Автор Тема: Рассказы других авторов.  (Прочитано 14073 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн Mr.Po

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 10
  • Пол: Мужской
    • Узнай про Китай
Рассказы других авторов.
« : 15 Ноября 2008 23:29:30 »
Не нашёл темы рассказы других авторов на тему Востока, а, в частности, Китая и решил создать.

         Булгаков М.А.
                                           КИТАЙСКАЯ ИСТОРИЯ

6 картин вместо рассказа

I
РЕКА И ЧАСЫ

Это был замечательный ходя, настоящий шафранный представитель Небесной империи, лет 25, а может быть, и сорока? Черт его знает! Кажется, ему было 23 года.

Никто не знает, почему загадочный ходя пролетел, как сухой листик, несколько тысяч верст и оказался на берегу реки под изгрызенной зубчатой стеной. На ходе была тогда шапка с лохматыми ушами, короткий полушубок с распоротым швом, стеганые штаны, разодранные на заднице, и великолепные желтые ботинки. Видно было, что у ходи немножко кривые, но жилистые ноги. Денег у ходи не было ни гроша.

Лохматый, как ушастая шапка, пренеприятный ветер летал под зубчатой стеной. Одного взгляда на реку было достаточно, чтобы убедиться, что это дьявольски холодная, чужая река. Позади ходи была пустая трамвайная линия, перед ходей - ноздреватый гранит, за гранитом, на откосе, лодка с пробитым днищем, за лодкой - эта самая проклятая река, за рекой - опять гранит, а за гранитом дома, каменные дома, черт знает сколько домов. Дурацкая река зачем-то затекла в самую середину города.

Полюбовавшись на длинные красные трубы и зеленые крыши, ходя перевел взор на небо. Ну, уж небо было хуже всего. Серое-пресерое, грязное-прегрязное... и очень низко, цепляясь за орлы и луковицы, торчащие за стеной, ползли по серому небу, выпятив брюхо, жирные тучи. Ходю небо окончательно пристукнуло по лохматой шап-(*450) ке. Совершенно очевидно было, что если не сейчас, то немного погодя все-таки пойдет из этого неба холодный, мокрый снег, и вообще ничего хорошего, сытного и приятного под таким небом произойти не может.

- О-о-о! - что-то пробормотал ходя и еще тоскливо прибавил несколько слов на никому не понятном языке.

Ходя зажмурил глаза, и тотчас же всплыло перед ним очень жаркое круглое солнце, очень желтая пыльная дорога, в стороне, как золотая стена,- гаолян, потом два раскидистых дуба, от которых на растрескавшейся земле лежала резная тень, и глиняный порог у фанзы. И будто бы ходя, маленький, сидел на корточках, жевал очень вкусную лепешку, свободной левой рукой гладил горячую, как огонь, землю. Ему очень хотелось пить, но лень было вставать, и он ждал, пока мать выйдет из-за дуба. У матери на коромысле два ведра, а в ведрах студеная вода...

Ходю, как бритвой, резнуло внутри, и он решил, что опять он поедет через огромные пространства. Ехать - как? Есть - что? Как-нибудь. Китай-са... Пусти ваг-о-о-н.

За углом зубчатой громады высоко заиграла колокольная музыка. Колокола лепетали невнятно, вперебой, но все же было очевидно, что они хотят сыграть складно и победоносно какую-то мелодию. Ходя затопал за угол и, посмотрев вдаль и вверх, убедился, что музыка происходит из круглых черных часов с золотыми стрелками, на серой длинной башне. Часы поиграли, поиграли и смолкли. Ходя глубоко вздохнул, проводил взглядом тарахтящую ободранную мотоциклетку, въехавшую прямо в башню, глубже надвинул шапку и ушел в неизвестном направлении.
II
ЧЕРНЫЙ ДЫМ. ХРУСТАЛЬНЫЙ ЗАЛ

Вечером ходя оказался далеко, далеко от черных часов с музыкальным фокусом и серых бойниц. На грязной окраине в двухэтажном домике во втором проходном дворе, за которым непосредственно открывался покрытый полосами гниющего серого снега и осколками битого рыжего кирпича пустырь. В последней комнатке по вонючему коридору, за дверью, обитой рваной в клочья клеенкой, в печурке красноватым зловещим пла-(*451)менем горели дрова. Перед заслонкой с огненными круглыми дырочками на корточках сидел очень пожилой китаец. Ему было лет 55, а может быть, и восемьдесят. Лицо у него было как кора, и глаза, когда китаец открывал заслонку, казались злыми, как у демона, а когда закрывал - печальными, глубокими и холодными. Ходя сидел на засаленном лоскутном одеяле на погнувшейся складной кровати, в которой жили смелые и крупные клопы, испуганно и настороженно смотрел, как колышутся и расхаживают по закопченному потолку красные и черные тени, часто передергивал лопатками, засовывал руку за ворот, яростно чесался и слушал, что рассказывает старый китаец.

