Автор Тема: Из жизни на дальнем Востоке  (Прочитано 14871 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн Ernan Kortes

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 9
  • Пол: Мужской
    • Openfinal
  • Skype: ernan_kortes
Из жизни на дальнем Востоке
« : 30 Апреля 2011 22:18:47 »
Недавно работал над текстом, написанным больше века назад одной весьма интересной дамой, путешествующей со своим мужем (военным при царской армии) и описывающей свои наблюдения в Китае. Себя она называет - W.

Советую, получите громадное удовольствие.

Публикую первую часть.

ИЗ ЖИЗНИ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ

Июнь 1900 г. — Март 1903 г.

________

Южно-Уссурийский край, Печилийская провинция, Япония и Южная Манчжурия.

_______

От Редакции.

Мы получили настоящее собрание переписки почти за целых три года (1900 — 1903 гг.), при следующем письме г-жи W., из одного местечка в южной Манчжурии:

"Предлагаемые письма принадлежат мне и моему мужу, и написаны они различным лицам, из разных мест Дальнего Востока, в период времени от июня 1900 г. — начало русско-китайской войны — по март 1903 г. — канун русско-японской войны. Так как Дальний Восток приковал к себе всеобщее внимание, по-видимому, надолго, то, я думаю, и наши скромные наблюдения могут быть прочтены не без интереса, тем более, что все сообщаемое нами — безусловная правда. Когда мы писали эти письма, нам и в голову не приходила мысль их напечатать, — и только позднейшие события и советы наших корреспондентов заставили меня подумать о том, чтобы собрать и привести в порядок всю нашу переписку. — W". [434]

1.

10-е июня 1900 г., Никольск-Уссурийский.

Воображаю, какие тяжелые минуты вы там переживаете, следя за газетными, часто лживыми известиями. Мы здесь тоже ничего не знаем, но, конечно, я могла бы вам кое-что сообщить, — например, то, что почти весь никольский гарнизон готовится к выступлению, но держится все это в секрете и, следовательно, по телеграфу передано вам быть не может. Вчера утром я писала М. и сообщала ему, что наш полк пока еще не трогают. А когда я в два часа дня приехала в лагерь, то узнала, что получена бумага о том, что половина нашего полка должна уйти... Куда? Это неизвестно. Здесь теперь существует такой порядок, что часть получает приказ готовиться, а куда пойдут — не говорят. Запечатанный пакет о месте назначения вскрывают только тогда, когда пароход с посаженными на него войсками выходит в открытое море. Приятно это сознание, что увозят половину, нет! всю твою жизнь, и ты не знаешь даже — куда?! О месте назначения ничего неизвестно, но предполагают, что наших свезут в Порт-Артур. Это было бы еще счастьем. Все-таки там, где уже стояли наши войска, имеются почта и телеграф. А то могут увезти в совсем новый, дикий, необитаемый пункт, откуда и переписки вести нельзя. Креме Порт-Артура, Таку и Пекина, по слухам, пошлют еще войска на линию манчжурской железной дороги для ее охраны. Затем, далеко не умолкли слухи о Корее, о том, что мы займем и ее.

Выступят, во всяком случае, не раньше 20-го этого месяца, и раньше того, как событие совершится, я телеграфировать не буду, так как все может измениться. Мы не знаем, что нам принесет следующий час, не только следующий день.

Я предполагаю остаться пока в Никольске, устроюсь с кем-нибудь из дам. А дальнейшее мое место жительства будет зависеть от событий: если разрешено будет семьям присоединиться к воинам, поеду туда, где будет Н., — а если нет, и история затянется — поеду, может быть, в Россию. Положение, как сами видите, очень неопределенное. Я еще никогда не была в такой переделке, и можете представить себе, как кошки у меня на душе скребут. Еще хуже нашего положение N. N. и его семьи. Как раз около того времени, когда предполагается выступление штаба полка, он ожидает [435] приезда своей семьи из Poccии (сам он недавно переведен в наши края и прибыл в Анучино только в апреле месяце). Легко может случиться так, что сегодня он уйдет, а на завтра приедут его жена и дети.

Сегодняшнюю ночь я провела в лагере, в бараке мужа, спала на его походной кровати. А для себя он приказал принести носилки, на которых вскоре, может быть, будут носить раненых. Вот она, жизнь солдата!

Расскажу еще, как некоторые офицеры относятся к грядущим событиям. На днях один пехотный офицер сказал следующее: "Что?! страшно сражаться с манзюками (от слова "манза" — манчжур, китаец)! Да наших пятьсот человек побьют их пятьдесят тысяч"!

Вчера другой молодой воин говорил мне: "Ну, ничего! оттаскаем манз за косы — только и всего"!

2.

12-го июня 1900 г., Никольск-Уссурийский.

Выдался вчера денек! Как я писала вам третьего-дня, половина нашего полка собирается в поход. Но мобилизация не была еще объявлена: это были, так сказать, мирные упражнения, к которым относится, надо полагать, также и бой под Таку. Между тем, каждый раз передавали все более и более тревожные известия. Стали рассказывать, будто русские выбиты из Таку, будто пал один подполковник, которого все отлично знали в Никольске (Все Это впоследствии оказалось ложью). Можете представить себе, как волновали все эти слухи! А тут еще командир полка, уехавший с утра к командующему войсками, не возвращался. По мере того как росла тревога в сердцах офицеров и их жен, сгущались и тучи на небе и принимали какой-то угрожающий вид. Наконец, часам к двум приехал в лагерь командир, и в ту же секунду полил.... не дождь — нет, целый потоп. Раздался звук трубы, призывающий офицеров в командирский барак, и как будто в ответ ему блеснула такая молния и грянул такой гром, что лагерь содрогнулся — это был первый удар грома в течение дня. Командир собрал офицеров, чтобы объявить им о мобилизации, о том, что весь полк идет в поход и что сейчас приедут командующий [436] войсками и священник, и будут служить молебен. А дождь продолжал лить как из ведра, молния сверкала, гром грохотал, и казалось, Бог сердился на людей, затевающих войну. Никогда еще я не видала такого соответствия между погодой и тем, что совершалось на земле, что происходило в сердцах людей.

Молебен был назначен в офицерской столовой. В несколько минут дождь превратил дорогу в почти непроходимое болото, но я все-таки отправилась в столовую. Во-первых, в такую минуту мне хотелось послушать молитву; во-вторых, мне хотелось, если возможно, не расставаться с мужем. Все эти дни, несмотря на то, что я жила в лагере, мы мало виделись, так как он все время был занят: снаряжал свои двуколки, фельдшеров и т. п. Кроме того, целыми днями у нас в бараке толпились офицеры и две барыни, так же, как и я, приехавшие к своим мужьям. В-третьих, мне хотелось посмотреть, как молятся люди, идущие на смерть... И что же? Молебен, как молебен! Священник призывал на них Божье благословение, желал им всем вернуться целыми и невредимыми... Лица почти у всех молящихся были или казались равнодушными: "едва ли сотый понимал, что тут происходило"!

В ту же ночь половина полка выступила тремя эшелонами. Первый эшелон двинулся из лагеря в шесть часов вечера, в два часа ночи ушел второй и в четыре часа утра — третий эшелон. Погода все время была невероятная: темень непроглядная, грязь невылазная, и проливной дождь не прекращался ни на секунду. Бедные люди промокли, буквально, до нитки, в таком виде были посажены в вагоны, промокшими приехали во Владивосток, и там, во все время нагрузки, говорили, была такая же дурная погода.

3.

28-го июня 1900 г. Никольск-Уссурийский.

До сих пор сидим в Никольске и находимся в полнейшей неизвестности. Вы уже знаете, что половина нашего полка ушла в Таку. Сели они на пароход 14-го числа. После этого мы ждали, что вскоре и нас уберут куда-нибудь. Но вот уже прошло сколько времени, а мы все еще не знаем, что с нами будет. Оставшаяся часть полка разбросана в Южно-Уссурийском крае, и предположениям о том, что будет с ними и с нами — штабом полка — нет конца. Впрочем, [437] трудно что-либо предвидеть, и нельзя рассчитывать даже на завтрашний день. Судьба отдельных единиц совершенно неизвестна. Из вышеизложенного вы видите, в каком неопределенном положении мы находимся. Пока мы поселились у одной знакомой дамы из пехотного полка, муж которой ушел в Таку. К нам присоединилась еще одна барыня из нашего полка, и вот коротаем время. Квартира довольно удобная, прислуги достаточно; имеем в своем распоряжении лошадь и пролетку. Все лишние вещи сданы в полковой склад. Сидим и ждем, что будет.

Итак, вооружитесь терпением и знайте, что на расстоянии все кажется гораздо страшнее,чем оно на самом деле. Насколько здесь не страшно, можете судить по тому, что здесь сейчас подвизается приезжая малороссийская труппа и, говорят, делает сборы.

4.

6-го июля 1900 г., Никольск-Уссурийский.

Сегодня пишу вам накануне большого события: завтра утром штаб полка и в том числе Н. отправляются морем в Порт-Артур, а куда дальше — неизвестно. Я иду провожать во Владивосток. Думают, что штаб полка так и останется в Порт-Артуре, и если так окажется, я уеду туда. Теперь постараюсь в кратких чертах изложить, что мы пережили за это время. Если вы помните, часть полка выступила из Никольска при ужасной погоде. На другой день в лагере было, конечно, страшно тихо и уныло. Насилу дождалась я извозчика и уехала в город. Заехала я к г-же А., у которой, еще до мобилизации, наняла комнату со столом на целое лето. Хозяйки не было дома, так как она уехала во Владивосток провожать своего мужа. На другой день в ту же квартиру приехал офицер с женой и с массой вещей — он призван в Никольск мобилизацией, а затем у нас начались картины из "Войны и Мира" Толстого. Во всех комнатах валялись вещи (это в чужой квартире и в отсутствие хозяйки); наши вестовые (числом четыре) шмыгали взад и вперед по разным делам и совсем без дела. Я вынуждена была взять на себя обязанности хозяйки.

В городе на каждом шагу тоже военные картины. Везде формируются всевозможные обозы. Всюду лошади, телеги, двуколки, пушки и — "пушечного мяса" без конца. Большинство [438] взрослого населения призвано под ружье, и эти запасные — бузуи, как их здесь называют — встречаются везде и всюду в пьяном, безобразном виде, и при встречах с этими "защитниками" сторонишься гораздо дальше, чем при встречах даже с китайцами. Действительно, буйства "бузуев" приводили жителей в трепет. Так, однажды, они начали было громить базар, при чем было убито по одним сведениям — два, по другим — четыре китайца-торговца. Также была убита одна шестилетняя русская девочка... и убийцей оказался один из этих охранителей общественной безопасности.

Была объявлена конская повинность, и на так называемой Новой площади, недалеко от нашей квартиры, принимали лошадей. С раннего утра там толпились сотни лошадей и их хозяева. Так продолжалось несколько дней. Все эти дни почти невозможно было достать извозчика (а грязь после дождей стояла невылазная), потому что лошади частью были забраны на "военную службу", частью были спрятаны своими хозяевами.

О военных действиях ничего не сообщаю вам, потому что, пока мое письмо дойдет до вас, о нынешнем положении вещей будет забыто; да и сейчас мы знаем не больше вашего. Слухам и сплетням верить нельзя, а телеграммы в газетах вы тоже читаете.

С течением времени город принял почти свой нормальный вид. Обозы и пушки почти все ушли; запасные одеты в мундиры и маршируют стройными рядами; извозчики опять появились на улицах, и по внешнему виду трудно догадаться, что близко от нас война, — льется человеческая кровь. Только вид множества пустых казарм и квартир в крепости, где вообще расположены войска и где мы теперь живем, да побледневшие и похудевшие лица дам напоминают о том, что не все благополучно. Когда наши дамы сходятся, то только и слышишь, что охи да стоны, и все это ужасно действует на нервы. Тут есть одна старушка, три сына которой ушли в поход, и молоденькая симпатичная девушка, проводившая горячо любимого жениха. А сколько жен, сколько матерей многочисленных малюток, дрожащих за своих мужей!

5.

3-го августа 1900 г., Никольск-Уссурийский.

.....Так, в волнении и в ожидании дальнейших событий

прошло еще несколько дней. Наконец, приходит бумага: штабу, [439] остальной части полка отправиться во Владивосток?», с тем, чтобы там грузиться на пароход. На другой день, утром, все находившиеся в Никольске члены нашего полка — мужчины и дамы — были на вокзале. Большая часть жен провожала своих мужей во Владивосток. На вокзале мы узнали грустную новость: был убит молоденький и чрезвычайно симпатичный офицер на рекогносцировке; вместе с ним убиты два нижних чина. Известие об этих первых жертвах, полученное к тому же в момент отправления наших в поход, произвело тяжелое впечатление. У всех дам заблестели слезы на глазах, лица мужчин стали еще серьезнее... У всех нас в памяти была сцена, как покойный просился в поход. Дело в том, что все прикомандированные к чужим полкам офицеры получили приказание вернуться к своим частям. Покойный был один из таких прикомандированных. Но так как его полк еще не получил приказа о выступлении, а он горел желанием сразиться, то и стал просить нашего командира, чтобы тот выхлопотал ему у командующего войсками разрешение идти с первым эшелоном нашего полка. Командир привез ему это разрешение в то время, когда мы все сидели за обедом в общей столовой. Будущий герой наш был настолько еще юн, что, несмотря на присутствие товарищей и дам, запрыгал от радости как ребенок: точь-в-точь как Петя Ростов, когда ему разрешили идти на войну. В довершение сходства с Петей Ростовым прибавлю еще один маленький эпизод. Он отправился, бедный, в эту ставшую для него роковой рекогносцировку вечером, перед ужином, и просил оставшихся товарищей, чтобы ему непременно оставили компот, сладкое блюдо... Помните у Толстого: "я так люблю сладенькое"?.. Мы, дамы, отправились во Владивосток пассажирским поездом, а мужья часа через два двинулись туда же на воинском поезде.

От Никольска до Владивостока всего четыре часа езды; но воинский поезд должен был прибыть только поздно ночью. Чтобы как-нибудь убить время, мы вечером отправились — куда бы вы думали? — в театр, в оперу! Вот оно, женское легкомыслие! Никогда в жизни не видела я такого "Фауста". Несмотря на то, что нам было совсем не до смеха, несмотря на трагический сюжет оперы, мы хохотали до слез — так наивно изображали во Владивостоке знаменитую оперу. A пение! Одна Маргарита хорошо пела, но зато она была непозволительно дурна собой, — и нужно было слушать ее, закрыв глаза. А Фауст так фальшивил, что положительно стыдно становилось [440] за него. Туда же, в театр, пришли и наши мужья, прямо с поезда, запыленные, как и подобает воинам на походе; — мы оставили записку в гостинице о том, где мы, на случай, если бы мужья приехали раньше, чем мы вернемся из театра.

На другой день, с раннего утра, началась погрузка на пароход. Мы, жены, пришли, конечно, туда же, и так как отплытие было назначено на семь часов вечера, мы предполагали целый день провести на пароходе. В час дня мы все сидели в кают-компании, за завтраком — грузился штаб нашего полка и еще одна воинская часть, кроме того, на пароходе были частные пассажиры, — как вдруг является комендант пристани и громко заявляет: "Кто из вас, господа, из NN полка? Получена телеграмма о том, чтобы разгрузиться. Вы возвращаетесь в Никольск впредь до особого распоряжения". Нечего греха таить — мы, жены, не были в претензии за эту телеграмму. На другое утро мы уже все сидели в поезде, который шел в Никольск.

Прошло еще две недели в беспокойстве и в ожидании, и вот вторично получен нашим штабом приказ о выступлении. Опять мы в поезде, опять — во Владивостоке, и на этот раз наши грузятся уже с тем, чтобы уйти — второй отмены распоряжения трудно было ожидать.

Быль серенький, ненастный день. Моросило и дул неприятный ветер. До семи часов вечера продолжалась погрузка. Пароход попался скверный, грузовой. Мы приходили и уходили с него. Наконец, настал момент отъезда. Передать то, что мы испытывали, нет никакой возможности. Еще и еще прощались мы... Наконец, когда нас пригласили сойти с парохода, некоторые мужья сошли с нами на берег, чтобы побыть вместе еще хоть несколько минут... Но вот свисток. Последнее объятие. Мужчины быстро вбегают на пароход. Сходни поднимают, и громадное, неуклюжее судно начинает медленно поворачиваться. На палубе стоят наши мужья и машут белыми фуражками. Мы, группа осиротевших женщин и детей, стоим на берегу и сквозь слезы, застилающие наши глаза, и сквозь мелкий дождь и сумрак надвигающегося вечера, смотрим на дорогие нам лица. Наконец, якорь поднят, пароход быстро удаляется в море... Дождь полил сильнее... Еще несколько минут, и все исчезло из глаз... [441]

6.

9-го августа 1900 г., Никольск-Уссурийский.

Н. выехал, как я писала, 30-го июля, в семь часов вечера. Поплыли они на отвратительном грузовом иностранном пароходе. Из Владивостока они должны были зайти в форт Посьет (стоящий от Владивостока на восемь часов хода), чтобы там принять еще одну маленькую часть полка и полевой бригадный лазарет. Представьте же себе наше общее горестное изумление, когда мы узнали из газет, что в назначенный срок их не было в Посьете. Беспокойству нашему не было пределов. Но затем получились письма, из которых мы узнали, что пришли они в Посьет только 1-го августа, а ушли только 3-го утром. Причина — непроницаемые туманы, и кроме того, оказалось, что капитан впервые плавает в этих морях и не знает даже порядочной карты восточно-азиатского побережья. И такому капитану доверяют столько жизней, и отпускают пароход без конвоира, без путеводителя и даже без порядочной карты!

Вследствие тумана они бросили якорь, простояли на одном пункте более суток, и когда туман рассеялся, оказалось, что пароход стоит всего в ста саженях от знаменитого Гамова мыса, который называют "Могилой пароходов": столько кораблекрушений около него произошло! Но это еще ничего. Это было и благополучно прошло. А вот теперь... В ночь с 5-го на 6-е августа разразилась страшная буря, по здешнему "тайфун". Где она их настигла, где трепала, выдержал ли пароход — Бог знает! Может быть, давно уже все погибло. По расчету времени, если бы не тайфун, они должны были вчера прибыть в Таку. И муж, и командир — оба обещали телеграфировать о своем прибытии. Когда ждать этой телеграммы, и получится ли она?..

Я же ем, сплю и живу, как ни в чем не бывало, между тем как знаю наверное, что Н. подвергался смертельной опасности, и не знаю, понятия не имею о том, перенес ли он ее.

Конечно, находят минуты отчаяния; бывает и так, что ночью вскакиваешь в ужасе, — но в общем живешь как ни в чем не бывало...

Вчера, не успела я еще кончить письмо, как ко мне прислали с известием, что в газетах есть телеграмма о том, что ранен В., муж той госпожи, у которой я раньше жила. [442] Пришлось к ней поехать., Я провела там ночь и вернулась только сегодня к обеду.

Можете себе представить все эти картины, разговоры, сцены. Сейчас опять иду к ней. Она уезжает сегодня вечером или завтра утром в Порт-Артур. где надеется разыскать своего мужа. По слухам, он ранен в грудь навылет.

7.

20-го августа 1900 г., Никольск-Уссурийский.

Навещая бедную В., я получила возможность навести справки о Н. У нее я встретила совершенно случайно одного морского врача, приехавшего всего на один день в Никольск. Как моряку, ему легко было справиться о пароходе, и он, приехав во Владивосток, разузнал все и прислал мне телеграмму о том, что пароход, на котором ушли наши, благополучно прибыль в Таку. Слава Богу! Никогда я не забуду этого доброго, милого врача, которого видела только один раз в жизни, и то в течение нескольких минут. Г-жа В. решила отправиться на розыски мужа, живого или мертвого.. Но это было не так-то легко выполнить — ведь женщин совсем не пропускают на театр войны. Губернатор Приморской области отнесся сочувственно к горю г-жи В. и выдал ей бумагу о том, что муж ее, действительно, ранен, и что она едет к нему. Запасшись такой бумагой, она отправилась во Владивосток. Но тут иначе посмотрели на ее положение, и ни один капитан парохода не решался принять ее на борт, так как было строгое распоряжение о том, чтобы женщин не перевозить в Китай. А между тем, досужие люди стали передавать бедной женщине ложные, как потом оказалось, слухи о смерти ее мужа. Достоверно ничего не было известно, и бедная В. теряла голову. Наконец, кто-то надоумил ее обратиться к адмиралу, командиру порта. Адмирал слывет суровым человеком, и В. с трепетом направилась к нему. Но он отнесся к ней по-человечески, и в тот же вечер она находилась уже на одном из наших броненосцев (Через некоторое время она разыскала своего мужа в госпитале в Таку, поправляющимся). [443]

8.

11-го августа 1900 г. — Бивуак у г. Таку.

(Из письма Н. W.)

...Снилось ли кому-нибудь из нас, что я буду сидеть на берегу р. Пэй-хо, по дороге в Пекин, и оттуда буду писать вам письма? И это оказалось не сном, а действительностью. 30-го июля я отправился из Владивостока на голландском пароходе; вчера мы пришли в Таку, а послезавтра уезжаем по железной дороге в Тьянцзин, а оттуда — в Пекин. Далеко ли я зайду? Где остановлюсь? Все это пока неразрешимые вопросы.

Вы себе представить не можете, в какой обстановке я теперь нахожусь. На узкой полосе земли, между р. Пэй-хо и полотном железной дороги, расположились бивуаком части армий всех европейских государств, Америки и Японии. Мимо палатки моей постоянно снуют солдатики всех этих государств, и так как мы — союзники, то каждый солдатик, проходя, непременно отдает честь. С одной стороны, французы играют "Боже, царя храни", а с другой — наши оркестры наигрывают "Марсельезу". Бедные китайцы, которые здесь остались, исполняют роль рабочего скота. Они, полунагие (а дети до 10 — 12 лет совершенно нагие), таскают тяжести с пароходов на железную дорогу и обратно, и при этом очень весело и приветливо улыбаются.

Война с китайцами — нечто небывало-странное. Вооружены они прекрасно, укрепления их — последнее слово науки. Но воевать они не любят; военное звание в их глазах — что-то позорное. Покупая у цивилизованных народов opyжие и позволяя им строить форты, они, вероятно, воображали, что этим они откупаются от нашествия "варваров", а поэтому и не думали научиться владеть приобретенным оружием. Теперь, когда эти "варвары" пришли, они изумлены их нахальством. Вчера, входя в устье р. Пэй-хо, мы были поражены грандиозностью укрепления ее берегов. Европейские войска не отдали бы их дешево. А тут... Встречаются китайцы с союзниками, на почтительном расстоянии постреляют, затем исчезают, да так основательно — точно сквозь землю проваливаются. А мирные жители прячутся в колосья. Но так как это война, следовательно, надо же кого-нибудь убивать, то, за неимением настоящего неприятеля, союзники убивают мирных жителей до [444] грудных детей включительно. Вот почему вы читаете в газетах, что союзники потеряли 10 человек и убили 1.000 — и это верно. При этом умалчивают только, что убивали не только взрослых (и между ними, может быть, и нескольких солдат), но и стариков, и женщин, и детей. И в этом спорте соревнуются союзники без исключения (Единственным почти исключением является бой под Тьянцзином, где китайцы, действительно, оказали серьезное сопротивление, и там союзники в один день потеряли до 700 человек).

9.

27-го августа 1900 г., Никольск-Уссурийский.

Дней десять назад, я получила письмо от Н., посланное с рейда, в Таку. Как я и писала вам 9-го августа, они перенесли сильную бурю, но, слава Богу, В. не особенно страдал, а пароход молодецки справился с тайфуном. Пароход на деле оказался хуже, чем с первого взгляда. Офицеры помещались отвратительно, нижние чины — ниже всякой критики. А уж как были размещены бедные лошади — так и слов нет! К счастью, Н. имел хорошее помещение. Капитан уступил свою каюту командиру полка, а командир пригласил Н. и еще двоих. Главная выгода помещения заключалась в том, что оно находится в центре парохода, где меньше всего ощущается качка.

Почтово-телеграфная часть у нас организована отвратительно. Мы еще получаем письма от наших мужей, но они, говорят, вовсе писем не получают, так — пятое через десятое. О телеграммах и говорить нечего: нет возможности ни посылать, ни получать их. А между тем, сражающееся бок-о-бок с нами немцы чудно устроились в этом отношении: у них каждый солдат может даром уведомить свою семью по телеграфу о происшедших с ним переменах. Завидно делается, когда читаешь об этом.

Доходят ли до вас правильные известия об этой войне? Знаете, ли вы, что это за бойня, за массовое избиение китайцев? Говорят, в Благовещенске потопили в Амуре 3.000 китайцев с женами и детьми. И это были мирные граждане, от которых город имел более 40.000 рублей дохода в год. Это — факт. Производится официальное расследование по этому делу... [445]

10.

18-го сентября 1900 г., Никольск-Уссурийский.

...Н. пишет, что весь их поход — "беззаботная прогулка", только сопровождаемая многими лишениями, в виде отсутствия порядочной пищи, питьевой воды (в Пэй-хо вода — густоты и цвета шоколада), помещений для сна. Затем, он сообщает, что несметные богатства разграблены и перешли в руки европейского воина. Генералы и офицеры не отставали от солдат, и беззастенчиво рассказываются многие случаи обогащения золотом, серебром, драгоценными камнями, мехами... Европейцы, в деле угнетения китайцев и грабеже, как и во всем, идут далеко впереди нас. Приведу вам некоторые места из последнего письма Н. (письмо это написано во время похода между Янцзуном и Пекином):

"Ты представить себе не можешь, что за странный народ китайцы. Идем мы все время по неудобной, насыпной дороге — по-видимому, это — дамба, вышиной от 2-х до 4-х саженей и шириной с обыкновенное наше шоссе. Дамба эта идет зигзагом вблизи (от 1/2 до 2 верст) р. Пэй-хо и параллельно ей. Ее назначение, по-видимому, — предохранять местность от наводнения. Так, вот, мы идем по возвышенности, и с обеих сторон — сплошные, насколько хватает глаз, засеянные гаоляном (род крупы, которым питаются люди), кукурузой и проч. поля. Я, кажется, писал уже тебе, что гаолян здесь такой вышины, что всадник на лошади на нем спрячется так, что его и не увидишь. Будь китайцы хоть сколько-нибудь воинственны, они всю соединенную армию перестреляли бы по одиночке: стрелять в гаолян нет смысла, так как не видишь, в кого стреляешь. Мало того, на расстоянии от 1/2 до 2 верст друг от друга расположены деревни. Они не велики, но это — сплошные муравейники с зигзагообразными узкими щелями-улицами. Каждая пядь земли в такой деревне — это маленькая крепость, откуда тебя безнаказанно могут поразить пулей. И все это они бросили, и очертя голову побежали перед горстью людей. А эта цивилизованная горсть, ничтоже сумняшеся, шла вперед и убивала мирных жителей, которые повинны только в том, что не успевали вовремя убежать. Ты представить себе не можешь, какое омерзение вызывают эти так называемые цивилизованные нации: французы, англичане и проч. Они не имеют своих обозов, и поэтому ловят мирных [446] китайцев и заставляют их носить свои тяжести, и как еще навьючивают их, и бьют, и убивают за то, что те якобы лениво работают!.. Вот и видишь картины из не очень далекого прошлого, из быта рабовладельцев и торговцев неграми: идет целый караван полуголых китайцев, согнутых в три погибели под тяжестью своих нош и обливающихся потом, а их конвоируют два-три флегматических немца, или француза, или англичанина. По дороге то и дело валяются трупы китайцев: большая часть из них — это убитые носильщики. Больше всего поражают французы. В то время, как мы вовсе не останавливаемся в деревнях, избегая грязи и заразы, французы и японцы преспокойно располагаются в разрушенных городах и деревнях, среди грязи и смрада от разлагающихся трупов животных и людей. На бивуаках они целыми днями бесцельно бродят, роются в развалинах и ищут добычи, оставшейся после шедших впереди. По пути они пристреливают свиней и собак... Вообще, они любители стрелять"...

11.

22-24 августа 1900 г., Пекин.

(Из письма Н. W.)

С пяти часов пополудни вчерашнего дня мы находимся в Пекине. Разве это не странно?

К городу пробираешься по невозможно испорченной грязной дороге. Предместий никаких. Унылая равнина разнообразится только прелестными парками с правильно посаженными холеными деревьями: это — фамильные кладбища. Поражает стена, которой обнесен город. По рассказам, местами ее ширина доходит до 15 — 20 саженей; и действительно, целые роты наши бивуакируют на ней.

Сам город неописуемо грязен. Самая фешенебельная часть — это улица посольств, напоминающая захолустную улицу Варшавы, и то — старого города.

Поместили нас в здании здешней высшей школы (университета). Это — длинные деревянные 1 1/2 этажные постройки, разделенные во всю длину коридором, по обе стороны которого расположены отдельные маленькие каморки, в 1 1/2 квадр. саж. каждая. В этих-то каморках китайские чиновники, приезжающие в Пекин для сдачи экзамена на высший чин, взаперти готовили свои письменные работы. Когда подъезжаешь к [447] университету, — впрочем, как и ко всякому пекинскому зданию, за немногими исключениями, — то и не подозреваешь, что скрывается за глухой стеной забора и более или менее расписными воротами. А за этими воротами — мощеный квадратный двор, и против ворот — здание с крыльцом посредине. За первым двором следует второй с таким же зданием и т. д. с полверсты. В зданиях университета помещаются в настоящее время: три казачьих сотни, полевой и бригадный госпитали, отрядный штаб со всеми служащими и квартира генерала Линевича — и все еще есть место.

Мы с командиром полка остались недовольны отведенными нам квартирами и сами перебрались на другую квартиру. Теперь мы занимаем, по-видимому, один из самых богатых буддийских. монастырей, и настоящее письмо я пишу в одной из комнат настоятеля. Чтобы дать вам представление об обстановке занимаемого нами дома, скажу только, что кроме шелка и резной мебели из красного и черного дерева, других вещей здесь нет. А что это за резьба! В жизни не видел я такой тонкой работы и таких изящных рисунков! Полы из графита. Веранды и наш дворик выложены мрамором. Таких домиков, но с несколько более простой обстановкой — множество. Без преувеличения можно сказать, что монастырь этот занимает площадь в квадратную версту. А сколько богатств здесь было! По обломкам мебели и статуй богов, по массе шелковых вещей, которые грудами набросаны во всех дворах, можно составить себе приблизительное понятие о том, что отсюда унесено. Осталось ведь только то, что в глазах победителей не имело никакой ценности. О великолепии внутреннего убранства храмов и говорить нечего. Но божества отвратительны по внешности...

12.

26-го августа 1900 г., Пекин.

(Из письма Н. W.)

...Сегодня, после обеда, мы узнали, что главнокомандующий едет осматривать императорский дворец. Мы и пристроились к нему, и сейчас только вернулись, проездив часа три. Сам осмотр был так тороплив и поверхностен, что невозможно было получить цельного впечатления. Признаться, я ожидал большего, чем нашел.

Дворец обнесен громадной каменной стеной, [448] выкрашенной в красный цвет. Сейчас же за стеной — ряд фанз, только более вычурных, чем обычно. Далее — внутренний двор, вокруг которого идет глубокий и широкий канал, весь заросший лотосом. Через этот канал ведет мраморный очень красивый мост. Сам дворец императрицы — это легкая двухэтажная постройка, вся покрытая волочеными узорами в китайском вкусе. Большинство мелкорешетчатых окон заклеены бумагой и изнутри завешены голубыми занавесками, так что мы все время шли по какому-то темному лабиринту из маленьких комнат, украшенных богатой резьбой и уставленных бесчисленным множеством часов и музыкальных ящиков разнообразной величины и качества, начиная от самых аляповатых и кончая самыми изящными. Масса художественных изделий из камня и бронзы, масса старинных сосудов, великолепных клуазоне. Но еще больше валяется пустых футляров, из которых вещи уже разошлись по рукам.

Мы были в аудиенц-зале, дальше которой европейцы не допускались до 1902 г.; побывали и в новейшей аудиенц-зале; посидели на тронах богдыхана; были в той зале, где императрица принимала посольских жен; видели железную дорогу, которая проходит внутрь дворца; посидели в вагонах, которые больше похожи на паланкины. Наконец, мы прошли во дворец императора. Он находится на отдельном острове. К нему вел мост, который был снят из опасения, чтобы пленник не убежал (в то время император был отлучен от престола). Теперь на место моста положены три доски, по которым мы и прошли. Этот дворец гораздо меньше и проще дворца императрицы. Там, между прочим, лежит книга, в которой император отмечал победы своих войск и числа убитых европейцев... И у него повсюду масса безделушек...

Дворцовым аллеи усажены... подсолнухами, а по бокам, на лужайках, всюду растут фигурные тыквы в трельяжах. Эти же тыквы во множестве лежат во всех комнатах дворца. Говорят, императрица одаривала ими гостей и приближенных. Тыквы у них — символ счастья и многоплодия, а последнему китайцы усердно поклоняются...

