* * * * *
Кремль, сентябрь 1922 года.
Кипящая катастрофа изверглась из недр земли и покрыла огромное пространство бурлящим океаном бед и несчастий, злодеяний и коварства, жесткости и цинизма. Разлагающиеся тела людей, переплетаясь друг с другом конечностями, в прощальных объятиях сливались воедино и распадались на куски гнилой плоти.
Болезни опустошали дома и целые селения. Тела людей, изъеденные язвами, раздувались от голода. Отцы рубили головы своим младенцам, а матери, обращаясь в крыс, пожирали эти опухшие тельца и кормили ими старших собратьев.
Люди молили о смерти, и она приходила, врывалась жестокими убийствами. Позволительно было всё: зверские изнасилования завершались четвертованием несчастных, целые отряды утоляли похоть и жажду садизма; зловоние непогребенных тел лишь раздувало азарт вседозволенности.
Святое и светлое спасалось бегством, но настигнутое тёмным и лживым утоплялось в водах, сжигалось в топках и на кострах, распиналось и вешалось, становясь предметом гордости новых властителей, которая называла эту вакханалию победой пролетариата. Казалось, сам сатана отверз врата геенны…,и это было тем, что ещё совсем недавно называлось Российской Империей.
К концу 1921 года даже палачи устали убивать. Общие потери населения в результате войн, эпидемий, эмиграций и сокращения рождаемости составили 25 миллионов человек. Это не считая утерянных Польши, Финляндии, Литвы, Латвии, Эстонии, Западной Украины, Западной Белоруссии и Бессарабии.
Постепенно воинствующая религия под названием «большевизм» набирала силу даже в самых забытых деревнях отдаленных губерний. Опора на бедноту дала свои результаты - «обездоленным» терять было нечего, а урвать чужого очень хотелось и это у них, при поддержке советской власти, вполне получалось.
Большинство тех, кто ещё четыре года назад бок о бок с большевиками свергал царя, теперь разочаровались в новой власти, но было уже поздно. Прокатившиеся по всей России восстания были жестоко подавлены. Кронштадтские матросы, выступившие под лозунгом «за советы без большевиков», частью были уничтожены, а частью бежали в Финляндию.
Однако этот мятеж показал несостоятельность политики «военного коммунизма» и десятый съезд ВКП(б) в марте 1921 года срочно принял программу новой экономической политики. 21 марта Лениным был подписан декрет о замене продразверстки натуральным налогом, который был вдвое ниже. Тем временем, на смену «победам» на полях сражений неотвратимо наступало поражение экономическое
Некогда богатейшая империя превратилась в страну - банкрот. Промышленность развалилась, сельское хозяйство пришло в полный упадок, казна была пуста. Голод свирепствовал на Украине и в Поволжье.
Большевики, казалось бы загнанные в угол, готовы были биться за своё существование не выбирая средств и не жалея сил, но не имея ни того, ни другого, компенсировали это самыми скотскими способами. Чем меньше было первого и второго, тем жёстче и циничнее становились способы.
Председатель совнаркома Ульянов – Ленин, претворяя в жизнь фразу видного российского государственного деятеля Сергея Витте: «революция по своим приемам всегда бессовестно лжива и безжалостна», обратил государственную машину и против Православной Церкви, как средоточия духовности народа.
19 марта 1921 года Лениным было составлено известное своим цинизмом и жестокостью письмо к членам Политбюро ВКП (б): «… Для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением, какого угодно сопротивления. …. Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей».