Старик надувал щеки, дул в печку и тер кулаками глаза, когда в них залезал едкий дым. В такие моменты рассказ прерывался. Затем китаец захлопывал заслонку, потухал в тени и говорил на никому, кроме ходи, не понятном языке.

Из слов старого китаезы выходило что-то чрезвычайно унылое и короткое. По-русски было бы так: хлеб - нет. Никакой - нет. Сам - голодный. Торговать - нет и нет. Кокаин - мало есть. Опиум - нет. Последнее старый хитрый китай особенно подчеркнул. Нет опиума. Опиума - нет, нет. Горе, но опиума нет. Старые китайские глаза при этом совершенно прятались в раскосые щели, и огни из печки не могли пробить их таинственную глубину.

- Что есть? - Ходя спросил отчаянно и судорожно пошевелил плечами.

- Есть? - Было, конечно, кое-что, но все такое, от чего лучше и отказаться.- Холодно - есть. Чека ловила - есть. Ударили ножом на пустыре за пакет с кокаином. Отнимал убийца, негодяй - Настькин сволочь.

Старый ткнул пальцем в тонкую стену. Ходя, прислушавшись, разобрал сиплый женский смех, какое-то шипенье и клокотание.

- Самогон - есть.

Так пояснил старик и, откинув рукав засаленной кофты, показал на желтом предплечье, перевитом узловатыми жилами, косой свежий трехвершковый шрам. Очевидно было, что это след от хорошо отточенного финского ножа. При взгляде на багровый шрам глаза старого Китая затуманились, сухая шея потемнела. Глядя в стену, старик прошипел по-русски:

(*452) - Бандит - есть!

Затем наклонился, открыл заслонку, всунул в огненную пасть две щепки и, надув щеки, стал похож на китайского нечистого духа.

Через четверть часа дрова гудели ровно и мощно и черная труба начинала краснеть. Жара заливала комнатенку, и ходя вылез из полушубка, слез с кровати и сидел на корточках на полу. Старый китаеза, раздобрев от тепла, поджав ноги, сидел и плел туманную речь. Ходя моргал желтыми веками, отдувался от жара и изредка скорбно и недоуменно лопотал вопросы. А старый бурчал. Ему, старому, все равно. Ленин - есть. Самый главный очень есть. Буржуи - нет, о, нет! Зато Красная Армия есть. Много - есть. Музыка? Да, да. Музыка, потому что Ленин. В башне с часами - сиди, сиди. За башней? За башней - Красная Армия.

- Домой ехать? Нет, о, нет! Пропуск - нет. Хороший китаец смирно сиди.

- Я - хороший! Где жить?

- Жить - нет, нет и нет. Красная Армия - везде жить.

- Карас-ни...- оторопев, прошептал ходя, глядя в огненные дыры.

Прошел час. Смолкло гудение, и шесть дыр в заслонке глядели, как шесть красных глаз. Ходя, в зыбких тенях и красноватом отблеске сморщившийся и постаревший, валялся на полу и, простирая руки к старику, умолял его о чем-то.

Прошел час, еще час. Шесть дыр в заслонке ослепли, и в прикрытую оконную форточку тянул сладкий черный дым. Щель над дверью была наглухо забита тряпками, а дырка от ключа залеплена грязным воском. Спиртовка тощим синеватым пламеньком колыхалась на полу, а ходя лежал рядом с нею на полушубке на боку. В руках у него была полуаршинная желтая трубка с распластанным на ней драконом-ящерицей. В медном, похожем на золотой, наконечнике багровой точкой таял черный шарик. По другую сторону спиртовки, на рваном одеяле, лежал старый китайский хрыч, с такой же желтой трубкой. И вокруг него, как вокруг ходи, таял и плыл черный дым и тянулся к форточке.