Не волшебная разве сказка, что я очутился в Пекине, гуляю по дворцам богдыхана, как у себя дома, и сижу на его троне? Внутренний дворец — ведь это святая-святых; в некоторых помещениях европейцы не бывали даже в самое последнее время, туда не допускали даже высокопоставленных китайцев... [449]

13.

10-го сентября 1900 г., Пекин.

(Из письма Н. W.)

...8-го сентября у нас происходило открытие лазарета Кр. Креста, и я обязательно должен был присутствовать на этом торжестве. Если Иван Александрович Хлестаков составлял пульку двум — трем посланникам, то я пил шампанское со всеми послами. Лазарет Кр. Креста занял прелестнейшее помещение. Говорят, это был дворец принца Ли. Замечательно, что снаружи и не догадаешься, что перед тобой дворец, а не обыкновенная китайская усадьба. "Едешь туда вдоль глухой высокой каменной стены, одна сторона которой равняется двум верстам (Это стена собственно китайского города). Затем въезжаешь в такой узкий переулок, что два верховых еле могут ехать в ряд. Въезжаешь в ворота и опять упираешься в глухую стену. Затем, по бесконечному лабиринту, с обеих сторон которого тянутся невзрачные постройки, попадаешь во внутренний двор, обстроенный по краям легкими, довольно вычурными зданиями. Между ними разбросаны искусственные скалы, гроты, беседки и проч. Много зелени. В этих бесчисленных постройках и разместился лазарет, собственно палаты для больных. Все это очень чисто и элегантно. Жаль только, что, в лазаретных целях, пришлось выломать всю богатую резьбу.

После молебна, на котором присутствовали все послы, продемонстрировали нам помещения, затем предложили шампанское, фрукты и чай. Исключительно для русских были отдельно приготовлены водка я закуска. Один из врачей сфотографировал нашу группу.

« Последнее редактирование: 30 Апреля 2011 22:26:10 от Ernan Kortes »
R.G.

Оффлайн Ernan Kortes

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 9
  • Пол: Мужской
    • Openfinal
  • Skype: ernan_kortes
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #1 : 30 Апреля 2011 22:20:47 »
14.

24-го октября 1900 г. Пароход "Херсон".

Вы знаете уже, как тоскливо и монотонно тянулась жизнь жен. оставшихся в Никольске. Наши пришли в Пекин после его взятия и, говорят, останутся там на зиму. Мы, дамы, особенно бездетные. сильно заволновались: в Пекин! в Пекин, к мужьям! В Пекине, как вы, конечно, знаете уже из газет, войска оставались не долго: их перевели в Тьянцзин. и оттуда уже мужья стали нам писать, что они [450] останутся там на зиму, и чтобы мы постарались к ним приехать. Легко им было писать об этом. так как они не знали, что женщинам запрещен въезд в Китай. Но как было нам выполнить это общее их и наше желание? Думали, думали мы и, наконец, решили послать адмиралу Алексееву телеграмму с просьбой разрешить нам приезд к мужьям. Телеграмму эту подписали семь дам нашего полка, конечно и я в их числе. Ответ получился самый благоприятный: "Командующий войсками разрешает приезд таким-то (следуют имена) только в Тьянцзин". Обратите внимание на словечко "только": оно потом причинило нам немало тревог и волнений. Но тогда мы об этом не думали. Гордые полученным разрешением, мы весело собрались в путь и поехали во Владивосток, с тем, чтобы там сесть на пароход. Но не тут-то было. Так как все наши пароходы заходили в Порт-Артур, а въезд в Порт-Артур опять-таки был воспрещен дамам, то ни на один пароход нам не продавали билетов. Два парохода ушли у нас на глазах. а агент добровольного флота упрямо твердил, что так как нам разрешен въезд только в Тьянцзин. то он не может согласиться на то, чтобы мы сели на пароход, заходящий в Порт-Артур...

— Да поймите, нам ваш Порт-Артур не нужен, мы и глядеть-то на берег не будем... Но как же иначе попасть нам в Тьянцзин? Не по воздуху же перелетать?

— А мне какое дело! — невозмутимо отвечал "ламаза-капитан" (капитан-тигр, как его зовут корейцы и китайцы). — Поезжайте на иностранном пароходе через Чифу.

— Да ведь нет сейчас иностранных пароходов на рейде, и не предвидится их появление. А у нас разрешение командующего войсками.

— А у меня запрещение командующего войсками, запрещение принимать дам на борт пароходов...

Ну, что с ним было делать!?

Бились мы так дней пять. Вспомнив помощь, оказанную адмиралом порта г-же В.. побывали и у него. Но, к сожалению, как раз в то время не было ни одного судна, на котором он мог бы пристроить нас. Наконец, по совету одного бывалого человека, мы взяли заграничные паспорта и купили билеты до Нагасаки, а там должны были пересесть на какое-нибудь иностранное судно, которое доставит нас прямо в Таку. [451] И вот я теперь — на известном пароходе "Херсон", на котором. кроме нас, еще семь дам (в том числе две дочери генерала Линевича), которые, с разрешения командующего войсками, едут в Порт-Артур, а девицы Л. — в Тьянцзин, но с заграничными паспортами, как мы.

15.

27-го октября 1900 г. Рейд у Нагасаки, пароход "Херсон".

Третьего дня, поздно ночью, пароход наш бросил якорь у Нагасаки, и вчера, с раннего утра, вся публика высыпала на палубу, чтобы любоваться видами. И было чем любоваться! Нагасаки расположен неправильным амфитеатром по уступам прелестных гор. Зелень в полном блеске, воздух — как в Крыму, в мае месяце. На рейде масса судов и, между ними, гигантские броненосцы всех наций. Все так красиво и мило, что кажется созданным нарочно для того, чтобы радовать глаз. Мы остановились довольно далеко от берега, так как, в виду чумы, требуется предварительный осмотр пассажиров и команды.

Приехали японские врачи, маленькие, элегантно одетые. С чистой публикой они только раскланялись, а насколько тщательно осмотрели они команду — не знаю. После того, как доктора удалились, пароход подошел к берегу, и чем ближе мы подходили, тем очаровательнее все казалось. Наконец, пароход бросил якорь совсем близко от берега и моментально был окружен целой флотилией шлюпок. Еще момент — и масса японцев, торговцев всякой всячиной, была уже на обеих палубах парохода и разложила изящные безделушки на соблазн публики, — и пошла торговля!

Вскоре мы целой компаний, в количестве пяти дам, сели в шлюпку и отправились на берег. На берегу расположились, в ожидании пассажиров, целые полчища дженерикшей. Это — хорошенькие, маленькие двухколесные колясочки, каждая — на одного пассажира, и тянет ее — человек. Мы уселись, поезд наш тронулся в путь, и мы хохотали до упаду, привлекая, конечно, внимание встречной японской публики. Мы велели везти себя прямо по городу, и вот перед нашими глазами замелькали пестрые и интересные картинки из "Г-жи Хризантем". Кстати, теперь хризантемы в полном цвету: японцы — большие любители цветов и с поразительным вкусом и изяществом культивируют их. [452]

Мы побывали на интересной выставке цветов. Представьте себе небольшие человеческие фигурки в разных позах, изображающие различные сцены, — например, дуэль, объяснение в любви, — одетые сплошь живыми, растущими цветами. Поясню это примером. Например, там была фигура женщины, одетая в лиловую юбку и белую тунику с розовыми рукавами, и все это одеяние составлено замечательно искусно из растущих вокруг фигурки хризантем, да так, что ни один белый цветок не заполз в лиловые и наоборот...

Два раза мы уезжали компанией в город, и каждый раз видели что-нибудь интересное. Вчера мы совершили чудную прогулку в горы. Наверху несколько огромных водоемов, куда собирается, насколько можно понять из объяснений японцев — рикшей, вода из водоема, расположенного в 16 верстах от города, и откуда она по трубам расходится по всему городу.

Невозможно передать словами, до какой степени дороги, поля, горы и все вокруг возделано и содержится чисто и аккуратно. По склонам гор — могучая, чудная растительность: гигантские камфорные деревья, лавры, пальмы и вообще растения, которые мы видим только в оранжереях. Прелесть невыразимая, непередаваемая.

Диковинный народ эти японцы! С одной стороны — высокая культура, нашедшая себе выражение хотя бы в изящных художественных изделиях и в этом необыкновенном возделывании земли. С другой — дикость и простота нравов, выражающаяся... в костюмах. В Японии совсем не редкость встретить джентльмена, все одеяние которого составляет коротенькая курточка, не закрывающая даже известной части тела и... фиговый листок. А некоторые обходятся одним поясом целомудрия. Большинство, впрочем, одето прилично. Но это меньшинство, которое ненезначительно, никого не шокирует...

Видела я храмы, кладбища, была в театре.

Театр японский поражает своей странностью глаз европейца. Начать с того, что представление там тянется целый день. Купив утром билет, вы можете приходить и уходить и опять приходить столько раз, сколько вам угодно. Зрители (японцы) располагаются там совершенно как дома; пьют, едят, и матери даже кормят грудных детей, которых им приносят нянюшки. Здание театра — большой деревянный барак, с трех сторон которого тянутся галереи (четвертая сторона — сцена). Зрительный зал весь разгорожен на квадратики небольшими деревянными перегородками, настолько [453] небольшими, что ребенок 6—8 лет свободно может перешагнуть через этот барьер. Эти огороженные квадратные пространства — ложи, в которых зрители располагаются прямо на полу, поджав под себя, по азиатскому обычаю, ноги. Для того, чтобы удобнее было сидеть, каждому приносят маленькую плоскую подушку. Мы не решились усесться на полу и расположились на узеньком барьере, подложив под себя подушки — поза не из удобных. Между ложами, или, правильнее сказать, по ложам, полуголые официанты (весь костюм — коротенький халатик, спереди не застегивающийся и не запахивающийся) разносят в антрактах — конечно, за деньги — фрукты, сласти и прохладительные напитки. Понятно, что появление в "ложе" европейских дам обратило на себя внимание публики и официантов. В соседней ложе расположились наши рикши (извозчики). Один из них воображал, что он говорит по-русски, и взялся объяснить нам то, что происходило на сцене. На сцене же шла, очевидно, героическая пьеса. В середине, на возвышенном месте, сидел какой-то господин (вероятно, император или полководец) и говорил что-то декламаторским, напыщенным тоном. Направо и налево от этого персонажа сидело на полу, с поджатыми ногами, в позах, выражавших почтительность, несколько человек, а один сидел несколько впереди всех и сбоку, ближе к публике, уставившись лбом в землю. На всех действующих лицах были костюмы и прически, которые не встречались нам на современных японцах, — очевидно, исторические. Когда кончил свою речь сидевший на возвышении, заговорил господин, сидевший уставившись в землю лбом. Тот говорил еще более напыщенно, с повышениями и понижениями голоса. Затем опять заговорил первый, затем — опять второй, и все это — не меняя позы, как говорящие куклы. Потом все встали, торжественной процессией обошли несколько раз вокруг сцены и ушли за сцену. Мы посидели немного во время антракта и покинули театральную залу, так как не могли понять, как долго продлится антракт.

Навестили мы также гейш, но нашли, что они много ниже своей репутации. Возможно, что мы попали к каким-нибудь простонародным гейшам, так как поехали к ним по рекомендации наших рикш. Спросить кого-нибудь из мужчин на пароходе мы стеснялись, так как полагали, что гейши — нечто очень неприличное. Но смотреть те танцы, которые мы видели, смело можно повести даже детей. [454]

16.

16-го ноября 1900 г., Тьянцзин.

Вот уже полторы недели, как я в Тьянцзине, с тех пор произошло уже двадцать перемен. То мы уходили в Никольск, то — в Шанхай-Гуань, то оставались, то опять куда-нибудь уходили... По последней версии мы все-таки зимуем здесь…

В Нагасаки мы простояли семь дней: пароход наш красился в доке. Мы жили все время на пароходе и только ежедневно съезжали на берег. Нагасаки — прелестный уголок. Особенно приятно было впечатление, когда, после холодной уссурийской погоды и резких ветров, мы очутились в стране, где в это самое время цвели розы и зрели апельсины. Время я провела прекрасно. Но было бы еще прекраснее, если бы со мной был кто-нибудь родной, с кем я могла бы поделиться впечатлениями.

Канун нашего отплытия из Нагасаки ознаменовался следующим событием. В числе пассажиров был генерал C., манчжурский герой, который должен был пересесть на другой пароход, уходивший в Россию. Накануне того дня, в который он должен был покинуть пароход, он задал обед всем пассажирам 1-го класса. Обед был подан, как это вообще водится на пароходе, с особой роскошью. На него были приглашены моряки со стоявшего тут же, в Нагасаки, броненосца "Петропавловск". Стол был украшен букетами из хризантем и фруктами. Места были распределены так, что каждая дама имела возле себя кавалера, и у каждого дамского прибора был развернут веер с фотографией "Херсона". Обед был, конечно, с шампанским и тостами. За обедом играл хор японской военной музыки и, надо отдать ему справедливость, играл очень скверно. После обеда на палубе были организованы танцы. А с палубы виден был рейд со множеством светящихся точек — это стояли и двигались освещенные суда. А берег Нагасаки — тоже был весь усеян огнями: словом, бал происходил при совершенно исключительной, феерической обстановке... На другой день, утром, мы простились с генералом С., а после четырех часов дня покинули, наконец, хорошенькое Нагасаки и двинулись в Артур. Желтое море порядком покачало нас, и через двое суток мы были уже в Артуре.

Тут начинается новая серия приключений и препятствий. [455]

Начну с начала. Накануне нашего отплытия из Нагасаки, девицы Л. уехали, вместе с женой нашего посланника в Пекине, на броненосце, посланном за ней, прямо в Таку. Мы передали через них письма нашим мужьям, и не без страха думали о том, что ждет нас в недоступном для нас Артуре. Когда мы достигли, наконец, этого пункта, положение показалось нам прямо безвыходным. Посудите сами: пароход, на котором мы шли, уходил через сутки в Россию: а нам в Артуре запрещено жить, и мы не имеем там знакомой души... Куда деваться? Съехали мы на берег и обратились в контору пароходов, нет ли парохода в Таку. Нам отвечали:

— Вот, грузится пароход в Таку, но он зафрахтован для войска. Мы не имеем права принимать частных пассажиров.

— А кто грузится на этом пароходе?

— Сменная команда NN полка.

— Боже мой, да ведь это наши! Неужели нам нельзя к ним пристроиться?

— Я не имею права сделать это, но обратитесь к лейтенанту С., авось он вам поможет. Да торопитесь: через полчаса пароход уходит.

— Где же мы можем видеть лейтенанта С.?

Молодой человек, служащий при конторе, подошел к телефону, и через несколько минут нетерпеливого ожидания мы увидели господина в морской форме, медленно направлявшегося через площадь к конторе.

— Вот лейтенант С.

Мы окружили его со всех сторон и все разом начали излагать ему, в чем дело. Представьте себе положение бедного лейтенанта! Он стал отчаянно отмахиваться и отрицать свое всемогущество, но мы ничего и слышать не хотели, и кончилось тем, что добродушный и милый С. уступил.

— Ну, барыни, — сказал он, — убедили вы меня! Поезжайте на "Херсон", привозите свои вещи, а я тут все без вас устрою.

Восторгу и благодарности нашим не было пределов. Мы сейчас, конечно, пустились на пароход за багажом. Там нас ожидал приятный сюрприз. Оказалось, за нами был послан офицер нашего полка, и пока мы устраивались, как умели, в Артуре, он, не зная о том, что мы на берегу, отправился на "Херсон". Офицер любезно взял на себя хлопоты о нашем багаже и торопил нас, так как «Pronto" [456] должен был скоро поднять якорь. На палубе "Pronto" нас встретил лейтенант С. Как оказалось потом, С. сказал капитану "Pronto", что одна дама пробирается к своему мужу, и упросил его, в виде исключения, довезти ее. Каково же было удивление капитана, когда он стал считать дам, поднимавшихся по узенькому трапу, — одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь!

— Батюшки, да что же это такое?

— А это — дамы, провожающие свою командиршу, — успокаивал испуганного таким нашествием капитана лейтенант С.

Но нет! Вслед за дамами виднеется целая флотилия шлюпок с сундуками, чемоданами и картонками разной величины и вида.

— А много у дам багажа? — спрашивает капитан упавшим голосом, очевидно примирившись уже с той мыслью, что мы с парохода не уйдем.

— О, суще пустяки! — отвечаем мы. — Так, ручной багаж.

Можете представить, какой был "ручной" багаж у семи дам. Через несколько минут добрая часть палубы была завалена им, и мы простились с добрым лейтенантом С. и другим моряком, который тоже помогал нам в деле завоевания "Pronto".

Помещения для пассажиров на пароходе совсем не оказалось, и капитан уступил нам, семи дамам, свою каюту и кают-компанию, и мы кое-как расположились там, выгнав бедных мужчин на холод.

Пароход прибыл в Таку.

Таку — это форт у устья р. Пэй-хо. Для того, чтобы войти в эту реку, нужно дождаться прилива, то есть 12-ти часов дня или 12-ти часов ночи: в другие же часы — мелководье, не войдешь. Мы пришли вовремя, но нас задержали из-за каких-то формальностей: а около часу дня вода начала убывать. Ночью капитан не решился войти, и таким образом пришлось простоять целые сутки почти у цели. Можете представить ceбе наше настроение! А тут еще пошли рассказы о том, что далеко не каждый день бывает достаточно воды, что иногда в течение двух трех дней прилив совершенно ничтожен, что часто на якоре у Таку отчаянно качает и т. п. Я так и не знаю, что в этих россказнях правда, и что — ложь. Знаю только, что ни одно дурное предсказание на сей раз не оправдалось. Нас хотя и качало, но не так уже ужасно, и на следующий день, с приливом, мы начали входить в Пэй-хо. [457]

Забыла еще сказать, какой величественный вид представлял рейд версты за две до того места, где мы бросили якорь. Хотя половина судов соединенной эскадры ушла в Шанхай-Гуань, однако около Таку оставалось достаточное еще количество этих грозных красавцев-великанов.

Когда мы двинулись по направлению к Пэй-хо, опять нашим глазам представилась чудная картина. Масса судов спешила воспользоваться приливом, чтобы войти в реку или выйти из нее. Навстречу нам двигались плавучие госпитали, эвакуировавшие больных, полки сипаев — английские войска из Индии, о них речь после — и, вообще, суда всех наций. И вместе с тем все ближе и ближе придвигались грозные форты Таку, представляющие, как говорят, последнее слово военной науки, и которые эти глупые, несчастные китайцы так дешево отдали.

Через два часа мы бросили якорь у Тонку, откуда начинается железная дорога. Там, мы были уверены, нас встретят мужья; но не тут-то было! Они не знали дня нашего приезда, и поэтому никто не выехал нам навстречу. Как потом оказалось, Н. выезжал в течение нескольких дней подряд в Тонку, но как раз в этот день — 6-го ноября — он рассчитал, что мы не можем приехать. Мы дождались поезда. В 4 часа мы сели в вагон, двери и окна которого носили следы недавних событий — были прострелены — и в 6 часов благополучно достигли вокзала в Тьянцзине.

Прежде чем рассказывать дальше, я должна хоть в двух словах описать Тонку. Вокзала, в нашем смысле, там нет. Это — просто перрон, около которого помещается телеграфная станция, и — только. Все служащие живут в приспособленных для жилья вагонах. Недалеко от перрона находится ресторан, которым владеет грек. Впрочем, здесь большая часть ресторанов содержится греками. Говорят эти греки, конечно, на всех языках более или менее плохо. Пока мы сидели и гуляли по платформе в Тонку, глазам нашим представлялась странная по своей пестроте картина. Перед нами дефилировали воины всех стран и народов. Тут были и американцы, и стройные англичане в своих медвежьего цвета костюмах, и зуавы в широчайших красных штанах, образующих род юбки, в фигаро и беретах, и французы в кепи и темно-синих бурнусах, и откормленные немцы с ярко вычищенными пуговицами, и маленькие аккуратно одетые японцы, и русские, и китайцы, и, наконец, живописные сипаи. Последние [458] интереснее всех. Начать с того, что все они — индусы или негры (между американскими солдатами встречалось тоже много негров и мулатов). Попадаются между сипаями жалкие, несчастные субъекты: это те, которые не переносят сурового для них климата Печилийской провинции. Они ёжатся, жмутся, кутаются в какие-то тряпки и одеяла, и, несмотря на бронзовый цвет кожи, видно, что они смертельно бледны. Но зато большинство прямо великолепны. Если вы видели картины Верещагина, которые он вывез из Индии, то вы знаете этот тип. Большая, стройная фигура: выразительное, библейского типа лицо: прекрасные глаза; черная курчавая борода; темно-бронзовый цвет кожи — вот его облик. Головы увенчаны тюрбанами — большей частью — увы! — очень грязными, верблюжьего цвета. Но попадаются тюрбаны ярко красные и даже красные с золотом — вероятно, в зависимости от полка, а может быть, и чина...

Итак, в шесть часов вечера прибыли мы в Тьянцзин. Хорошо, что наши получили телеграмму, хоть и за час до нашего прибытия, а то мы очутились бы в отчаянном положении. Ночь, ни зги не видать, и пришлось бы шествовать пешком версты три, по крайней мере, сначала полем, а затем по кривым, узеньким, вонючим китайским улицам. И все это — в абсолютной мгле. Приютиться же на вокзале решительно негде. К счастью, нас торжественно встретили с фонарями, с радостными возгласами, и через короткое время каждая дама сидела уже на дженерикше, а рядом скакали верхом мужья. Китайцы схватили наши колясочки спереди за оглобли, другие подталкивали их сзади, и наш поезд тронулся в путь с головокружительной быстротой, под аккомпанемент криков наших рикши. Неслись мы сначала по полям, по оврагам, затем въехали в городское предместье. На улицах китайцы жарили и варили всякую всячину, и эти запахи смешивались с постоянным, так сказать, запахом улицы. На грозные окрики наших рикш (сторонись, мол, с дороги!) выбегали из домов китайцы, казавшиеся какими-то фантастическими фигурами, при неверном, слабом освещении, исходившем из-под переносных кухонь. А самый этот огонь и копошившиеся около него люди, в связи с уличными ароматами, производили впечатление ада с жарящимися на огне грешниками. Впоследствии я узнала Тьянцзин, присмотрелась к уличной китайской жизни, несколько раз проделала дорогу на вокзал и обратно, и все-таки у меня осталось от этого моего первого ночного [459] въезда в Тьянцзин впечатление чего-то в высшей степени странного, фантастического. Около получаса продолжалась наша езда, и, наконец-то, я очутилась под своим, хотя и в китайской кумирне, кровом.

Постараюсь, по возможности, описать нашу квартиру, хотя и сознаю, что это очень трудно. Полк расположен в китайской кумирне, недалеко от дворца Ли-хун-чанга, бывшего вице-королем Тьянцзина. Казалось, велико было расстояние между мной и Ли-хун-чангом, а вот, поди ты, мы живем близ его дворца, и у меня в комнате лежит книга из его библиотеки, какая-то английская геология с надписью автора, которую новые вандалы похитили, как и все, что попадалось им под руку. Вы не имеете понятия о том грандиозном грабеже, который здесь производился. Трудно представить себе это разорение, если не видишь его собственными глазами. Грабеж и разбой — вот был лозунг цивилизованных народов, явившихся доказать китайцам превосходство своей цивилизации. Мороз пробирает по коже, когда слушаешь рассказы о том, что здесь творилось...

Возвращаюсь к нашей квартире. Повторяю: описать ее нет почти возможности. Построена она в воротах кумирни и состоит из анфилады в три комнаты, разделенных одна от другой деревянными перегородками. Потолок — высокий, деревянный резной свод. Ну, как его опишешь! Что меня поразило, так это обстановка Н. Я воображала, что у него ничего нет — пустые стены... Оказывается: у него три стола, два шкафа — один большой и один маленький, комод, семь кресел и т. д. И это у Н., который сам ничего не брал, и все имеет от щедрот других. Здесь образовался целый склад мебели, которую собрали в брошенных китайцами домах. Из этого "склада" каждый офицер волен был брать все, что ему казалось необходимым. Правду гласит древняя поговорка: vae victis! — горе побежденным! Мебель, положим, у нас грубая, массивная: Н. говорит — "плебейская". Он, видите ли, привык, в Пекине, в буддийских монастырях, к разной мебели из красного и черного дерева. Но все-таки и эта очень удобна... Что и говорить: хорошо быть победителем!..

Кумирня, в которой мы живем, расположена на окраине китайского города. А если вы хотите иметь представление о внешности китайского города, — представьте ceбе окраины какого-либо русского захолустного города. Tе же немощеные улицы, та же грязь и те же нечистоты на них. Прибавьте к этому [460] еще множество собак, которые, местами, лежат в таком количестве, что трудно проехать между ними верхом на лошади, и заметьте: собаки до того апатичны, что с места не двинутся, пока не подъедешь к ним вплотную. Таких улиц, по которым можно проехать в экипаже, в "китайском" Тьянцзине очень мало: большинство — это узкие лабиринты, по которым едва можно разъехаться верхом. Вдоль улиц тянутся сплошные глухие стены, из-за которых не видишь внутренних дворов. Если входишь во внутрь богатого дома, то пробираешься тоже по узким лабиринтам и по множеству квадратных двориков, из которых каждый опять-таки обнесен высокой стеной. Жилые дома богатых китайцев — это легкие деревянные одноэтажные постройки, в которых одна стена состоит из сплошных мелкорешетчатых окон, сплошь заклеенных бумагой. Стекло, вообще, здесь очень редко встречается в употреблении. Двери в домах — большие ворота. Внутри и снаружи — масса резьбы, часто изумительно изящной и тонкой...

До европейского Тьянцзина верст пять. Все учреждения и магазины находятся, конечно, в последнем. Сообщение поддерживается, как и в Японии, дженерикшами. Здесь, в Китае, как я писала уже, кроме китайца-возницы, который тянет колясочку, ее подталкивает сзади другой китаец, так как дороги отвратительны. Вообще, езда на китайце-дженерикше каждый раз является каким-то трагикомическим эпизодом. Имейте в виду, что дело происходит зимой. Оба китайца, как тянущий ее, так и подталкивающий, одеты по зимнему, то есть, на них несколько кофт и по нескольку пар невыразимых, причем верхняя кофта и верхние шаровары — ватные, стеганые. И вот, начинается скачка с препятствиями. Обязательно с головокружительной быстротой и с бешеными криками пускаются в путь наши дженерикши. Попробуйте, убедите их, чтобы они пошли потише! — ни за что! Так как дороги в высшей степени неровные рытвины, ухабы, то колясочка поминутно наклоняется то на один, то на другой бок. Пассажир сидит ни жив, ни мертв и крепко держится обеими руками за свою пролетку, боясь вылететь при каком-нибудь особенно сильном толчке, — что сплошь и рядом случается. Этого мало! Так как, при таком быстром движении, возницы наши, несмотря на холод, быстро согреваются, они начинают постепенно сбрасывать части своего туалета. С непостижимой ловкостью они сбрасывают на бегу не только кофты, но и шаровары, и обвешивают этими украшениями колясочку: они висят на оглоблях, [461] за фонарями, их закидывают за верх колясочки и кладут вам под ноги. В конце концов получается эффектная картина: едет дама или офицер, а кругом болтаются рукава кофт и еще кое-что... Бедные китайцы, мокрые от пота, бегут уже в одних тонких рубахах и шароварах: пар воняет от их, как от лошадей....

Другого сообщения с европейским городом нет, а сами бедные дженерикши, конечно, рады-радёхоньки, когда мы их нанимаем, потому что мы платим им отлично — три рубля в город и обратно. Эта цена, по местным представлениям, настолько высока, что дженерикши, буквально, по неделям караулят у наших квартир, предпочитая эти редкие заработки тому, что они могли бы заработать по мелочам в китайском или европейском городе. Я не решаюсь одна путешествовать на дженерикше, но здесь не редкость встретить европейскую даму, разъезжающую на дженерикше по кварталам китайского города без спутника...

R.G.

Оффлайн Ernan Kortes

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 9
  • Пол: Мужской
    • Openfinal
  • Skype: ernan_kortes
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #2 : 30 Апреля 2011 22:21:35 »
Европейский Тьянцзин — очень хорошенький городок, только значительная часть его разрушена бомбардировкой. На улицах то же столпотворение, что и на вокзале в Тонку, только в более грандиозных размерах. Там видишь единичные фигуры, а здесь — целые группы, взводы, батальоны. Здесь я видела также и итальянцев; у офицеров очень живописный костюм: черные тоги, в которые они эффектно драпируются. Есть городской садик, в котором два раза в неделю играет прекрасный оркестр зуавов — "orchestre des Zouaves de Marche", как значится в афише. Костюм у них тоже живописный: темно синие бурнус-пелерины, а на головах остроконечные красные фески, обмотанные белой чалмой. Мы слушали их в прошлый вторник: они играли из "Аиды", из "Кармен", из "Риголетто"... И так сладостно-приятно было слушать эту хорошую музыку!..

Общественной жизни у нас нет никакой, и не предвидится ничего подобного: мы живем слишком далеко от европейцев. Но это ничего. Лишь бы дал Бог, чтобы зима прошла спокойно, а там — кто знает? Может быть, нас и уберут отсюда. Вот было бы хорошо! А то страшно ходить по вулкану...

Представьте себе, мы здесь ничего не знаем о том, что происходит на белом свете. Например, раньше чем приехали мы, дамы, здесь ничего не знали об англо-германском [462] союзе; тоже я привезла известие о погроме в Одессе и вообще обо всех событиях, не исключая китайских дел.

Вы, в России, знаете больше, чем знала я в Никольске. А в Никольске знают сейчас больше, чем мы в Тьянцзине. Здесь нет газет, и мы не получаем писем... Мы оторваны от всего Mира... Я только знаю, что я с Н., и за то слава Богу...

17.

4-го января 1901 г., Шанхай-Гуань

Хотя Шанхай-Гуань считается лежащим у незамерзающего порта, толку от этого мало: тут дуют постоянные ветры, и прибой настолько силен, что нет возможности добраться до пароходов, которые останавливаются далеко от берега. А сегодня, например, море между пароходами и берегом покрылось льдами — вот и добирайся тут, как знаешь. Это тем более досадно, что верстах в десяти от Шанхай-Гуаня находится тихая, удобная и действительно незамерзающая бухта Цин-ван-дао, открытая почему-то дли всех иностранцев, но только не для нас. Почтовой конторы у нас тоже пока нет, так что я не знаю, с кем и когда уйдет настоящее письмо...

Буду продолжать свое повествование.

О Тьянцзине и нашей жизни там вы имеете кое-какое понятие из моего подробного письма. Прибавлю еще, что в половине декабря мы ездили в Пекин. Думала ли я когда-нибудь, что буду в Пекине?! Скорее я могла мечтать о Чикаго, Нью-Йорке, не говоря уже об Италии, Швейцарии и "прочей" Европе. А тут мы сели в поезд и очень gemuethlich, через семь часов, прибыли в столицу Поднебесной империи. К сожалению, мы там очень мало видели, и это по трем причинам: 1) времени было мало — всего три дня; 2) расстояние в Пекине огромные, и 3) дворцы теперь закрыты. Но все-таки я осталась очень довольна своей поездкой.

Прибыли мы туда вечером и остановились у одного из наших офицеров. В поезде мы встретились с компанией русских — два врача и сестра милосердия. Мы познакомились и условились вместе осматривать Пекин. На другой день были поданы две двуколки и верховые лошади для мужчин, и мы целым кортежем человек в двенадцать (с казаками) тронулись в путь.

Н. в своих письмах из Пекина ко мне описывал [463] старую часть города, напоминающую "китайский" Тьянцзин, с узенькими улицами и выходящими в них глухими каменными стенами. По тем улицам, по которым мы проезжали, были по обеим сторонам лавки, китайские оригинальные магазины, большей частью еще пустые, но все-таки не глухие стены, и улицы сами довольно широки. Тротуаров здесь нет, но по некоторым улицам, по середине, проложена мостовая, старинная-старинная, составленная из огромных каменных плит. Зато по бокам мостовой можно утонуть в пыли, и так как мостовая очень узка (да и не везде она имеется), то почти все уличное движение совершается в этой пыли, и она покрывает тебя как саваном и проникает, буквально, до тела, а через нос и рот попадает и внутрь...

...На улицах, вокруг тебя кипит чуждая жизнь. Китайцы под открытым небом готовят сотни своих блюд и тут же съедают их. А едой у них служат такие продукты, о которых мы, в качестве блюд, и подумать не можем без отвращения. Например (это я видела еще в Тьянцзине) на лотках у торговцев лежит огромными кучами хорошо зажарившаяся, зарумянившаяся саранча. Или куколки шелкопряда, после того как шелк с них смотан. Говорят также, что бедные едят собак и крыс. Я охотно допускаю это, так как, очевидно, у них все живые существа годятся в пищу человеку... Тут же, в пыли, странствующие фокусники, разостлавши тряпки, показывают свои хитрые фокусы. По обе стороны улицы расположена масса бараков, в которые публика сзывается звуками труб, гонга или громкой декламацией стоящего у входа китайца. Все это — народные театры и разные другие зрелища, до которых китайцы ужасные охотники. Масса "иноземных дьяволов" всякого рода и наименования оружия попадаются на каждом шагу. Кроме того, здесь встречаешь то, чего не видишь в Тьянцзине: роскошные вышитые паланкины, в которых носят "манза-мадам", как объяснил нам переводчик; затем, разные процессии — свадьбы, похороны.

