял их, брал комья земли, которые мял в своих руках, как будто боялся, что его обманут с товаром. Домишко стоял тогда ещё без крыши, так он потребовал, чтобы кровля была из шифера, а не из соломы, потому что это-де требует меньшего ухода.
Потом он мне говорит: «Но мебель-то вы даёте?»
Я возразил: «Нет, достаточно того, что я даю вам эту ферму».
Он ухмыльнулся: «Хм, ферма и ребёнок впридачу».
Я невольно покраснел, а он повторил: «Значит так, вы даёте кровать, стол, шкаф, три стула и посуду, иначе ничего не выйдет».
Я согласился.
И вот мы на пути домой. Он ещё ни разу не сказал ни слова о девушке. А тут вдруг он спросил, смущённо и мрачно: «А если она помрёт, к кому отойдёт это имение?»
Я ответил: «Ну, естественно, к вам».
Это было всё, что он хотел узнать с самого утра. Он тот час же протянул мне руку с выражением удовлетворения – мы достигли согласия.
О, если бы вы знали, как трудно мне было уговорить Розу. Она валялась у меня в ногах, она рыдала, она повторяла: «Разве вы можете предложить мне это! Вы! Вы!» Больше недели тянулась эта волокита, она сопротивлялась, невзирая на все мои доводы и мольбы – вот до чего глупы эти женщины: как только в их голове возникает любовь, они перестают понимать что-либо. Нет такой мудрости, которая что-либо значила бы для них – любовь прежде всего, и всё ради любви. В конце концов я разозлился, и пригрозил, что вышвырну её на улицу. Тогда она стала понемногу уступать, при условии, что я позволю ей приходить ко мне время от времени.
Я сам проводил её к алтарю, я заплатил за брачную церемонию, я предложил всем отобедать вместе. Я сделал предостаточно. После чего: «Всего хорошего, дети мои!», и шесть месяцев я провёл у моего брата в Турени.
Когда я вернулся, то узнал, что она каждую неделю приходила в за́мок, спрашивая обо мне. Прошло не больше часа, как я приехал, а она уже вошла с мальчуганом на руках. Хотите верьте, хотите нет, но что-то заставило меня взглянуть на этого карапуза. Мне кажется, что я даже поцеловал его.
Что до матери, то она превратилась в развалину, в скелет, в тень. Худая, постаревшая. Чёрт возьми, чёрт возьми, замужество оказалось не для неё! Я машинально спросил её: «Ты счастлива?»
Тогда слёзы полились у неё из глаз, как из ручья, и всхипывая, рыдая, она закричала: «Я не могу, я не могу жить без вас. Лучше мне умереть, я не могу!»
Она подняла адский шум. Я успокаивал её, как мог, и проводил обратно до ворот. Потом я узнал, что муж избивал её, и что её свекровь, эта старая сова, не давала ей жить. Два дня спустя, она вновь пришла. Она схватила меня своими руками, она ползала по полу и кричала: «Убейте меня, но я не хочу туда возвращаться». Совсем то же, что сказала бы Мирза, если бы умела говорить!
Вся эта история начинала меня раздражать, и я уехал ещё на шесть месяцев. Когда же я вернулся… Когда я вернулся, то узнал, что она померла три недели тому назад, приходя до этого каждое воскресенье в за́мок… Точно так же, как Мирза. Через восемь дней умер и ребёнок.
Что до её мужа, то этот мерзкий плут получил её наследство. После этого он пошёл в гору, говорят, что он сейчас стал городским советником.
Затем месье Варнето добавл, смеясь: «А что ни говорите, но это я обеспечил ему состояние!»
А месье Сежур, ветеринар, серьёзно заключил, поднося к губам бокал кальвадоса: «Нет уж, всё, что вам угодно, только не таких женщин, как эта».
Перевод с французского мой. – В.С.
P.S. Первое, что меня удивило в этом рассказе, или, как цинично называет его сам рассказчик, «забавной истории», это, конечно же, совершенно дикий, бесчеловечный поступок месье Варнето. Но не менее этого, удивило меня и то, с какой лёгкостью распоряжались помещики во Франции в середине XIX века с судьбами людей. Ведь история несчастной девушки Розы очень напоминает ту, которая могла бы случиться во времена крепостного права, но это право было отменено ещё Великой французской революцией 1789 года. Однако, мы видим, что и почти шестьдесят лет спустя, отношения барин-слуга всё ещё оставались весьма и весьма архаичными.В.С.
