Восточное Полушарие

С таким значком надо на авиастроительный поступать!

Доча уже там (в МАИ), без значка.

Даже знание китайского может быть зачтено, но не просто владение языком, а владение языком, подтвержденное документально.

Пока никто из детей не решился на это мероприятие. А я, к сожалению, не обладаю даром убеждения. Может, младшие двое к моменту поступления в универы сподобятся.

НИНОН ДЕ ЛАНКЛО (1620 – 1705)


Пикпу, 23 декабря, 1650 года

Поверьте моему слову, маркиз, за те восемь дней, что я здесь одна, у меня было время предаться размышлениям; прежде всего, прочтите со вниманием то, что я вам пишу, поскольку я прекрасно понимаю, что я должна поведать вам о том, что происходит в вашем сердце. Сами вы не только не признались бы мне в этом, но вряд ли вы согласились бы с этим сами, и право, я не знаю, почему. Но сейчас я поняла.

Является ли преступлением быть непостоянным? Думаю, что в лучшем случае это неизбежное зло, с которым приходится сталкиваться. Я сотни раз говорила вам, что не желаю приковывать вас к себе иначе, как только удовольствиями: ведь вы любовник, которого я люблю, а не невольник… Быть может, вы сочтёте меня слишком снисходительной. Но это всегда только наша вина, если нам изменяют: наверное, мы забыли добавить несколько цветков к той цепочке, которой надлежало украсить очарование любви, чтобы сделать её вечной!

Коротко говоря, если мадемуазель Д’Обинье похитила ваше сердце, то я не стану винить в этом никого, кроме себя. Я уже давно открыла для себя тот тайный огонь, которым вы пылали ради неё. Я заметила это даже раньше вас, маркиз: люди становятся проницательными, когда боятся потерять такой приятный интерес к их собственной жизни. Да, я сделала немыслимое, чтобы удержать вас; наблюдение за характером мадемуазель Д’Обинье стало для меня особым занятием. Я непрерывно ставила себя на её место, сравнивая себя с ней.

Наши недостатки, наши достоинства, всё это сравнивалось тысячу раз, всё это рассчитывалось с учётом вашего вкуса, склада вашего ума и вашего характера. Следовало открыть то тайное очарование, благодаря которому моя соперница одержала триумфальную победу надо мной; скажу больше: перенять это у неё, похитить у неё и бороться с ней её собственным оружием. Было ли это из-за моего самолюбия или от недостатка знания, но я так и не смогла понять, в чём заключается очарование, которого у неё немало: изящество и привлекательность меняются таким образом, что только умом и можно уловить все эти тонкости… Так что это то, чего я не знаю, и это ничто, которое было бы для меня всем, если бы я смогла разгадать его, но которое постоянно скрывает от меня густая пелена.

Ах, когда бы любовь озарила мой ум, быть может, я всё ещё прилагала бы тщетные усилия, чтобы окружить себя тем очарованием, которое привлекает вас… Мне больше нравится верить в это, поскольку с этой верой в моём сердце остаётся на одно сожаление меньше, потому что, несмотря на всю мою философию, я сожалею о вас, маркиз; да, я сожалею о вас, как о тех снах, полных очарования, воспоминания о которых ещё так сладки, и которые бессильные желания не могут вернуть. Тот, кто перестаёт доставлять удовольствие, теряет право на упрёки; и у меня не было бы повода жалеть об этом, если бы я была для вас ничем. Прощайте, маркиз; если время сделает блёклыми те цветы, которые вы бросали к моим ногам, я хочу собрать те, что остались, чтобы хоть немного скрасить ими следы счастья, того счастья, которым вы опьяняли меня. Послезавтра я буду в Париже; я чувствую в себе мужество увидеться с вами.


Перевёл с французского Владимир Самошин.

– Элеонора, – обратился философ к ней, – я всецело на вашей стороне. Она, – вновь взглянул он на Филидора, – раскрыла вам источник заблуждения, обычного среди людей, принимающих за страсть то, что часто является либо добродетелью, либо пороком, а это происходит из-за изъянов в знании природы и множественности страстей. Всё это, – добавил он, – объясняется в двух таблицах». Он взял книгу, которая лежала на круглом столике, и отыскав таблицу страстей, протянул книгу Филидору, чтобы тот её прочитал.

