Глава 1
Часть 4За пять дней до этого
С Савостьяновым они встретились в воскресенье на даче.
Хотя Лёхе только в прошлом году стукнуло тридцать, он заматерел - посреди шевелюры явственно просвечивала лысина, а живот под белой рубашкой норовил перевалить за ремень.
- Здорово, Сохатый!
- Здорово, Хонгильдон!
Они обнялись, и по заведённому ещё с курсантских времён обычаю Савостьянов крепко стиснул его и оторвал от земли.
- Хорошо живёшь! Пузо кабинетное наел!
- А ты глистов выведи и у тебя такое же будет! - обмен комплиментами тоже входил в их ритуал.
- Пойдём прогуляемся до мельницы?
- Давай пройдёмся...
Они молча вышли за ворота посёлка и повернули на дорожку между сосен. Раньше она была песчаной, а теперь стараниями трудолюбивых таджиков аккуратно покрылась асфальтом. Но воздух остался всё тем же - пах нагретой корой и смолой, и так же лежали жёлто-рыжая хвоя и ершистые сухие шишки под ногами... Сохатый неспешно заговорил.
- Сейчас я каждые выходные здесь - Наталью с Любашей вывез на дачу. Нечего московской гарью дышать - мы осенью второго ждём.
- Да, мама успела уже рассказать... Это дело, молодцы! А служба как?
- Неплохо служба... Я на Хорошевке, в Управлении... Должность подполковничья. Командировки не частые, обязанности не заедают, начальство отмечает. Нормально всё... А ты где?
- Да везде!
- В смысле?
- Вот на неделю в Москву. А прошлые два месяца - Париж, Лондон, Лиссабон, Сан-Паулу, Йоханнесбург, Дубай, опять Лондон, Женева, и снова Париж.
- Не хило! Как это тебя угораздило?
- Директор департамента анализа инвестиционных рисков на развивающихся рынках в International Investment Research Group.
- Ни хрена себе!!! Да за такую легенду пять лет жизни отдать можно!
- Ну, в общем, этим я четыре с половиной года в Африке и занимался.
- Извини, Лёх!
- Да ладно, ты-то здесь причём?
Савостьянов носком мокасина откинул с дорожки шишку.
- А дальше?
- Дальше Мумбай, Сингапур, Мельбурн, Гонконг, Ванкувер... Контакты, связи, информация. И люди с очень большими деньгами, которые ждут от тебя информацию, чтобы следом запустить поток этих самых денег. И получить обратно ещё больший. Это затягивает! Знаешь как это затягивает, Лёха?
- Погоди, а тебе-то с этого всего нормально перепадает?
- Настолько нормально, что иногда боюсь забыть, кто я.
Они остановились и внимательно смотрели друг на друга.
- Тьфу, чёрт! - наконец сказал Сохатый, - я уж было подумал, что ты меня вербуешь.
- Знаешь, Лёх, а чуйка у тебя сработала. Только не на то. Я действительно хотел попросить об одном деле...
- Та-ак...
- У тебя есть хороший знакомый в архиве?
- Ты к чему клонишь?
- Послушай, я хочу знать как погиб мой отец. Важно для меня это.
- А почему бы тебе у матери не спросить? У дядь Саши Коваленко?
- Спрашивал. Темнят они. Не так там что-то.
- Ну допустим, есть один парняга, который мне обязан кой-чем. Что конкретно нужно?
- Во-первых, личное дело. Во-вторых, всё что связано с операцией. И, прошу, тихо-тихо, чтобы волна не пошла.
- Само собой. Ты подозреваешь что-то?
- Подозреваешь - это слишком сильно. Смутные ощущения...
- Ладно, чем могу - помогу. Но благодарность проявить надо будет.
- Без вопросов.
- Договорились.
В кармане пискнуло. Алексей глянул эсэмэску:
- Это мама. Стол накрыт, ждут нас.
Сохатый позвонил на третий день:
- Можешь часикам к восьми подъехать ко мне на Сокол?
- Да, конечно.
- Тогда лови эсэмэску с адресом.
- Если тот же самый, то не забыл ещё.
- Тот же, дедов. Давай, жду.
В Москве было жарко и душно, но когда Алексей очутился во дворе сталинского дома, то под высокими липами сразу стало прохладно, сумрачно и даже потянуло подвальной сыростью - он поёжился. Быстро нашёл подъезд, дёрнул тяжёлую дверь - серьёзная пожилая консьержка отложила "Известия".
- Я в 78-ю.
- Проходите!
Выйдя из лифта на темноватую площадку Алексей увидел в глубине освещённый силуэт Сохатого - его могучая фигура заслоняла весь дверной проём (видимо, ему позвонили снизу).
- Привет! У меня тут ремонт, так что ботинки не снимай, а давай прямо на кухню.