Тогда же в марте он получил анонимное письмо, которое лишь подхлестнуло вождя к усилению репрессий в отношении духовенства. Особенную ярость вызвало окончание послания неизвестного провидца: «Моё недалёкое соображение почему-то подсказывает мне сообщить Вам первое: Русский народ ещё на первой ступени жизни, пожалуйста, не столкните его с неё и готовьте ему только вторую ступень, иначе он её не переступит и снова упадёт в ту пропасть, из которой он только что вышел. Тогда история даст Вам то роковое место и многие будут сожалеть за Вас и за многострадальную Русь. Вы говорите: «учитесь на старом, творите новое». Вот и я, учась на старом, скажу истинную правду, не трогайте веру в человечестве, она его спасает, без веры он зверь, не глумитесь над его святыней, не разжигайте в нём огонь негодования. Это опасная игра, с огнём может произойти пожар …. Доброжелатель». (стилистика автора сохранена – прим. автора)
По мистическому совпадению именно в марте болезнь Председателя совнаркома впервые серьёзно проявилась до такой степени, что для обдумывания записки в пять – десять строк ему требовалось «час или два»
Гражданская война закончилась, но пламя кровопролития продолжало полыхать над городами и весями государства российского. То в одной, то в другой губернии вздымались протуберанцы восстаний и тут же опадали жестоко подавляемые местными советами при помощи регулярной армии.
Крестьянское восстание в Пензе было одно из многих, но осталось в истории благодаря позиции Ленина, запечатлённой в телеграмме к местным коммунистам. Рукописный текст, написанный рукой Владимира Ильича, сохранился в архиве:
В Пензу
Товарищам Кураеву, Бош, Минкину и другим пензенским коммунистам.
Товарищи! Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь везде «последний решительный бой» с кулачьем. Образец надо дать.
1. Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц.
2. Опубликовать их имена.
3. Отнять у них весь хлеб.
4. Назначить заложников — согласно вчерашней телеграмме.
Сделать так, чтобы на сотни верст народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков.
Телеграфируйте получение и подтвердите Ваш Ленин.
P. S. Найдите людей потвёрже.
Людей «потвёрже» нашли. И не только в Пензе. Так или иначе, Ульянов удержал власть, вытянул своё государство почти из небытия. Силой своего характера, выдающимся умом, настойчивостью, дьявольской волей и уверенностью в победе, цинизмом и жесткостью одержал верх. Он не был тираном, он не был кровавым диктатором по своей сути; он был маниакально целеустремлённым, но для достижения и удержания своей цели – власти – не пренебрегал ничем. Росчерком пера отправлял людей на виселицу, обрекал на голод и холод, расправлялся с инакомыслящими, потенциально опасными идейными противниками. С таким же успехом Ленин мог бы их и одаривать богатством и благополучием, если бы таковое имелось и требовалось для сохранения им власти. Ни того, ни другого не было, поэтому был выбран пусть запугивания и физическое уничтожение неугодных. Ему не нужна была смерть людей, как таковая, просто так требовали обстоятельства.
Не крови и жертв жаждал вождь мирового пролетариата, но подчинения. Безоговорочного. На любом уровне. Будь то безграмотный крестьянин или ближайший соратник. Причем, не ему лично, а той социальной и государственной системе, которую он строил и возглавлял.
Священнослужители были его идейными врагами, потому как проповедовали духовные ценности, которые стояли выше его – Ульянова – власти, а поэтому не имели право на существование. Это он должен был стать богом, по крайней мере, здесь, на земле.
Разумеется, всё это требовало колоссального напряжения сил, нервов и энергии. Владимир Ильич полностью отдавался работе. Днями и ночами думы были устремлены только к делу всей жизни. Любое начинание требовало его личного участия. Каждый день мог принести гибель молодому государству, а значит и ему лично.
Постоянное ожидание беды или смертельного осложнения на фронтах гражданской войны или в глубоких тылах, рокового вмешательства военной силой извне или финансовый удар от мирового капитала – пожирало нервную систему, хотя внешне Ульянов оставался спокоен, доброжелателен ко всем кто с ним общался, приветлив и заботлив.
Глава государства был скромен в личных запросах, не употреблял алкоголя и табака. Он обладал колоссальной работоспособностью. Остаётся только гадать, где Ульянов черпал такую энергию и стремление к превосходству.