«Как! – воскликнул Филидор, – и это всё, что можно сказать о страстях, о всех порывистых движениях, которые волнуют нас в жизни! На самом же деле, это огромное море, зажатое в очень тесном пространстве. Да, вы прекрасно работаете в малом. Но, что это? Любви посвящена только одна строчка? Вот она, оказывается, какое немногословное божество! Но если достаточно одной строчки, чтобы удовлетворить всех любовников, то она должна быть очень длинной! Кто хочет стать искусным в этом деле, должен обладать широкой натурой. Любовь – это стремление к чувственному наслаждению, принимаемому за Абсолют.

И я стану намного галантнее, если узнаю об этом! У меня будет гораздо больше того, что сделает меня любимым! У меня появится намного больше красивых мыслей, чтобы поддержать разговор! Нет ничего столь прекрасного и столь полного, чем любовь, а между тем эта книга, фактически, показывает нам полностью высохший скелет, без приятной полноты и цвета. Если вся философия этого человека такова, – произнёс Филидор, взглянув на окружающих, – знаете ли вы, что я думаю? Что эта королева очень бедная и худая, королева, столы которой очень плохо сервированы».

Мой философ, разгорячившись, хотел поссориться с Филидором, но я, чтобы закончить эту тему разговора, которая стала тяжёлой, взяла свою лютню и сыграла несколько сарабанд. Филидор, со своей обычной беззастенчивостью станцевал их все. Потом мы заговорили о танцах. Я думала, что этим способом я устранила всякую возможность для спора, когда Поликсене пришла в голову лукавая мысль спросить меня, нет ли в моей книге таблицы танцев. «Месье, – сказала Поликсена философу, – вам следовало бы сделать это ради любви ко мне».
– Это очень легко, – не дав возможности философу ответить, сказал Филидор, – я избавлю его от этого труда. Сначала я представлю несколько общих суждений, чтобы показать необходимость или пользу танца. Сделаю я это после того как дам определение: танец – это размеренное движение тела под звуки голоса или музыкального инструмента. Он может быть или простым или характерным, или нижним или верхним. Затем я выделю его разновидности: сарабанды, бра́нли, куранты, балеты; я приведу различия в их шагах: слитный шаг, медленный шаг, прерывистый шаг, прыжок-антраша́. Прощайте, мэтры танца, – воскликнул Филидор, – когда моя таблица будет готова, всякий, кто её прочитает, станет искусным танцором!

Поликсена от всей души рассмеялась. Мой философ, раздосадованный, ушёл. Я выбежала за ним; я извинялась перед ним в прихожей, кажется, больше, чем была в состоянии сделать это. Он сказал мне, что всё это его нисколько не задело; что Филидор – это молодой человек, только недавно окончивший Академию, который хотел повеселиться; что он был бы порядочно обманут, если бы его сестра не оказалась откровенной кокеткой; что он ясно видит, что не сможет больше руководить мною в будущем; что он умолял меня освободить его от его обязанностей; что он пришлёт вместо себя одного из своих бывших учеников, который знает его мето́ду так же хорошо, как он сам. Я выразила ему тысячу благодарностей за ту доброту, которую он проявил ко мне. Да, мы расстались. Вот и начало истории, намного более приятной.

Мой философ, хотя он и не говорил иначе как таблицами, определениями и разделениями, был всё же удобен тем, что бывал доволен, когда его просто слушали, и не требовал ничего другого ни от меня, ни от женщин, которых он видел, кроме небольшого внимания, которого заслуживали его рассуждения.

Это не было прихотью его друга, которого Филидор считал судьёй их собрания. Он вёл себя галантно; он хотел внушить любовь, о которой говорил; иногда он вздыхал; он даже напевал мелодии, которых, по его словам, был автором, также хорошо, как произносил слова. Но он вообще завидовал всем мужчинам; он критиковал всё, что они говорили; он не мог найти никого, кто рассуждал бы так, как ему хотелось; все они были невежественными или легкомысленными. А самый наш пол, который среди честных людей считается священным и неприкосновенным, не был для него более привилегированным, чем всё остальное; он возомнил себя критиком всех красавиц, он вмешивался в разговор, чтобы судить о характере и складе ума, которыми обладала каждая, с такой большой самонадеянностью, что казалось, слушая его, что у нас не было изящества, кроме того, которым он милостиво наделял нас.

Это навлекло на него всеобщее проклятие всех женщин и всех мужчин, которые приходили ко мне в дом. Мне ничего не сказали об этом, потому что хорошо знали, что я проявила бы жалость к нему, и что я сделала бы заговор бесполезным, если бы он открылся.

Сарабанды, бра́нли, куранты, балеты – названия танцев.