Полностью готовая глава, правда, пока без окончательной корректорской и редакторской правки.
Глава XI.
Алексей Владимирович Соломин родился в районе Главных железнодорожных мастерских (ПВРЗ) на Чите «первой», на улице Недорезова 21 июня 1931 года. Но в метрику по ошибке записали другую дату – 21 июля 1931 года, и теперь у него как бы два дня рождения. Семья Соломиных по тем, довоенным временам была обычной, ничем не отличалась от других таких же сотен семей, как по количеству детей в доме, а их было шестеро, так и по укладу жизни. Жили не очень богато, но зато дружно и добросердечно. Правда, слаборазвитая медицина и полуголодное существование в довоенные годы, и в военное лихолетье привело к трагедии – четверо детей Соловьевых умерло в младенчестве, и они остались вдвоем с младшим братом Сашей.
Лёшка рос среди «низовской» шпаны и не один раз принимал участие в уличных драках то с «кенонскими», то с «кузнеченскими». Так назывались мальчишеские группировки, именуемые самими пацанами по территориальной принадлежности. Но во всех этих дворовых баталиях, которые обычно начинались в зоне условной границы между «закрепленными территориями» со столкновений задиристой мелкотни с разных сторон, а заканчивались битвами взрослых парней и иногда - подвыпивших мужиков, существовали свои «рыцарские» правила – драка продолжалась до «первой крови». Жестко действовал принцип - «лежачего не бьют». Правила были одинаковы для всех и каждая «воюющая» сторона соблюдала их как воинский Устав – строго и безоговорочно. Милицейские наряды, вызванные на поле брани чьим-то «заботливым» звоночком, старались не вмешиваться в междуусобные войны. Наблюдали со стороны, иначе могли быть биты, ненароком попадя под «горячую руку», увлекшихся кулачным боем, парней. Даже суровое сталинское время не сразу смогло поменять старые русские традиции, в частности, уничтожить битвы «стенка на стенку».
Как и во всех серьезных войнах существовали и временные перемирия – «низовским» хотелось купаться на озеро Кенон, а «кенонских» завлекали танцы в клубах ПВРЗ или «Красный Октябрь» - там же уйма девчонок! Поэтому заключался временный пакт о ненападении, который сохранял силу до тех пор, пока кто-нибудь не нарушал договор, например, по инициативе местного заводилы, которому вдруг не понравилась чья-то физиономия в одной из мальчишеских группировок. Перемирие заканчивалось, стихийно возобновлялись битвы, затем вновь заключался пакт. Но, в целом, все было по-честному и настолько, насколько позволяло внутреннее достоинство ребятишек, обучавшихся улицей и, живших по неписаным правилам и нормам поведения. Правила передавались по наследству из поколения в поколение дворовыми «авторитетами», несущими традиции, как знамена боевых частей. Это была своего рода игра, пускай суровая и отчасти жестокая, но настоящая мужская. Она укрепляла у мальчишек волю, развивала мужество и силу, наделяла бойцовскими качествами, которые оказывались потом такими важными и жизненно необходимыми в тяжелой послевоенной действительности.
Отец Алексея – Владимир Андреевич Соломин, как и его дед – Андрей Иванович, работал железнодорожным телеграфистом на станции Адриановка, а потому считался достаточно грамотным по тем временам человеком. До революции окончил реальное училище и до 1920 года состоял на службе в НРА (Народно-революционная армия) «буферной» Дальневосточной Республики. А после установления советской власти в Забайкалье был направлен на работу в Читу, в Главные железнодорожные мастерские. Работников мирных профессий недоставало как воздуха, и ему предложили сменить специальность, а поскольку по Ленину – «социализм – это учет», Владимира Андреевича назначили сначала бухгалтером, а затем и главным бухгалтером одного из важнейших читинских предприятий.