Осенью 1918 года Владимир Ильич поселяется в апартаментах в Кремле площадью 300 кв. метров. Здесь всё обустроено так, чтобы он мог управлять страной, не выходя из помещения. Просторный кабинет, приёмная, библиотека и даже зал заседаний, в котором могло собираться около пятидесяти человек. Для связи с миром был оборудован коммутатор. С помощью персонального лифта можно было подниматься на смотровую площадку на крыше здания Сената, в котором и располагалась квартира вождя мирового пролетариата.
Быт также был обеспечен весьма не плохо. Отдельная спальня для Ленина, Крупская также имела свою комнату. Вместе с ними жила сестра Владимира Ильича – Мария. Пищу готовила горничная в чистенькой кухне. Проживала женщина также здесь в смежной комнате площадью около 18 метров. Санузел был снабжен ванной с душевым шнуром и большой редкостью по тем временам – ватерклозетом.
Впрочем, весь этот роскошный, по тем временам, быт не интересовал Председателя совнаркома. С его напряжённым режимом работы им и пользоваться то было некогда. Разумеется, за исключением санузла.
В кабинете Ленин появлялся около одиннадцати часов утра, однако до этого он мог просмотреть важные документы или написать несколько писем. Заканчивал он работу около полуночи. Выходных не было, лишь изредка он мог выбрать себе несколько дней отдыха в Горках или на охоте. Так было до болезни, которая начала проявлять себя уже в конце 1921 года.
Очередной день сентября 1922 года выдался, как всегда трудный. От одиннадцати утра Владимир Ильич пишет письма, подписывает телеграммы и принимает посетителей. От двенадцати до трёх часов участвует в заседании Политбюро, после чего немедленно возвращается в рабочий кабинет.
Сейчас горничная Саша радостно убирала посуду со стола. Последнее время Ленин стал раздражительным, но сегодня трапеза обошлась без эксцессов, что и послужило причиной приподнятого настроения девушки.
Владимир Ильич вытер губы салфеткой, бросил её в тарелку. Подхватил галстук, небрежно брошенный на спинку венского стула, и встал из-за стола. На выходе вместо благодарности, вежливо поклонился горничной и вышел.
Ленин не спеша, брёл по длинному коридору. В самом его конце направо и была дверь в кабинет. Владимир Ильич хотел свернуть раньше, в свою комнату, чтобы отдохнуть, но передумал и пошёл дальше. Возле входа в комнату сестры Маняши, приостановился, стукнул один раз и отворил дверь. Марии Ильинична отобедала чуть раньше, и Ульянов рассчитывал застать её на месте, но комната оказалась пустой.
Ленин двинулся дальше. На ходу он надел галстук и старательно, не застегивая верхнюю пуговицу рубашки, затянул узел. Вот-вот должен был приехать Дзержинский и Владимир Ильич хотел выглядеть в полном порядке.
Пока Ульянов шёл по коридору, вслед ему из дверей кухни смотрела Надежда Константиновна. Весной у Владимира Ильича начались припадки с потерей сознания. Эти припадки случались довольно часто и несколько раз они заставали его на ходу, он падал, и теперь Крупская старалась постоянно присматривать за мужем, не оставляя его надолго одного.
Тем временем, Ленин свернул чуть раньше в зал заседаний, прошёл мимо длинного стола с рядами стульев и через запасную дверь попал в свой кабинет. Крупская, как только Владимир Ильич исчез из вида, быстро вернулась в столовую, подхватила стакан тёплого чая с лимоном и быстро направилась к мужу.
Ульянов, не смотря на болезнь, не терпел опеки, и чай был лишь предлогом. Хитрость удалась. Когда Надежда Константиновна вошла в кабинет. Владимир Ильич поливал из кувшина любимую пальму, которая стояла в кадке возле окна. От звука открывшейся двери он оглянулся, увидел жену и заулыбался. «Спасибо, Наденька», - промолвил Ульянов. Крупская ответила ему приветливой улыбкой и тихонько вышла.
Владимир Ильич сел за стол, набросал список необходимых книг из библиотеки и задумался. Тревога сжимала его сердце. Он чувствовал, как болезнь наступает, набирает силу и его некогда выносливая работоспособность падает. Вождь мирового пролетариата чувствовал, что дело его жизни, то чего он добился, рычаги управления его детищем уплывают из рук, а власть постепенно перехватывает тот, кто превратит народное государство в диктатуру.