Особенно поразили нас одни похороны. Среди улицы двигалась медленно процессия. Впереди шел китаец и высоко нес... деревянный крест. В ту минуту я совсем упустила из вида, что между китайцами есть христиане, и во все глаза смотрела на непонятное зрелище. За китайцем, несшим крест, шли музыканты. Они, сильно надувая щеки, трубили в трубы, били в бубны и вообще производили много шума. За музыкантами несли монументальный, чисто китайский гроб, а за [464] гробом ехало много тележек, обтянутых, в знак траура, белым холстом. В тележках сидели одетые в белое женщины, очевидно — "плакальщицы", и выли по покойнике. Среди провожавших гроб мужчин многие тоже были в белых траурных одеждах. Недоумение по поводу соединения креста и китайской обстановки похорон разъяснилось, когда мы, в хвосте, процессии, увидели, верхом на осле, знакомого нам по Тьянцзину священника, о. А. Батюшка подъехал к нам и объяснил, что хоронят одного из старейших албазинцев, и что он провожает покойника. Поговорив немного с нами, о. А. тронул своего осленка и рысцой догнал процессию.

Теперь — два-три слова об албазинцах. В давние времена горсть русских удальцов пробралась на Амур и основала там поселок Албазин, по имени своего атамана. В семнадцатом веке на этот поселок напали манчжуры: они его разграбили, разорили и часть жителей увели с собой в плен, в Пекин. С течением времени албазинцы совершенно утратили свой тип и язык. Теперь, по внешнему виду, это — совершенные китайцы, но они сохранили православную веру и даже образ Николая-Чудотворца, который захватили с собой, когда их угнали в плен манчжуры. Священником у них в Пекине и состоял о. А., очень симпатичный монах. Когда союзные войска взяли Пекин, албазинцы, разоренные боксерами, переселились со своим священником в Тьянцзин, где мы видели их и где познакомились с о. А. Видели мы также кортеж "манза-капитан" (опять-таки, по выражению нашего переводчика) — вероятно, важного мандарина, которого несли в паланкине и которого окружала толпа всадников.

Мы ехали в храм Неба. По дороге миновали знаменитую стену, окружающую Пекин, и, не доезжая вокзала, увидели по обе стороны дороги огромные ворота красного цвета. Мы завернули в левые, за которыми расположен храм Неба. Китайские постройки вообще не похожи ни на что, вами виденное. У них каждый город и каждая частная усадьба в городе прежде всего окружаются стеной. Затем, внутри стены идут дворики, один за другим, и только минуя большее или меньшее количество дворов, попадаешь в главный, где и расположено жилище хозяина. Кроме того, перед каждыми почти воротами они ставят еще щиты — в роде небольшой каменной стены — для того, чтобы ничей посторонний глаз не мог заглянуть внутрь. Так тщательно китаец охраняет себя от внешнего мира! Впоследствии я узнала, что стена-щит должна [465] служить преградой для злых духов, должна мешать их проникновению внутрь жилья. Духи ударяются о стену-щит и меняют направление своего полета. С той же целью китайцы делают в воротах, особенно у кумирен, украшения в виде больших раскрашенных деревянных крюков: духи на лету повисают на крючьях и не могут проникнуть в кумирню... Храм Неба занимает огромную площадь, на мой взгляд около квадратной версты, обнесенную, конечно, высокой каменной стеной. Внутри этой стены разбит роскошный парк с вековыми деревьями, и, переезжая из одной части парка в другую, мы подъехали, наконец, к самому храму. Это — огромное, великолепное, куполообразное здание, оригинальное по своей архитектуре и пестрым и вычурным украшениям. Стоит оно на холме: к нему ведет с четырех сторон двойная лестница из белого мрамора, а посередине проложена дорожка, по которой поставлены высеченные из белого искристого мрамора драконы. Храм внутри совершенно пуст. Не знаю, были ли там раньше идолы: кажется, что не было, так как там нету ниш, куда их обыкновенно ставят. А может быть, они помещались между колоннами, которых в храме множество (Позже я узнала, что храм Неба — конфуцианский храм, что там, следовательно, никогда не было идолов, а были только дощечки с именами святых и предков императора. Говорят, что дощечки эти составляли величайшую святыню Китая, и англичане увезли их в Лондон). Налюбовавшись внутренней отделкой стен, купола и колонн, мы обошли еще вокруг всего здания и любовались открывающимися со всех сторон чудными видами. Затем мы двинулись по направлению к видневшемуся вдали небольшому куполу. Когда мы подошли к нему, то увидели постройку того же типа и характера, что и главный храм, но гораздо меньших размеров и, по-видимому, очень древнего происхождения. Она была заперта, и мы так и не попали в нее. Дальше, миновав еще два-три отделения парка, мы набрели на огромную круглую площадку. Она расположена тоже на возвышении, к ней ведут со всех сторон мраморные ступени, и вся она выложена удивительно правильными плитами из белого мрамора. Плиты эти расходятся радиусообразно от центра, а центр представляет круглую белую мраморную плиту: это и есть, по мнению китайцев, "пуп земли", самый важный и святой пункт на земле. Говорят, там только раз в году совершалось торжественное богослужение в присутствии самого богдыхана, или, лучше сказать, император во время этого богослужения являлся [466] верховным жрецом. Не думайте, что эта великолепная усадьба пуста: ее занимают англичане, которые поселили там своих сипаев. Нижних чинов и лошадей они пристроили у стены, окружающей парк; офицеры же занимают прелестные домики, разбросанные в парке, где раньше, вероятно, жили духовные лица.

Из храма Неба мы завернули в храм Земледелия, занимающий по другую сторону дороги такую же усадьбу, за такими же воротами. Занимают эту усадьбу американцы, не только не понимающие вовсе нашей русской речи, но игнорирующие даже такие языки, как французский и немецкий. Мы только и добились того, что узнали, что находимся, действительно, в районе храма Земледелия, а где этот самый храм, и что достойно здесь обозрения — так-таки и не узнали. Поездили ми немного по усадьбе и ничего не нашли, кроме величественного парка. Впоследствии нам сказал один китаец, будто храм этот погиб от огня. Но так как каменная постройка сгореть дотла не может, то является вопрос, где же ее развалины?..

Между тем, настала пора обедать. Русские офицеры в Пекине живут все почти в одной усадьбе, и у них — общий роскошный стол. Там, за обедом, мы свели оригинальное знакомство. К одному из наших молодых офицеров ходит для занятий русским языком молодой китаец, родной внук Ли-хун-чанга, в свою очередь преподающий своему учителю китайски язык. Молодой человек довольно прилично говорит по-русски — результат его прошлогодних занятий с одним из членов нашего посольства. Насколько успешно идет взаимное обучение в настоящее время — не знаю: видела только, что ученик не отстает от учителя в деле опрокидывания рюмок в рот. Забавно было слышать, как за столом я его серьезно расспрашивала о здоровье его дедушки (в то время ходили слухи, что Ли-хун-чанг при смерти), и как он, конечно, вполне серьезно отвечал, что дед его был болен, но теперь, слава Богу, поправляется.

После обеда мы отправились в монгольский храм. Это старинный храм со множеством идолов и с таким колоссальным Буддой, что когда мы поднялись к нему по витой, узенькой лестнице на третий этаж, то гуляли только вокруг его поясницы. Там, конечно, опять масса дворов и масса построек, но парка нет. Дворы все чистенькие, выложенные большими каменными плитами, такие же точно, как в той кумирне, в [467] которой мы жили в Тьянцзине. В монгольском храме с нами превзошел курьез. Как только мы вступили в первый двор, нам послышались звуки музыки в боковом здании. Все мы слышали эту музыку, и всем нам казалось, что она церковного характера. Разумеется, мы пожелали посмотреть богослужение. Между тем, нам навстречу шел уже монах, готовый служить нам чичероне. Мы знаками объяснили ему, как смогли, что хотим видеть богослужение. Он закивал головой и повел нас на следующий двор. Мы подумали, что вход оттуда, и последовали за ним, но звуки стали ослабевать. Мы — опять к нему, а он все кивает головой и ведет нас из одного здания в другое. Музыка то ослабевала, то совсем замирала. Высказывались различные предположения. Некоторые из нас решили, что звуки производят священные голуби, которые носились над нашими головами и к крыльям которых, как говорят, подвязывают какие-то трубочки, издающие звуки от движения воздуха. Но нет! То была музыка, а не случайные звуки. Другие предполагали, что бонза просто не желает показать нам богослужение и старается выиграть время, пока молитва будет окончена. Это было досадно, но пришлось покориться. Сами мы не знали, куда идти; дело шло к вечеру, становилось темно, и надо было торопиться, если мы хотели хоть что-нибудь видеть. К тому же звуки музыки совсем затихли. Когда мы все обошли и вернулись на первый двор, то тут вторично, и на этот раз, вне всякого сомнения, услышали музыку. Мы все бросились в сторону звуков, монах предупредительно раскрыл перед нами ворота, и... мы очутились на улице, на которой играл уличный китайский оркестр...

Утро второго дня было посвящено базару. Надо вам сказать, что в это утро был получен отказ в осмотре запретного дворца, а еще накануне туда пускали всех и каждого. В летний дворец мы не решились ехать, так как это далеко, верст за восемнадцать, а двуколка-экипаж не из удобных.

Итак, мы поехали на базар, а на базаре теперь продаются остатки прежнего величия. Массы вещей, заграбленных раньше солдатами всех наций, были потом ими же перепроданы за гроши китайцам, а те, в свою очередь, продают их европейцам. Там можно купить великолепные халаты, меха, вышивки, вещи из нефрита, клуазоне, жемчуг, и проч., и проч. На другой день мы опять отправились на базар, но, по случаю европейского Нового года, торговли почти не было. Китайцы [468] боялись пьяных и грабежа, — так объяснил нам "переводчик", необычайно глупый китаец, знающий несколько слов по-русски и прикомандировавший себя к нам. Так как мы шли целой компаний, то базар занял немало времени.

После обеда мы отправились на Угольную горку. Так называется холм, у подножия которого расположен запретный дворец и с вершины которого открывается прекрасная панорама на весь Пекин. Перед нами были все дворцы, колоссальная стена, окружающая город, и другая, внутренняя стена, окружающая так называемый Маньчжурский город, затем пруд лотосов — увы! замерзший — и реки. А вдали что-то голубело — в ясное утро там вырисовывается летний дворец и роскошный парк, его окружающий. На гору поднимаются в три приема, и на каждой площадке выстроена часовня с сидящим Буддой, и с каждой открывается глазам зрителя все более и более обширный вид. На обратном пути мы заехали в университет, где наши были, расквартированы сразу после взятия Пекина. Увы! От университета остались только крыша и столбы, поддерживающие ее. Так почему-то распорядились немцы, после русских занимавших эти постройки.

День третий и последний прошел самым бестолковым образом. Мы были порядочно-таки утомлены "работой" предыдущих двух дней и тряской двуколки. Пошатались по базару, почти ничего интересного на нем не увидев, и поднялись на городскую стену. Глядя на последнюю, можно сказать, что не знаешь, чему больше удивляться: глупости ли китайцев, сдавших без осады город, окруженный такой твердыней, или дерзости европейцев шедших на нее.

Чтобы не возвращаться больше к прошлому, скажу еще, что за время пребывания в Тьянцзине мы принимали участие в одном празднестве. Оно происходило 26-го ноября, в день св. Георгия. Весь наличный тьянцзинский гарнизон чествовал генерала Линевича, получившего Георгия 3-ей степени. Устроен был роскошный обед в лучшей гостинице "Astor-House''. Стены были украшены цветами и фруктами. Была, конечно, масса тостов. Старик-генерал отвечал очень мило и находчиво на каждый тост и сам провозглашал здоровье своих товарищей и врачей, причем ни один из присутствовавших не был им забыт или обойден. Лучшей чертой пекинского героя надо признать его отношение к нижнему чину, и на это указал в своем тосте один офицер, сказав, что строгость его прямо [469] пропорциональна положению, занимаемому подчиненными и что для солдат он является прямо родным отцом. Вообще, он очень умный, храбрый и деятельный старик.

Сидели мы за столом очень долго, так что, сев в восемь часов, встали чуть не в одиннадцать. Сам генерал взялся устраивать танцы, но из этого ничего не вышло, так как почти все дамы были солидные, кроме кадрили ничего не танцующие; да и вообще дам было очень мало, человек восемь, а всей публики было человек шестьдесят, если не больше. Подали ликеры, опять шампанское, и, наконец,. часов в двенадцать, старика в кресле вынесли из зала. Но вы не думайте, что он сам не мог уйти... Несмотря на огромное количество выпитого шампанского, он был совершенно бодр.

Во время обеда играл чудный оркестр зуавов, о котором я уже писала. Мы попросили одного из распорядителей, чтобы они сыграли марсельезу — интересно было послушать, как исполняют ее французы. Нечего и говорить, что исполнение было образцовое. Публика потребовала bis. Вежливые французы сыграли "Боже царя храни". Офицеры подхватили хором. Затем следовала опять марсельеза, затем опять гимн. И так почти все время. Сыграли и германский гимн, который выслушали стоя. Линевич три раза прокричал: "hoch!", но остальная публика осталась равнодушна. В соседнем зале показался какой-то англичанин и потребовал, чтобы сыграли британский гимн. Тут чуть было не произошел скандал: раздались отдельные возгласы: "a bas les Anglais"! Но они потонули в море общего добродушия и веселья. Оживление достигло своего апогея после ухода Линевича. Тут уже прямо замучили зуавов, заставляя их без конца повторять марсельезу. Дошло до того, что белые как лунь старики вошли в комнату к музыкантам и кричали: "vive la France!" — "Et la Rus-sie…..e!" — кричали в ответ музыканты, потрясая своими красными шапочками и инструментами. Затем французы-музыканты (нижние чины) стали обходить бывших в комнате офицеров и, протягивая им руки, кричали: "vivent les braves Cosaques"! Офицеры пожимали протянутые руки и отвечали: "vivent les braves Zouaves"! Наконец музыканты, усталые, побросали свои инструменты и хором запели марсельезу. Офицеры, бывшие тут же, подхватили, и все пели: "Marchons! Marchons".. [470]

______________________________

18.

13-го января 1901 г., Шанхай-Гуань (у Великой стены).

...Вы пишете, что газетные известия производили впечатление, будто необъятный Китай собирается поглотить все европейские армии. То же самое "чувствовалось", только более осязательно, здесь. Вероятно, в конце концов так оно я будет, и мир увидит еще второе переселение народов... К счастью, для нас это время, по-видимому, еще не настало. Но когда уходили первые отряды войска, я была убеждена, что ни один из них не вернется... Когда приходили новые и новые известия о победах, я думала, что это просто тактика хитрых китайцев, что они заманивают неприятеля вглубь страны с тем, чтобы там вернее уложить всех под стенами Пекина. А когда пришло известие о взяли Пекина, мы все долго этому не верили: думали — газетная утка!

А между тем, китайцы так простодушны и так невоинственны, что, действительно, бегут от русского "ура". Да, вероятно, воинственные крики других народов действуют на них таким же точно устрашающим образом.

В письме, отправленном 11-го января, я описывала празднества, прогулки и т. п. Теперь. пойдут описания другого рода.

28-го декабря 1900 г.. первый эшелон нашего полка выступил из Тьянцзина в Шанхай-Гуань. Мы с Н. решили остаться до 30-го декабря, чтобы ехать со вторым эшелоном. Вещи свои мы отправили с полком, а сами перешли на два дня в "Astor House". Скажу два слова об этой гостинице. Это громадное, серое трехэтажное здание с башней: в нем более 50 номеров. Все они обставлены очень комфортабельно. При каждом номере туалетная комната, и в ней ванна с проведенной водой — купайся хоть целый день. Порядки там английские: в восемь часов утра подают breackfast — каша и чай, или кофе, к которому полагаются белый хлеб, масло и... варенье. Кружочек масла лежит на блюдце с вареньем. В час дня — tiffin, завтрак из пяти блюд. В восемь часов — dinner, обед из пяти блюд. Все элегантно, удобно, чисто, прелесть как хорошо. Только дерут невозможные цены; с нас двоих за два дня взяли около тридцати рублей. Остались мы в Тьянцзине по многим причинам: 1) хотелось совершить путешествие в небольшом обществе; 2) и главным образом — прельщала ванна, а 3) наконец, нас тянуло хоть короткое [471] время пожить по-европейски, в комфортабельной обстановке. Но выступление второго эшелона было отложено, нам в гостинице оставаться долее не было расчета, и вот, 30-го декабря, мы двинулись в путь вдвоем.

Тьянцзин и Шанхай-Гуань соединены железной дорогой, только работает она не важно. Вагоны 1-го класса напоминают наши III-го, паровозы часто портятся, и нам, например, пришлось просидеть 12 часов в Чунг-Ли, в двух часах езды от Шанхай-Гуаня, из-за порчи паровоза...

Как бы то ни было, мы в вагоне первого класса, холодном, неотапливаемом. Компания у нас собралась хорошая. Болтали, шутили и доехали незаметно до р. Бэй-тан-хэ. А надо вам знать, что через реку эту еще нет моста. Сейчас же была организована переправа по льду. Впереди шел молодой артиллерийский офицер, за ним — девять носильщиков-китайцев с багажом, за китайцами — наш вестовой. Шествие замыкали мы, остальная публика. Оригинальный это был кортеж. На противоположном берегу предстояло нам провести пять часов в ожидании поезда. Счастье наше, что погода была сравнительно теплая, безветренная. Едва только мы спустились на этот берег, как свели новое знакомство. Там, около недоконченного здания вокзала сидели на скамейке два офицера в бурках и огромных папахах. Они оба поднялись, пошли к нам навстречу, и один из них сказал, обращаясь ко мне (с Н., как оказалось, они были уже знакомы):

— Честь имею представиться: полковник Ж. А это подполковник З.

Я обоим протянула руку, но что-то в высшей степени странное поразило меня в первом из них. Странность эту я скоро объяснила себе тем, что он носил две пары очков: очки и пенсне. Улучив удобную минуту, Н. тихо спросил меня:

— Ты знаешь ли, с кем ты познакомилась?

— Он назвал себя, — отвечала я: — Ж.

— А знаешь ли, кто он такой? Это — "Шестиглазый"! Помнишь, у Мельшина — "Из мира отверженных"?

Тут я вспомнила, что от некоторых офицеров слышала уже, что Шестиглазый (фамилия его у Мельшина — Лучезаров, бравый штабс-капитан Лучезаров, а Шестиглазый — прозвище) служит где-то недалеко от нас, в Южно-Уссурийском крае, и что настоящая фамилия его — Ж. Можете представить себе, с каким любопытством я стала приглядываться к нему! Не [472] думала я, читая Мельшина, что мне придется познакомиться с Шестиглазым и даже пользоваться его услугами. Но об этом речь впереди.

Мы расположились тут же, на свежем воздухе, стали кипятить чайник, пить чай и закусывать. Не забудьте, дело происходило в конце декабря, река сплошь замерзла и хотя не слишком, а все-таки было холодно. Спутники наши из железнодорожного мира разбрелись кто куда, а мы сидели в обществе Ж. и его офицеров. Наконец, к вечеру быль подан поезд, и мы разместились. На этот раз на весь поезд был один только пассажирский вагон, и тот невообразимо грязный. В то время переезжала куда-то масса солдат, и ими были наполнены скотские вагоны и открытые платформы, а ночь надвигалась не из теплых. Когда мы на одной из станций вышли из вагона, чтобы подышать чистым воздухом, глазам нашим представилась интересная сцена. Солдаты, чтобы согреться немного, принялись плясать. И вот, видишь, как, например, русский солдатик отламывает трепака, а около него — кружок любознательной иноземной публики. В другом месте пляшет француз, который тоже собрал вокруг себя зрителей, по большей части русских и т. д.

Первое отделение нашего вагона битком-набито солдатами всех наций. Больше всего было японцев и американцев. Отделение это было холодное. Среднее отделение с печкой занимали мы с Н.. русский артиллерийский офицер, японский, немецкий и французский офицеры и несколько американцев. Я поставила на печку чайник и стала готовить закуску. И оказалась я на этот раз очень запасливой: у меня нашлось все, что нужно для ужина, и сверх того свечи и подсвечник — а это было далеко не лишнее, так как фонарь, зажженный китайцем, накоптил, накоптил немного я угас навеки. Когда мы стали закусывать и увидели, что вокруг нас сидят все голодные люди, то попросили и их разделить с нами скромную трапезу, сначала, впрочем, только немца и француза. (Само собою разумеется, что русский офицер составлял нашу компанию). Те с радостью согласились. Тогда нам стало жаль японца, и мы пригласили и его. Надо было видеть, как он обрадовался тому, что на него обратили внимание, и как в то же время был смешон и угловат. Он, как оказалось, знал пару слов по-немецки. Сейчас же, чтобы отплатить нам за угощение, он притащил две бутылки японского вина, [473] белого и красного (гадость ужасная!) и заставил нас всех попробовать.

— Ah! Ah! — твердил он, дергая каждого из нас за рукав. — Japaner Wein!

Все пробовали — сначала из любопытства, потом — из вежливости и говорили: "gut!". — Тот сиял! Вскоре он достиг цели своей поездки и, перед уходом из вагона, простился только с мужчинами, не обратив на меня никакого внимания.

Наконец, мы пригласили американцев, и таким образом у нас составился интернациональный пикник. Впрочем, аборигены чуждых материков, поев, разошлись по своим углам, и только немец с французом поддерживали нашу, на этот раз, исключительно "европейскую" компанию.

Ночью немец ушел с поезда, француз же доехал с нами до самого Шанхай-Гуаня. Он оказался моряком, капитаном, и так со мной разоткровенничался, что рассказал, что он — жених, и даже показал карточку своей невесты, хорошенькой, молоденькой барышни. Между прочим, он рассказывал, что, отправляя своей невесте телеграмму в Париж, он в течение суток не получает от нее ответа. Я только вздохнула, вспомнив наши почто-телеграфные порядки.

Ночью мы прибыли в Чунг-Ли, где, как я написала выше, простояли 12 часов. Утром отправились в город, который, как большинство китайских городов, окружен громадной каменной стеной. Расположен он у подножия хребта.

Между тем Ж. тоже побывал в городе, но не с научной, так сказать, целью, как мы, а с практической. Он купил уток, приказал их зарубить и сам сварил суп. И вот, он является часов в двенадцать в наше отделение и предлагает пообедать с ним. Но еще раньше француз сбегал к своим солдатам и принес нам французский солдатский завтрак. Состоял этот завтрак из отличного белого хлеба, который солдаты сами пекут и подобного которому мы ни разу не ели за все время пребывания в Тьянцзине, сардин и превосходного красного вина. Все это во Франции баснословно дешево: большая коробка сардин — 12—15 копеек, бутылка вина — 4—5 копеек. Мы с аппетитом позавтракали, и поэтому я отказалась от обеда. Но Ж. на это не согласился, приказал, чтобы кастрюлю с супом принесли в наше отделение, и налил мне первую тарелку. Нечего делать, поела: суп оказался превосходным. Тут между Ж. и его помощником З. с одной стороны и нашим французом — с другой [474] завязался, при моей помощи, разговор. Смешно это было ужасно: довольно элегантный, живой француз и такие два медведя. Между прочим, 3. просил меня передать французу, что, должно быть, они мало любят нас, коли не учатся говорить по-русски. Француз пришел в ужас.

— О, non! non! non colonel! Ne dites pas ca! — твердил он, грозя пальцем: — non! non! — И рассыпался в уверениях франко-русских симпатий. А не учатся они, мол, по-русски потому, что, как наивно объяснял он, во всем мире говорят по-французски, и это их балует. — Впрочем, — прибавил он в утешение, — молодежь, хотя и не вся, изучает в настоящее время русский язык.

Наконец, мы в Шанхай-Гуане. Никто нас не встретил, и если бы не полковник Ж., не добраться бы нам до дома. Он дал нам две двуколки, одну — для нас, другую — для вестового и вещей, и мы тронулись.

Город Шанхай-Гуань примыкает одной стороной к Великой Китайской стене, которая во время оно служила границей между Манчжурией и Китаем. Китай и Манчжурия давно уже составляют одно государство, но стена стоит и, начинаясь у самого "Желтого" моря, тянется к горам, ползет затем на горный хребет, бежит по его гребню и теряется из виду, перевалив на северный склон гор. Со стороны моря Шанхай-Гуань охраняется многими грозными, недоступными фортами, составляющими последнее слово военной науки. А несчастные китайцы сдали город без выстрела.

Мы знали, что в одном из этих фортов, № 7, предназначено нам жилище; расспросили, как ведет дорога к нему, и поехали. Все кругом было странно, интересно и живописно — и горный хребет, и Великая стена, и разрушенные китайские фанзы, и грозные форты, и чудно-возделанные, хотя и обнаженные в настоящее время года, поля. Ехали, ехали, наконец увидели на одном из фортов, самом высоком, русский флаг. Значит, мы — дома! С некоторым трепетом въехали мы в крепостные ворота и покатили по самой крепостце. Жаль, что я совершенно не в состоянии дать описание внутреннего вида крепости. Состоит она вся из отдельных двориков, окаймленных фанзами. А фанза — это камышовая постройка, обмазанная снаружи и внутри глиной, с глиняным полом, с решетками, заклеенными бумагой, вместо окон. Войска приспособляют фанзы для жилья, то есть, ставят железные печки, заменяют бумагу стеклом, а [475] офицерские квартиры оклеивают даже обоями. Но от всего этого, как вы увидите ниже, радости мало.

Мы знали раньше, что нам отведена квартира в одном дворе с командиром полка, и потому, когда увидели у ворот денежный ящик и при нем часового, поняли, что цель достигнута. Утомлена я была ужасно, запылена невообразимо, намерзлась достаточно, и поэтому, с понятным нетерпением, мечтала о крове. Но когда мы переступили порог нашего жилища, не только я, но даже философски настроенный Н. смутился.

Представьте себе две крошечные комнатки, правда, оклеенные какой-то грошовой бумагой, но с глиняным полом, с маленькими, невообразимо грязными, не пропускающими достаточно света окнами, холодные и пустые. Настоящее подземелье! Оказалось, что во второй комнате не было и намека на печку, в первой же имеется только "кан". Кан — это широкая, низкая, в аршин высотой китайская печь-лежанка. На кане они проводят все время зимой, и действительно, это — единственное место в хижине, на котором можно жить зимой, во время холодов. Но топить его приходится очень осторожно и понемногу, так что он никогда не нагревает жилья как следует (Китайцы топят свои каны гаоляном — этим удивительным растением, которое целиком — от зерна до корня — идет на потребу человеку. Зерно идет в пищу, и, кроме того, из него гонят водку; стебель служит материалом для постройки фанз и выделки крестьянских шляп, а также топливом; в конце же зимы, когда запасы топлива подходят к концу, китайцы выкорчевывают корни гаоляна и ими отапливают свои жилища). В довершение прелести, везде лежало вершка на два пыли и сору, так что даже прилечь на кане нельзя было. Рамы не приставали к косякам, и промежутки просвечивали, так как они были заклеены только бумагой; а дверь совсем не подходила кругом к своему косяку пальца на два...

Но надо было устроиться. Мы приказали внести вещи. Большая часть нашей убогой мебели даже не входила в узкую дверь. Затем, мы обили рогожей и сеном дверь, поставили и затопили железную печку во второй конуре, вымели полы. За всем тем, нельзя было и думать о том, чтобы расположиться там на ночлег, и мы отправились на квартиру к одному офицеру, бывшему в тот день в отсутствии и жившему в форте уже две недели. Комнатка оказалась сравнительно благоустроенной: на полу лежали чистые циновки; стояла застланная кровать; таз и кувшин для умывания; на окне — двойная шелковая занавеска (шелк китайский у нас ни по чем, им вытирают, [476] случается, копыта лошадей), и весело горела железная печка, распространяя вокруг тепло и запах раскаленного железа.

Дело происходило 31 декабря старого стиля, то есть, накануне русского Нового года. Мы были так утомлены, что охотнее всего встретили бы этот Новый год в постели. Но командир полка пригласил "весь гарнизон" к себе, и неудобно было составить исключение. И так, умывшись и переодевшись, мы отправились пить чай и встречать Новый год — а тут и вечер наступил.

Квартира командира тоже состоит из двух комнаток и тоже довольно мизерна; но так как он — командир полка, то все у него было отделано тщательнее. Кроме того, он вперед выслал своего вестового с вещами, да и сам он с женой жил в этой квартире три дня и успел украсить свою "хату" коврами и звериными шкурами, так, что у них все смотрело довольно уютно и было тепло.

Собрался весь гарнизон форта № 7 — десять человек, в том числе три дамы (вы скажете: три дамы — а где же остальные четыре? Они встречали Новый год со своими мужьями "своим гарнизоном" в форте № 4, разбившись, кажется, на две партии)...

И вот мы встречали Новый год, новое столетие, в землянке, в Шанхай-Гуане! Фантастично, не правда ли?.. Тем не менее, встреча была как следует быть, со всеми онерами. Сначала мы пили чай, затем играли в винт — совсем как в доброе старое время на родине. Потом сели ужинать. Поданы были всевозможные закуски в консервах, жареные фазаны и перепелки, мерзлые фрукты, конфеты, вина. А в двенадцать часов мы пили шампанское, чокались, и, я думаю, у всех странно, особенным образом, сжималось сердце... Шампанское настоящее — Редерер и Клико — следует всюду за войсками в огромном количестве, и его всюду пьют почти как воду.

R.G.

Оффлайн Ernan Kortes

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 9
  • Пол: Мужской
    • Openfinal
  • Skype: ernan_kortes
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #3 : 30 Апреля 2011 22:23:58 »
На следующий день мы принялись за окончательное приспособление к жилью нашей квартиры. Бились дня три, и, наконец, получилось нечто такое, что вас, конечно, привело бы в ужас, но нам, после наших трудов, казалось "довольно миленькой квартиркой". Полы сплошь были устланы циновками, окна вымыты и завешаны занавесками. Во второй комнатке весело трещала железная печка, а угол, в котором мы устроили постель, был обит звериными шкурами. К счастью, я купила в Тьянцзине большой мех, и мы смастерили из [477] него одеяло. "Гостиная" была устроена у нас в первой комнате, на кане, так что получилось нечто в роде театрального зала со сценой на возвышении. Мы в первый же день убедились в том, что жить внизу невозможно, ибо дверь, даже обитая, не представляла почти никакой защиты от наружных атмосферических влияний. А теперь, на кане, мы смеялись над бурями: пусть они себе бушуют внизу, — нам наверху тепло и хорошо!.. Мебель наша, во время переезда по железной дороге, сильно уменьшилась в количестве: на ночлегах нижние чины разводили костры столами и стульями тех офицеров, которые не находились в 1-м эшелоне: как будто они предчувствовали, что негде будет разместить им свою убогую обстановку... Но и то, что доехало более или менее благополучно, не все могло пройти в нашу узкую дверь, и, таким образом, стол и комод пришлось временно приютить у соседей... Еда у нас была подходящая к квартире, ибо кормились мы из солдатского котла. Зато консервов у нас избыток. Забыла написать еще, что здесь в страшном употреблении консервы, в которых продаются даже... масло и молоко.

Китайцы совсем незнакомы с молочным хозяйством: у них имеется только вьючный скот для работ и в пищу. А жарят они все на растительном масле, преимущественно на отвратительном бобовом. Для европейцев же масло привозят из Одессы. Томска, из Америки — легко можете представить его вкус! Но здешние уроженцы другого масла не знают и наиболее хвалят русское, вернее, одесское. Сливки (консервированное молоко) мне лично очень нравятся, но многие их не переносят.

Самое печальное в нашем обиходе был холод. Железная печь грела, только пока топилась. Раз прекращается топка, нет и тепла, и мы с мужем каждое утро вспоминали стихи Некрасова:

"В комнате нашей, пустой и холодной,
"Пар от дыханья клубами ходил".

Н., бедный, вскакивал первый, набрасывал на себя пальто и растапливал печку; а я лежу, жду — пока потеплеет...

Все это, впрочем, относится к прошедшему времени, потому что вот уже шестой день, как мы перекочевали в форт № 4, и у нас новая квартира: опять-таки фанза в две комнатки, но окна больше, и поэтому комнатки повеселее. Кроме того, вход не прямо со двора, а через переднюю, и как [478] будто бы потеплее... Здесь у нас общая офицерская столовая, значит, котел по-боку.