Мама – Анна Дмитриевна, окончив восемь классов женской гимназии, числилась также довольно грамотным человеком и потому работала статистиком в «Дорсанотделе» Забайкальской железной дороги. Потомственные железнодорожники Соломины непременно полагали, что их сын - Алексей должен продолжить династию. Но сначала была школа. Лешка, как личность сугубо самостоятельная и плохо поддающаяся родительским указаниям, семи лет от роду пришел поступать на учебу в двадцатую читинскую школу. Образование в школе начиналось с восьмилетнего возраста и удивленная учительница, первая попавшаяся на глаза настырному пацану, вежливо указала ему на дверь. Но не тут-то было. Он ведь не просто так пришел, к этому времени Лёшка мог уже читать и писать, поэтому, причем здесь возраст? Конфликт между учительницей и жаждущим знаний мальчишкой пришлось погасить маме, по-хозяйски разрешившей сложившееся противоречие – мокрым полотенцем по спине. А потом уговорами и лаской. Настойчивый мальчик поддался-таки «убеждениям» и через год в положенное время приступил к занятиям в школе.
Однажды, летом 1938 года Лешка вместе с другом Васькой Будиловым наблюдали обычную в то время картину – как брали под арест и уводили в никуда соседа – Георгия Бакшеева – слесаря ПВРЗ, радушного и веселого человека, «рубаху-парня» и всеобщего любимца. «Опер», одетый в гражданский костюм, что-то долго писал на бумаге, сидя в доме Бакшеевых, задавал короткие вопросы и почти не поднимал головы. Особенно интересовало «энкавэдэшника» наличие оружия у Георгия. Два охотничьих ружья, буквально, смотрели из-за печки на «опера», но он настойчиво требовал доказательств их существования. Как ни странным показалось Лёшке и Ваське, Георгий отвечал, улыбаясь, отрицательно: «Нет у меня никакого оружия». Хотя все в округе знали, что Гоша страстный охотник, раздававший свою добычу в качестве подарков всем ближайшим соседям. Да и «опер», безусловно, не мог не видеть упрямо глядящих на него стволов. Но в протокол занес слова Бакшеева, нисколько не смутившись. Потом встал, аккуратно положил в папку протокол, наказал Георгию собрать вещи и прихватить двухдневный запас продуктов. Тетя Нюра – жена Георгия в одночасье осознавшая, что это конец, но все-таки надеявшаяся на чудо – ведь Гоша такой хороший и никому никогда не причинял зла, лихорадочно принялась собирать продукты и вещи. «Опер» молчаливо ждал. А потом повел Георгия по улице в сторону центра города. Пацаны провожали их до следующего квартала в расчете, что добродушный сосед вскоре вернется. Георгий улыбался и говорил мальчишкам, что через недолгое время увидится с ними и, что подарит Лешке с Васькой по настоящей утке. Конечно же – это была иллюзия – оттуда почти не возвращались, особенно в тридцать седьмом и тридцать восьмом годах. Сталинской каннибальской машине нужен был план по обезвреживанию «шпионов и диверсантов», и «опера» являлись «винтиками» этого зловещего механизма, а зачастую сами становились жертвами дикого произвола…
Всегда веселый и жизнерадостный Бакшеев пропал навечно, как и многие тысячи и тысячи безвинных советских граждан. Лешка и Васька некоторое время спустя подумали, что дядя Гоша их обманул, хотя втайне надеялись, что это не так и еще очень долго ждали обещанного подарка, но так и не дождались…
…Детство детей войны было безжалостно скоротечным. Большинство из них были лишены примитивных и незамысловатых детских радостей и простеньких забав – всё отобрала циничная и злая Война, обжигающе холодная, как соломенный тюфяк или ватная подушка в вечно нетопленом доме времён войны и бессердечно чёрствая, как казённый обойный хлеб и грязно-серые, маленькие пайковые сухарики, которые лишь возбуждали яростное чувство голода, ни на толику не подавляя его…
Такой она сохранилась в памяти наших мам и пап, переживших жестокие невзгоды Великой Отечественной, и испытавших не в меньшей степени, чем их родители, нежданно-негаданно свалившееся на головы людей огромной страны безбрежное, и острой занозой застрявшее в ещё не до конца окрепших, юных душах, горе своих одиноких мам, потерявших родных и близких, совсем ещё недавно сидевших за одним большим, семейным столом.