Ульянов давно уже не отдавал себе отчёта в том, что и он сам давно превратился в деспота.
Ему вновь стало страшно. Он сидел и прислушивался работе своего организма, пытаясь определить, как далеко зашла болезнь. Надежда на полное выздоровление не покидала его, хотя и уменьшилась до едва ощутимых размеров. Ленин поднялся из-за стола и встал прямо, затем зажмурил глаза, резко повернул голову сначала влево, потом вправо и резко открыл глаза. Голова не кружилась, и он с облегчением уселся обратно.
Председателю совнаркома теперь показалось, что немеет правая рука. Он положил её на стол перед собой. Помассировал мизинец, потом те же действия произвел с левой кистью. Этой процедурой он попытался сравнить тактильные восприятия правой и левой конечностей. Ему показалось, что различия нет, и это слегка успокоило его. Таким образом, Ульянов пытался сам себя диагностировать – не начала ли возвращаться болезнь.
Владимир Ильич взял стакан сладкого чая и отхлебнул глоток. Растерянность во взгляде выдавала неуверенность в своих силах, благо, что свидетелей тому не было. Теперь уже Ульянов сомневался в правильности выбора сделанного им много лет назад, вероятно, тогда болезнь пришла бы позже.
Он прекрасно помнил, как внезапно и рано, убил апоплексический удар его отца. Сострадания он в то время не испытал, потеря отца не огорчила юношу, а молодость всегда создаёт иллюзию бессмертия, и вот теперь приходит его черёд занять место на кожаном диване, на котором скончался Илья Николаевич.
Так обидно уходить сейчас, когда гражданская война завершилась, угроза разрушения государства уменьшилась и теперь, только теперь можно было начать строительство нового народного строя, доказывать состоятельность социалистического общества, а может и распространить его на весь мир. Ведь Коминтерн действовал, набирал силу и в ноябре должен был начаться четвертый конгресс.
Резкий звонок телефона вырвал его из объятий страха близкой смерти. Ульянов поднял трубку и произнёс:
- У телефона.
- Володя, Феликс Эдмундович выехал и скоро будет, - сообщила Крупская.
- Хорошо, как будет – сразу проси. И ещё, я тут составил список книг…зайди, пожалуйста. Записок нет?
- Нет. Сейчас буду, - ответила соратница и жена в одном лице и положила трубку. Почти сразу же Ленин услышал торопливые шаги в коридоре, приглушенные ковровой дорожкой. Через несколько мгновений Надежда Константиновна вошла в коридор, взяла протянутый ей листок и спросила: «Что-нибудь ещё?», - получила отрицательный ответ и вышла.
С недавнего времени Ульянов для различного рода споров и полемик предпочитал пользоваться записками, потому что, как он сам выражался «обмен коротенькими записочками нервы выносят легче разговоров». После прочтения через час или два он отправлял ответ с нарочным, и это уже был не тот Ленин. Годами ранее на обдумывание у него уходило не более десяти минут.
Немного приободрившийся Владимир Ильич взялся за трубку одного из телефонных аппаратов и произнёс: «Соедините меня с товарищем Зиновьевым». Григорий Евсеевич был тогда членом Политбюро и одним из инициаторов высылки отдельных представителей интеллигенции за границу.
Через минуту тот отозвался в трубке бодрым голосом:
- У телефона, Владимир Ильич.
- Здравствуйте, милейший. Как ваше здоровье?
- Спасибо, Владимир Ильич, хорошо, - бодро ответил польщённый Зиновьев.
- Вы уж следите за собой повнимательнее, не избегайте докторов, - заботливо промолвил Ульянов и тут же, переменив тон, задал вопрос, -
Скажите, уважаемый Григорий Евсеевич, как идут дела по выполнению нашего августовского декрета о высылке чуждых элементов.