Под утро на полу, рядом с угасающим язычком пламени, смутно виднелись два оскала зубов - желтый с чернью и белый. Где был старик - никому не известно. (*453) Ходя же жил в хрустальном зале под огромными часами, которые звенели каждую минуту, лишь только золотые стрелки обегали круг. Звон пробуждал смех в хрустале, и выходил очень радостный Ленин в желтой кофте, с огромной блестящей и тугой косой, в шапочке с пуговкой на темени. Он схватывал за хвост стрелку-маятник и гнал ее вправо - тогда часы звенели налево, а когда гнал влево - колокола звенели направо. Прогремев в колокола, Ленин водил ходю на балкон - показывать Красную Армию. Жить - в хрустальном зале. Тепло - есть. Настька - есть. Настька, красавица неописанная, шла по хрустальному зеркалу, и ножки в башмачках у нее были такие маленькие, что их можно было спрятать в ноздрю. А Настькин сволочь, убийца, бандит с финским ножом, сунулся было в зал, но ходя встал, страшный и храбрый, как великан, и, взмахнувши широким мечом, отрубил ему голову. И голова скатилась с балкона, а ходя обезглавленный труп схватил за шиворот и сбросил вслед за головой. И всему миру стало легко и радостно, что такой негодяй больше не будет ходить с ножом. Ленин в награду сыграл для ходи громоносную мелодию на колоколах и повесил ему на грудь бриллиантовую звезду. Колокола опять пошли звенеть и вызвонили наконец на хрустальном полу поросль золотого гаоляна, над головой - круглое жаркое солнце и резную тень у дуба... И мать шла, а в ведрах на коромыслах у нее была студеная вода.
Ill
СНОВ НЕТ -ЕСТЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Неизвестно, что было в двухэтажном домике в следующие четыре дня. Известно, что на пятый день постаревший лет на пять ходя вышел на грязную улицу, но уже не в полушубке, а в мешке с черным клеймом на спине "цейх № 4712" и не в желтых шикарных ботинках, а в рыжих опорках, из которых выглядывали его красные большие пальцы с перламутровыми ногтями. На углу под кривым фонарем ходя посмотрел сосредоточенно на серое небо, решительно махнул рукой, пропел, как скрипка, сам себе:

- Карас-ни...

И зашагал в неизвестном направлении.

(*454)
IV
КИТАЙСКИЙ КАМРАД

И оказался ходя через два дня после этого в гигантском зале с полукруглыми сводами, на деревянных нарах. Ходя сидел, свесив ноги в опорках, как бы в бельэтаже, а в партере громоздились безусые и усатые головы в шишаках с огромными красными звездами. Ходя долго смотрел на лица под звездами и наконец, почувствовав, что необходимо как-нибудь отозваться на внимание, первоначально изобразил на своем лице лучшую из своих шафранных улыбок, а затем певуче и тонко сказал все, что узнал за страшный пробег от круглого солнца в столицу колокольных часов:

- Хлеб... пусти вагон... карасни... китай-са...- и еще три слова, сочетание которых давало изумительную комбинацию, обладавшую чудодейственным эффектом. По опыту ходя знал, что комбинация могла отворить дверь теплушки, но она же могла и навлечь тяжкие побои кулаком по китайской стриженой голове. Женщины бежали от нее, а мужчины поступали очень различно: то давали хлеба, то, наоборот, порывались бить. В данном случае произошли радостные последствия. Громовой вал смеха ударил в сводчатом зале и взмыл до самого потолка. Ходя ответил на первый раскат улыбкой № 2 с несколько заговорщическим оттенком и повторением трех слов. После этого он думал, что он оглохнет. Пронзительный голос прорезал грохот:

- Ваня! Вали сюда! Вольноопределяющийся китаец по матери знаменито кроет!

Возле ходи бушевало, потом стихло, потом ходе сразу дали махорки, хлеба и мутного чаю в жестяной кружке. Ходя во мгновение ока с остервенением съел три ломтя, хрустящих на зубах, выпил чай и жадно закурил вертушку. Затем ходя предстал пред некиим человеком в зеленой гимнастерке. Человек, сидящий под лампой с разбитым колпаком возле пишущей машины, на ходю взглянул благосклонно, голове, просунувшейся в дверь, сказал:

- Товарищи, ничего любопытного. Обыкновенный китаец...