Прихожая и коридор были укрыты полиэтиленом, но он не мог скрыть, что от прежней генеральской квартиры остались лишь стены, да и то, похоже, не все. Почему-то стало немного грустно. Войдя на кухню, отделанную и обставленную в хорошем скандинавском стиле - просто и дорого - Алексей произнёс:
- Не узнать теперь квартиру!
- Это точно! Считай, всё переменилось. Ты давай ближе к столу - сейчас ужинать будем. Я холостякую, так что завернул по дороге к Надежде Олеговне и поэтому могу угостить щами из кислой капусты и пельменями по-камчатски, с неркой.
- Звучит заманчиво! А Надежда Олеговна - это кто?
- А есть тут по соседству ресторанчик исключительно для своих - "У Надежды" называется. Очень рекомендую! Русская кухня - лучшая в Москве. Новиков с Деллосом утрутся! - параллельно Савостьянов гремел кастрюльками и тарелками.
- Ну пожрать-то ты всегда был горазд!
- Не, ну а как? Такому солидному организму, как мой, требуется соответствующее питание!
Есть Алексею совсем не хотелось, мысли были о другом, но оторвать Сохатого от еды, тем более когда она так близко - это совершенно нереально. И тактически неверно.
- Я, пожалуй, пельмешек поклюю.
- Тьфу, француз! Ты щи-то когда прошлый раз хлебал?!
- Не так давно, в Лондоне.
- Тьфу на твой Лондон, нехристь!
- Эт ты так с голодухи разошёлся!
- Есть мало-мало! - и он поставил на стол тарелки, горчичку, тёртый хрен, настоянный на чём-то уксус, - Наворачивай давай!
Пельмени и в самом деле оказались исключительно хороши.
- Изрядно! - сказал Алексей невзначай прикончив вторую порцию, - Так где, ты говоришь, скрыта от народа "Надежда"?
- Ааааа, сознался вражина?! Здесь рядом, пять минут дворами. Как соберёшься, звякни мне - я предупрежу. А то всяких лощёных лондонских прощелыг, вроде тебя, туда на порог не пускают!
Савостьянов сгрузил посуду в мойку, поставил на плиту чайник и принёс портфель. Открыл и молча положил на середину стола синий пластиковый файл. Алексей также молча придвинул его к себе - папка была такой лёгкой, что он мгновенно ощутил в себе пустоту - и раскрыл. Внутри была всего пара машинописных страничек. Пустота увеличилась и стала распирать по мере того, как его глаза бежали по канцелярским строчкам.
- Что это всё, Лёх?
- В связи с обстоятельствами особой важности накануне китайского вторжения наличные силы и средства всех советских специальных служб на территории Вьетнама были объединены в особую оперативную группу. Руководство возложили на КГБ. По завершении острой фазы конфликта группа была расформирована, все материалы по её деятельности строго засекречены и в апреле-мае 79-го переданы КГБ СССР. А ещё через месяц Комитетом госбезопасности было практически полностью изъято личное дело твоего отца.
- Но такое же невозможно!
- До вчерашнего дня я тоже так думал.
Над столом повисла свинцовая пауза. Засвистел на плите чайник. Савостьянов выключил газ и снова сидел молча, глядя перед собой.
- По требованиям каких управлений были переданы документы, известно?
- Да. Материалы группы - ПГУ (Первое Главное управление КГБ СССР - внешняя разведка - прим. автора), личное дело - Третьего Главного, в то время оно занималось контрразведкой.
"Третьего Главного... контрразведкой" - горячо застучало в висках, пульсировало в мозгу, толкало в диафрагму. Алексей сделал несколько глубоких вдохов животом - кровь немного отлила от головы. "Так вот почему мать и Коваленко отвечали так уклончиво! Вот почему я, один из лучших на курсе, оказался в занюханной группе "португалов"! Вот почему сидел четыре с половиной года в беспросветной Анголе!"
- Лёха, - тихо позвал Сохатый перегнувшись через стол.
- А?
- Лёш, давай по соточке? В самый раз теперь будет.
- Да, давай, - ответил пустым голосом.
Верный друг Лёха пододвинул тарелки с малюсенькими солёными огурцами, квашеной капустой, чёрным хлебом, сунул в руку запотевший стаканчик.
- Только смотри, аккуратно. Это самогон. Крепкий, зараза - градусов под семьдесят!
- Это хорошо - под семьдесят, может проймёт, - Алексей кинул в горло, проглотил как воду, и только погодя задохнулся от выхлопа, закашлялся.
- Огурец, огурец быстрей! Ну вот, молодца!
Они пожевали. Сохатый налил ещё. Выпили. Кровь побежала ровнее.
- Ну что, тёзка, мало-мало отпустило?
- Спасибо, Лёх! Только хрен это теперь отпустит! Ты ж понял теперь чего мать темнила?
- Да понял... Берегла тебя.
- Меня берегла, а себя изводила.
- Она мать.