- Вы имеете ввиду «Об административной высылке»? Полным ходом, - ответил Зиновьев и замолчал. Очевидно, эта пауза понадобилась ему, чтобы найти нужную информацию. Ленин понял это и не стал торопить собеседника, но затем всё-таки произнёс:
- Вы мне дайте некоторые итоги и результаты.
- Минуточку, минуточку, Владимир Ильич, - говорил Григорий Евсеевич, а сам торопливо листал ежедневник, наконец, нашёл нужные записи и начал краткий отчёт. – Во-первых, подчистили литераторов и философов это…э-э-э…Бердяев, Лосский, Замятин, Осоргин…
- Минуточку, минуточку, - прервал собеседника Ленин. При этом он прижал телефонную трубку к уху плечом и освободившейся рукой листал тетрадь, чтобы открыть чистую страницу, а другой рукой пытался достать из канцелярского стакана писчее перо. Наконец, ему удалось и то, и другое он произнес:
- Слушаю, слушаю.
- Там всего около сорока человек. Все арестованы и ждут высылки. Розанов, Ильин и ещё пятеро под домашним арестом….так…, - опять возникла некоторая пауза, и затем уверенным голосом Зиновьев продолжил, - Сейчас идут аресты среди контрреволюционно настроенных студентов. Всего в списках тридцать три человека. Пятнадцать уже вязли, работа ведётся. В целом выявлено чуждых элементов более двухсот человек. Это вместе с питерскими и губернскими из провинций.
- Хорошо, - подытожил Ленин, записал цифры, некоторые фамилии и продолжил расспросы, - И как вы думаете отправлять наши интеллектуальные экскременты? Главное – за чей счёт?
- Отправлять думаем в Европу поездом. Зарезервировали некоторые средства за счёт фонда Политбюро. Может Феликс Эдмундович что-нибудь выделит? – спросил Зиновьев.
- Хорошо, я уточню у него. Может нам дешевле их расстрелять? Или пароходом отправить дешевле будет? – довольно цинично вождь мирового пролетариата предложил несколько вариантов экономии для избавления от «чуждых элементов».
Несколько секунд длилось замешательство Зиновьева в ответ на предложение Владимира Ильича просто уничтожить работников умственного труда, затем он ответил:
- Пароход проработаем, - просто умолчав жестокое предложение руководителя государства.
- Вы всех арестованных предполагаете выслать?
- Ещё не решили. С 31 августа начала заседать комиссия Дзержинского. Вот они пусть и решают, - доложил Григорий Евсеевич. Пару недель назад была сформирована комиссия по пересмотру списков высылаемых интеллигентов, в которую кроме Дзержинского, вошли Уншлихт, Ягода и ещё пару сотрудников ГПУ, отвечавших за практическое исполнение декрета.
В результате Б.И. Замятин, И. А. Артоболевский и Н.Д. Кондратьев были оставлены в России. Кстати, более свежие данные есть у Уншлихта. Он мне обещался отправить письмо, но я пока не получил.
- Хорошо, Григорий Евсеевич, сейчас у меня будет Феликс Эдмундович, не отходите далеко от аппарата, пожалуйста. Да и ещё…внимательно проследите, что там они намеренны с собой вывезти. Только минимум необходимого и никаких ценностей.
- Я понял вас, Владимир Ильич. Договорились, - ответил Зиновьев, и разговор на этом пока закончился. Однако Ленин не положил трубку, а энергично постучал по рычагу аппарата, и тут же отозвался голос телефонистки.
- Барышня, Уншлихта, - коротко распорядился Предсовнаркома. На этот раз ждать пришлось дольше. Вероятно, того не оказалось на месте и пришлось его разыскивать. Наконец, в трубке раздался запыхавшийся голос заместителя ГПУ:
- Слушаю, Владимир Ильич.
- Вы отправили последние данные по высылке чуждых элементов Зиновьеву?- Ульянов обошёлся на этот раз без вежливых реверансов и сразу приступил к деловым расспросам.