Они как будто чувствовали свою вину, словно стеснялись того, что им не удалось побывать на войне и грудью заслонить свои семьи от ненавистного врага. Тогда каждый из них мечтал стать героем военных лет, остро ощущал свою принадлежность к воинам, свершившим почти невероятное, и принёсшим человечеству Победу и избавление от тотального уничтожения по расовому признаку.
О них не писали в газетах, не сочиняли толстых книг и торжественных стихов, не снимали фильмов, по праву отдавая предпочтение фронтовикам или их юным сверстникам, воевавшим в партизанских отрядах, участвовавшим в подпольных организациях, боровшихся с фашистами в тылу врага. Они не были кумирами Второй Великой войны, просто не успели вырасти, хотя очень и очень этого хотели.
Потом, когда на смену советскому строю пришла другая эпоха и в ней как мухоморы прорезались уже другие герои, бесконечно воевавшие с «мировым коммунизмом», сидевшие в лагерях Гулага, «страдавшие от советского режима», то детям войны вновь не нашлось места в скупой на комплименты российской истории и литературе.
Однако они вынесли на своих тощих плечиках многое из того, что было не под силу их более просвещённым и благовоспитанным сверстникам, не знавшим: что же такое холод и голод.
Какие уж там конфеты и шоколад, которыми наслаждались дети некоторых других государств, вступивших в беспощадную битву всех времён и народов? Слегка прибитые первыми морозами плоды яблони-дички, кислого ранета и душистой черёмухи, горько-сладкие гроздья рябины и недоспелые ягоды боярышника, собранные осенью в близлежащих подлесках и по берегам многочисленных рек, заменяли зимой ребятишкам так необходимые для становления молодого организма витамины и сладости.
Щавель и полевой чеснок - мангыр для горожан были зачастую недоступными деликатесами, по воле случая, отданными на стихийных «барахолках», в обмен на оренбургскую пуховую шаль ещё довоенного производства, а потому тонко источающую «тёплые» зимние запахи мирного времени или головокружительное ситцевое платьице, сводившее когда-то с ума многих отчаянных ухажёров. Пребывая в раздумьях, находясь перед трудным выбором между неминуемым голодом и относительной сытостью и, прощаясь с любимыми домашними вещами словно с ушедшими в безвременье родственниками, изо дня в день несли их люди на рынок, чтобы обеспечить себя пропитанием на какое-то непродолжительное время. Что может быть страшнее и унизительнее голода? Об этом не нужно было спрашивать у поколения детей войны...
Потом, много позже, когда некоторые из них поехали работать в Китай в качестве специалистов, оказывающих помощь в строительстве молодой социалистической Республики, они очень хорошо понимали, искренне сопереживали и по-настоящему сочувствовали народу, также перенесшему разруху и голод – тогда они были непритворными и задушевными братьями – они были маленькими свидетелями большой и ужасной Войны!
Каким же наваристым и изумительно вкусным сохранился в памяти малышей того времени суп, сваренный из крапивы с картофельной шелухой, куриными потрохами и узкими, мелкими обрезками кожи, густо заправленный зелёным домашним луком. О таком супе могли только мечтать дети целого поколения, хлебнувшего лиха Войны, и всей плотью возненавидевшие горстку тех избранных взрослых, неугомонная спесивость которых, ввергла в кровавую бойню десятки миллионов людей.
Поэтому-то много лет спустя, уже став пожилыми, степенными и материально обеспеченными людьми, в то поганое время, когда с кровью рушился Великий Советский Союз они как оглашенные, повторяли как заклинание своим детям и внукам одну и ту же фразу с небольшими разновидностями: «Будь, что будет, только бы не было войны!» Они-то уж точно знали: что такое Война!