Но форт № 7 имел некоторые преимущества перед фортом № 4 — это роскошное местонахождение. Бывало, взберешься на вал, и перед тобой, открывается чудный вид: с одной стороны — море и на нем — суда разных наций, все стационары. С другой — горный хребет: а между ним и тобой — форты, окружающие их поля, город Шанхай-Гуань и Великая стена — все как на ладони. Около и вокруг форта — прекрасные аллеи и много красивых мест для прогулок.

Форт № 4 лежит гораздо дальше от моря, так что он представляется с вала в виде узкой голубой полосы, сливающейся с горизонтом. Вал, его окружающий, раза в три шире вала, окружающего форт № 7, и в ближайших его окрестностях ничего, кроме разрушенных фанз, нет...

W.

Текст воспроизведен по изданию: Из жизни на Дальнем Востоке. Июнь 1900 г. — март 1903 г. // Вестник Европы, № 4. 1904

© текст - W. 1904
© сетевая версия - Thietmar. 2011
© OCR - Ernan Kortes. 2011

Voslit.info
R.G.

Оффлайн Aqua Mar

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 4906
  • Карма: 298
  • Пол: Мужской
    • aqua-mar.livejournal.com
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #4 : 01 Мая 2011 14:55:35 »
Полностью ещё не прочёл, но начало понравилось.

Ernan Kortes, спасибо! С плюсиком.
 :)
IN VIA VERITAS. ©
aqua-mar.livejournal.com

Оффлайн Ernan Kortes

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 9
  • Пол: Мужской
    • Openfinal
  • Skype: ernan_kortes
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #5 : 14 Мая 2011 15:06:59 »
ИЗ ЖИЗНИ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ

Часть Вторая

Июнь 1900 г. — Март 1903 г.

_______

Южно-Уссурийский край, Печилийская провинция, Япония и Южная Манчжурия.


_______

19.

28 января 1901 г., г. Шанхай-Гуань.

Хочу описать вам под свежим впечатлением, что мы переиспытали третьего дня. Весь вечер 26-го января мы беседовали на тему о войне. Б. рассказывал о своих впечатлениях под Тянцзином, как там бывало жарко, и как свирепеют люди в бою. Он рассказывал, как командовавший сводным полком японский полковник собственноручно рубил направо и налево и затем хвастался окровавленными кителем и манжетами. Все это было белоснежно перед сражением и покрыто кровью после него. Казаки наносят шашкой такие страшные удары, что просто не верится. Напр., одним ударом рассекают голову до позвоночного столба; перерубают человека пополам, так что совершенно отделяется верхняя часть туловища от нижней! И тому подобные милые воспоминания. Только что мы разошлись, взволнованные всем услышанным, [6] и я принялась за письмо, как услышала, что стучатся к нашему соседу И. (он временно командует полком, по случаю отъезда командира полка) и докладывают: “В. в-иe! экстренная бумага от начальника отряда"! Почему-то я сразу подумала, что это — известие о появлении китайцев. Муж, конечно, сказал: “пустяки"! Но оказалось, действительно, распоряжение о том, чтобы немедленно отправить взвод по железной дороге (в первые минуты говорили — за десять верст), в помощь осажденным китайцами стрелкам. Легко представить себе переполох, который поднялся в нашей мирной “Белогорской крепости"! Через полчаса взвод был уже готов и выступил ни вокзал под командой К., жена которого с ним живет тут же. Назначен был, собственно, С., но он был на именинах в форте № 7. Вскоре, впрочем, он нагнал ушедших. О назначении С. в поход тоже хочу сказать несколько слов. Как раз в тот же день, 26-го янв., Б. принес группу, в которой снята его жена с тремя офицерами: Г., Сл. и С. Из них двое первые убиты в настоящую кампанию — невольно приходило в голову, что очередь за С. Кроме того, мы вспомнили, что он еще раз снимался в группе с двумя другими, тоже ныне уже не существующими офицерами. Это были два его приятеля-артиллериста, оба кончившие свою молодую жизнь самоубийством. После того, как второй из вышеупомянутых офицеров покончат с собой, С., — как рассказывал все в тот же день, 26-го янв., Б., — сказал: “теперь очередь за мной"! Если я прибавлю, что С. — всеобщий любимец, le fils du regiment, как его называли в полку, — вы поймете, почему нервность всех нас должна была увеличиться. Была еще одна причина: в тот же день, в пять часов пополудни (бумага начальника отряда была получена в одиннадцать часов вечера), уехал в Цзичжоуфу наш младший врач, и он обязательно должен был проезжать ту станцию, где, по слухам, китайцы осаждали стрелков. А молодой человек он очень пылкий, страшно здесь тоскует, не участвовал ни в одном деле и все жаждет сильных ощущений. В командировку он уехал тоже прямо с именин, вооруженный револьвером и шашкой. Перед отъездом он все твердил: “я дешево не отдам свою жизнь", хотя никто и не думал тогда, чтобы существовала какая-нибудь опасность. Снарядив своих, наш командующий полком поехал к начальнику отряда и вернулся со следующими вестями. Несколько дней тому назад рота стрелков, производя рекогносцировку, наткнулась на многочисленную шайку [7] боксеров. Произошла стычка; рота потеряла четыре человека убитыми, восемь — раненными: два офицера контужены. 26-го января полк отправил взвод с хором музыки, хоронить покойников, и вот тут их окружили китайцы (как оказалось в действительности, дело происходило в ста верстах от Шанхай-Гуаня), и они присылали телеграмму за телеграммой, прося помощи. Был сформирован отряд: рота стрелков, полусотня казаков и две душки, и все это двинулось на помощь стрелкам. Кроме того, начальник отряда рассказал, что днем к нему явились два китайца и предупредили, что завтра, т. е. 27 числа, произойдет нападение на Шанхай-Гуань. Положим, предполагаемому нападению на нас никто не придавал особой веры. Здесь около трех тысяч союзных войск: кроме того, в любое время может быть высажен десант со стационеров, так что трудно допустить, чтобы китайцы отважились напасть на нас, тем более, если принять во внимание, как они показали себя в настоящую кампанию. Но... кто их знает! Может быть, они в самом деле собрали большую армию и вдруг нагрянут из-за гор!.. Никто не лег в эту ночь раньше двух-трех часов. На следующий день. т. е. вчера, случилось еще одно маленькое происшествие. Нижние чины, уехавшие с утра за дровами, вернувшись, привезли с собой боксерскую пику и много очень револьверных патронов, а владелец пики и патронов удрал у них на глазах. Это еще ни разу не случалось с тех пор, как мы тут! Признаюсь, мне стало очень страшно... Такое напряженное состояние продолжалось часов до семи вечера, когда были получены телеграммы о том, что весь отряд благополучно возвращается домой. Слава Богу! Они вернулись ночью: я не дождалась их возвращения, но знаю уже, что это была ложная тревога. Рота пехоты, действительно, наткнулась где-то на китайцев и понесла потери. Но что касается дальнейшего, то это было плодом... “излишней осторожности" одного ротного командира, чтобы не сказать больше...

20.

31 января 1901 г., Шанхай-Гуань

Расскажу вам о смотре, который произвел здесь союзным войскам Вальдерзее. Вероятно, вы увидите иллюстрацию этого парада, так как его снимали фотографы всех наций. Парад был блестящий, в нем принимали участие войска семи [8] держав: немцы, англичане, французы, японцы, русские, австрийцы и итальянцы. Сначала решали трудный вопрос, в каком порядке пропускать войска церемониальным маршем. Решено было — в алфавитном порядке, по наименованию государства И так они и дефилировали: Deutschland, England, Frankreich, Italien, Japan, Oesterreich, Russland. Наши прошли в хвосте, и хотя казаки лихо промчались перед командующим всеми союзными войсками и удостоились от него “спасибо", но производили “серое" впечатление, благодаря серому цвету своих шинелей и отсутствию блеска в обмундировке. Некоторые войска очень живописно и красиво одеты. Например, зуавы: у них турецкий костюм — широчайшие красивые шаровары, темно-синие куртки, вышитые красными шнурами, на головах — красивые фески. Еще лучше красные сипаи. Во-первых, это все рослый народ, с темно-бронзовыми лицами и черными курчавыми бородами. Нижняя часть их туалета — темная; зато великолепные ярко-красные куртки и такие же тюрбаны так и сверкают на солнце и очень идут к лицам их типа. Парад был красив кроме и, того, внушителен, так как показал воочию, что гарнизон Шанхай-Гуаня — порядочная сила.

Недавно муж познакомился с губернатором Шанхай-Гуаня — “фудутуном" — и стал его просить, чтобы он позволил мне познакомиться с его женой, — мне давно уже хотелось побывать в зажиточной, интеллигентной китайской семье, посмотреть их быт. Представьте себе, — ни за что не позволил! Домашний быт китайца — святая святых, куда он не допускает никого чужого, и только в прошлом году, в первый раз от сотворения мира, китайская императрица принимала европейских дам. Сначала “фудутун" сказал, что нельзя допустить к его жене переводчика-мужчину — нужна женщина. Оказалось, что таковая имеется: жена одного офицера, говорящая по-китайски. Когда он узнал, что с этой стороны потерпел поражение, то стал уверять, что жене его некогда, — она все занята детьми; кроме того, жена его грязная, дети грязные и т. п. отговорки. (После я узнала, что не все китайцы так строги в этом отношении, и может быть под влиянием европейцев, или отчасти со страха, допускали русских дам к своим женам). Муж мой устроил так, чтобы получить приглашение на обед к “фудутуну"; и может быть и я туда попаду — уж очень мне любопытно. Только вряд ли: женщины у них не в авантаже, хотя императрица правит страной.

Вчера мы сделали большую прогулку, ездили на берег моря, [9] в международный форт № 1. Так называется форт, в котором все державы, воюющие с Китаем, имеют своих представителей. На прекрасном и недоступном снаружи валу, окружающем этот форт, расположены грозные пушки — каждая под другим флагом, и они так установлены, что если бы неприятель показался изнутри страны, их можно моментально повернуть в обратную сторону от моря, и они будут “плевать" на несчастных китайцев, откуда бы они ни появились. Форт этот находится верстах в восьми от нашего форта, и туда ведут прекрасные дороги, усаженные аллеями. Вообще вся местность, сколько ни хватает глаз (а хватает он далеко с возвышенных пунктов), в высшей степени возделана, на каждом клочке видна рука человека. Перед зрителем, поднявшимся на вал какого-нибудь форта, вырисовывается Великая китайская стена. г. Шанхай-Гуань, масса — я думаю, не менее пятнадцати-шестнадцати — фортов. А в промежутках все хутора, и каждая пядь земли великолепно возделана. Все хутора и форты соединены дорогами, обсаженными чудными аллеями. Рамкой для картины служит с одной стороны — море, с другой — горный хребет. К сожалению люди приложили ко всему виденному руки, не только с целью созидательной, но и с разрушительной. Аллеи безжалостно вырубаются на топливо, а все деревни вокруг нас сожжены, и остатки их тоже разбираются союзными войсками на отопление. Вообще, отопление здесь составляет очень серьезный вопрос. Холода порядочные, достигают до 10 — 120 по Цельсию: притом здесь дуют резкие северо-восточные ветры: а фанзы, в которых мы живем, устроены так, что сквозь стены продувает прекраснейшим образом. Не могу понять, как китайцы в них зимуют при бумажных окнах и при их системе отапливать соломой или камышом! Итак, надо топить, а леса кругом нет. Вот и рубят аллеи, и забирают все, что годится, в покинутых деревнях: мы согреваемся мебелью и домами несчастных китайцев! Но наконец все окрестные деревни уже окончательно разграблены. Тогда стали командировать нижних чинов в более отдаленные пункты за топливом. И хотя нашим, например, строжайше запрещено забираться в жилые деревни, они без сомнения делают это,тем более, что жители, при приближении европейских войск, бегут, и таким образом деревни временно являются покинутыми. Это самые незначительные из череды жестокости, которыми сопровождается война. Кончилась эта история с дровами тем, что к командиру явилась депутация [10] китайцев с обещанием доставлять топливо, сколько надо будет, только бы избавили жителей от набегов нижних чинов, а то, мол, “шибко обижают бабушек" — китайских женщин. Командир был этому очень рад. Он и раньше готов был платить за дрова, сколько потребуют, но они не соглашались доставлять. А теперь потянулись к нам ежедневно караваны осликов, и через спину каждого ослика переброшено по две вязанки мелких дров! — Китай и помимо войны страна жестокостей. Здесь отрубают человеку голову так же легко, как у нас сажают в тюрьму. И европейцы тоже находят, что с китайцами иначе поступать нельзя! В бытность нашу в Тянцзине, когда было установлено международное управление городом, было несколько казней, и каждый раз головы выставлялись на видное место для устрашения. Только там мы их как-то ни разу не видели. А здесь, при въезде в город, висят в камышевых клетках три несчастные головы, и я уже два раза проезжала мимо них. Если бы, живя в Европе, я увидела это на картинке, то не поверила бы, что это правда. Как-то странно думать, что в настоящий век выставляются на показ отрубленные человеческие головы! Да, приходится видеть, слышать, переживать невероятные вещи!

21.

15 февраля 1901 г., Шанхай-Гуань.

Погода здесь стоит прелестная, и мы часто предпринимаем прогулки, большей частью вдвоем с мужем, но иногда в компании. Недалеко от нашего форта сипаи устроили великолепный скаковой круг и часто там упражняются. Желающие любоваться красивыми лошадьми часто там бывают. Ходим мы теперь на Великую стену, находящуюся от нас на версту расстояния. Время и железная дорога разрушили ее в нескольких местах; по этим изуродованным местам мы взбираемся на самую стену и гуляем по ее гребню. Как хотите, а это странное чувство — сознавать, что ходишь по Великой Китайской стене! Однажды, только что мы вышли из форта, как встретили кучку китайцев, направлявшихся нам навстречу. Впереди шел человек высокого роста с белым флагом в руке; на флаге крупными синими буквами было написано по-русски: “Полтно" (?). Поравнявшись с нами, высокий китаец торопливо пожал каждому из нас руку и начал что-то [11] говорить взволнованным голосом, энергично размахивая руками. Мы, конечно, ничего не понимаем. Но кавалеры наши, полагая, судя по надписи на флаге что перед нами “портной", предложили ему: “приходи, братец, завтра к нам в форт и там работу получишь". На этом и кончилось первое свидание. На другой день утром, китаец, не поняв, конечно, в свою очередь, что ему было сказано, в форт не явился. Но, зато, едва мы вышли на нашу обычную послеобеденную прогулку, как встретили вчерашнюю кучку китайцев, и на этот раз все были сильно взволнованы. Опять рукопожатия, опять высокий стал излагать свое дело, и опять никто ничего не понимал. Тогда один из китайцев с яростью сорвал с себя халат, бросил его на землю и принялся изо всех сил колотить его... Мы поняли, что дело серьезное. На этот раз китайцу было сказано придти на другой день с переводчиком. Слово “переводчик" было понято. Китайцы все одобрительно закивали головами, и на следующее утро явились к нам в форт с переводчиком. Оказалось, что высокий китаец — это бывший студент пекинского университета. Война заставила его покинуть Пекин. Недалеко от нашего форта он приобрел небольшую усадьбу и открыл в ней школу для мальчиков. Но сипаи (английские войска из Индии), в поисках топлива, наткнулись на его усадьбу и принялись разорять ее. Он защищался, как мог; но мы видели по жесту китайца, сорвавшего с себя халат, каковы были результаты этой защиты. И вот бедный учитель прибегнул к покровительству русских. Командующий нашим полком, добрый, милый старик, тип человека цельного, пробившегося в люди из нижних чинов, выдал вашему китайцу большой русский флаг с надписью, что “китаец такой-то находится под покровительством русских". Учитель ушел, сияя от радости. И действительно: мы потом слышали, что флаг наш подействовал, — сипаи перестали его обижать. Что означала надпись “полтно" на его флаге — осталось невыясненным.

Монотонную жизнь нашу разнообразят фокусники. Вы все, вероятно, слышали, что китайцы — чрезвычайно ловкие фокусники. Ловкость китайских жонглеров и фокусников выше всякой похвалы, особенно последних. Это тем более поразительно, что сценой им служит обыкновенный двор, а единственная “обстановка" — это высокий деревянный цилиндр, из которого фокусник вытаскивает весь свой хлам и который, в то время, когда он показывает фокус, стоит далеко от него. [12] Китаец расстилает перед собой прямо на земле скатерть, грязную тряпицу; иногда чтобы еще более подчеркнуть свою ловкость, — сбрасывает с себя всю одежду, и остается перед вами в одних невыразимых (Вы удивляетесь, что китаец зимой сбрасывает с себя всю одежду, вам это кажется невероятным, но это — факт). Мальчишка, по его приказанию, подает ему из цилиндра все необходимое, и при такой незатейливой обстановке проделываются самые удивительные, сложные фокусы. Особенно меня поразил один фокус. Нам была показана обыкновенная фаянсовая чашечка. Чашку эту фокусник поставил на большую каменную плиту (весь наш двор сплошь вымощен такими квадратными плитами) и прикрыл своей тряпицей. Все мы ясно различали под тряпицей контуры чашки. Китаец приподнял тряпицу, и мы убедились, что чашка под ней. Затем он опять накрыл чашку и ударом палки разбил ее вдребезги. Мы слышали звон разбиваемой посуды и различали под тряпицей черепки, Когда тряпица была приподнята, — все, конечно, исчезло. Но этого мало. Вторично прикрыл он камень тряпицей и, очертив палкой небольшой круг, стал делать вид, что он что-то приподнимает, вытягивает с усилием. У нас на глазах под тряпицей стали вырисовываться контуры чашки, вырастающей из камня. Чтобы убедить нас, что перед нами действительно чашка, фокусник постучал по ней палочкой. Послышался характерный звон. Еще несколько усилий, и чашка была извлечена из камня, буквально, и торжественно показана нам.

Иногда приводят дрессированных медведей, которые очень хорошо выдрессированы и понимают, как он говорит, по-русски и по-китайски, так как вожаки, из уважения к публике, командуют своим медведем на ломаном русском языке...

В других фортах, расположенных вокруг Шанхай-Гуаня, стоят войска союзных держав. Есть форт немецкий, японский, два английских (сипаи) форта, один или два французских форта и форт международный, где всех нас понемногу. Наши офицеры знакомятся понемногу с иностранцами; главным препятствием для сближения служит незнание языков. Мало кто из наших офицеров говорит на иностранных языках, а иностранцы и того реже — по-русски. Тут посредниками служат дамы, так как у нас они чаще владеют языками, чем мужчины. Но как мало мы ни [13] встречались с иностранцами, достаточно было и этого поверхностного знакомства, чтобы судить о том, что на людей всех наций одинаково дурно и развращающим образом действует война. Понятия спутываются; то, что в мирное время порицается, является доблестью в военное время, и люди окончательно перестают отличать добро от зла. Враг, в данном случае китаец — это вовсе не человек, это нечто такое, что не должно вызывать ни сострадания, никаких добрых чувств. Как-то раз у нас был в гостях офицер-зуав. Зашла речь о китайцах и я сказала какую-то фразу в их защиту. Зуав с удивлением посмотрел на меня. “Comment, madame, est-ce que vous aimez les clinois?" — спросил он меня. “Je ne les aime раs, — отвечала я ему, — mais je les plains". — “Est-се qu'on peut plaindre les clinois!" — Их, видите ли, и жалеть нельзя! Приведу еще отрывок из разговора с немецким офицером. Он рассказывал о казни убийцы Кетелера; рассказывал все подробности о том, как кровь забила фонтаном из обезглавленного трупа и как несколько капель этой горячей крови попало и на него, рассказчика. “Und ich blieb kalt dabei", хвастливо прибавил этот милый молодой человек. Наши, конечно, не составляют исключения и тоже на каждом шагу возмущают меня, высказывая подобные взгляды.

Насколько с нашей женской, мирной, точки зрения, портятся люди на войне, трудно даже представить себе. Могу привести еще два-три примера этому. В Пекине, говорят, был один воин, который, в первые дни после взятия столицы, забавлялся тем, что, гуляя по городской стене, стрелял во всех появлявшихся на улицах китайцев, все равно — стариков, женщин и детей... Стрелял, а затем делал зарубки на своем ружье, сколько душ он загубил... А вот еще пример, который мало вяжется не только с христианским духом, но вообще с понятием о человеке. Один молодой человека утверждал, горячо утверждал, что всякий человек в душе — убийца, и что если мы не убиваем походя, то это только из-за страха наказания. А на войне, мол, этого страха нет, и потому “с наслаждением" убивают вовсю. Он сам лично “зарубил шашкой" 35 человек! И обо всех этих убийствах вспоминают с удовольствием. Единственное исключение составляет раненый китаец, которого он добил “из сострадания". Вот об этом ему неприятно вспоминать. Товарищи его рассказывали, что он действительно какой-то отчаянный, ничего не боится, и что когда “преследует неприятеля", то [14] в самом деле расчищает шашкой улицу. Может быть, он и герой. А по моему просто — маньяк-убийца! Военные подвиги другого господина мне неизвестны; но я слышала, что когда он занимал одну, так сказать, административную должность, у него ежедневно происходили экзекуции, и “меньше 150 я не даю!" — хвастал он в присутствии многих. Его начальник, как говорят, сам человек мягкий, вероятно за всю свою жизнь никого не ударивший, вместо того, чтобы разнести его по заслугам, только полустыдливо, полуодобрительно хихикнул ему в ответ. Такие примеры могут показаться единичными, исключительными. А что вы скажете, например на то, что “разряжали" револьвер, подстреливая проходящего мимо китайца? И этаким делом занимались, как я слышала, воины всех стран. Или например, мне рассказывали про одного очень хорошего офицера, который действительно геройски вел себя в минувшую компанию, что он “пристреливал" свою винтовку, целясь и стреляя в убегавших китайцев. Может быть, здесь надо обвинить не того, кто стрелял, а того, кто рассказывал. Но я хотела вам только показать, до чего путаются понятия в военное время, до какого цинизма доходят люди хотя бы в своих рассказах.

Недавно у зуавов был интересный праздник: некоторые из их нижних чинов получили знак отличия св. Георгия, и по этому случаю было устроено франко-русское торжество. Были приглашены наши офицеры и нижние чины — георгиевские кавалеры, а также все фельдфебеля, вахмистры, унтер-офицеры и урядники. Говорят. все было очень мило устроено: французы, понятно, оказались очень гостеприимными хозяевами, и наши солдаты так побратались с французскими, что все поменялись головными уборами, а некоторые и полной обмундировкой, и в таком виде они ходили, обнявшись, пели друг другу свои национальные песни и плясали национальные танцы. Вообще, солдаты всех наций прекрасно уживаются между собой, как это наглядно можно видеть в форте № 1. Там нередко можно встретить группу из представителей шести-семи народностей, между ними европейцы, темные сипаи, желтые японцы и даже китайцы (вероятно, подрядчики или рабочие), и все очень мирно и весело играют в какую-нибудь игру, или просто ходят обнявшись, желая ближе познакомиться друг с другом. А уж как они понимают друг друга — это их секрет: но они отлично объясняются между собой. Приходит, например, из экспедиции наш отряд. Ворота заперты; на стене часовой — француз. Наш [15] солдатик, ничто же сумняшеся, кричит: “Эй, ты, франец, отопри"! И “франец" бежит вниз, отпирает ворота и впускает друзей. А вот еще и другая историйка. Вскоре после приезда нашего в Шанхай-Гуань, нам нужно было послать вестового с одним поручением в Тянцзин. В это время железная дорога была уже сдана немцам, и мы с мужем сомневались, сумеет ли он с ними объясниться. Но наш молодец разрешил недоразумение. “Ничего, ваше в-иe, — сказал он, — германцы говорят подходяще". И он съездил и исполнил все, что нужно было.

Моему мужу удалось познакомиться с медицинской частью у иностранцев. Лучше всех это дело поставлено у немцев; за ними следуют японцы. Что касается французов и англичан, то надо думать, что у них, так сказать, две медицины — особая для метрополий и особая для колоний. Понятно, что здесь, в Китае, процветает “медицина для колоний", довольно-таки плохого качества.

В заключение письма, расскажу вам о немецком госпитале, который мы посетили в Янцуне, по дороге из Пекина. Еще по дороге в Пекин мы обратили внимание на нечто вроде маленькой крепости, на расстоянии около 1/4 версты от вокзала в Янцуне. От немецких офицеров, ехавших с нами, мы узнали, что это госпиталь, и решили непременно навестить его на обратном пути. Поезд стоял немного больше часа, и мы воспользовались этим временем для осмотра госпиталя. Главный врач, проф. Куттнер, любезно ваялся все показать нам. Оказалось, что госпиталь и весь его персонал прибыл в Янцун из южной Африки, куда они были командированы “Германским обществом Красного Креста" в помощь бурам. Госпиталь состоит из нескольких складных картонных бараков; на каждый барак надет футляр из камыша, обмазанного глиной, и получается постройка, по типу очень похожая на местные. Все это обнесено довольно высоким земляным валом, по углам которого поставлены пушки. Госпиталь имеет свою охрану и все так приспособлено, что он может выдержать в случае нужды осаду. Что касается самого госпиталя, то он выше всякой похвалы. Довольно вам сказать, что в нем есть, кажется, все, что только придумала медицинская наука. Есть зубоврачебный кабинет и кабинет для глазных болезней; есть фотографический аппарат и аппарат для исследования лучами Рентгена; есть и бактериологический кабинет. О палатах для больных, об операционной комнате, [16] перевязочной и т. п. я и не говорю. Все это устроено — как в лучших клиниках. В ограде три колодца, из них один специально для тифозных больных. Для тифозных отведено два барака: один — для больных; другой — для поправляющихся. В то время, как мы посетили госпиталь, было Рождество по западно-европейскому стилю, и поэтому в каждой палате стояло по небольшой елке с дешевыми украшениями. Профессор провел нас в столовую, и мы увидели прекрасную комнату, во всю длину которой стоял стол, покрытый белой скатертью. В углу — прелестная елка. Пол покрыт линолеумом. Забыла еще сказать, что в каждой палате стоят за ширмами прекрасный, удобный рукомойник и ванна. Осмотрели мы и кухню, и помещение для белья; последнему отведена огромная комната, все четыре стены которой превращены в шкафы; шкафы эти наполнены горами белья, связанного по полудюжинам. Все сияет немецкой чистотой и аккуратностью. Поправляющиеся больные попадались нам на дворе кучками; все они были в прекрасных теплых куртках — подарок, который прислала им к Рождеству германская императрица... Главное, что они получили подарок этот вовремя...
R.G.

Оффлайн Ernan Kortes

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 9
  • Пол: Мужской
    • Openfinal
  • Skype: ernan_kortes
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #6 : 14 Мая 2011 15:07:57 »
22.

2б-го февраля 1901 г., Шанхай-Гуань.

Вот мы и после “фудутунского" обеда, друзья мои! Постараюсь описать подробно все, насколько сумею. Начать с того, что общее впечатление было более слабое, чем мы ожидали. Может быть, оттого, что мы здесь наслушались и насмотрелись достаточно китайщины и наперед уже знали “menu" и как это будет подаваться.

Когда начальник отряда, дней шесть тому назад, был у нас в форте, я ему сказала, что очень желала бы побывать у фудутуна и пообедать у него. Дня через два получаю от начальника отряда записку о том, что фудутун выразил полное свое согласие и удовольствие принять у себя русских дам (еще бы!) и угостить их обедом. Я передала всем это известие и спросила, кто желает ехать? Нашлось семь желающих в нашем форте — четверо мужчин и три дамы. Еще через день было получено, по числу особ, семь визитных карточек фудутуна, с приглашением к нему на обед в воскресенье, в двенадцать часов дня (мы сами заранее [17] назначили день и час). Но кроме нас семерых туда еще должны были приехать: начальник отряда, два его помощника и еще один офицер с молоденькой женой. Мы все одновременно подкатили к крыльцу губернаторского дома (Этим мы сделали, по китайскому этикету, большую невежливость, так как полагается экипажи оставить у ворот и к крыльцу идти пешком. Но мы тогда еще не знали этих тонкостей).

На крыльце нас встретил сам фудутун и его ближайший помощник, полицмейстер, окруженные свитой. Оба были в парадных костюмах. т. е. поверх халатов надеты были еще кофты из темного шелка, на груди и на спине которых были пришиты расшитые золотом и шелками квадратные куски шелковой материи. У фудутуна вышит какой-то апокрифический зверь: а у полицеймейстера — птица, нечто вроде аиста. На шеях у обоих — цепи из пестрых стеклянных шариков: на головах — шапки, с длинными султанами позади. По этим султанам, по шарикам на шапках и по вышивкам на груди распознаются чины. Нас пригласили в комнату, где был уже накрыт стол. Комнаты — тоже фанзы, только порядочной величины; две противоположные стены состоят сплошь из решеток, заклеенных белой бумагой, и только в центре каждой рамы вставлено по довольно большому стеклу. В общем, в комнате четыре стекла, и они дают достаточно света. Вместо дверей на косяках сверху до низу висят тоненькие тюфячки, которые приподнимаются при входе и выходе. Обстановка более чем простая: огромный кан уложен тюфяками простыми, не шелковыми. Говорят, это его канцелярия — “ямынь", и она же служит ему парадной приемной У одной стены против входа стоит нечто вроде узенького стола и на нем торчало штук десять каких-то поблекших флажков и были вставлены в подставку кучи стрел. Впереди этой декорации растет в нескольких горшках... зеленый молодой чеснок! На стене — китайский ландшафт, а по обе его стороны — два длинных, красных флага. К сожалению, у нас не было нормального переводчика, и поэтому многое осталось для нас неразъясненным. Стол был накрыт белым коленкором вместо скатерти, вероятно из желания угодить европейцам. Были расставлены приборы: чашки с блюдечками и около каждой чашки — салфетка, нож, вилка и ложка. На столе были приготовлены всевозможные закуски: тоненькими ломтиками нарезанная ветчина, маринованная капуста, пастила, засахаренные орехи и бобы, виноград, груши, яблоки, изюм, еще какие-то неизвестные не то [18] овощи, не то фрукты, очищенные от верхней кожицы и красиво уложенные пирамидкой, и самое интересное — черные яйца. Вы, вероятно, слышали, что китайцы едят тухлые яйца? Готовят их следующим образом: яйца заливают известкой и закапывают в землю. Сколько времени они остаются в земле — я не смогла узнать: одни говорят, что месяцы, другие — что год. Как бы то ни было, они превращаются в темно-зеленую слоистую, бархатистую массу. Их нарезают хорошенькими, маленькими ломтиками, и они подаются как особое лакомство. Мой муж съел целый кусок; а я откусила кусочек и не могла проглотить его, — должна была выплюнуть, хотя запаха особого нет, разве чуть-чуть тухлятинкой отдает. Забыла упомянуть вначале, что обеденный стол, узкий, длинный, был приставлен узким концом к кану, где было устроено почетное место для начальника отряда. Когда он предложил, не посадить ли туда кого-нибудь из дам, наш хозяин фудутун энергично протестовал и усадил начальника отряда. По обе стороны стола шли скамьи, покрытые грошовыми коврами. Начался обед. Прежде всего нам подали по чашке действительно великолепного чая и предложили закусить чем-нибудь сладким. Потом начали подавать блюдо за блюдом, числом около сорока. Чего-чего тут не было! Был суп из плавников акулы и трепанга! Суп из гнезд ласточек, из черепах, из луковиц лилии. Были какие-то рыбьи хрящи и всевозможные грибы; отбивные котлеты из разного рода мяса; рис с разными соусами к нему; фаршированная утка, особенным образом приготовленная; какая-то непонятная овощ, по вкусу напоминающая каштан, отваренная в жиденьком, сладком сиропе, и какие-то мучные блюда. Все подавалось вперемежку, на наш взгляд без всякой системы, и все подавалось каждому отдельно — крошечными порциями и в крошечных чашечках. Китайцам подали палочки: но они из вежливости некоторые блюда ели ложками. Я все пробовала, и нашла некоторые кушанья, например суп из плавников акулы и утку, очень вкусно приготовленными; другие — противные, например все мучные блюда, без соли и без сахару. Трепанги по вкусу напоминают грибы, и соус из-под них даже недурен. Но я боялась их есть. Кроме яств были за столом и водки, и бессарабские вина (Напитки были приготовлены исключительно для русских. Китайцам почти неизвестно употребление вина, и только там, где они приходят в соприкосновение с европейцами, они научаются пить. Впрочем, у них тоже есть спиртной напиток — отвратительная водка, которую они гонять из гаоляна. Они пьют ее глотками из маленьких чашечек, поменьше столовой ложки и в подогретом виде). [19] За обедом у нас велись приятные, непринужденные разговоры. Фудутун уселся на кане рядом с начальником отряда. Против фудутуна, на противоположном узком конце стола, сидел полицеймейстер и там занимал гостей. В самом начале обеда наши хозяева, в знак того, что они находятся в кругу друзей, сбросили свои парадные кофты и шашки, и остались в шелковых халатах на меху. Головы наполовину бритые и косы, как у всех китайцев. Начальник отряда и фудутун объяснялись друг другу во взаимных симпатиях. Фудутун взял мою шляпку и стал ее рассматривать. Заметив на ней голубоватое перо, он попросил шляпки остальных дам. Разумеется, шляпки оказались различными. Тогда он спросил, имеют ли у нас женщины офицерские чины? Он вероятно думал, что различие шляпок зависит от различия в чинах. Затем он не то спросил, не то выразил удивление, как это у нас женщины не боятся бывать в обществе мужчин. Ему ответили, что мужчины нас не обижают; пусть мол придут их дамы, никто их не обидит. Мне ужасно хотелось проникнуть к его жене, но это оказалось невозможным. Он начал выдумывать, что нет его жены, уехала куда-то. При этом разговоре у него вдруг сделалось ужасно неприветливое лицо. Пришлось прекратить попытку. Затем мы обратились с той же просьбой к полицеймейстеру. У его жены, оказалось, болели уже две недели зубы — “она толстая с одной стороны", — пояснил он нам жестами, показывая, что у нее, будто бы, флюс. Тоже — сочинял, конечно. Полицеймейстер — очень жизнерадостный, веселый господин, и одна из наших дам просила переводчика передать ему, что он очень нам понравился. Переводчик покраснел, как пион, и сказал, что этого передать нельзя; так и не передал. Во время обеда фудутун и полицмейстер поменялись местами, — оба желая по очереди занимать всех гостей. Среди обеда случился следующий приятный инцидент. Прискакал казак и подал начальнику отряда бумагу. Тот прочитал ее и обратился к фудутуну со следующей просьбой: сейчас приехал в Шанхай-Гуань офицер, снимающий, по приказанию главнокомандующего, виды, типы и сцены. Из этих снимков составится альбом для поднесения Государю. Узнав о том, что мы пируем у фудутуна, офицер просил разрешения снять нашу группу. Фудутун дал свое согласие, и после обеда с нас были сняты на дворе две группы. Все мы были в верхних платьях; китайцы — при полном наряде. Фоном служило крыльцо фудутунского дома, а боковыми [20] декорациями — с одной стороны — парадный паланкин фудутуна, а с другой — атрибуты его власти, несомые перед ним — разные ножи, пики, алебарды на длинных древках. При снятии группы не обошлось без курьезного инцидента. Фудутун вообще был недоволен, когда узнал, что должен сниматься вместе с женщинами (он вероятно предполагал, когда давал свое согласие, что женщины сниматься не будут): был даже момент, когда мы думали, что он откажется вовсе и вся затея не удастся. Но в конце концов он согласился. Вдруг он заметил к своему ужасу, что полицеймейстер стоит рядом с одной из дам. Моментально он бросился туда, одной рукой схватил полицеймейстера, другой — одного из наших офицеров и переместил их, т. е. офицера поставил рядом с дамой, а полицеймейстера — рядом с собой. Офицер тихонько отступил, нарочно выдвигая полицеймейстера рядом с дамой. Но зоркий фудутун заметил этот маневр и вторично водворил порядок. После того, как карточки были сняты, публика разъехалась. Забыла еще рассказать, что, как только мы уселись за стол, фудутун попросил наши визитные карточки и, внимательно приглядываясь к каждому из нас, желая запомнить, кто кому муж и жена, записал на обороте каждой карточки по-китайски наши имена и фамилии. За обедом многие из нас старались научиться владеть палочками. Ловче всех оказался в этом отношении мой муж, который дошел до такого совершенства, что не только захватывал палочками куски пищи, но даже зажигал спичку, ущемив ее между двумя палочками. Еще одно: с половины обеда наши китайцы, особенно полицеймейстер, принялись рыгать, в знак того, что сытно покушали. Им отдельно подали кальян и по чашечке горячего чаю. Китай — наш антипод во всех отношениях, хотя мы и живем на одном полушарии. У них мужчины носят косу, а женщины очень часто лысые. Женщины гуляют с трубками в руках, а мужчины — с веерами, и т. д. У нас чайная чашка ставится на блюдце, а у них прикрывается маленьким блюдечком, причем, когда они пьют чай, то, нажимая пальцем, приподнимают немного блюдечко и через образовавшуюся щель втягивают в себя с шумом чай. А к концу обеда оба хозяина улеглись рядышком на кане возле начальника отряда (должно быть, решили, что достаточно уже занимали гостей), и когда разговаривали друг с другом, то фудутун поворачивался к начальнику отряда и ко всей публике таким манером, который заставляет думать, что или у китайцев [21] знаменитых церемоний нет, или они нас считают варварами, все равно не понимающими тонкого обращения, и с которыми, следовательно, церемониться не стоит.