- Сегодня, - коротко ответил Уншлихт, но его лаконизм был скорее обоснован лукавством, потому что письма он ещё не отправлял. Оно как раз лежало на столе перед ним.
- Быстрее надо работать, Иосиф Станиславович, - беззлобно укорил его Владимир Ильич и продолжил, - дайте-ка мне цифры и обрисуйте ситуацию. Уншлихт без запинки начал читать фамилии, но был прерван Леиным:
- Вы мне цифры давайте.
- Одиннадцать человек арестованы и находятся под домашним арестом. Ещё четырнадцать в Бутырке. Освобождены после написания просьбы выехать за границу за свой счёт – двадцать один человек. В недельный срок закончат свои дела и отъедут. Ещё 8 по Москве пока не арестованы и 11 по губерниям. В Петрограде арестовано 19 человек и будут высланы за счет ГПУ и ещё 7 за свой счет.
Несмотря на то, что Уншлихт говорил довольно быстро, Ульянов успевал все записывать.
- Это вы ловко придумали, что они соглашаются за свой счёт уезжать, - восторженно произнес Владимир Ильич. На это Иосиф Станиславович самодовольно заметил:
- Так после Бутырки они готовы даже приплачивать, лишь бы спасти свою шкуру. Этих мерзавцев расстреливать надо.
Уншлихт знал отношение Председателя совнаркома к работникам умственного труда и не стеснялся в выражениях, стараясь угодить начальнику.
В ответ Ленин заразительно рассмеялся и, распрощавшись, положил трубку. Как вспоминали современники Ульянова, смех его действительно был заразительным, но иногда он казался не веселым, а скорее, сатанинским и злорадным. Особенно когда шутка казалась смешной только ему.
По мере того, как Ульянов втягивался в работу, тревожные мысли о собственном здоровье покидали его, и настроение становилось бодрее. Владимир Ильич начал писать. Временами он останавливался, грыз ручку и напряжённо обдумывал. Затем продолжал писать. Он готовился к разговору с Председателем ГПУ Дзержинским, появление которого ожидалось с минуты на минуту.
Лишь однажды Крупская отвлекла его от работы. Она неслышно появилась со стопкой заказанных Лениным книг, положила их на дальний край стола, накрытого красной скатертью с кистями и предназначенного для посетителей, и внимательно посмотрела на мужа. Тот глянул на неё отсутствующим взглядом, рассеянно кивнул головой и вновь углубился в работу.
Надежда Константиновна ещё несколько мгновений пристально наблюдала за мужем, потом поднесла книги поближе и, убедившись, что он чувствует себя вполне нормально, так же тихо, как и вошла, покинула кабинет.
Наконец, Ульянов выпрямился, аккуратно положил перо на мраморный прибор, поднялся из-за стола, и, заложив руки за спину, принялся расхаживать по кабинету. Рассеянно переложил книги на свой стол.
Предложения по активизации высылки были готовы. На фронте очищения рядов интеллигенции предстояло ещё много работы. По мнению вождя пролетариата, работа в этом направлении велась медленно, а он был сторонником более жёстких и решительных мер.
Коротко брякнул аппарат внутренней связи, Ульянов быстро поднял трубку и услышал голос Надежды Константиновны:
- Феликс приехал.
- Очень хорошо. Немедленно проси.
В ожидании руководителя ГПУ Ленин ходил по кабинету, энергично потирая руки. Дверь без стука отворилась, и вошел Дзержинский. Владимир Ильич бросился к нему, подхватил под руку и энергично потянул к столу. Потом, сделав широкий жест, указал ладонью на большое кожаное кресло для посетителей, а сам уселся в точно такое же напротив.
Пока Председатель ГПУ выкладывал из папки бумаги, Ленин приподнялся и взял со своего стола листок, на котором только что записывал данные продиктованные ему Уншлихтом.
- Нуте-с, докладывайте, - нетерпеливо произнёс Владимир Ильич. Дзержинский знал тему разговора и без предисловий начал зачитывать фамилии задержанных. Ленин хитро посмотрел на Феликса Эдмундовича, подхватил свой листок, поднялся с кресла и принялся быстро расхаживать по кабинету.