- Она ещё и офицер.
- Это точно. Теперь скажешь ей?
- Нет. Не сейчас, во всяком случае.
- А когда?
- Не знаю. Я тоже офицер. И ещё... - Алексей осёкся.
- Ещё что?
- Ещё сын своего отца. Он был офицером и погиб как офицер! Я уверен!
- Я тоже уверен.
- А кто-то, бл..., не уверен!!!
- И ты этой бл... будешь доказывать?
- Буду!!! И докажу! Как - не знаю, но докажу!
- Можешь на меня рассчитывать.
- Спасибо, тёзка, я не сомневался!
Алексей заснул только когда рассвело и за окном зашаркали мётлами дворники. Нырнул в тёмноe забытье. И сверху увидел картину, жёлто-коричневую как старая фотография. На ней шло какое-то движение - будто множество муравьёв ползло сквозь опавшие листья. Только это были не муравьи, а крошечные люди, угрюмые и сосредоточенные. Ему показалось, что среди них есть и знакомые. Он постарался приблизить изображение, чтобы рассмотреть их отчётливо... И вот когда стали видны лица людей, картинка вдруг распалась на отдельные пиксели и пропала в пятне жгучего жёлтого света. Раз за разом повторялось одно и тоже - ожившая фотография появлялась, приближалась и распадалась в тот самый момент, когда Алексей уже начинал узнавать лица... Затем он увидел высокий тёмный дом или башню. Горело только одно окно наверху, и из этого окна его звал знакомый голос... Но маленькая, окованная железом, дверь была заперта изнутри.
- Подымайся, - негромко звал голос.
- Не могу, заперто, - отвечал Алексей.
- Подымайся.
- Откройте дверь!
- Подымайся.
- Как?!
- Подымайся, - не обращая внимания на его слова, отчётливо повторял голос. Алексей двинулся вдоль стены, ища глазами пожарную лестницу, верёвку или что-то ещё. Сверху раздался какой-то шум...
И он проснулся. За стеклом возились два голубя, били крыльями, царапали коготками по жестяному откосу. Минуту лежал с открытыми глазами, затем спрыгнул и проделал серию ударов в воздух, срывая сонное оцепенение. Потом несколько раз сосредоточенно отжался до касания пола грудью, восстановил дыхание и пошёл в душ. После душа взглянул на себя в зеркало - м-да, рожа кривовата, под глазами тени. С удовольствием побрился, поставил кофе и вызвал такси.
Около двух он вылез из машины у ворот Троекуровского кладбища. Возле цветочного ряда Алексей остановился надолго - он не знал какие цветы любил отец, а кладбищенские торговцы - то ли из профессиональной вежливости, то ли вид покупателя к тому не располагал - не лезли с советами. Наконец выбрал высокие белые лилии и молча забрал всю корзину - на него посмотрели с уважением.
Алексей брёл по ухоженным дорожкам, на душе было нехорошо - стыдно и за цветы, и за то, что не очень твёрдо помнил, где находится могила, потому что бывал у отца реже, чем следовало настоящему, правильному сыну, и за то, что только вчера узнал о тёмной тени, нависающей над честью офицера...
Вот и надгробие - всё же он вышел к нему сразу, не путаясь - небольшая серая плита и скромный цветник. На плите надпись рубленым казённым шрифтом:
ДЕСНИЦКИЙ
НИКОЛАЙ ВЛАДИМИРОВИЧ
11. VI. 1946 - 12. II. 1979
"Здравствуй, папа!" - заговорил про себя Алексей, опустил на землю корзину, и остался стоять со склонённой головой. Больше слов не было. Немые мысли теснились в голове. Чтобы не думать, он стал прилаживать цветы. Получалось неловко - корзинка норовила опрокинуться, и Алексей коснулся ладонью плиты. Шероховатое прикосновение нагретого камня обдало волной тепла, такого неожиданно живого, что из глаз брызнули слёзы. Они текли струями, срывались с подбородка на сухую могильную землю, заставляли глотать ртом воздух, и вместе с ними приходила необыкновенная ясность и лёгкость. Алексей дрожал, он забыл, как плачут - кажется, последний раз это было ещё в детстве, и не пытался остановиться. Он беззвучно рыдал, сидя на корточках у надгробия, несколько минут, а когда поток слёз иссяк, ещё долго дышал судорожными рывками. "Спасибо, отец! Ты меня услышал! И я не подведу! Сделаю то, что не успел ты. Сделаю как надо, до конца. И будь что будет!" Алексей твёрдо поставил корзину с лилиями - снежно-белые полураскрытые бутоны накрыли могилу залпом беззвучного салюта. Коротко поклонился - от высохших слёз натянулась кожа на лице, и недолго постоял молча. Затем повернулся и пошёл к выходу.
Поздно вечером он вылетел в Париж через Франкфурт - прямого рейса в этот день не было.