23.

25 марта 1901 г., Шанхай-Гуань.

Сообщение нашего Шанхай-Гуаня со всем остальными божьим миром — самое ужасное. Зимой порт, хотя он и считается не замерзающим, покрывался исправно льдом, и пароходы не могли подходить; а когда навигация возобновилась, было объявлено, что пароход будет приходить каждую неделю, будет привозить почту, пассажиров и жизненные продукты. Между тем, проходят 2-3 недели, а мы парохода не видим; когда же он, наконец, появляется на нашем горизонте, то иногда бывает такое волнение, что он не может пристать. Иногда он приходит порожняком, без почты. Можете себе представить всеобщее разочарование! Не лучше обстоит дело с телеграммами: их исправно у нас принимают; деньги за них взимаются, а доходят ли они — Аллах ведает! По крайней мере, сами служащие на телеграфе сильно сомневаются в этом. Про нас могу сообщить вам новость: мы собираемся на две недели в Японию. Необходимо хоть на время уехать отсюда, рассеяться. Не говоря уже о том, что мы живем в хижине, без всякого комфорта, в пыли, в тесноте, но и помимо всего этого чувствуется настоятельная потребность в новых впечатлениях. Итак, может быть завтра, может быть послезавтра, а может быть через 3-4 дня (в зависимости от того, когда уйдет пароход), мы махнем в Артур. Там муж представится своему начальству, и, если оно разрешит, поедем дальше.

24.

31 марта 1901 г., г. Инкоо

Как я писала в своем предыдущем письме, мы 29-го выехали из Шанхай-Гуаня, с тем, чтобы пробраться в Артур, а оттуда, если начальство позволит, в Японию. Как видите, в настоящее время мы находимся в Инкоо, и я намерена описать первые три дня нашего путешествия. Из Шанхай-Гуаня в Артур 10-12 часов езды на пароходе, и мы, [22] разумеется, рассчитываем пробраться туда морским путем. Но... все эти дни стояла такая бурная погода, что пароход, привезший огромный груз и который должен был принять таковой же в Шанхай-Гуане, не мог даже вполне разгрузиться. В виду этого обстоятельства, т. е. неопределенности дня отплытия парохода и нежелания с нашей стороны грузиться в бурю, а затем качаться неопределенное число дней на якоре, мы решили отправиться по железной дороге. Как мы слышали от железнодорожных офицеров, уже существует непрерывное сообщение между Шанхай-Гуанем и Артуром, и нам даже было интересно прокатиться, посмотреть новые места. Итак, 29 утром мы сели в вагон и поехали. Надо вам сказать, что вокзалов в нашем смысле здесь нет. Хорошо, если где-нибудь, (как, например, в Шанхай-Гуане) попадается навес и под ним скамейки. По большей части, самих вокзалов не существует, — следовательно, нет ни буфетов, ни других полезных учреждений, — ничего! Вагоны — до Инкоо по крайней мере — отвратительны. Это так называемые вагоны второго класса, на они хуже нашего третьего: небольшие деревянные скамьи, на которых могут сидеть двое, но улечься нельзя и одному; притом пыль и грязь невообразимые... Едем. В тот же день, в седьмом часу вечера, прибыли мы на станцию Цын-джоу-фу, где должны были провести ночь, так как поезд уходит дальше только в 6 часов утра следующего дня. Как выше объяснено, на вокзале негде приткнуться. Муж отправился к начальнику станций и стал просить, чтобы нам отвели вагон на ночь, и, если возможно, такой вагон, который войдет в состав завтрашнего поезда. Начальство, как водится, сначала поломалось, и затемъ указало нам маленький вагон (служебный). В вагоне этом была большая походная кровать, глубокое мягкое кресло и стол. Вскоре какая-то добрая душа (вероятно, тот же начальник станции) прислала нам лампу и приставила солдатика, который должен быль охранять нас и топить печку. Мы поставили на печку чайник с водой и славно запировали. Ночь прошла очень и очень благополучно. На следующий день, т. е. 30-го, нам предстояли три переправы через реки, и словоохотливый солдатик, прислуживавший нам в вагоне, рассказал столько ужасов про первую из них, что на меня напал страх. По его словам, там чуть не произошла масса несчастий: и лодки-то опрокидывало, и плоты-то сносило — словом, беда! Оказалось, что все это было во время ледохода и в половодье; теперь же речушка настолько мелкая, что ее [23] переезжают в телегах, или переходят вброд пешком. Китайцы сбрасывают нижнюю часть туалета, верхнюю поднимают до пояса, и в таком виде с палкой в руке, шествуют через речку, временами погружаясь до пояса, а то все время вода еле доходит до колен. Мы с мужем нашли, что самое подходящее для переправы через реку — шаланда (большая лодка); взошли в нее и прокляли судьбу. Как я уже сказала, воды в речке очень мало (называется речка Да-лен-хэ), и китайцы, одетые в кожаные, мехом внутрь, штаны, образующие вместе с тем сапоги, тянут шаланду руками. Ширина реки с полверсты, и на этом расстоянии мы три раза садились на мель, причем каждый раз казалось, что это безнадежно, и что нас совсем не сдвинут с места. Между тем, умные люди переезжали реку на арбах (двухколесные телеги), или переходили ее по вышеописанному способу вброд. А на том берегу стоял поезд, дымил паровоз, и мы все время боялись, что он свистнет и уйдет, не дождавшись нас! Что бы мы стали делать целые сутки на пустынном берегу!? Разве переправиться обратно?! К счастью, мы попали на поезд и покатили к следующей переправе. Происходила эта история между 8 и 9 часами утра; а около часу дня мы уже сидели в лодке и благополучно переплывали речку Шанхай дзе-хэ. Часам к шести вечера поезд подошел к устью полноводной, широкой реки Ляо-хэ, на другом берегу которой расположен Инкоо. Предстояла опять переправа. В поезде нам объяснили, что нужно подойти к берегу, взять лодочника-китайца, и он перевезет нас на ту сторону. Поезд остановился в полуверсте от берега, и мы торопились, желая переправиться засветло. У нас были некоторые сведения об Инкоо: мы знали, что там есть две английских гостиницы и одна русская — словом, есть, где приютиться. В поезде, кроме нас, китайцев-пассажиров и солдат, был еще один “туз" из железнодорожного мира со свитой. Но они ехали в специальном вагоне и вообще держали себя так по-генеральски, что нам и в голову не приходило примкнуть к ним. Вместе с нами подошли к берегу два солдатика: мой муж пригласил их к нам в лодку; мы вчетвером уселись и сказали китайцу: “вези"! Китаец завертел своим веслом-рулем и перевез нас на тот берег. Река эта так широка и так глубока, что в нее входят океанские пароходы и даже броненосцы, и она представляет в высшей степени оживленный вид. Когда мы пристали к тому берегу, уже порядочно стемнело; но мы [24] все-таки увидели, что это что-то не то. Перед нами был прежде всего отменно-грязный берег, а дальше виднелось что-то смутное; но не видно было ни очертаний европейских построек, ни огней. Муж сошел на берег, чтобы узнать, где мы находимся, и через некоторое время вернулся со сведениями, что надо поплыть версты четыре вверх по реке, миновать все пароходы, и что там только расположен европейский поселок. Как объяснить все это китайцу-лодочнику? К счастью, с нами были солдаты, которые отлично умеют объясняться со всеми иностранцами. Солдатик склонил голову на бок, подложил под щеку руку, закрыл глаза и объяснил лодочнику, чтоб он вез нас туда, “где русский капитан сыпи-сыпи" (“Сыпи-сыпи" — на русско-китайском жаргоне означает: “спать"). Китаец понял это, и мы поплыли вверх по величественной реке, ловко лавируя между огнями многочисленных судов. Мы плыли довольно долго. Наконец, потянулся ряд каких-то бараков, освещенных привинченными снаружи фонарями; еще немного — и перед нами вырисовывались освещенные окна европейских построек. Лодки причалили. И здесь берег был очень грязен; но было устроено нечто вроде примитивной набережной, т. е. вверх по крутому берегу были насыпаны камни, ничем между собой не связанные, т. е. они буквально сыплются из-под ног и теряешь почву под собой. Муж опять выскочил на берег и пошел узнавать, достигнута ли цель? Один из наших двух солдат тоже выскочил и моментально исчез в темноте. Я с другим солдатом осталась в лодке караулить вещи. Тут мне стало жутко. Я сообразила, что лучше было бы мне с мужем пойти и оставить солдатика одного караулить вещи; но дело было сделано. Пришлось вооружиться терпением и ждать возвращения мужа из рекогносцировки. Ждать пришлось недолго: английская гостиница оказалась тут же на берегу, и в ней был свободный номер. Два китайца насилу втянули меня вверх по камням, и вскоре мы очутились в чистенькой комнате, ярко освещенной лампой. Было около 8-ми часов вечера и только что прозвонили к обеду. Мы быстренько умылись, переоделись и сошли к табльдоту. Замечательно приятно было, после двухдневного пребывания в грязном вагоне, да и после всей шанхай-гуаньской жизни, очутиться в уютной европейской обстановке, в ярко освещенной зале, среди совершенно незнакомой нарядной публики! Обед, состоявший из множества невкусных блюд, чинно [25] подавали ловкие китайцы-лакеи. В заключение — фрукты, орехи и кофе. Пообедали — и спать, с тем, чтобы на следующий день, т. е. сегодня к 8-ми часам утра, быть на вокзале и мчаться дальше, уже без переправ и ночевок, в Артур. В 6 ч. утра нас разбудил китаец; мы встали, напились чаю, расплатились в гостинице и, узнав, что на вокзал надо плыть еще версты три вверх по течению, наняли лодку и поплыли. Погода была отличная, и мы прекрасно шли под парусом. Громадная река эта Ляо-хэ — и она была бы красива, если бы не отвратительный цвет и консистенция ее воды, как и всех китайских рек, которые я до сих пор видела. Положительно, кажется, что плывешь не по воде, а по какой-то непонятной, подозрительной жидкости! Благополучно добрались мы до станции. “Вокзал" — это деревянная площадка, к которой вплотную был придвинут маленький поезд. Поезд состоял из одного вагона 1-го класса (для железнодорожного генерала), из одного служебного, на котором было написано: “телеграф", и одного вагона IV-го класса, битком набитого китайцами. Мы спокойно гуляли по платформе, в полной уверенности, что перед нами экстренный поезд для генерала, a после его ухода подадут пассажирский, на котором мы и уедем. А справиться не у кого. Гуляли, гуляли мы. Наконец, явился какой-то офицер. Спрашиваем, кто такой? Оказывается, комендант станции. Мы — к нему с расспросами, и узнаем две поразившие нас новости. Первая заключалась в том, что он получил приказание о прекращении движения на первые два дня праздника (дело происходило накануне Св. X. В.). Сейчас уходит последний поезд (с генералом), и то он пойдет только до станции Вафандян и там уже останется. Так что, если нам угодно ехать, — пожалуйте в IV класс с китайцами! Вот азиатские порядки на нашей железной дороге! Идет вагон 1-го класса, в котором поедут 1-2 человека (свита вся вернулась назад), и предлагают военному с дамой чуть не в скотский вагон! И даже не приходит в голову коменданту посадить нас в генеральский вагон! Что было делать? Чем ехать искать приключений в Вафандяне, мы решили вернуться к Эдгару (не По) и занять вновь наш 39-й номер. Лучше прождать здесь три дня, чем валяться невесть где. Вторая новость была гораздо поразительнее. Мы узнали, что в Мукдене, или около него, было большое сражение русских с китайцами, причем убито два наших офицера, ранено шестеро и много убитых и раненых нижних чинов. Со времени боя под Тянцзином [26] и Пекином у нас не было “дела" со столькими потерями. Надо полагать, что китайцы изменнически напали на русских ночью, или устроили им какую-нибудь засаду. Подробности неизвестны, за исключением того, что наши отретировались, укрылись, иначе было бы много хуже... Надо вам сказать, что как раз в это время большой отряд был уведен в экспедицию, куда-то к границам Кореи; а в Мукдене оставался небольшой гарнизон. Известие это нас сильно поразило. Ведь событие это может быть очень и очень чревато последствиями! Ближайшим последствием для нас будет вероятно то, что мужа не пустят в Японию. Какие тут отписки, когда дела осложняются! Но мы все-таки решили пробраться в Артур — надо хоть немного одеться по летнему, — и все-таки муж сделает попытку, попросит начальство, — авось, отпустят.

Теперь — пару слов о нашем возвращении в гостиницу. Так как мы очень приятно и благополучно проплыли из гостиницы на вокзал, то и нисколько не сомневались, что и обратно будет так же. К берегу вверх по реке подплывала под парусами лодка; мы ее остановили, снесли туда вещи и уселись. Но как только пришлось плыть обратно, китаец убрал парус и мачту, и тут началась следующая комедия. Один из лодочников (их на каждой лодке двое) работал веслом, а другой — багром: он то притягивался к берегу, то отталкивался от него. Так мы шли некоторое время, держась самого берега и не понимая, что это за способ передвижения. Наконец сообразили. Дело в том, что по-видимому начинался прилив и лодочники иначе не могли двигать лодку против напора воды. Вообще возвращение это было очень мучительное. Сначала, как я сказала, китаец цеплялся за берег; затем, когда мы поравнялись с баржами, шаландами и другими судами, стоявшими у берега, он принялся то притягиваться, то отталкиваться от судов. Он с такой силой набрасывал багор, что казалось — вот-вот наша лодочка разлетится в щепки о шаланду. Но не успевали они прикоснуться бортами друг к другу, как вновь багор яростно вонзался в какую-нибудь часть шаланды, и на сей раз лодка наша отталкивалась. Когда мы миновали суда и пошел опять пустынный берег, один из двух китайцев выскочил из лодки, обвязал себя веревкой, другой конец которой был укреплен в лодке, и потянул нас бичевой. Оставшийся в лодке работал веслом. Тяжело было глядеть на этого бурлака с берегов Ляо-хэ! Ему приходилось то скользить по невозможно илистому грунту, то [27] взбираться на кручи, где этого требовали обстоятельства, то переливать через бревна, стены и т. п. препятствиям... А все это время с берега дул ветер и засыпал нам глаза пылью... Особое удовольствие, когда на воде вас засыпает пылью... Так шли мы долго. Наконец, подошли опять к судам, и тут произошел интересный пассаж: впереди нас шла под парусом колоссальная барка; наш китаец подплыл к ней сзади, вцепился в нее багром, и мы быстро пошли на буксире. Но все на свете имеет конец. Так и наше путешествие, казавшееся бесконечным, — кончилось, и мы вновь очутились в том же номере, который покинули утром. — Опишу еще, насколько смогу, Инкоо-европейский поселок: он не велик и состоит из двух параллельных улиц, расположенных по линии берега. Не думаю, чтобы в нем было больше ста пятидесяти европейцев. (Я не считаю, конечно, расположенных здесь сейчас русских войск). Но вы не поверите, какая печать цивилизации и комфорта лежит здесь на всем. Возьмем хоть нашу гостиницу — все в ней так чисто, прилично, хорошо. Чувствуешь сразу, что ты находишься в приличном доме, а не в вертепе, как в большинстве российских гостиницах на Дальнем Востоке. Комната прелестная; день строго распределен: те же breacfast'ы, tiffin'ы, five о'clock'и и dinner'ы, что и в “Astor House". Да вероятно всюду, где живут англичане, то же самое. Набережная очень мило устроена, и, как потом оказалось, есть отличная деревянная пристань. На набережной разбит небольшой скверик для детей, и в нем — приборы для метеорологических наблюдений. В сквере этом на скамейках сидят степенные нянюшки - манчжурки со своими хитрыми прическами; а около них резвятся нарядные европейские дети. Далее вверх по реке разбивается что-то вроде общественного сада, в середине которого копают пруд. Везде чистота, порядок. Нечего объяснять, что 99% жителей — англичане. Есть две церкви: католическая и евангелическая (теперь устроена и третья — православная). При первой — женский монастырь, и я сегодня в первый раз в жизни увидела китаянок-монахинь. При второй церкви — прекрасный парк, и в нем кладбище. Подумайте только, у нас городок с 160 жителями! Китайцев нечего считать: они в этом благоустройстве не повинны, да и город их расположен где-то отдельно от европейского. — Сегодня мы встретили какого то молодого англичанина (“английца" — как говорил наш спутник-солдатик) и с ним около десяти-двенадцати мальчиков школьного возраста — вероятно, учитель. Все [28] так мило, что просто приятно видеть уменье людей приспособляться и устраиваться по-человечески повсюду, куда их ни заносит судьба. — Сегодня же вечером мы узнали, что “дело" между русскими и китайцами происходило верстах в трехстах от Мукдена, в отряде генерала Церницкого, да и потери не так велики, как нам говорили утром. Это многое меняет, и наши шансы на получение отпуска в Японию увеличиваются.

25.

Средиземное японское море. Пароход “Prinz Heinrich".

11 апреля 1901 г.

Из Нагасаки я не писала ни слова. Мы там провели три дня: с утра до вечера бегали, и вечером бывали так утомлены. что невозможно было взяться за перо. Один вечере провели у гейш; но это оказалось очень неинтересным. Интересна только сама обстановка, этот как бы игрушечный дом, со своими полами, покрытыми циновками, со своей японской чистотой. Зала большая, без всякой мебели, но с электрическим освещением, и в этом пустом пространстве вертится какое-то маленькое намазанное существо, декламирует на непонятном языке, визжит (понимай: поет): а две другие, сидя на полу, играют на каком-то примитивном трехструнном инструменте и гнусаво что-то поют горлом — у них по-видимому совсем нет грудных звуков. Привел нас в этот дом, находящийся при главном нагасакском храме Феува, наш метрдотель, и заявил на своем ломаном французском языке, что это — “La premiere maison de Nagasaki", и что “tous les ministeres japonais et europeens" здесь бывают.

К сожалению нам не благоприятствовала погода: два дня было облачно и туманно, и дивная японская природа, конечно, теряла от этого обстоятельства. Один только день светило нам солнышко. Мы воспользовались этим и слетали утром к водоемам, о которых я писала в первое мое пребывание в Японии, а после завтрака мы покатили в Моги — деревушку на берегу моря, замечательную живописной дорогой, которая ведет в нее из Нагасаки. До половины пути все поднимаешься в гopу, а потом идет чудный спуск. Мы ехали мимо полей, мимо бамбуковых рощ… А кругом были великолепные, хотя и не очень высокие горы, чудная, сочная зелень и картины одна другой лучше. — План путешествия по Японии мы ceбе составили [29] такой: из Нагасаки проехать красивым Средиземным Японским морем в Кобе — тридцать шесть часов; провести день в Кобе. Затем, по железной дороге — четырнадцать часов — в Иокогаму, два дня в Иокогаме. Из Иокогамы на один-два дня в Токио — час езды. А оттуда по железной дороге обратно в Нагасаки. Таким образом, мы увидим страну и с суши, и с моря, и на всю экскурсию потребуется около восьми дней времени. Беда только, что сегодня опять дождь. Если так будет, продолжаться, мы не увидим сказочных видов, ради которых и поехали морем. — Пора сказать вам несколько слов и о пароходе. С того момента, как мы к нему подъехали, он начал меня поражать, и я думала — сюрпризы ещё не кончились. Когда я увидала его в первый раз с моря, меня поразил его грязный вид. Представьте себе, немецкий пароход, носящий к тому такое высокое имя, и с грязными, заляпанными боками! Затем меня поразил трап, но уже совсем иначе. На всех русских пароходах трап так устроен, что подняться на него почти так же трудно, как на пекинскую стену, и он почти так же высок, как стены Пекина. Кроме того, у поднимающегося кружится голова, потому что под ногами у него и сбоку — вода, волнующаяся поверхность моря. На “Принце Генрихе" трап низенький, пологий; сбоку перил и снизу под ступеньками протянута парусина, так что воды не видишь, и взбираешься легко и свободно. Затем поразительна его внутренняя отделка: это просто плавучий дворец, отделанный с царской роскошью. Освещение, конечно, электрическое и очень яркое. Кают-компания дивная: потолок и стены сплошь отделаны медальонами, в которых вставлены японские панно. Чудное пианино под цвет всей отделки комнаты. Имеется роскошная дамская комната: стены и потолок расписаны картинами масляными красками; мебель и занавески из золотистого шелка. Я сижу за письменным столиком в стиле рококо и пишу тебе. Сюрпризы на этом не кончились. Когда нас устроили в каюте и мы вышли на палубу, то увидели массу публики и еще большее количество разных кресел, chaise chaise longue'ов и т. п. приятных предметов. На “Херсоне" тоже были chaise-longues, но в гораздо меньшем количестве. Мы походили, походили, а затем уселись на двух креслах. Представьте себе наш конфуз, когда к нам подошел лакей, — правда, уже после того, как мы поднялись со своих мест, — и заявил нам: “hier sind nur Privatstuehle". В переводе на pyccкий язык: “на чужой каравай рта не разевай". Сели мы на пароход в четыре часа дня. С якоря он снялся в шесть [30] часов, и все время на палубе играл оркестр духовой музыки. А в половине седьмого уже протрубил первый сигнал к обеду. Публика исчезла с палубы. Мы догадались, что все ушли переодеваться к обеду. На Востоке все живут на английский, вообще великосветский лад; а в большом свете из каждого обеда делают целое празднество. У нас с мужем не во что было переодеваться. На муже был его единственный статский костюм, сшитый им в Нагасаки для путешествия: а у меня хотя и есть с собой другое платье, но такое же скромное, как и то, в котором я приехала на пароход. Когда мы после второго сигнала сошли в столовую, меня смутил вид этой нарядной многочисленной толпы — так я отвыкла от людей! Мужчины — в смокингах и черных сюртуках: дамы — в изысканных туалетах. А мы с мужем такие затрапезные! Мы так и думали, что нас посадят за отдельный затрапезный столик! Но нет! К столу, который нам указали, подошла очень красивая я не менее элегантная пожилая дама: с ней — молодой человек японского типа. Затем еще двое каких-то господ неизвестной национальности, но с несомненной примесью черной или цветной крови. Оркестр, на этот раз струнный (итак, у нас на пароходе два оркестра!) заиграл; официанты забегали с блюдами; торжество Mahlzeit'а началось. — Нельзя сказать, чтобы немцы вкусно кормили; блюд было достаточно, но все какие-то странные на вкус. Зато два сладких блюда, которые были поданы одно за другим, — это chef d'oeuvre поварского искусства! Нам подали Beerkuchen nach Victoria; это — чудная баба, наполненная всевозможными фруктами, и затем — ореховый пломбир. А в заключение — апельсины, ананасы au naturel, всевозможные сласти и кофе. — Каюты, конечно, тоже подходящие ко всей этой роскоши. Спали мы прекрасно: пароход идет твердо, как будто это земной шар в своем стихийном движении (немного сильно сказано!). Но вот горе (оканчиваю письмо 12-го апреля) — сегодня отвратительная погода: дождь, ветер, никаких красот природы не видать. — Приходится довольствоваться наблюдениями над публикой. Большинство были американцы и англичане. Попадались французы: были и наши соотечественники, но они все говорили почему-то на иностранных языках. Между немцами мы заметили главного врача госпиталя в Янцуне (о нем выше), д-ра Куттнера, со всем своим персоналом, врачами и сестрами милосердия. Все они возвращались на родину через Японию и Америку — это была им награда от Красного Креста за их работу в Китае. [31]
R.G.

Оффлайн Ernan Kortes

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 9
  • Пол: Мужской
    • Openfinal
  • Skype: ernan_kortes
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #7 : 14 Мая 2011 15:09:57 »
26.

27 апреля 1901, г. Нагасаки

Последний раз я вам писала с “Принца Генриха". С тех пор наши дальнейшие похождения были такие. В Кобе мы пришли ночью; когда мы утром проснулись, пароход стоял уже на якоре. Погода наконец разгулялась; дождь прекратился, но во все время нашего плаванья было облачно и туманно, и прекрасное Средиземное Японское море пропало для нас на девять десятых.

Когда пришлось съезжать на берег, море до того разволновалось, что оно бросало, как щепку, маленький катер, на котором мы съезжали, и волны перекатывались через палубу, так что все пассажиры приняли холодные соленые, души. Я, конечно, не преминула воспользоваться этим прекрасным случаем и проделала морскую болезнь. К счастью, переправа наша продолжалась недолго. Вот мы на набережной совершенно незнакомого нам города, не зная ни слова ни по-японски, ни по-английски. Но мы имели письмо к одному европейскому коммерсанту, и он нам дал дальнейшие указами. Начал накрапывать дождик; мы этим не смутились, взяли двух дженерикш и поехали на водопад. Водопад очень близко от города; мы приехали туда минут через пятнадцать и с полчаса любовались великолепным зрелищем — дождь тем временем все усиливался. С водопада мы поехали во французский монастырь! Вы спросите, какое мы имеем отношение к монастырю? А вот какое. В нем воспитывается дочь одного нашего знакомого врача, и мы дали ему слово, что навестим ее. Не так-то легко было отыскать монастырь, не умея говорить по-японски! Наконец, монастырь найден, и я в первый раз увидала монахинь-миссионерок, — тех, деятельность которых так много способствовала возникновению беспорядков в Китае. Должна сознаться, что они произвели на нас с мужем (мы видели двух) очень приятное впечатление. Ясностью, довольством своей судьбой и верой в дело, которое они делают, веет от них! И действительно, какую силу убеждения нужно иметь, чтобы жить в чужом краю, среди чуждого народа, и воспитывать и поддерживать сирот этого народа! В этом — главная их задача; они воспитывают японских сирот-девочек (разумеется, христианок) и затем пристраивают их. Европейских детей они принимают на [32] воспитание между прочим. Девочка, к которой мы приехали (в сущности шестнадцатилетняя барышня, но ростом и развитием она производит впечатление девочки лет тринадцати), очень была рада известию о родителях, но, кажется, еще больше — разнообразию, которое внесло в ее жизнь наше посещение. Добрая монахиня отпустила ее с нами; мы поехали в ресторан (с ведома монахинь) пообедать, а после обеда отправились под проливным дождем осматривать храм Hiogo (Хиого).

Храм довольно бедный и ничем особенным не отличается. Мы вошли внутрь сидящего Будды; осмотрели убогий алтарь. В садике, окружающем идола, интересна модель священной горы Фуджиамы.

Из Кобе мы поехали в Иокогаму. Сели в спальный вагон 1-го класса; а вагоны здесь тоже миниатюрны, как и люди. “Бой" (boy — по-английски — мальчик) сейчас же принес нам соломенные туфли, и принялись мы созерцать природу. К сожалению дождь не переставал. Он, вообще, нам много крови испортил за время путешествия по Японии. Но и то, что мы видели сквозь падающий дождь, способно привести в восхищение. Идешь, буквально, по цветущему саду; нет ни одной пяди пустующей земли; самые поля так обработаны, как образцовые питомники. Долины и склоны гор почти до самых верхушек — все засеяно, начиная от риса и чайных дерев до ржи. И повсюду копошатся маленькие люди в больших грибообразных шляпах. Говорят, нет времени года, когда бы японцы не работали на поле, и не только днем, но и ночью, при свете причудливого бумажного фонаря. Если принять во внимание, что все 487 островов, составляющие Японию, по пространству очень невелики, а жителей 47.000.000, то становится понятным их трудолюбие и то, почему маленькие островки, разбросанные по всему Японскому Средиземному морю, — часто величиной не больше нескольких квадратных десятин и на которых не видно ни одного жилья, — сплошь обработаны: места мало этому энергичному, трудолюбивому народу. А железные дороги! Сколько препятствий нужно было преодолеть, чтобы провести полотно дороги! Ты не проезжаешь и двух верст по ровной дороге: все это насыпи, расщелины гор или туннели; поезд бежит и ныряет из туннеля в туннель. А по сторонам — поля, рощи и водопады...

На утро мы приехали в Иокогаму и остановились в рекомендованной нам гостинице — “Privat Hotel". Хозяин — маленький, пухленький, розовый итальянец; хозяйка — рослая, полная [33] француженка. Мы им привезли поклон от их приятеля, m-r Вау'а, хозяина “Hotel Belle-Vue" в Нагасаки, и нас радушно приняли (конечно, всех гостей так же радушно принимают). За 3 р. в сутки с человека полагается: большая, светлая, хорошо обставленная комната с обширнейшей двухместной английской кроватью и с полным содержанием: чай или кофе с хлебом и маслом (можно потребовать и холодного мяса); в 12 час. — завтрак из 6-8 блюд с кофе; в 4 ч. — чай с хлебом и маслом или печеньем; в 7 ч. — обед еще более обильный, чем завтрак. И что всего удивительнее: мы, которые в обыкновенное время почти не ужинаем (обед наш состоит из двух блюд), мы здесь исправно поедали все, что нам подавали. Итак, мы в Иокогаме. Заехали мы в “Privat-Hotel" главным образом потому, что хозяйка — француженка, следовательно, можно с ней объясняться и, следовательно, она нам будет служить переводчицей при наших сношениях с внешним миром. Приехали в субботу утром. Целый день дождь лил, как из ведра, так что носа нельзя было на улицу высунуть. В воскресенье утром была чудная погода, и мы по железной дороге — 50 минут езды — покатили в Токио.