Начальник ГПУ читал фамилии, иногда комментировал и пояснял личности некоторых запланированных к высылке литераторов, историков, философов. Ульянов остановился, потом подошёл к посетителю, наклонился над ним и, заложив одну руку за спину, другой потряс своим листком перед носом Дзержинского и громко произнёс:
- Не трудитесь! У меня эти данные давно есть!
Бросил листок на стол и захохотал. В этот раз его смех не был ни сатанинским, ни весёлым, но в нём явно прослеживались издевательские нотки.
Феликс Эдмундович сконфузился и, чтобы скрыть своё состояние, закашлялся. Постепенно его натужный кашель усилился и стал неконтролируемым. Дзержинский потянулся за платком, затем прижав его к губам, едва справился с приступом.
Владимир Ильич тем временем схватил телефонную трубку и велел телефонистке принести два стакана чаю с лимоном. Когда Феликс Эдмундович справился с приступом кашля, Ленин дружески потрепал его по плечу и произнёс примирительным тоном:
- Ну-ну, батенька, ваши данные мне очень нужны, ведь у меня нет пофамильных списков, а мне бы хотелось подумать над каждой кандидатурой отщепенцев. Кстати, как идёт работа комиссии по пересмотру? Вы ведь там председательствуете?
Председатель совнаркома вновь лукавил, часть списков он уже получил, но это были данные трёхнедельной давности.
- Да, Владимир Ильич, последнее заседание третьего дня было, то есть тридцать первого августа.
- И что решили?
- Всего девятнадцать человек пока решено оставить. Девять по Питеру, десять по Москве. Из особо значимых - управделами академии наук Савич.
- Так-так-так. – скороговоркой произнёс Ульянов, вытащил из-под руки Дзержинского список, быстро просмотрел его и положил его уже себе на стол.
- Я его себе оставляю.
- Так я всё вам приготовил, - подтвердил Феликс Эдмундович, аккуратно сложил оставшиеся листки вместе и передал Ленину. Владимир Ильич принял документы, не глядя, положил их на стол, поднялся и принялся шагать по кабинету. Левой рукой он ухватил себя за бороду, а правая плетью висела по швам. Некоторое время Ульянов расхаживал молча, пытаясь сосредоточиться. Затем начал говорить:
- Во-первых, у нас здесь твориться полный хаос с людьми. Надо найти хорошего и жесткого руководителя этому делу. Второе. Разберите весь этот интеллигентский материал по группам: литераторы – беллетристы, публицисты и так далее; экономисты – финансисты, топливники, транспортники, торговля и так далее; профессора и преподаватели. Техники отдельной группой. Далее сами сообразите.
Чем дольше Ленин говорил, тем энергичнее становились его движения. Теперь он уже яростно жестикулировал и левой, и правой рукой, ускоряя шаг. Дзержинский быстро записывал основные тезисы председателя Совнаркома. Несмотря на то, что всё, что озвучивал Владимир Ильич было записано на листке, теперь Ульянов это точно воспроизводил по памяти.
- Сведения должны собираться всеми отделами и стекаться в одно место. К тем, кто работает по интеллигенции. Подберите руководителя, - повторился Ульянов и горячо продолжил. – На каждого должно быть заведено дело. Создайте точную картотеку. Каждый подвид должны прорабатывать компетентные люди, специалисты соответственно квалификации изучаемого человека. Необходимо сделать так, чтобы заключение было точное и безошибочное.
Активно подключайте своих работников. Некоторые спецы могут понадобиться…до поры. Имейте ввиду, что высылка не самоцель, а лишь устранение уязвимых мест советской власти. Всё, что угрожает рабоче-крестьянскому государству должно быть либо уничтожено, либо выдворено за пределы.
Врачи это отдельный и архиважный вопрос. Этих высылать, в крайнем случае, а лучше вразумлять всеми доступными способами. Они должны принять участие в купировании эпидемий. Пусть пишут добровольные заявления для отправки их в опасные места, голодающие регионы.
Тех, кто не желает – в Бутырку. Пусть там пишут заявления. Эта интеллигентская каловая масса должна принести практическую пользу. Это вам не философы. Философствовать мы и сами сумеем. Ведь так? – переспросил Ульянов собеседника и засмеялся. Дзержинский, не отрываясь от письма, кивнул головой.
Владимир Ильич закончил говорить, уселся на кожаный диван, вытащил платок и вытер вспотевшую от напряжения лысину. Тихо вошла Крупская с подносом, на котором стояли два стакана чая в серебряных подстаканниках. Один из них сразу подала Ленину, а другой поставила перед Дзержинским, который всё ещё продолжал писать.
Надежда Константиновна забрала полупустой стакан с остывшим чаем, принесённым давеча, и тихо удалилась.
Ульянов по-прежнему сидел на диване нога на ногу и шумно прихлёбывал чай, ожидая пока Феликс Эдмундович окончит записи. Наконец, тот положил перо и с удовольствием отпил почти половину стакана чая, вытащил ложкой дольку лимона и с наслаждением впился в сырую мякоть. Отправил её в рот целиком и, не прожевав до конца, невнятно спросил:
- Владимир Ильич, а может нам их расстреливать?
- Ни в коем случае, - уверенно возразил Ленин, хотя не более часа назад изъявлял то же самое желание в разговоре с Зиновьевым.
- Зато не будет проблем с отправкой, - аргументировал председатель ГПУ.
- Во-первых, мы должны соблюсти лицо советской власти – у нас же инокорреспонденты работают. Да и вроде пока не за что…теперь вот ещё что…как идет борьба с поповством? Вот кого вешать надо, причём показательно и чем больше, тем лучше, – допивая чай, спокойно произнёс Ульянов и поднялся с дивана, чтобы пересесть за свой рабочий стол.
- Люди сопротивляются, Владимир Ильич. Бунты устраивают возле храмов при изъятии. В Богоявленском Дорогомиловского района драка была. Весной ещё…
- Я почему не знаю?
- Вы болели, Владимир Ильич, - ответил Дзержинский
- И часто так?
- Особенно в провинциях продолжают бунтовать.
- Где? В каких? Кто именно организует? Попы?
- Владимир Ильич, я сейчас не готов к такому разговору, - извинился Дзержинский и пояснил, - документы остались в кабинете. К тому же не совсем свежие данные. Я приготовлюсь и вам телефонирую.
- Ну, хорошо, хорошо, - произнёс Ленин и доверительно взял под руку, поднявшегося с места Феликса Эдмундовича. Владимир Ильич чуть склонился к собеседнику, снизу вверх заглянул в глаза и сказал:
- Ну, тогда на этом завершим нашу встречу. Когда будете готовы, сообщите мне немедленно. Это очень важный вопрос. Когда бы, не важнее этого. Я вас провожу.
- Владимир Ильич я и сам дойду, - ответил Дзержинский.
- Ничего, ничего, - Ленин увлек собеседника к выходу и, перейдя на шёпот, добавил. – Тем более, что мне после чаёв надо бы water closet посетить.
Они вышли в коридор и медленно шли к выходу. Ульянов по-прежнему держал «железного» Феликса под локоть и наставлял на прощание:
- Не брезгуйте, а лучше съездите отдохнуть на недельку. Я знаю, что здоровьишко у вас не ахти какое.
Дзержинский согласно кивал головой. Возле выхода в прихожую они расстались, и Ленин прошёл чуть дальше. Свернул направо, заглянул на кухню, попросил горничную Сашу забрать из кабинета стаканы, а сам закрылся в туалете.
Владимир Ильич был доволен, но не результатом разговора, а состоянием своего организма. Память не подвела, мысль работала ясно и чётко, голова не кружилась – именно это и послужило причиной приподнятого настроения Ленина. Думалось и надеялось, что болезнь отступила надолго, и оставалось достаточно времени для продолжения дела всей жизни – построение коммунистического общества.