Поезд мчался по густо населенной местности. Все время по обе стороны дороги мелькали деревни. По случаю японского праздника все дома были оригинально разукрашены; на высоких мачтах висели огромные раскрашенные бумажные рыбы. Рыбы эти были свободно подвешены на проволоках и раскачивались легким ветерком, как бы плавали в воздухе. Мы заметили, что величина и количество рыб на домах были различны: от одной до пяти-шести. Изредка виднелись дома и без рыб. Что за оказия? Позднее мы узнали, что тогда был праздник “мальчиков", и каждая семья вывешивала рыб по количеству сыновей. Перед отъездом из Иокогамы хозяйский сын подробно написал нам по-французски и по-японски (латинскими буквами), что следует осмотреть в Токио, и мы не встретили почти никаких затруднений при объяснениях с рикшами. Говорю: “почти", потому что все-таки в одном случае пришлось туго. Когда мы попали в Ayeno-Рагс, где помещаются музеи, зоологический и ботанический сады, мы насилу растолковали нашим рикшам (на помощь было призвано несколько японских городовых, но они тоже ничего не понимали), что нам нужно в зоологический сад — пришлось изобразить в лицах целый зверинец: лаять, мяукать, блеять [34] и т. п. А ботанический сад так они и не поняли, и мы его не видели: а, говорят, он великолепен. Мы летали по Токио с 10 ч. утра до 5 ч. пополудни. Первым делом взобрались на гору, по высочайшей каменной лестнице, а там еще на высокую башню, откуда открывается вид на весь город. Кто видел Москву с Воробьевых гор и Пекин с Угольной горы, того вид Токио не поразит. Город расположен на ровной местности у моря. Видишь массу крыш, много зелени — и только. Оттуда мы отправились в Schieba-temple. Предполагаю, что в переводе на русский язык это храм Сиву. Тоже после пекинских храмов поразить не может. Поистине великолепен парк, его окружающий. Там мы впервые видели камелии величиной с добрую березу, — и такое дерево все в цвету. Между прочим мы открыли третьего дня в Нагасаки, в храме Осуви, еще большие камелии, только они уже отцветали. Уход за парком в храме Сиву и красота его просто поразительны. Но еще поразительнее отношение японцев к святыне: за 20 к. они пускают тебя всюду, только заставляют тебя сбрасывать обувь, входить в чулках. И это не взятка, которую ты даешь сторожу. Нет, при входе в каждое здание храма (а их там достаточно) с тебя взимает плату духовное лицо. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Когда мы обошли храм, мы были уже порядочно утомлены, да и пора было обедать. Здесь, на Востоке, вне определенных часов, тебе ни в одном ресторане есть не дадут. Пообедали, а затем поехали в вышеупомянутый Ayeno-Рагс и в храм Азыкиза. Ayeno-Рагс — колоссальный парк в центре города — по-видимому, любимое место прогулок токийцев. Я не берусь судить о нем во всем его объеме: но то, что мы видели — прелестно и много говорит в пользу того, как умело японцы соединяют полезное с приятным. В парке масса лужаек, прудов, тенистых аллей. Особенно хороша была одна аллея, длинная и прямая как стрела, обсаженная по обе стороны сливовыми деревьями. Деревья эти плодов не приносят и разводятся ради прекрасных махровых цветов нежного розовато цвета. Как раз тогда была пора цветения, и вся аллея была сплошь розовая, без единого зеленого листка! Великолепное зрелище!

В парке, как я уже упоминала, помещаются разные музеи, зоологический и ботанический сады. Мы попали только в зоологический сад. Он пока еще беден животными; но все в чудном порядке, и видна забота об его процветании: [35] большинство экземпляров животных — подарки микадо или разных высокопоставленных японцев, из известных в Европе, напр., маркиза Ито. Цена за вход в сад — 2 коп., дети входят бесплатно. И в этом видна забота о том, чтобы сад был действительно доступен народу. Вы видите массу отцов и матерей со своими ребятами, показывающими и объясняющими детям все, что они видят.

Храм Азыкиза — это уже нечто совсем не передаваемое, своеобразное. Во-первых, мы ехали туда по оживленнейшим улицам, кишевшим народом. По обеим сторонам тянулись бараки, в которых шли всевозможнейшие представления, и куда публика зазывалась всевозможнейшими рекламами и выкрикиваниями. Массы фокусников, певцов и рассказчиков занимали толпу направо и налево (был праздничный день). Продавались всевозможные игрушки, лакомства и фокусы-покусы. От гама, шума, музыки в бараках положительно голова шла кругом. В самом храме продолжалась та же суетня, та же торговля, и тут же, среди снующей толпы, молящиеся преклоняли колени, хлопали в ладоши для того, чтобы обратить на себя внимание божества, и затем приносили моленья. Помолившись, они бросали к ногам идолов мелкую монету, обернутую в бумажку. Такими монетами в белых бумажках усеяна полы храмов в Японии. Рядом с храмом высится колоссальнейшая башня, с которой тоже открывается вид на весь город. Но мы были слишком утомлены, чтобы взбираться на нее. В 5 ч. мы отправились на вокзал и обратно в Иокогаму.

Третий и последний день в Иокогаме. С утра я отправилась с хозяйкой за необходимыми покупками; а после завтрака мы объехали на настоящем извозчике город и убедились, что европейцы живут тоже действительно как в раю. Каждый дом — это прелестная вилла, в чудном саду, с роскошными цветниками спереди! Положительно, мы не видели ни одного домика, который не вызывал бы желания пожить немножко в этой дивной обстановке, среди этой почти тропической зелени. В тот же день, в 7 час. вечера, мы уже ехали обратно в Нагасаки. Отъезд наш обошелся не без курьёза. Нам в нашей гостинице сказали, что поезд в Нагасаки отходит в 6 часов. Мы к этому времени и подогнали наш отъезд. Приехали на вокзал, купили билет и сдали наши вещи носильщику, показав ему билет, чтобы он знал, в какой поезд нас посадить. Японец закивал головой и произнес обычное у них “he! he", в знак того, что он все понял. [36] Время приближалось к шести часам. Поезд, громыхая, подошел к дебаркадеру. Мы — разыскивать нашего носильщика, и к нашему удивлению и негодованию видим, что он таскает вещи других пассажиров, японцев, а на нас — ноль внимания. Мы — к нему: “Нам ведь в Нагасаки! Понимаешь, в Нагасаки"! Носильщик кивает головой, говорит свое “he! he!", но и не думает устраивать нас в поезд. Пробовали мы обращаться к публике, стараясь жестами и видом наших билетов объяснить, в чем дело; но кроме сочувственного “he! he!" — мы ничего не добились. Заговаривала я и по-французски, и по-немецки — тот же результат! С знанием английского языка можно везде быть понятым в Японии; но знание остальных европейских языков там не распространено. Нечего делать. Поезд ушел; а мы остались. Через минут пять подан был опять поезд. Опять волнение с нашей стороны и спокойное “he! he!" носильщика. Отошел и второй поезд — был уже седьмой час. Вдруг, вижу, к кассе приближается какой-то европеец. Я к нему: спрашиваю, говорит ли он по-французски? Молчаливый поклон и отрицательный жест головой. “А не говорите ли вы по-немецки? — “О, ja!" Я попросила его сказать нам, когда поезд уходит в Нагасаки? В 6 ч. 40 м., был ответ. Тогда я поворачиваюсь к подошедшему мужу и говорю ему: “Слышал, господин этот говорит, что поезд уходит в 6 ч. 40 мин.". Услышав русскую речь господин сказал: “Так вы русские! Это гораздо проще!" — Обрадовались мы этой встрече чрезвычайно, и так как он тоже ехал в Нагасаки, то решили уже держаться вместе. Наш новый знакомый оказался зоологом, командированным на Восток специально для изучения рыб Тихого Океана. Он говорил по-английски и немного по-японски, уже полгода путешествовал по Японии и поэтому рассказал нам много интересного про эту красивую и любопытную страну. У нас в Европе вообще распространено мнение, что в Японии очень легкие нравы и что там нет семейных основ. А вот г. X. утверждает, на основании личных наблюдений, что это — неправда, что внутри страны нравы строгие и что испорчено население только портовых городов, главным образом — Нагасаки, где над развитием японцев и особенно японок хлопочут моряки всех наций. Также рассказывал он нам, как распространена грамотность в стране. Но это мы и раньше слышали и проездом видели в самых маленьких деревнях крошечных мальчиков почти без одежды и таких же крошечных [37] девочек, одетых, причесанных и даже раскрашенных, как взрослые японки, с книжками под мышкой, бегущими в школу. Лучшее здание в деревне — это школа, и в настоящее время население Японии почти поголовно грамотно.

Билеты наши действительны десять суток; мы могли бы по дороге осмотреть много интересного; но мой муж торопился, желая приехать к сроку. И вот, мы уже неделю в Нагасаки; а парохода в наши края все нет. Уедем дня через два-три. На обратном пути из Иокогамы мы видели из окна вагона, при лунном свете, снежную вершину священной горы Фуджиамы, и действительно это такое зрелище, которое наполняет душу религиозным трепетом. Нельзя передать, до чего эта вершина, мерцающая своим снегом в лучах месяца, красива, величественна и вместе с тем фантастична. В Нагасаки мы не долго отдыхали. На другое уже утро мы поехали в известное вам Моги; а оттуда — на пароход в Абамо, деревушку, известную своими горячими щелочными источниками. Абамо тянется лентой по самому берегу моря; а прямо над ней высится гора Унзен со своими серными источниками. Но обо всем этом — речь впереди.

Vostlit.info

© текст - W. 1904
© сетевая версия - Thietmar. 2011
© OCR - Ernan Kortes. 2011
© Вестник Европы. 1904

R.G.

Оффлайн Ernan Kortes

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 9
  • Пол: Мужской
    • Openfinal
  • Skype: ernan_kortes
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #8 : 14 Мая 2011 15:12:10 »
Надеюсь вышло не слишком много )
R.G.

Оффлайн Lao Youzi

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 3173
  • Карма: 56
  • Пол: Мужской
  • Skype: astroconsul
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #9 : 14 Мая 2011 15:28:20 »
нормально
Вам +
So punch my name.
And in case you wonder -
I'll be yours - yours, Dot Com.

Оффлайн Lao Youzi

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 3173
  • Карма: 56
  • Пол: Мужской
  • Skype: astroconsul
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #10 : 14 Мая 2011 15:33:14 »
вот Вамеще одно женское путешествие

Отход

К 7 марта японские части продвинулись далеко на северо-запад от Мукдена, создав непосредственную угрозу окружения и захвата железной дороги, ведущей в Россию. У Куропаткина имелись возможности остановить продвижение противника, собрав все силы на наиболее опасном правом фланге, но он так и не смог на это решиться. Надеясь сократить протяженность фронта и тем самым сконцентрировать войска, он приказал отходить 1-й и 3-й армиям за реку Хуланьхэ, что и было выполнено к утру 8 марта. Но отступление снова было дезорганизовано управлением, и командованию так и не удалось мобилизовать русские армии для контрудара.
Русские спешно эвакуировались из Мукдена. Масштабы эвакуации показывают следующие цифры: 20 и 21 февраля из Мукдена ушел 101 поезд с 4200 вагонами. Из них 46 поездов — с ранеными.
«Ночью он услыхал раздавшиеся из одного закрытого наглухо вагона стоны. Открыв вагон, он увидел там раненого в голову, сорвавшего с себя повязку: раненый стоял у форточки товарного вагона, доставал из раны пальцами кусочки размозженного мозга и рассматривал их при свете луны, а на полу в темноте лежали раненые в живот с начавшимся уже воспалением брюшины и на каждый толчок вагона отвечали громкими стонами и проклятиями», — вспоминал очевидец событий.
Через две недели яростных сражений японские солдаты вошли в Мукден. 9 марта 1-я японская армия нанесла сильный удар по центру 1-й русской армии и, прорвав ее оборону, вышла на оперативный простор, создав угрозу окружения русских армий. После этого русские части, чтоб избежать «котла», отбивая непрерывные атаки японцев, под артиллерийским огнем неприятеля начали паническое отступление на север и заняли 21–24 марта заранее подготовленные Сыпингайские позиции в 175 км севернее Мукдена. Некоторые части все-таки попали в окружение и были пленены. После 10 дней боев у стен Мукдена 214-й Мокшанский полк попал в окружение. Командир полка был убит. Когда силы оборонявшихся были на исходе и заканчивались бое-припасы, в тылу полка вдруг заиграл духовой оркестр, возглавляемый капельмейстером Ильей Шатровым, придавая русским воинам силы. Поднятый музыкантами в атаку, полк сумел прорвать кольцо окружения.
Отход русских частей превратился в хаос, на фоне которого мужество сестры Каменевой достойно уважения. Сестра Варвара Каменева — жена артиллерийского офицера, призванного из запаса, приехала за мужем в далекий Китай из благополучного Петербурга. Ее родственники, имевшие связи, предложили ей перевести мужа в тыл. «Если он на это пойдет, я перестану его уважать!» — заявила Каменева. Муж остался на передовой.
Во время Мукденского боя он поднялся на наблюдательную вышку, его пенсне сверкнуло на солнце, и пуля пробила ему голову. Каменева заказала гроб и хотела сдать его на поезд, отходящий в Россию. Но на поезд его не приняли.
У Каменевой были собственные шарабан и лошадь, она погрузила на шарабан гроб и одна повезла его из Мукдена в Россию. Многие очевидцы отхода вспоминали впоследствии этот шарабан, «от которого прорывался удушливый запах». В Харбине также отказались взять гроб в поезд, уходящий в Россию. Все же в Харбине один генерал велел зашить тело офицера в парусину и погрузил на товарняк как груз.
So punch my name.
And in case you wonder -
I'll be yours - yours, Dot Com.

Оффлайн Lao Youzi

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 3173
  • Карма: 56
  • Пол: Мужской
  • Skype: astroconsul
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #11 : 14 Мая 2011 15:36:52 »
а вот еще одна путешественница

Тайны миссис Френч

«Не могу не упомянуть также фигуру, крутившуюся по КВЖД между Москвой и Симбирском, Харбином и Лондоном, — вспоминал в 1920 г. будущий редактор владивостокской «Вечерней газеты» и известный писатель Всеволод Иванов. — Симбирской помещицы, английской аристократки леди Перси-Френч, жены какого-то симбирского барина, русского полковника, фамилии которого не помню. Оный полковник пропал в грандиозных своих походах как иголка в сене, и леди Перси-Френч его искала. Как родственница английского главкома лорда Френча, она телеграфировала и писала в Москву всем, даже Ленину, ей отвечали, но, так и не добившись ничего, она исчезла столь же загадочно, как и возникла». В сентябре 1920 г. судьба занесла Перси-Френч во Владивосток.

Барыня из подземелья

Знаменитые российские князья Голицыны приобрели имение Тереньга в Симбирской (ныне Ульяновской) области в 1764 г. Их местная суконная мануфактура была одной из крупнейших в России. Затем Тереньга перешла во владение тайного советника Скребицкого, жестокого и беспощадного к провинившимся крепостным крестьянам. Для «общения» с крепостными он оборудовал в усадьбе секретный подвал с дыбой и гильотиной. Людей замуровывали прямо в стенах подземелья. Кроме того, Скребицкий решил сделать секретные подземные ходы, ведущие из усадьбы на случай войн и мятежей. В этих же лазах он намеревался спрятать часть своих сокровищ. После смерти Скребицкого усадьба перешла к его дочери, а та завещала имение Екатерине Максимилиановне Перси-Френч, которую любила как родную внучку. Таким образом, Френч получила огромное состояние, которое перед Первой мировой войной оценивалось в 50 млн руб. и считалось одним из самых крупных землевладений в Симбирской губернии. Помимо этого у самой Френч также имелись немалые доходы.
Дочь потомственной симбирской дворянки Софьи Киндяковой и ирландского дворянина Роберта Максимилиана Перси-Френч, работавшего в посольстве Англии в Санкт-Петербурге, Екатерина являлась наследницей и совладелицей замка и имения Монивей в Британии. Проживала же она в родовой Киндяковке, недалеко от Тереньги.
Приняв новое имущество, Перси-Френч обнаружила подземные ходы и придумала им свое применение. Крестьяне очень боялись баронессы, потому что она обладала способностью появляться в течение дня в разных местах своих владений. При этом никто не видел ее передвижений: Перси-Френч перемещалась не по земле, а под ней, по своим тайным лазам.
Перси имела парижское образование, но могла скакать на коне и одна в младенчестве переплыла Волгу. Она открыла винокуренный завод, унаследовала стекловаренный завод, водяные мельницы, 13 тыс. десятин земли и 8 тыс. десятин леса (десятина — 1,0925 га).
Покровительствовала Екатерина Максимилиановна и искусству. В 1903 г. она купила в Симбирске один из престижных домов, в котором создала картинную галерею, впоследствии ставшую основой художественного музея. В 1912 г. Перси-Френч заказала симбирскому архитектору проект беседки, которую установила как памятник писателю Гончарову, некогда гостившему в Киндяковке. Революция застала баронессу в Петрограде. А когда осенью 1917 г. она вернулась в Симбирск, ее имение уже разграбили. «Крушили и ломали все, что попадало под руку, — писала она. — Картины, мебель, посуду. Некоторые из домов поджигали или сносили. Вырубали лес, уничтожали скот, крушили сельскохозяйственную технику». По требованию Симбирского военно-революционного комитета в винном погребе была уничтожена собираемая годами коллекция выдержанных марочных вин в 3000 бутылок.
Четыре месяца продержали Екатерину в тюрьме, пока соотечественники не добились высылки ее в Великобританию. В Англии она построила мавзолей для погребения своего отца.
Однако, прибыв в Британию, Перси-Френч попала в горнило еще одной революции — национально-освободительной борьбы ирландцев с англичанами. «Сбежав от одной революции, я не думала, что окажусь в другой», — вспоминала она в Харбине. Пережив уже подобное в России, Перси-Френч решила уехать на Дальний Восток, где к тому времени собралось много ее симбирских знакомых. Благо у нее для этого была еще одна тайная причина…

Сердечный друг

Отец Френч так писал ей на ее 25-летие из Англии: «Ты та особа, которую труднее всего выдать замуж. Ты сможешь выйти замуж только за русского, так как будет трудно найти иностранца, который захотел бы похоронить себя в Симбирске. Мы опасаемся, что ты будешь тяжелым человеком, и белого дрозда (диковинку такую), который тебе нужен, трудно найти».
Но она нашла. Это был сын симбирского полицмейстера генерала фон Брадке, руководивший ее имением и в революцию вместе с генералом Каппелем двинувшийся в так называемый ледовый поход через Сибирь в Китай, откуда, по слухам, живым не вышел. Остаток своей жизни Екатерина Перси-Френч искала этого человека, потратив годы на разгадку тайны его исчезновения.
«В конце сентября 1920 года моему зятю и сыну удалось выхлопотать казенную квартиру, — вспоминал Владимир Аничков, финансист, основатель Приморской биржи и первой официальной меняльной конторы во Владивостоке. — Квартира была не из важных, помещалась в одноэтажном каменном доме, была сыровата и грязна, но вмещала в себя пять небольших комнат, что было достаточно для нашей семьи в шесть человек.
С этой скромной квартиркой связано и воспоминание о приезде во Владивосток нашей хорошей знакомой по Симбирску Екатерины Максимилиановны Перси-Френч. Она приезжала с целью расспросить и разузнать что-либо о Петре Михайловиче Брадке, своем гражданском супруге».
Ничего о Брадке узнать не удалось, и Френч уехала в Харбин. Жила она на доходы от своего английского имения. Жила неплохо. Для своей экспедиции по Монголии знаменитый художник Рерих приобрел автомобиль Dodge именно у мадам Перси-Френч. Dodge, по его словам, был «хорошего старого выпуска и прошел всего 15 тыс. миль».
В последние годы Перси-Френч сильно болела, но не переставала заниматься благотворительностью, в память о своем пропавшем милом друге устраивала балы для офицеров.
«Просторная столовая в доме мисс Френч залита огнями, огнями жизни, — вспоминал один из офицеров. — Блестками алмазов со стола сверкает фамильный хрусталь, серебро... Белое поле скатерти выткано разноцветным ковром цветов, вин, закусок... Хор цыган в ярких костюмах дополняет русскую ширь, черные фраки лакеев подчеркивают торжественность момента... Все ждут появления Екатерины Максимилиановны Френч.
Тихо приоткрылась дверь, и в ее просвете, в сопровождении доктора Чистякова, показалась худенькая, сгорбленная женщина. Черное закрытое платье подчеркивало бледность ее лица. Узел редких, влажных, как бывает у тяжело больных, волос был схвачен на затылке черной бархаткой. Волей к жизни дышали только улыбка и глаза».
Умерла Екатерина Максимилиановна через две недели после описываемого случая, перед смертью написав завещание, в котором попросила, чтобы ее отпевали и ксендз, и православный священник, а также на правах наследницы передавала замок Монивей государству. Однако завещание было оспорено ее родственниками, которые, впрочем, сами скоро скончались, и в итоге Монивей снесли. Мавзолей же стоит и поныне. Сама Кэтлин (так английская родня называла Екатерину Максимилиановну), согласно ее завещанию, похоронена в этом мавзолее рядом с отцом.
...Недавно в окрестностях имения Перси-Френч в Тереньге стали образовываться подземные провалы. И угодившие в них жители находили в слоях земли то старинные монетки, то утварь из драгоценного металла. Самые большие залежи серебряных денег обнаружили во время строительства местного дома культуры. Как раз здесь, по преданию, проходила одна из ветвей подземного хода, по которым тайно передвигалась барыня Френч. А однажды провалился пол в самом здании усадьбы, в одном из помещений, где располагался школьный класс. Под провалом оказались старинные монеты и какой-то потайной ход. Однако спускаться туда было опасно из-за сильных обвалов. А в городе, где барыня провела большую часть своей жизни, о ней, последней из рода симбирских Киндяковых и английских Френчей, сегодня напоминают Гончаровская беседка и развалины того самого громадного винного погреба, где ревком разбил 3000 коллекционных бутылок. А в областном Художественном музее висят чудом уцелевшие произведения искусства из ее частной коллекции.
Юрий УФИМЦЕВ,
So punch my name.
And in case you wonder -
I'll be yours - yours, Dot Com.

Оффлайн Укенг

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 3564
  • Карма: 221
  • Пол: Мужской
    • East Asia Morning Post
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #12 : 15 Мая 2011 06:24:16 »
Недавно работал над текстом, написанным больше века назад одной весьма интересной дамой,
Текст интересный, хотя прочел еще не полностью. Эрнан, а в каком качестве Вы над ним работали?
Приглашаю всех, кому интересна Восточная Азия:
                  East Asia Morning Post

Оффлайн Ernan Kortes

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 9
  • Пол: Мужской
    • Openfinal
  • Skype: ernan_kortes
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #13 : 15 Мая 2011 10:26:05 »
Преобразование с дореволюционного языка. Распознавание сканированного текста.
Совместный проект Vostlit.info
Большинство материалов впервые за век снова встречаются с массовым читателем.
R.G.

Оффлайн Ernan Kortes

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 9
  • Пол: Мужской
    • Openfinal
  • Skype: ernan_kortes
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #14 : 29 Мая 2011 19:22:55 »
(Окончание)


ИЗ ЖИЗНИ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ

Июнь 1900 г. — Март 1903 г.

_______

Южно-Уссурийский край, Печилийская провинция, Япония и Южная Манчжурия.

(См. выше: апр., 433 стр.).

_______

19.

28 января 1901 г., г. Шанхай-Гуань.

Хочу описать вам под свежим впечатлением, что мы переиспытали третьего дня. Весь вечер 26-го января мы беседовали на тему о войне. Б. рассказывал о своих впечатлениях под Тянцзином, как там бывало жарко, и как свирепеют люди в бою. Он рассказывал, как командовавший сводным полком японский полковник собственноручно рубил направо и налево и затем хвастался окровавленными кителем и манжетами. Все это было белоснежно перед сражением и покрыто кровью после него. Казаки наносят шашкой такие страшные удары, что просто не верится. Напр., одним ударом рассекают голову до позвоночного столба; перерубают человека пополам, так что совершенно отделяется верхняя часть туловища от нижней! И тому подобные милые воспоминания. Только что мы разошлись, взволнованные всем услышанным, [6] и я принялась за письмо, как услышала, что стучатся к нашему соседу И. (он временно командует полком, по случаю отъезда командира полка) и докладывают: “В. в-иe! экстренная бумага от начальника отряда"! Почему-то я сразу подумала, что это — известие о появлении китайцев. Муж, конечно, сказал: “пустяки"! Но оказалось, действительно, распоряжение о том, чтобы немедленно отправить взвод по железной дороге (в первые минуты говорили — за десять верст), в помощь осажденным китайцами стрелкам. Легко представить себе переполох, который поднялся в нашей мирной “Белогорской крепости"! Через полчаса взвод был уже готов и выступил ни вокзал под командой К., жена которого с ним живет тут же. Назначен был, собственно, С., но он был на именинах в форте № 7. Вскоре, впрочем, он нагнал ушедших. О назначении С. в поход тоже хочу сказать несколько слов. Как раз в тот же день, 26-го янв., Б. принес группу, в которой снята его жена с тремя офицерами: Г., Сл. и С. Из них двое первые убиты в настоящую кампанию — невольно приходило в голову, что очередь за С. Кроме того, мы вспомнили, что он еще раз снимался в группе с двумя другими, тоже ныне уже не существующими офицерами. Это были два его приятеля-артиллериста, оба кончившие свою молодую жизнь самоубийством. После того, как второй из вышеупомянутых офицеров покончат с собой, С., — как рассказывал все в тот же день, 26-го янв., Б., — сказал: “теперь очередь за мной"! Если я прибавлю, что С. — всеобщий любимец, le fils du regiment, как его называли в полку, — вы поймете, почему нервность всех нас должна была увеличиться. Была еще одна причина: в тот же день, в пять часов пополудни (бумага начальника отряда была получена в одиннадцать часов вечера), уехал в Цзичжоуфу наш младший врач, и он обязательно должен был проезжать ту станцию, где, по слухам, китайцы осаждали стрелков. А молодой человек он очень пылкий, страшно здесь тоскует, не участвовал ни в одном деле и все жаждет сильных ощущений. В командировку он уехал тоже прямо с именин, вооруженный револьвером и шашкой. Перед отъездом он все твердил: “я дешево не отдам свою жизнь", хотя никто и не думал тогда, чтобы существовала какая-нибудь опасность. Снарядив своих, наш командующий полком поехал к начальнику отряда и вернулся со следующими вестями. Несколько дней тому назад рота стрелков, производя рекогносцировку, наткнулась на многочисленную шайку [7] боксеров. Произошла стычка; рота потеряла четыре человека убитыми, восемь — раненными: два офицера контужены. 26-го января полк отправил взвод с хором музыки, хоронить покойников, и вот тут их окружили китайцы (как оказалось в действительности, дело происходило в ста верстах от Шанхай-Гуаня), и они присылали телеграмму за телеграммой, прося помощи. Был сформирован отряд: рота стрелков, полусотня казаков и две душки, и все это двинулось на помощь стрелкам. Кроме того, начальник отряда рассказал, что днем к нему явились два китайца и предупредили, что завтра, т. е. 27 числа, произойдет нападение на Шанхай-Гуань. Положим, предполагаемому нападению на нас никто не придавал особой веры. Здесь около трех тысяч союзных войск: кроме того, в любое время может быть высажен десант со стационеров, так что трудно допустить, чтобы китайцы отважились напасть на нас, тем более, если принять во внимание, как они показали себя в настоящую кампанию. Но... кто их знает! Может быть, они в самом деле собрали большую армию и вдруг нагрянут из-за гор!.. Никто не лег в эту ночь раньше двух-трех часов. На следующий день. т. е. вчера, случилось еще одно маленькое происшествие. Нижние чины, уехавшие с утра за дровами, вернувшись, привезли с собой боксерскую пику и много очень револьверных патронов, а владелец пики и патронов удрал у них на глазах. Это еще ни разу не случалось с тех пор, как мы тут! Признаюсь, мне стало очень страшно... Такое напряженное состояние продолжалось часов до семи вечера, когда были получены телеграммы о том, что весь отряд благополучно возвращается домой. Слава Богу! Они вернулись ночью: я не дождалась их возвращения, но знаю уже, что это была ложная тревога. Рота пехоты, действительно, наткнулась где-то на китайцев и понесла потери. Но что касается дальнейшего, то это было плодом... “излишней осторожности" одного ротного командира, чтобы не сказать больше...

20.

31 января 1901 г., Шанхай-Гуань

Расскажу вам о смотре, который произвел здесь союзным войскам Вальдерзее. Вероятно, вы увидите иллюстрацию этого парада, так как его снимали фотографы всех наций. Парад был блестящий, в нем принимали участие войска семи [8] держав: немцы, англичане, французы, японцы, русские, австрийцы и итальянцы. Сначала решали трудный вопрос, в каком порядке пропускать войска церемониальным маршем. Решено было — в алфавитном порядке, по наименованию государства И так они и дефилировали: Deutschland, England, Frankreich, Italien, Japan, Oesterreich, Russland. Наши прошли в хвосте, и хотя казаки лихо промчались перед командующим всеми союзными войсками и удостоились от него “спасибо", но производили “серое" впечатление, благодаря серому цвету своих шинелей и отсутствию блеска в обмундировке. Некоторые войска очень живописно и красиво одеты. Например, зуавы: у них турецкий костюм — широчайшие красивые шаровары, темно-синие куртки, вышитые красными шнурами, на головах — красивые фески. Еще лучше красные сипаи. Во-первых, это все рослый народ, с темно-бронзовыми лицами и черными курчавыми бородами. Нижняя часть их туалета — темная; зато великолепные ярко-красные куртки и такие же тюрбаны так и сверкают на солнце и очень идут к лицам их типа. Парад был красив кроме и, того, внушителен, так как показал воочию, что гарнизон Шанхай-Гуаня — порядочная сила.

Недавно муж познакомился с губернатором Шанхай-Гуаня — “фудутуном" — и стал его просить, чтобы он позволил мне познакомиться с его женой, — мне давно уже хотелось побывать в зажиточной, интеллигентной китайской семье, посмотреть их быт. Представьте себе, — ни за что не позволил! Домашний быт китайца — святая святых, куда он не допускает никого чужого, и только в прошлом году, в первый раз от сотворения мира, китайская императрица принимала европейских дам. Сначала “фудутун" сказал, что нельзя допустить к его жене переводчика-мужчину — нужна женщина. Оказалось, что таковая имеется: жена одного офицера, говорящая по-китайски. Когда он узнал, что с этой стороны потерпел поражение, то стал уверять, что жене его некогда, — она все занята детьми; кроме того, жена его грязная, дети грязные и т. п. отговорки. (После я узнала, что не все китайцы так строги в этом отношении, и может быть под влиянием европейцев, или отчасти со страха, допускали русских дам к своим женам). Муж мой устроил так, чтобы получить приглашение на обед к “фудутуну"; и может быть и я туда попаду — уж очень мне любопытно. Только вряд ли: женщины у них не в авантаже, хотя императрица правит страной.

Вчера мы сделали большую прогулку, ездили на берег моря, [9] в международный форт № 1. Так называется форт, в котором все державы, воюющие с Китаем, имеют своих представителей. На прекрасном и недоступном снаружи валу, окружающем этот форт, расположены грозные пушки — каждая под другим флагом, и они так установлены, что если бы неприятель показался изнутри страны, их можно моментально повернуть в обратную сторону от моря, и они будут “плевать" на несчастных китайцев, откуда бы они ни появились. Форт этот находится верстах в восьми от нашего форта, и туда ведут прекрасные дороги, усаженные аллеями. Вообще вся местность, сколько ни хватает глаз (а хватает он далеко с возвышенных пунктов), в высшей степени возделана, на каждом клочке видна рука человека. Перед зрителем, поднявшимся на вал какого-нибудь форта, вырисовывается Великая китайская стена. г. Шанхай-Гуань, масса — я думаю, не менее пятнадцати-шестнадцати — фортов. А в промежутках все хутора, и каждая пядь земли великолепно возделана. Все хутора и форты соединены дорогами, обсаженными чудными аллеями. Рамкой для картины служит с одной стороны — море, с другой — горный хребет. К сожалению люди приложили ко всему виденному руки, не только с целью созидательной, но и с разрушительной. Аллеи безжалостно вырубаются на топливо, а все деревни вокруг нас сожжены, и остатки их тоже разбираются союзными войсками на отопление. Вообще, отопление здесь составляет очень серьезный вопрос. Холода порядочные, достигают до 10 — 120 по Цельсию: притом здесь дуют резкие северо-восточные ветры: а фанзы, в которых мы живем, устроены так, что сквозь стены продувает прекраснейшим образом. Не могу понять, как китайцы в них зимуют при бумажных окнах и при их системе отапливать соломой или камышом! Итак, надо топить, а леса кругом нет. Вот и рубят аллеи, и забирают все, что годится, в покинутых деревнях: мы согреваемся мебелью и домами несчастных китайцев! Но наконец все окрестные деревни уже окончательно разграблены. Тогда стали командировать нижних чинов в более отдаленные пункты за топливом. И хотя нашим, например, строжайше запрещено забираться в жилые деревни, они без сомнения делают это,тем более, что жители, при приближении европейских войск, бегут, и таким образом деревни временно являются покинутыми. Это самые незначительные из череды жестокости, которыми сопровождается война. Кончилась эта история с дровами тем, что к командиру явилась депутация [10] китайцев с обещанием доставлять топливо, сколько надо будет, только бы избавили жителей от набегов нижних чинов, а то, мол, “шибко обижают бабушек" — китайских женщин. Командир был этому очень рад. Он и раньше готов был платить за дрова, сколько потребуют, но они не соглашались доставлять. А теперь потянулись к нам ежедневно караваны осликов, и через спину каждого ослика переброшено по две вязанки мелких дров! — Китай и помимо войны страна жестокостей. Здесь отрубают человеку голову так же легко, как у нас сажают в тюрьму. И европейцы тоже находят, что с китайцами иначе поступать нельзя! В бытность нашу в Тянцзине, когда было установлено международное управление городом, было несколько казней, и каждый раз головы выставлялись на видное место для устрашения. Только там мы их как-то ни разу не видели. А здесь, при въезде в город, висят в камышевых клетках три несчастные головы, и я уже два раза проезжала мимо них. Если бы, живя в Европе, я увидела это на картинке, то не поверила бы, что это правда. Как-то странно думать, что в настоящий век выставляются на показ отрубленные человеческие головы! Да, приходится видеть, слышать, переживать невероятные вещи!

21.

15 февраля 1901 г., Шанхай-Гуань.

Погода здесь стоит прелестная, и мы часто предпринимаем прогулки, большей частью вдвоем с мужем, но иногда в компании. Недалеко от нашего форта сипаи устроили великолепный скаковой круг и часто там упражняются. Желающие любоваться красивыми лошадьми часто там бывают. Ходим мы теперь на Великую стену, находящуюся от нас на версту расстояния. Время и железная дорога разрушили ее в нескольких местах; по этим изуродованным местам мы взбираемся на самую стену и гуляем по ее гребню. Как хотите, а это странное чувство — сознавать, что ходишь по Великой Китайской стене! Однажды, только что мы вышли из форта, как встретили кучку китайцев, направлявшихся нам навстречу. Впереди шел человек высокого роста с белым флагом в руке; на флаге крупными синими буквами было написано по-русски: “Полтно" (?). Поравнявшись с нами, высокий китаец торопливо пожал каждому из нас руку и начал что-то [11] говорить взволнованным голосом, энергично размахивая руками. Мы, конечно, ничего не понимаем. Но кавалеры наши, полагая, судя по надписи на флаге что перед нами “портной", предложили ему: “приходи, братец, завтра к нам в форт и там работу получишь". На этом и кончилось первое свидание. На другой день утром, китаец, не поняв, конечно, в свою очередь, что ему было сказано, в форт не явился. Но, зато, едва мы вышли на нашу обычную послеобеденную прогулку, как встретили вчерашнюю кучку китайцев, и на этот раз все были сильно взволнованы. Опять рукопожатия, опять высокий стал излагать свое дело, и опять никто ничего не понимал. Тогда один из китайцев с яростью сорвал с себя халат, бросил его на землю и принялся изо всех сил колотить его... Мы поняли, что дело серьезное. На этот раз китайцу было сказано придти на другой день с переводчиком. Слово “переводчик" было понято. Китайцы все одобрительно закивали головами, и на следующее утро явились к нам в форт с переводчиком. Оказалось, что высокий китаец — это бывший студент пекинского университета. Война заставила его покинуть Пекин. Недалеко от нашего форта он приобрел небольшую усадьбу и открыл в ней школу для мальчиков. Но сипаи (английские войска из Индии), в поисках топлива, наткнулись на его усадьбу и принялись разорять ее. Он защищался, как мог; но мы видели по жесту китайца, сорвавшего с себя халат, каковы были результаты этой защиты. И вот бедный учитель прибегнул к покровительству русских. Командующий нашим полком, добрый, милый старик, тип человека цельного, пробившегося в люди из нижних чинов, выдал вашему китайцу большой русский флаг с надписью, что “китаец такой-то находится под покровительством русских". Учитель ушел, сияя от радости. И действительно: мы потом слышали, что флаг наш подействовал, — сипаи перестали его обижать. Что означала надпись “полтно" на его флаге — осталось невыясненным.

Монотонную жизнь нашу разнообразят фокусники. Вы все, вероятно, слышали, что китайцы — чрезвычайно ловкие фокусники. Ловкость китайских жонглеров и фокусников выше всякой похвалы, особенно последних. Это тем более поразительно, что сценой им служит обыкновенный двор, а единственная “обстановка" — это высокий деревянный цилиндр, из которого фокусник вытаскивает весь свой хлам и который, в то время, когда он показывает фокус, стоит далеко от него. [12] Китаец расстилает перед собой прямо на земле скатерть, грязную тряпицу; иногда чтобы еще более подчеркнуть свою ловкость, — сбрасывает с себя всю одежду, и остается перед вами в одних невыразимых (Вы удивляетесь, что китаец зимой сбрасывает с себя всю одежду, вам это кажется невероятным, но это — факт). Мальчишка, по его приказанию, подает ему из цилиндра все необходимое, и при такой незатейливой обстановке проделываются самые удивительные, сложные фокусы. Особенно меня поразил один фокус. Нам была показана обыкновенная фаянсовая чашечка. Чашку эту фокусник поставил на большую каменную плиту (весь наш двор сплошь вымощен такими квадратными плитами) и прикрыл своей тряпицей. Все мы ясно различали под тряпицей контуры чашки. Китаец приподнял тряпицу, и мы убедились, что чашка под ней. Затем он опять накрыл чашку и ударом палки разбил ее вдребезги. Мы слышали звон разбиваемой посуды и различали под тряпицей черепки, Когда тряпица была приподнята, — все, конечно, исчезло. Но этого мало. Вторично прикрыл он камень тряпицей и, очертив палкой небольшой круг, стал делать вид, что он что-то приподнимает, вытягивает с усилием. У нас на глазах под тряпицей стали вырисовываться контуры чашки, вырастающей из камня. Чтобы убедить нас, что перед нами действительно чашка, фокусник постучал по ней палочкой. Послышался характерный звон. Еще несколько усилий, и чашка была извлечена из камня, буквально, и торжественно показана нам.

Иногда приводят дрессированных медведей, которые очень хорошо выдрессированы и понимают, как он говорит, по-русски и по-китайски, так как вожаки, из уважения к публике, командуют своим медведем на ломаном русском языке...

В других фортах, расположенных вокруг Шанхай-Гуаня, стоят войска союзных держав. Есть форт немецкий, японский, два английских (сипаи) форта, один или два французских форта и форт международный, где всех нас понемногу. Наши офицеры знакомятся понемногу с иностранцами; главным препятствием для сближения служит незнание языков. Мало кто из наших офицеров говорит на иностранных языках, а иностранцы и того реже — по-русски. Тут посредниками служат дамы, так как у нас они чаще владеют языками, чем мужчины. Но как мало мы ни [13] встречались с иностранцами, достаточно было и этого поверхностного знакомства, чтобы судить о том, что на людей всех наций одинаково дурно и развращающим образом действует война. Понятия спутываются; то, что в мирное время порицается, является доблестью в военное время, и люди окончательно перестают отличать добро от зла. Враг, в данном случае китаец — это вовсе не человек, это нечто такое, что не должно вызывать ни сострадания, никаких добрых чувств. Как-то раз у нас был в гостях офицер-зуав. Зашла речь о китайцах и я сказала какую-то фразу в их защиту. Зуав с удивлением посмотрел на меня. “Comment, madame, est-ce que vous aimez les clinois?" — спросил он меня. “Je ne les aime раs, — отвечала я ему, — mais je les plains". — “Est-се qu'on peut plaindre les clinois!" — Их, видите ли, и жалеть нельзя! Приведу еще отрывок из разговора с немецким офицером. Он рассказывал о казни убийцы Кетелера; рассказывал все подробности о том, как кровь забила фонтаном из обезглавленного трупа и как несколько капель этой горячей крови попало и на него, рассказчика. “Und ich blieb kalt dabei", хвастливо прибавил этот милый молодой человек. Наши, конечно, не составляют исключения и тоже на каждом шагу возмущают меня, высказывая подобные взгляды.

Насколько с нашей женской, мирной, точки зрения, портятся люди на войне, трудно даже представить себе. Могу привести еще два-три примера этому. В Пекине, говорят, был один воин, который, в первые дни после взятия столицы, забавлялся тем, что, гуляя по городской стене, стрелял во всех появлявшихся на улицах китайцев, все равно — стариков, женщин и детей... Стрелял, а затем делал зарубки на своем ружье, сколько душ он загубил... А вот еще пример, который мало вяжется не только с христианским духом, но вообще с понятием о человеке. Один молодой человека утверждал, горячо утверждал, что всякий человек в душе — убийца, и что если мы не убиваем походя, то это только из-за страха наказания. А на войне, мол, этого страха нет, и потому “с наслаждением" убивают вовсю. Он сам лично “зарубил шашкой" 35 человек! И обо всех этих убийствах вспоминают с удовольствием. Единственное исключение составляет раненый китаец, которого он добил “из сострадания". Вот об этом ему неприятно вспоминать. Товарищи его рассказывали, что он действительно какой-то отчаянный, ничего не боится, и что когда “преследует неприятеля", то [14] в самом деле расчищает шашкой улицу. Может быть, он и герой. А по моему просто — маньяк-убийца! Военные подвиги другого господина мне неизвестны; но я слышала, что когда он занимал одну, так сказать, административную должность, у него ежедневно происходили экзекуции, и “меньше 150 я не даю!" — хвастал он в присутствии многих. Его начальник, как говорят, сам человек мягкий, вероятно за всю свою жизнь никого не ударивший, вместо того, чтобы разнести его по заслугам, только полустыдливо, полуодобрительно хихикнул ему в ответ. Такие примеры могут показаться единичными, исключительными. А что вы скажете, например на то, что “разряжали" револьвер, подстреливая проходящего мимо китайца? И этаким делом занимались, как я слышала, воины всех стран. Или например, мне рассказывали про одного очень хорошего офицера, который действительно геройски вел себя в минувшую компанию, что он “пристреливал" свою винтовку, целясь и стреляя в убегавших китайцев. Может быть, здесь надо обвинить не того, кто стрелял, а того, кто рассказывал. Но я хотела вам только показать, до чего путаются понятия в военное время, до какого цинизма доходят люди хотя бы в своих рассказах.

Недавно у зуавов был интересный праздник: некоторые из их нижних чинов получили знак отличия св. Георгия, и по этому случаю было устроено франко-русское торжество. Были приглашены наши офицеры и нижние чины — георгиевские кавалеры, а также все фельдфебеля, вахмистры, унтер-офицеры и урядники. Говорят. все было очень мило устроено: французы, понятно, оказались очень гостеприимными хозяевами, и наши солдаты так побратались с французскими, что все поменялись головными уборами, а некоторые и полной обмундировкой, и в таком виде они ходили, обнявшись, пели друг другу свои национальные песни и плясали национальные танцы. Вообще, солдаты всех наций прекрасно уживаются между собой, как это наглядно можно видеть в форте № 1. Там нередко можно встретить группу из представителей шести-семи народностей, между ними европейцы, темные сипаи, желтые японцы и даже китайцы (вероятно, подрядчики или рабочие), и все очень мирно и весело играют в какую-нибудь игру, или просто ходят обнявшись, желая ближе познакомиться друг с другом. А уж как они понимают друг друга — это их секрет: но они отлично объясняются между собой. Приходит, например, из экспедиции наш отряд. Ворота заперты; на стене часовой — француз. Наш [15] солдатик, ничто же сумняшеся, кричит: “Эй, ты, франец, отопри"! И “франец" бежит вниз, отпирает ворота и впускает друзей. А вот еще и другая историйка. Вскоре после приезда нашего в Шанхай-Гуань, нам нужно было послать вестового с одним поручением в Тянцзин. В это время железная дорога была уже сдана немцам, и мы с мужем сомневались, сумеет ли он с ними объясниться. Но наш молодец разрешил недоразумение. “Ничего, ваше в-иe, — сказал он, — германцы говорят подходяще". И он съездил и исполнил все, что нужно было.

Моему мужу удалось познакомиться с медицинской частью у иностранцев. Лучше всех это дело поставлено у немцев; за ними следуют японцы. Что касается французов и англичан, то надо думать, что у них, так сказать, две медицины — особая для метрополий и особая для колоний. Понятно, что здесь, в Китае, процветает “медицина для колоний", довольно-таки плохого качества.

В заключение письма, расскажу вам о немецком госпитале, который мы посетили в Янцуне, по дороге из Пекина. Еще по дороге в Пекин мы обратили внимание на нечто вроде маленькой крепости, на расстоянии около 1/4 версты от вокзала в Янцуне. От немецких офицеров, ехавших с нами, мы узнали, что это госпиталь, и решили непременно навестить его на обратном пути. Поезд стоял немного больше часа, и мы воспользовались этим временем для осмотра госпиталя. Главный врач, проф. Куттнер, любезно ваялся все показать нам. Оказалось, что госпиталь и весь его персонал прибыл в Янцун из южной Африки, куда они были командированы “Германским обществом Красного Креста" в помощь бурам. Госпиталь состоит из нескольких складных картонных бараков; на каждый барак надет футляр из камыша, обмазанного глиной, и получается постройка, по типу очень похожая на местные. Все это обнесено довольно высоким земляным валом, по углам которого поставлены пушки. Госпиталь имеет свою охрану и все так приспособлено, что он может выдержать в случае нужды осаду. Что касается самого госпиталя, то он выше всякой похвалы. Довольно вам сказать, что в нем есть, кажется, все, что только придумала медицинская наука. Есть зубоврачебный кабинет и кабинет для глазных болезней; есть фотографический аппарат и аппарат для исследования лучами Рентгена; есть и бактериологический кабинет. О палатах для больных, об операционной комнате, [16] перевязочной и т. п. я и не говорю. Все это устроено — как в лучших клиниках. В ограде три колодца, из них один специально для тифозных больных. Для тифозных отведено два барака: один — для больных; другой — для поправляющихся. В то время, как мы посетили госпиталь, было Рождество по западно-европейскому стилю, и поэтому в каждой палате стояло по небольшой елке с дешевыми украшениями. Профессор провел нас в столовую, и мы увидели прекрасную комнату, во всю длину которой стоял стол, покрытый белой скатертью. В углу — прелестная елка. Пол покрыт линолеумом. Забыла еще сказать, что в каждой палате стоят за ширмами прекрасный, удобный рукомойник и ванна. Осмотрели мы и кухню, и помещение для белья; последнему отведена огромная комната, все четыре стены которой превращены в шкафы; шкафы эти наполнены горами белья, связанного по полудюжинам. Все сияет немецкой чистотой и аккуратностью. Поправляющиеся больные попадались нам на дворе кучками; все они были в прекрасных теплых куртках — подарок, который прислала им к Рождеству германская императрица... Главное, что они получили подарок этот вовремя...

22.

2б-го февраля 1901 г., Шанхай-Гуань.

Вот мы и после “фудутунского" обеда, друзья мои! Постараюсь описать подробно все, насколько сумею. Начать с того, что общее впечатление было более слабое, чем мы ожидали. Может быть, оттого, что мы здесь наслушались и насмотрелись достаточно китайщины и наперед уже знали “menu" и как это будет подаваться.

Когда начальник отряда, дней шесть тому назад, был у нас в форте, я ему сказала, что очень желала бы побывать у фудутуна и пообедать у него. Дня через два получаю от начальника отряда записку о том, что фудутун выразил полное свое согласие и удовольствие принять у себя русских дам (еще бы!) и угостить их обедом. Я передала всем это известие и спросила, кто желает ехать? Нашлось семь желающих в нашем форте — четверо мужчин и три дамы. Еще через день было получено, по числу особ, семь визитных карточек фудутуна, с приглашением к нему на обед в воскресенье, в двенадцать часов дня (мы сами заранее [17] назначили день и час). Но кроме нас семерых туда еще должны были приехать: начальник отряда, два его помощника и еще один офицер с молоденькой женой. Мы все одновременно подкатили к крыльцу губернаторского дома (Этим мы сделали, по китайскому этикету, большую невежливость, так как полагается экипажи оставить у ворот и к крыльцу идти пешком. Но мы тогда еще не знали этих тонкостей).

На крыльце нас встретил сам фудутун и его ближайший помощник, полицмейстер, окруженные свитой. Оба были в парадных костюмах. т. е. поверх халатов надеты были еще кофты из темного шелка, на груди и на спине которых были пришиты расшитые золотом и шелками квадратные куски шелковой материи. У фудутуна вышит какой-то апокрифический зверь: а у полицеймейстера — птица, нечто вроде аиста. На шеях у обоих — цепи из пестрых стеклянных шариков: на головах — шапки, с длинными султанами позади. По этим султанам, по шарикам на шапках и по вышивкам на груди распознаются чины. Нас пригласили в комнату, где был уже накрыт стол. Комнаты — тоже фанзы, только порядочной величины; две противоположные стены состоят сплошь из решеток, заклеенных белой бумагой, и только в центре каждой рамы вставлено по довольно большому стеклу. В общем, в комнате четыре стекла, и они дают достаточно света. Вместо дверей на косяках сверху до низу висят тоненькие тюфячки, которые приподнимаются при входе и выходе. Обстановка более чем простая: огромный кан уложен тюфяками простыми, не шелковыми. Говорят, это его канцелярия — “ямынь", и она же служит ему парадной приемной У одной стены против входа стоит нечто вроде узенького стола и на нем торчало штук десять каких-то поблекших флажков и были вставлены в подставку кучи стрел. Впереди этой декорации растет в нескольких горшках... зеленый молодой чеснок! На стене — китайский ландшафт, а по обе его стороны — два длинных, красных флага. К сожалению, у нас не было нормального переводчика, и поэтому многое осталось для нас неразъясненным. Стол был накрыт белым коленкором вместо скатерти, вероятно из желания угодить европейцам. Были расставлены приборы: чашки с блюдечками и около каждой чашки — салфетка, нож, вилка и ложка. На столе были приготовлены всевозможные закуски: тоненькими ломтиками нарезанная ветчина, маринованная капуста, пастила, засахаренные орехи и бобы, виноград, груши, яблоки, изюм, еще какие-то неизвестные не то [18] овощи, не то фрукты, очищенные от верхней кожицы и красиво уложенные пирамидкой, и самое интересное — черные яйца. Вы, вероятно, слышали, что китайцы едят тухлые яйца? Готовят их следующим образом: яйца заливают известкой и закапывают в землю. Сколько времени они остаются в земле — я не смогла узнать: одни говорят, что месяцы, другие — что год. Как бы то ни было, они превращаются в темно-зеленую слоистую, бархатистую массу. Их нарезают хорошенькими, маленькими ломтиками, и они подаются как особое лакомство. Мой муж съел целый кусок; а я откусила кусочек и не могла проглотить его, — должна была выплюнуть, хотя запаха особого нет, разве чуть-чуть тухлятинкой отдает. Забыла упомянуть вначале, что обеденный стол, узкий, длинный, был приставлен узким концом к кану, где было устроено почетное место для начальника отряда. Когда он предложил, не посадить ли туда кого-нибудь из дам, наш хозяин фудутун энергично протестовал и усадил начальника отряда. По обе стороны стола шли скамьи, покрытые грошовыми коврами. Начался обед. Прежде всего нам подали по чашке действительно великолепного чая и предложили закусить чем-нибудь сладким. Потом начали подавать блюдо за блюдом, числом около сорока. Чего-чего тут не было! Был суп из плавников акулы и трепанга! Суп из гнезд ласточек, из черепах, из луковиц лилии. Были какие-то рыбьи хрящи и всевозможные грибы; отбивные котлеты из разного рода мяса; рис с разными соусами к нему; фаршированная утка, особенным образом приготовленная; какая-то непонятная овощ, по вкусу напоминающая каштан, отваренная в жиденьком, сладком сиропе, и какие-то мучные блюда. Все подавалось вперемежку, на наш взгляд без всякой системы, и все подавалось каждому отдельно — крошечными порциями и в крошечных чашечках. Китайцам подали палочки: но они из вежливости некоторые блюда ели ложками. Я все пробовала, и нашла некоторые кушанья, например суп из плавников акулы и утку, очень вкусно приготовленными; другие — противные, например все мучные блюда, без соли и без сахару. Трепанги по вкусу напоминают грибы, и соус из-под них даже недурен. Но я боялась их есть. Кроме яств были за столом и водки, и бессарабские вина (Напитки были приготовлены исключительно для русских. Китайцам почти неизвестно употребление вина, и только там, где они приходят в соприкосновение с европейцами, они научаются пить. Впрочем, у них тоже есть спиртной напиток — отвратительная водка, которую они гонять из гаоляна. Они пьют ее глотками из маленьких чашечек, поменьше столовой ложки и в подогретом виде). [19] За обедом у нас велись приятные, непринужденные разговоры. Фудутун уселся на кане рядом с начальником отряда. Против фудутуна, на противоположном узком конце стола, сидел полицеймейстер и там занимал гостей. В самом начале обеда наши хозяева, в знак того, что они находятся в кругу друзей, сбросили свои парадные кофты и шашки, и остались в шелковых халатах на меху. Головы наполовину бритые и косы, как у всех китайцев. Начальник отряда и фудутун объяснялись друг другу во взаимных симпатиях. Фудутун взял мою шляпку и стал ее рассматривать. Заметив на ней голубоватое перо, он попросил шляпки остальных дам. Разумеется, шляпки оказались различными. Тогда он спросил, имеют ли у нас женщины офицерские чины? Он вероятно думал, что различие шляпок зависит от различия в чинах. Затем он не то спросил, не то выразил удивление, как это у нас женщины не боятся бывать в обществе мужчин. Ему ответили, что мужчины нас не обижают; пусть мол придут их дамы, никто их не обидит. Мне ужасно хотелось проникнуть к его жене, но это оказалось невозможным. Он начал выдумывать, что нет его жены, уехала куда-то. При этом разговоре у него вдруг сделалось ужасно неприветливое лицо. Пришлось прекратить попытку. Затем мы обратились с той же просьбой к полицеймейстеру. У его жены, оказалось, болели уже две недели зубы — “она толстая с одной стороны", — пояснил он нам жестами, показывая, что у нее, будто бы, флюс. Тоже — сочинял, конечно. Полицеймейстер — очень жизнерадостный, веселый господин, и одна из наших дам просила переводчика передать ему, что он очень нам понравился. Переводчик покраснел, как пион, и сказал, что этого передать нельзя; так и не передал. Во время обеда фудутун и полицмейстер поменялись местами, — оба желая по очереди занимать всех гостей. Среди обеда случился следующий приятный инцидент. Прискакал казак и подал начальнику отряда бумагу. Тот прочитал ее и обратился к фудутуну со следующей просьбой: сейчас приехал в Шанхай-Гуань офицер, снимающий, по приказанию главнокомандующего, виды, типы и сцены. Из этих снимков составится альбом для поднесения Государю. Узнав о том, что мы пируем у фудутуна, офицер просил разрешения снять нашу группу. Фудутун дал свое согласие, и после обеда с нас были сняты на дворе две группы. Все мы были в верхних платьях; китайцы — при полном наряде. Фоном служило крыльцо фудутунского дома, а боковыми [20] декорациями — с одной стороны — парадный паланкин фудутуна, а с другой — атрибуты его власти, несомые перед ним — разные ножи, пики, алебарды на длинных древках. При снятии группы не обошлось без курьезного инцидента. Фудутун вообще был недоволен, когда узнал, что должен сниматься вместе с женщинами (он вероятно предполагал, когда давал свое согласие, что женщины сниматься не будут): был даже момент, когда мы думали, что он откажется вовсе и вся затея не удастся. Но в конце концов он согласился. Вдруг он заметил к своему ужасу, что полицеймейстер стоит рядом с одной из дам. Моментально он бросился туда, одной рукой схватил полицеймейстера, другой — одного из наших офицеров и переместил их, т. е. офицера поставил рядом с дамой, а полицеймейстера — рядом с собой. Офицер тихонько отступил, нарочно выдвигая полицеймейстера рядом с дамой. Но зоркий фудутун заметил этот маневр и вторично водворил порядок. После того, как карточки были сняты, публика разъехалась. Забыла еще рассказать, что, как только мы уселись за стол, фудутун попросил наши визитные карточки и, внимательно приглядываясь к каждому из нас, желая запомнить, кто кому муж и жена, записал на обороте каждой карточки по-китайски наши имена и фамилии. За обедом многие из нас старались научиться владеть палочками. Ловче всех оказался в этом отношении мой муж, который дошел до такого совершенства, что не только захватывал палочками куски пищи, но даже зажигал спичку, ущемив ее между двумя палочками. Еще одно: с половины обеда наши китайцы, особенно полицеймейстер, принялись рыгать, в знак того, что сытно покушали. Им отдельно подали кальян и по чашечке горячего чаю. Китай — наш антипод во всех отношениях, хотя мы и живем на одном полушарии. У них мужчины носят косу, а женщины очень часто лысые. Женщины гуляют с трубками в руках, а мужчины — с веерами, и т. д. У нас чайная чашка ставится на блюдце, а у них прикрывается маленьким блюдечком, причем, когда они пьют чай, то, нажимая пальцем, приподнимают немного блюдечко и через образовавшуюся щель втягивают в себя с шумом чай. А к концу обеда оба хозяина улеглись рядышком на кане возле начальника отряда (должно быть, решили, что достаточно уже занимали гостей), и когда разговаривали друг с другом, то фудутун поворачивался к начальнику отряда и ко всей публике таким манером, который заставляет думать, что или у китайцев [21] знаменитых церемоний нет, или они нас считают варварами, все равно не понимающими тонкого обращения, и с которыми, следовательно, церемониться не стоит.
R.G.

Оффлайн Ernan Kortes

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 9
  • Пол: Мужской
    • Openfinal
  • Skype: ernan_kortes
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #15 : 29 Мая 2011 19:23:53 »
23.

25 марта 1901 г., Шанхай-Гуань.

Сообщение нашего Шанхай-Гуаня со всем остальными божьим миром — самое ужасное. Зимой порт, хотя он и считается не замерзающим, покрывался исправно льдом, и пароходы не могли подходить; а когда навигация возобновилась, было объявлено, что пароход будет приходить каждую неделю, будет привозить почту, пассажиров и жизненные продукты. Между тем, проходят 2-3 недели, а мы парохода не видим; когда же он, наконец, появляется на нашем горизонте, то иногда бывает такое волнение, что он не может пристать. Иногда он приходит порожняком, без почты. Можете себе представить всеобщее разочарование! Не лучше обстоит дело с телеграммами: их исправно у нас принимают; деньги за них взимаются, а доходят ли они — Аллах ведает! По крайней мере, сами служащие на телеграфе сильно сомневаются в этом. Про нас могу сообщить вам новость: мы собираемся на две недели в Японию. Необходимо хоть на время уехать отсюда, рассеяться. Не говоря уже о том, что мы живем в хижине, без всякого комфорта, в пыли, в тесноте, но и помимо всего этого чувствуется настоятельная потребность в новых впечатлениях. Итак, может быть завтра, может быть послезавтра, а может быть через 3-4 дня (в зависимости от того, когда уйдет пароход), мы махнем в Артур. Там муж представится своему начальству, и, если оно разрешит, поедем дальше.

24.

31 марта 1901 г., г. Инкоо

Как я писала в своем предыдущем письме, мы 29-го выехали из Шанхай-Гуаня, с тем, чтобы пробраться в Артур, а оттуда, если начальство позволит, в Японию. Как видите, в настоящее время мы находимся в Инкоо, и я намерена описать первые три дня нашего путешествия. Из Шанхай-Гуаня в Артур 10-12 часов езды на пароходе, и мы, [22] разумеется, рассчитываем пробраться туда морским путем. Но... все эти дни стояла такая бурная погода, что пароход, привезший огромный груз и который должен был принять таковой же в Шанхай-Гуане, не мог даже вполне разгрузиться. В виду этого обстоятельства, т. е. неопределенности дня отплытия парохода и нежелания с нашей стороны грузиться в бурю, а затем качаться неопределенное число дней на якоре, мы решили отправиться по железной дороге. Как мы слышали от железнодорожных офицеров, уже существует непрерывное сообщение между Шанхай-Гуанем и Артуром, и нам даже было интересно прокатиться, посмотреть новые места. Итак, 29 утром мы сели в вагон и поехали. Надо вам сказать, что вокзалов в нашем смысле здесь нет. Хорошо, если где-нибудь, (как, например, в Шанхай-Гуане) попадается навес и под ним скамейки. По большей части, самих вокзалов не существует, — следовательно, нет ни буфетов, ни других полезных учреждений, — ничего! Вагоны — до Инкоо по крайней мере — отвратительны. Это так называемые вагоны второго класса, на они хуже нашего третьего: небольшие деревянные скамьи, на которых могут сидеть двое, но улечься нельзя и одному; притом пыль и грязь невообразимые... Едем. В тот же день, в седьмом часу вечера, прибыли мы на станцию Цын-джоу-фу, где должны были провести ночь, так как поезд уходит дальше только в 6 часов утра следующего дня. Как выше объяснено, на вокзале негде приткнуться. Муж отправился к начальнику станций и стал просить, чтобы нам отвели вагон на ночь, и, если возможно, такой вагон, который войдет в состав завтрашнего поезда. Начальство, как водится, сначала поломалось, и затемъ указало нам маленький вагон (служебный). В вагоне этом была большая походная кровать, глубокое мягкое кресло и стол. Вскоре какая-то добрая душа (вероятно, тот же начальник станции) прислала нам лампу и приставила солдатика, который должен быль охранять нас и топить печку. Мы поставили на печку чайник с водой и славно запировали. Ночь прошла очень и очень благополучно. На следующий день, т. е. 30-го, нам предстояли три переправы через реки, и словоохотливый солдатик, прислуживавший нам в вагоне, рассказал столько ужасов про первую из них, что на меня напал страх. По его словам, там чуть не произошла масса несчастий: и лодки-то опрокидывало, и плоты-то сносило — словом, беда! Оказалось, что все это было во время ледохода и в половодье; теперь же речушка настолько мелкая, что ее [23] переезжают в телегах, или переходят вброд пешком. Китайцы сбрасывают нижнюю часть туалета, верхнюю поднимают до пояса, и в таком виде с палкой в руке, шествуют через речку, временами погружаясь до пояса, а то все время вода еле доходит до колен. Мы с мужем нашли, что самое подходящее для переправы через реку — шаланда (большая лодка); взошли в нее и прокляли судьбу. Как я уже сказала, воды в речке очень мало (называется речка Да-лен-хэ), и китайцы, одетые в кожаные, мехом внутрь, штаны, образующие вместе с тем сапоги, тянут шаланду руками. Ширина реки с полверсты, и на этом расстоянии мы три раза садились на мель, причем каждый раз казалось, что это безнадежно, и что нас совсем не сдвинут с места. Между тем, умные люди переезжали реку на арбах (двухколесные телеги), или переходили ее по вышеописанному способу вброд. А на том берегу стоял поезд, дымил паровоз, и мы все время боялись, что он свистнет и уйдет, не дождавшись нас! Что бы мы стали делать целые сутки на пустынном берегу!? Разве переправиться обратно?! К счастью, мы попали на поезд и покатили к следующей переправе. Происходила эта история между 8 и 9 часами утра; а около часу дня мы уже сидели в лодке и благополучно переплывали речку Шанхай дзе-хэ. Часам к шести вечера поезд подошел к устью полноводной, широкой реки Ляо-хэ, на другом берегу которой расположен Инкоо. Предстояла опять переправа. В поезде нам объяснили, что нужно подойти к берегу, взять лодочника-китайца, и он перевезет нас на ту сторону. Поезд остановился в полуверсте от берега, и мы торопились, желая переправиться засветло. У нас были некоторые сведения об Инкоо: мы знали, что там есть две английских гостиницы и одна русская — словом, есть, где приютиться. В поезде, кроме нас, китайцев-пассажиров и солдат, был еще один “туз" из железнодорожного мира со свитой. Но они ехали в специальном вагоне и вообще держали себя так по-генеральски, что нам и в голову не приходило примкнуть к ним. Вместе с нами подошли к берегу два солдатика: мой муж пригласил их к нам в лодку; мы вчетвером уселись и сказали китайцу: “вези"! Китаец завертел своим веслом-рулем и перевез нас на тот берег. Река эта так широка и так глубока, что в нее входят океанские пароходы и даже броненосцы, и она представляет в высшей степени оживленный вид. Когда мы пристали к тому берегу, уже порядочно стемнело; но мы [24] все-таки увидели, что это что-то не то. Перед нами был прежде всего отменно-грязный берег, а дальше виднелось что-то смутное; но не видно было ни очертаний европейских построек, ни огней. Муж сошел на берег, чтобы узнать, где мы находимся, и через некоторое время вернулся со сведениями, что надо поплыть версты четыре вверх по реке, миновать все пароходы, и что там только расположен европейский поселок. Как объяснить все это китайцу-лодочнику? К счастью, с нами были солдаты, которые отлично умеют объясняться со всеми иностранцами. Солдатик склонил голову на бок, подложил под щеку руку, закрыл глаза и объяснил лодочнику, чтоб он вез нас туда, “где русский капитан сыпи-сыпи" (“Сыпи-сыпи" — на русско-китайском жаргоне означает: “спать"). Китаец понял это, и мы поплыли вверх по величественной реке, ловко лавируя между огнями многочисленных судов. Мы плыли довольно долго. Наконец, потянулся ряд каких-то бараков, освещенных привинченными снаружи фонарями; еще немного — и перед нами вырисовывались освещенные окна европейских построек. Лодки причалили. И здесь берег был очень грязен; но было устроено нечто вроде примитивной набережной, т. е. вверх по крутому берегу были насыпаны камни, ничем между собой не связанные, т. е. они буквально сыплются из-под ног и теряешь почву под собой. Муж опять выскочил на берег и пошел узнавать, достигнута ли цель? Один из наших двух солдат тоже выскочил и моментально исчез в темноте. Я с другим солдатом осталась в лодке караулить вещи. Тут мне стало жутко. Я сообразила, что лучше было бы мне с мужем пойти и оставить солдатика одного караулить вещи; но дело было сделано. Пришлось вооружиться терпением и ждать возвращения мужа из рекогносцировки. Ждать пришлось недолго: английская гостиница оказалась тут же на берегу, и в ней был свободный номер. Два китайца насилу втянули меня вверх по камням, и вскоре мы очутились в чистенькой комнате, ярко освещенной лампой. Было около 8-ми часов вечера и только что прозвонили к обеду. Мы быстренько умылись, переоделись и сошли к табльдоту. Замечательно приятно было, после двухдневного пребывания в грязном вагоне, да и после всей шанхай-гуаньской жизни, очутиться в уютной европейской обстановке, в ярко освещенной зале, среди совершенно незнакомой нарядной публики! Обед, состоявший из множества невкусных блюд, чинно [25] подавали ловкие китайцы-лакеи. В заключение — фрукты, орехи и кофе. Пообедали — и спать, с тем, чтобы на следующий день, т. е. сегодня к 8-ми часам утра, быть на вокзале и мчаться дальше, уже без переправ и ночевок, в Артур. В 6 ч. утра нас разбудил китаец; мы встали, напились чаю, расплатились в гостинице и, узнав, что на вокзал надо плыть еще версты три вверх по течению, наняли лодку и поплыли. Погода была отличная, и мы прекрасно шли под парусом. Громадная река эта Ляо-хэ — и она была бы красива, если бы не отвратительный цвет и консистенция ее воды, как и всех китайских рек, которые я до сих пор видела. Положительно, кажется, что плывешь не по воде, а по какой-то непонятной, подозрительной жидкости! Благополучно добрались мы до станции. “Вокзал" — это деревянная площадка, к которой вплотную был придвинут маленький поезд. Поезд состоял из одного вагона 1-го класса (для железнодорожного генерала), из одного служебного, на котором было написано: “телеграф", и одного вагона IV-го класса, битком набитого китайцами. Мы спокойно гуляли по платформе, в полной уверенности, что перед нами экстренный поезд для генерала, a после его ухода подадут пассажирский, на котором мы и уедем. А справиться не у кого. Гуляли, гуляли мы. Наконец, явился какой-то офицер. Спрашиваем, кто такой? Оказывается, комендант станции. Мы — к нему с расспросами, и узнаем две поразившие нас новости. Первая заключалась в том, что он получил приказание о прекращении движения на первые два дня праздника (дело происходило накануне Св. X. В.). Сейчас уходит последний поезд (с генералом), и то он пойдет только до станции Вафандян и там уже останется. Так что, если нам угодно ехать, — пожалуйте в IV класс с китайцами! Вот азиатские порядки на нашей железной дороге! Идет вагон 1-го класса, в котором поедут 1-2 человека (свита вся вернулась назад), и предлагают военному с дамой чуть не в скотский вагон! И даже не приходит в голову коменданту посадить нас в генеральский вагон! Что было делать? Чем ехать искать приключений в Вафандяне, мы решили вернуться к Эдгару (не По) и занять вновь наш 39-й номер. Лучше прождать здесь три дня, чем валяться невесть где. Вторая новость была гораздо поразительнее. Мы узнали, что в Мукдене, или около него, было большое сражение русских с китайцами, причем убито два наших офицера, ранено шестеро и много убитых и раненых нижних чинов. Со времени боя под Тянцзином [26] и Пекином у нас не было “дела" со столькими потерями. Надо полагать, что китайцы изменнически напали на русских ночью, или устроили им какую-нибудь засаду. Подробности неизвестны, за исключением того, что наши отретировались, укрылись, иначе было бы много хуже... Надо вам сказать, что как раз в это время большой отряд был уведен в экспедицию, куда-то к границам Кореи; а в Мукдене оставался небольшой гарнизон. Известие это нас сильно поразило. Ведь событие это может быть очень и очень чревато последствиями! Ближайшим последствием для нас будет вероятно то, что мужа не пустят в Японию. Какие тут отписки, когда дела осложняются! Но мы все-таки решили пробраться в Артур — надо хоть немного одеться по летнему, — и все-таки муж сделает попытку, попросит начальство, — авось, отпустят.

Теперь — пару слов о нашем возвращении в гостиницу. Так как мы очень приятно и благополучно проплыли из гостиницы на вокзал, то и нисколько не сомневались, что и обратно будет так же. К берегу вверх по реке подплывала под парусами лодка; мы ее остановили, снесли туда вещи и уселись. Но как только пришлось плыть обратно, китаец убрал парус и мачту, и тут началась следующая комедия. Один из лодочников (их на каждой лодке двое) работал веслом, а другой — багром: он то притягивался к берегу, то отталкивался от него. Так мы шли некоторое время, держась самого берега и не понимая, что это за способ передвижения. Наконец сообразили. Дело в том, что по-видимому начинался прилив и лодочники иначе не могли двигать лодку против напора воды. Вообще возвращение это было очень мучительное. Сначала, как я сказала, китаец цеплялся за берег; затем, когда мы поравнялись с баржами, шаландами и другими судами, стоявшими у берега, он принялся то притягиваться, то отталкиваться от судов. Он с такой силой набрасывал багор, что казалось — вот-вот наша лодочка разлетится в щепки о шаланду. Но не успевали они прикоснуться бортами друг к другу, как вновь багор яростно вонзался в какую-нибудь часть шаланды, и на сей раз лодка наша отталкивалась. Когда мы миновали суда и пошел опять пустынный берег, один из двух китайцев выскочил из лодки, обвязал себя веревкой, другой конец которой был укреплен в лодке, и потянул нас бичевой. Оставшийся в лодке работал веслом. Тяжело было глядеть на этого бурлака с берегов Ляо-хэ! Ему приходилось то скользить по невозможно илистому грунту, то [27] взбираться на кручи, где этого требовали обстоятельства, то переливать через бревна, стены и т. п. препятствиям... А все это время с берега дул ветер и засыпал нам глаза пылью... Особое удовольствие, когда на воде вас засыпает пылью... Так шли мы долго. Наконец, подошли опять к судам, и тут произошел интересный пассаж: впереди нас шла под парусом колоссальная барка; наш китаец подплыл к ней сзади, вцепился в нее багром, и мы быстро пошли на буксире. Но все на свете имеет конец. Так и наше путешествие, казавшееся бесконечным, — кончилось, и мы вновь очутились в том же номере, который покинули утром. — Опишу еще, насколько смогу, Инкоо-европейский поселок: он не велик и состоит из двух параллельных улиц, расположенных по линии берега. Не думаю, чтобы в нем было больше ста пятидесяти европейцев. (Я не считаю, конечно, расположенных здесь сейчас русских войск). Но вы не поверите, какая печать цивилизации и комфорта лежит здесь на всем. Возьмем хоть нашу гостиницу — все в ней так чисто, прилично, хорошо. Чувствуешь сразу, что ты находишься в приличном доме, а не в вертепе, как в большинстве российских гостиницах на Дальнем Востоке. Комната прелестная; день строго распределен: те же breacfast'ы, tiffin'ы, five о'clock'и и dinner'ы, что и в “Astor House". Да вероятно всюду, где живут англичане, то же самое. Набережная очень мило устроена, и, как потом оказалось, есть отличная деревянная пристань. На набережной разбит небольшой скверик для детей, и в нем — приборы для метеорологических наблюдений. В сквере этом на скамейках сидят степенные нянюшки - манчжурки со своими хитрыми прическами; а около них резвятся нарядные европейские дети. Далее вверх по реке разбивается что-то вроде общественного сада, в середине которого копают пруд. Везде чистота, порядок. Нечего объяснять, что 99% жителей — англичане. Есть две церкви: католическая и евангелическая (теперь устроена и третья — православная). При первой — женский монастырь, и я сегодня в первый раз в жизни увидела китаянок-монахинь. При второй церкви — прекрасный парк, и в нем кладбище. Подумайте только, у нас городок с 160 жителями! Китайцев нечего считать: они в этом благоустройстве не повинны, да и город их расположен где-то отдельно от европейского. — Сегодня мы встретили какого то молодого англичанина (“английца" — как говорил наш спутник-солдатик) и с ним около десяти-двенадцати мальчиков школьного возраста — вероятно, учитель. Все [28] так мило, что просто приятно видеть уменье людей приспособляться и устраиваться по-человечески повсюду, куда их ни заносит судьба. — Сегодня же вечером мы узнали, что “дело" между русскими и китайцами происходило верстах в трехстах от Мукдена, в отряде генерала Церницкого, да и потери не так велики, как нам говорили утром. Это многое меняет, и наши шансы на получение отпуска в Японию увеличиваются.

25.

Средиземное японское море. Пароход “Prinz Heinrich".

11 апреля 1901 г.

Из Нагасаки я не писала ни слова. Мы там провели три дня: с утра до вечера бегали, и вечером бывали так утомлены. что невозможно было взяться за перо. Один вечере провели у гейш; но это оказалось очень неинтересным. Интересна только сама обстановка, этот как бы игрушечный дом, со своими полами, покрытыми циновками, со своей японской чистотой. Зала большая, без всякой мебели, но с электрическим освещением, и в этом пустом пространстве вертится какое-то маленькое намазанное существо, декламирует на непонятном языке, визжит (понимай: поет): а две другие, сидя на полу, играют на каком-то примитивном трехструнном инструменте и гнусаво что-то поют горлом — у них по-видимому совсем нет грудных звуков. Привел нас в этот дом, находящийся при главном нагасакском храме Феува, наш метрдотель, и заявил на своем ломаном французском языке, что это — “La premiere maison de Nagasaki", и что “tous les ministeres japonais et europeens" здесь бывают.

К сожалению нам не благоприятствовала погода: два дня было облачно и туманно, и дивная японская природа, конечно, теряла от этого обстоятельства. Один только день светило нам солнышко. Мы воспользовались этим и слетали утром к водоемам, о которых я писала в первое мое пребывание в Японии, а после завтрака мы покатили в Моги — деревушку на берегу моря, замечательную живописной дорогой, которая ведет в нее из Нагасаки. До половины пути все поднимаешься в гopу, а потом идет чудный спуск. Мы ехали мимо полей, мимо бамбуковых рощ… А кругом были великолепные, хотя и не очень высокие горы, чудная, сочная зелень и картины одна другой лучше. — План путешествия по Японии мы ceбе составили [29] такой: из Нагасаки проехать красивым Средиземным Японским морем в Кобе — тридцать шесть часов; провести день в Кобе. Затем, по железной дороге — четырнадцать часов — в Иокогаму, два дня в Иокогаме. Из Иокогамы на один-два дня в Токио — час езды. А оттуда по железной дороге обратно в Нагасаки. Таким образом, мы увидим страну и с суши, и с моря, и на всю экскурсию потребуется около восьми дней времени. Беда только, что сегодня опять дождь. Если так будет, продолжаться, мы не увидим сказочных видов, ради которых и поехали морем. — Пора сказать вам несколько слов и о пароходе. С того момента, как мы к нему подъехали, он начал меня поражать, и я думала — сюрпризы ещё не кончились. Когда я увидала его в первый раз с моря, меня поразил его грязный вид. Представьте себе, немецкий пароход, носящий к тому такое высокое имя, и с грязными, заляпанными боками! Затем меня поразил трап, но уже совсем иначе. На всех русских пароходах трап так устроен, что подняться на него почти так же трудно, как на пекинскую стену, и он почти так же высок, как стены Пекина. Кроме того, у поднимающегося кружится голова, потому что под ногами у него и сбоку — вода, волнующаяся поверхность моря. На “Принце Генрихе" трап низенький, пологий; сбоку перил и снизу под ступеньками протянута парусина, так что воды не видишь, и взбираешься легко и свободно. Затем поразительна его внутренняя отделка: это просто плавучий дворец, отделанный с царской роскошью. Освещение, конечно, электрическое и очень яркое. Кают-компания дивная: потолок и стены сплошь отделаны медальонами, в которых вставлены японские панно. Чудное пианино под цвет всей отделки комнаты. Имеется роскошная дамская комната: стены и потолок расписаны картинами масляными красками; мебель и занавески из золотистого шелка. Я сижу за письменным столиком в стиле рококо и пишу тебе. Сюрпризы на этом не кончились. Когда нас устроили в каюте и мы вышли на палубу, то увидели массу публики и еще большее количество разных кресел, chaise chaise longue'ов и т. п. приятных предметов. На “Херсоне" тоже были chaise-longues, но в гораздо меньшем количестве. Мы походили, походили, а затем уселись на двух креслах. Представьте себе наш конфуз, когда к нам подошел лакей, — правда, уже после того, как мы поднялись со своих мест, — и заявил нам: “hier sind nur Privatstuehle". В переводе на pyccкий язык: “на чужой каравай рта не разевай". Сели мы на пароход в четыре часа дня. С якоря он снялся в шесть [30] часов, и все время на палубе играл оркестр духовой музыки. А в половине седьмого уже протрубил первый сигнал к обеду. Публика исчезла с палубы. Мы догадались, что все ушли переодеваться к обеду. На Востоке все живут на английский, вообще великосветский лад; а в большом свете из каждого обеда делают целое празднество. У нас с мужем не во что было переодеваться. На муже был его единственный статский костюм, сшитый им в Нагасаки для путешествия: а у меня хотя и есть с собой другое платье, но такое же скромное, как и то, в котором я приехала на пароход. Когда мы после второго сигнала сошли в столовую, меня смутил вид этой нарядной многочисленной толпы — так я отвыкла от людей! Мужчины — в смокингах и черных сюртуках: дамы — в изысканных туалетах. А мы с мужем такие затрапезные! Мы так и думали, что нас посадят за отдельный затрапезный столик! Но нет! К столу, который нам указали, подошла очень красивая я не менее элегантная пожилая дама: с ней — молодой человек японского типа. Затем еще двое каких-то господ неизвестной национальности, но с несомненной примесью черной или цветной крови. Оркестр, на этот раз струнный (итак, у нас на пароходе два оркестра!) заиграл; официанты забегали с блюдами; торжество Mahlzeit'а началось. — Нельзя сказать, чтобы немцы вкусно кормили; блюд было достаточно, но все какие-то странные на вкус. Зато два сладких блюда, которые были поданы одно за другим, — это chef d'oeuvre поварского искусства! Нам подали Beerkuchen nach Victoria; это — чудная баба, наполненная всевозможными фруктами, и затем — ореховый пломбир. А в заключение — апельсины, ананасы au naturel, всевозможные сласти и кофе. — Каюты, конечно, тоже подходящие ко всей этой роскоши. Спали мы прекрасно: пароход идет твердо, как будто это земной шар в своем стихийном движении (немного сильно сказано!). Но вот горе (оканчиваю письмо 12-го апреля) — сегодня отвратительная погода: дождь, ветер, никаких красот природы не видать. — Приходится довольствоваться наблюдениями над публикой. Большинство были американцы и англичане. Попадались французы: были и наши соотечественники, но они все говорили почему-то на иностранных языках. Между немцами мы заметили главного врача госпиталя в Янцуне (о нем выше), д-ра Куттнера, со всем своим персоналом, врачами и сестрами милосердия. Все они возвращались на родину через Японию и Америку — это была им награда от Красного Креста за их работу в Китае. [31]

26.

27 апреля 1901, г. Нагасаки

Последний раз я вам писала с “Принца Генриха". С тех пор наши дальнейшие похождения были такие. В Кобе мы пришли ночью; когда мы утром проснулись, пароход стоял уже на якоре. Погода наконец разгулялась; дождь прекратился, но во все время нашего плаванья было облачно и туманно, и прекрасное Средиземное Японское море пропало для нас на девять десятых.

Когда пришлось съезжать на берег, море до того разволновалось, что оно бросало, как щепку, маленький катер, на котором мы съезжали, и волны перекатывались через палубу, так что все пассажиры приняли холодные соленые, души. Я, конечно, не преминула воспользоваться этим прекрасным случаем и проделала морскую болезнь. К счастью, переправа наша продолжалась недолго. Вот мы на набережной совершенно незнакомого нам города, не зная ни слова ни по-японски, ни по-английски. Но мы имели письмо к одному европейскому коммерсанту, и он нам дал дальнейшие указами. Начал накрапывать дождик; мы этим не смутились, взяли двух дженерикш и поехали на водопад. Водопад очень близко от города; мы приехали туда минут через пятнадцать и с полчаса любовались великолепным зрелищем — дождь тем временем все усиливался. С водопада мы поехали во французский монастырь! Вы спросите, какое мы имеем отношение к монастырю? А вот какое. В нем воспитывается дочь одного нашего знакомого врача, и мы дали ему слово, что навестим ее. Не так-то легко было отыскать монастырь, не умея говорить по-японски! Наконец, монастырь найден, и я в первый раз увидала монахинь-миссионерок, — тех, деятельность которых так много способствовала возникновению беспорядков в Китае. Должна сознаться, что они произвели на нас с мужем (мы видели двух) очень приятное впечатление. Ясностью, довольством своей судьбой и верой в дело, которое они делают, веет от них! И действительно, какую силу убеждения нужно иметь, чтобы жить в чужом краю, среди чуждого народа, и воспитывать и поддерживать сирот этого народа! В этом — главная их задача; они воспитывают японских сирот-девочек (разумеется, христианок) и затем пристраивают их. Европейских детей они принимают на [32] воспитание между прочим. Девочка, к которой мы приехали (в сущности шестнадцатилетняя барышня, но ростом и развитием она производит впечатление девочки лет тринадцати), очень была рада известию о родителях, но, кажется, еще больше — разнообразию, которое внесло в ее жизнь наше посещение. Добрая монахиня отпустила ее с нами; мы поехали в ресторан (с ведома монахинь) пообедать, а после обеда отправились под проливным дождем осматривать храм Hiogo (Хиого).

Храм довольно бедный и ничем особенным не отличается. Мы вошли внутрь сидящего Будды; осмотрели убогий алтарь. В садике, окружающем идола, интересна модель священной горы Фуджиамы.

Из Кобе мы поехали в Иокогаму. Сели в спальный вагон 1-го класса; а вагоны здесь тоже миниатюрны, как и люди. “Бой" (boy — по-английски — мальчик) сейчас же принес нам соломенные туфли, и принялись мы созерцать природу. К сожалению дождь не переставал. Он, вообще, нам много крови испортил за время путешествия по Японии. Но и то, что мы видели сквозь падающий дождь, способно привести в восхищение. Идешь, буквально, по цветущему саду; нет ни одной пяди пустующей земли; самые поля так обработаны, как образцовые питомники. Долины и склоны гор почти до самых верхушек — все засеяно, начиная от риса и чайных дерев до ржи. И повсюду копошатся маленькие люди в больших грибообразных шляпах. Говорят, нет времени года, когда бы японцы не работали на поле, и не только днем, но и ночью, при свете причудливого бумажного фонаря. Если принять во внимание, что все 487 островов, составляющие Японию, по пространству очень невелики, а жителей 47.000.000, то становится понятным их трудолюбие и то, почему маленькие островки, разбросанные по всему Японскому Средиземному морю, — часто величиной не больше нескольких квадратных десятин и на которых не видно ни одного жилья, — сплошь обработаны: места мало этому энергичному, трудолюбивому народу. А железные дороги! Сколько препятствий нужно было преодолеть, чтобы провести полотно дороги! Ты не проезжаешь и двух верст по ровной дороге: все это насыпи, расщелины гор или туннели; поезд бежит и ныряет из туннеля в туннель. А по сторонам — поля, рощи и водопады...

На утро мы приехали в Иокогаму и остановились в рекомендованной нам гостинице — “Privat Hotel". Хозяин — маленький, пухленький, розовый итальянец; хозяйка — рослая, полная [33] француженка. Мы им привезли поклон от их приятеля, m-r Вау'а, хозяина “Hotel Belle-Vue" в Нагасаки, и нас радушно приняли (конечно, всех гостей так же радушно принимают). За 3 р. в сутки с человека полагается: большая, светлая, хорошо обставленная комната с обширнейшей двухместной английской кроватью и с полным содержанием: чай или кофе с хлебом и маслом (можно потребовать и холодного мяса); в 12 час. — завтрак из 6-8 блюд с кофе; в 4 ч. — чай с хлебом и маслом или печеньем; в 7 ч. — обед еще более обильный, чем завтрак. И что всего удивительнее: мы, которые в обыкновенное время почти не ужинаем (обед наш состоит из двух блюд), мы здесь исправно поедали все, что нам подавали. Итак, мы в Иокогаме. Заехали мы в “Privat-Hotel" главным образом потому, что хозяйка — француженка, следовательно, можно с ней объясняться и, следовательно, она нам будет служить переводчицей при наших сношениях с внешним миром. Приехали в субботу утром. Целый день дождь лил, как из ведра, так что носа нельзя было на улицу высунуть. В воскресенье утром была чудная погода, и мы по железной дороге — 50 минут езды — покатили в Токио.

Поезд мчался по густо населенной местности. Все время по обе стороны дороги мелькали деревни. По случаю японского праздника все дома были оригинально разукрашены; на высоких мачтах висели огромные раскрашенные бумажные рыбы. Рыбы эти были свободно подвешены на проволоках и раскачивались легким ветерком, как бы плавали в воздухе. Мы заметили, что величина и количество рыб на домах были различны: от одной до пяти-шести. Изредка виднелись дома и без рыб. Что за оказия? Позднее мы узнали, что тогда был праздник “мальчиков", и каждая семья вывешивала рыб по количеству сыновей. Перед отъездом из Иокогамы хозяйский сын подробно написал нам по-французски и по-японски (латинскими буквами), что следует осмотреть в Токио, и мы не встретили почти никаких затруднений при объяснениях с рикшами. Говорю: “почти", потому что все-таки в одном случае пришлось туго. Когда мы попали в Ayeno-Рагс, где помещаются музеи, зоологический и ботанический сады, мы насилу растолковали нашим рикшам (на помощь было призвано несколько японских городовых, но они тоже ничего не понимали), что нам нужно в зоологический сад — пришлось изобразить в лицах целый зверинец: лаять, мяукать, блеять [34] и т. п. А ботанический сад так они и не поняли, и мы его не видели: а, говорят, он великолепен. Мы летали по Токио с 10 ч. утра до 5 ч. пополудни. Первым делом взобрались на гору, по высочайшей каменной лестнице, а там еще на высокую башню, откуда открывается вид на весь город. Кто видел Москву с Воробьевых гор и Пекин с Угольной горы, того вид Токио не поразит. Город расположен на ровной местности у моря. Видишь массу крыш, много зелени — и только. Оттуда мы отправились в Schieba-temple. Предполагаю, что в переводе на русский язык это храм Сиву. Тоже после пекинских храмов поразить не может. Поистине великолепен парк, его окружающий. Там мы впервые видели камелии величиной с добрую березу, — и такое дерево все в цвету. Между прочим мы открыли третьего дня в Нагасаки, в храме Осуви, еще большие камелии, только они уже отцветали. Уход за парком в храме Сиву и красота его просто поразительны. Но еще поразительнее отношение японцев к святыне: за 20 к. они пускают тебя всюду, только заставляют тебя сбрасывать обувь, входить в чулках. И это не взятка, которую ты даешь сторожу. Нет, при входе в каждое здание храма (а их там достаточно) с тебя взимает плату духовное лицо. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Когда мы обошли храм, мы были уже порядочно утомлены, да и пора было обедать. Здесь, на Востоке, вне определенных часов, тебе ни в одном ресторане есть не дадут. Пообедали, а затем поехали в вышеупомянутый Ayeno-Рагс и в храм Азыкиза. Ayeno-Рагс — колоссальный парк в центре города — по-видимому, любимое место прогулок токийцев. Я не берусь судить о нем во всем его объеме: но то, что мы видели — прелестно и много говорит в пользу того, как умело японцы соединяют полезное с приятным. В парке масса лужаек, прудов, тенистых аллей. Особенно хороша была одна аллея, длинная и прямая как стрела, обсаженная по обе стороны сливовыми деревьями. Деревья эти плодов не приносят и разводятся ради прекрасных махровых цветов нежного розовато цвета. Как раз тогда была пора цветения, и вся аллея была сплошь розовая, без единого зеленого листка! Великолепное зрелище!

В парке, как я уже упоминала, помещаются разные музеи, зоологический и ботанический сады. Мы попали только в зоологический сад. Он пока еще беден животными; но все в чудном порядке, и видна забота об его процветании: [35] большинство экземпляров животных — подарки микадо или разных высокопоставленных японцев, из известных в Европе, напр., маркиза Ито. Цена за вход в сад — 2 коп., дети входят бесплатно. И в этом видна забота о том, чтобы сад был действительно доступен народу. Вы видите массу отцов и матерей со своими ребятами, показывающими и объясняющими детям все, что они видят.

Храм Азыкиза — это уже нечто совсем не передаваемое, своеобразное. Во-первых, мы ехали туда по оживленнейшим улицам, кишевшим народом. По обеим сторонам тянулись бараки, в которых шли всевозможнейшие представления, и куда публика зазывалась всевозможнейшими рекламами и выкрикиваниями. Массы фокусников, певцов и рассказчиков занимали толпу направо и налево (был праздничный день). Продавались всевозможные игрушки, лакомства и фокусы-покусы. От гама, шума, музыки в бараках положительно голова шла кругом. В самом храме продолжалась та же суетня, та же торговля, и тут же, среди снующей толпы, молящиеся преклоняли колени, хлопали в ладоши для того, чтобы обратить на себя внимание божества, и затем приносили моленья. Помолившись, они бросали к ногам идолов мелкую монету, обернутую в бумажку. Такими монетами в белых бумажках усеяна полы храмов в Японии. Рядом с храмом высится колоссальнейшая башня, с которой тоже открывается вид на весь город. Но мы были слишком утомлены, чтобы взбираться на нее. В 5 ч. мы отправились на вокзал и обратно в Иокогаму.

R.G.

Оффлайн Ernan Kortes

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 9
  • Пол: Мужской
    • Openfinal
  • Skype: ernan_kortes
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #16 : 29 Мая 2011 19:26:43 »
Третий и последний день в Иокогаме. С утра я отправилась с хозяйкой за необходимыми покупками; а после завтрака мы объехали на настоящем извозчике город и убедились, что европейцы живут тоже действительно как в раю. Каждый дом — это прелестная вилла, в чудном саду, с роскошными цветниками спереди! Положительно, мы не видели ни одного домика, который не вызывал бы желания пожить немножко в этой дивной обстановке, среди этой почти тропической зелени. В тот же день, в 7 час. вечера, мы уже ехали обратно в Нагасаки. Отъезд наш обошелся не без курьёза. Нам в нашей гостинице сказали, что поезд в Нагасаки отходит в 6 часов. Мы к этому времени и подогнали наш отъезд. Приехали на вокзал, купили билет и сдали наши вещи носильщику, показав ему билет, чтобы он знал, в какой поезд нас посадить. Японец закивал головой и произнес обычное у них “he! he", в знак того, что он все понял. [36] Время приближалось к шести часам. Поезд, громыхая, подошел к дебаркадеру. Мы — разыскивать нашего носильщика, и к нашему удивлению и негодованию видим, что он таскает вещи других пассажиров, японцев, а на нас — ноль внимания. Мы — к нему: “Нам ведь в Нагасаки! Понимаешь, в Нагасаки"! Носильщик кивает головой, говорит свое “he! he!", но и не думает устраивать нас в поезд. Пробовали мы обращаться к публике, стараясь жестами и видом наших билетов объяснить, в чем дело; но кроме сочувственного “he! he!" — мы ничего не добились. Заговаривала я и по-французски, и по-немецки — тот же результат! С знанием английского языка можно везде быть понятым в Японии; но знание остальных европейских языков там не распространено. Нечего делать. Поезд ушел; а мы остались. Через минут пять подан был опять поезд. Опять волнение с нашей стороны и спокойное “he! he!" носильщика. Отошел и второй поезд — был уже седьмой час. Вдруг, вижу, к кассе приближается какой-то европеец. Я к нему: спрашиваю, говорит ли он по-французски? Молчаливый поклон и отрицательный жест головой. “А не говорите ли вы по-немецки? — “О, ja!" Я попросила его сказать нам, когда поезд уходит в Нагасаки? В 6 ч. 40 м., был ответ. Тогда я поворачиваюсь к подошедшему мужу и говорю ему: “Слышал, господин этот говорит, что поезд уходит в 6 ч. 40 мин.". Услышав русскую речь господин сказал: “Так вы русские! Это гораздо проще!" — Обрадовались мы этой встрече чрезвычайно, и так как он тоже ехал в Нагасаки, то решили уже держаться вместе. Наш новый знакомый оказался зоологом, командированным на Восток специально для изучения рыб Тихого Океана. Он говорил по-английски и немного по-японски, уже полгода путешествовал по Японии и поэтому рассказал нам много интересного про эту красивую и любопытную страну. У нас в Европе вообще распространено мнение, что в Японии очень легкие нравы и что там нет семейных основ. А вот г. X. утверждает, на основании личных наблюдений, что это — неправда, что внутри страны нравы строгие и что испорчено население только портовых городов, главным образом — Нагасаки, где над развитием японцев и особенно японок хлопочут моряки всех наций. Также рассказывал он нам, как распространена грамотность в стране. Но это мы и раньше слышали и проездом видели в самых маленьких деревнях крошечных мальчиков почти без одежды и таких же крошечных [37] девочек, одетых, причесанных и даже раскрашенных, как взрослые японки, с книжками под мышкой, бегущими в школу. Лучшее здание в деревне — это школа, и в настоящее время население Японии почти поголовно грамотно.

Билеты наши действительны десять суток; мы могли бы по дороге осмотреть много интересного; но мой муж торопился, желая приехать к сроку. И вот, мы уже неделю в Нагасаки; а парохода в наши края все нет. Уедем дня через два-три. На обратном пути из Иокогамы мы видели из окна вагона, при лунном свете, снежную вершину священной горы Фуджиамы, и действительно это такое зрелище, которое наполняет душу религиозным трепетом. Нельзя передать, до чего эта вершина, мерцающая своим снегом в лучах месяца, красива, величественна и вместе с тем фантастична. В Нагасаки мы не долго отдыхали. На другое уже утро мы поехали в известное вам Моги; а оттуда — на пароход в Абамо, деревушку, известную своими горячими щелочными источниками. Абамо тянется лентой по самому берегу моря; а прямо над ней высится гора Унзен со своими серными источниками. Но обо всем этом — речь впереди.

W.

Текст воспроизведен по изданию: Из жизни на Дальнем Востоке. Июнь 1900 г. — март 1903 г. // Вестник Европы, № 5. 1904

© текст - W. 1904
© сетевая версия - Thietmar. 2011
© OCR - Ernan Kortes. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1904
R.G.

Оффлайн Ernan Kortes

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 9
  • Пол: Мужской
    • Openfinal
  • Skype: ernan_kortes
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #17 : 29 Мая 2011 19:32:24 »
Если заинтересовало, могу самые интересные тексты продолжать публиковать по мере их готовности, тем более что будут действительно встречаться уникальные и редчайшие материалы, впервые в оцифрованном варианте.

R.G.

Оффлайн Lao Youzi

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 3173
  • Карма: 56
  • Пол: Мужской
  • Skype: astroconsul
Re: Из жизни на дальнем Востоке
« Ответ #18 : 30 Мая 2011 01:38:12 »
ждем
и дизайн у Вас класный :D
So punch my name.
And in case you wonder -
I'll be yours - yours, Dot Com.