И немедленно после того, как голова исчезла, вынул из ящика лист бумаги, в руку взял перо и спросил:

- Имя? Отчество и фамилия?

(*455) Ходя ответил улыбкой, но от каких бы то ни было слов удержался.

На лице у некоего человека появилась растерянность.

- К-хэм... ты что, товарищ, не понимаешь? По-русски? А? Как звать? - он пальцем ткнул легонько по направлению ходи,- имя? Из Китая?

- Китаи-са...- пропел ходя.

- Ну! ну! Китаец, это я понимаю. А вот звать как тебя, камрад? А?

Ходя замкнулся в лучезарной и сытой улыбке. Хлеб с чаем переваривались в желудке, давая ощущение приятной истомы.

- Ак-казия,- пробормотал некий, озлобленно почесав левую бровь.

Потом он подумал, поглядел на ходю, лист спрятал в ящик и сказал облегченно:

- Военком приедет сейчас. Ужо тогда.
V
ВИРТУОЗ! ВИРТУОЗ!

Прошло месяца два. И когда небо из серого превратилось в голубое с кремовыми пузатыми облаками, все уже знали, что, как Франц Лист был рожден, чтобы играть на рояле свои чудовищные рапсодии, ходя Сен-Зин-По явился в мир, чтобы стрелять из пулемета. Первоначально поползли неясные слухи, затем они вздулись в легенды, окружившие голову Сен-Зин-По. Началось с коровы, перерезанной пополам. Кончилось тем, что в полках говорили, как ходя головы отрезает на 2 тысячи шагов. Головы не головы, но, действительно, было исключительно 100% попадания. Рождалась мысль о непрочности и условности 100! Может быть, 105? В агатовых косых глазах от рождения сидела чудесная прицельная панорама, иначе ничем нельзя было бы объяснить такую стрельбу.

На стрельбище приезжал на огромной машине важный в серой шинели, пушистоусый, с любопытством смотрел в бинокль. Ходя, впившись прищуренными глазами в даль, давил ручки гремевшего "максима" и резал рощу, как баба - жнет хлеб.

- Действительно, черт знает что такое! В первый раз вижу,- говорил пушистоусый, после того как стих раска-(*456)ленный "максим". И, обратившись к ходе, добавил со смеющимися глазами: - Виртуоз!

- Вирту-зи...- ответил ходя и стал похож на китайского ангела..

Через неделю командир полка говорил басом командиру пулеметной команды:

- Сукин сын какой-то! - И, восхищенно пожимая плечами, прибавил, поворачиваясь к Сен-Зин-По: - Ему премиальные надо платить.

- Пре-ми-али... палати, палати,- ответил ходя, испуская желтоватое сияние.

Командир громыхнул как в бочку, пулеметчики ответили ему раскатами. В этот же вечер в канцелярии под разбитым тюльпаном некий в гимнастерке доложил, что получена бумага ходю откомандировать в интернациональный полк. Командир залился кровью и стукнул в нижнее до:

- А фи не хо? - и при этом показал колоссальных размеров волосатую фигу. Некий немедленно сел сочинять начерно бумагу, начинающуюся словами: "Как есть пулеметчик Сен-Зин-По железного полка гордость и виртуоз..."
VI
БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ ДЕБЮТ

Месяц прошел, на небе не было ни одного маленького облачка, жаркое солнце сидело над самой головой. Синие перелески в двух верстах гремели, как гроза, а сзади и налево отходил железный полк, уйдя в землю, перекатывался дробно и сухо. Ходя, заваленный грудой лент, торчал на пологом склоне над востроносым пулеметом. Ходино лицо выражало некоторую задумчивость. Временами он обращал свой взор к небу, потом всматривался в перелески, иногда поворачивал голову в сторону и видел тогда знакомого пулеметчика. Голова его, а под ней лохматый красный бант на груди выглядывали из-за кустиков шагах в сорока. Покосившись на пулеметчика, ходя вновь глядел, прищурившись, на солнышко, которое пекло ему фуражку, вытирал пот и ожидал, какой оборот примут все эти клокочущие события.

Они развернулись так. Под синими лесочками вдали появились черные цепочки и, то принижаясь до самой (*457) земли, то вырастая, ширясь и густея, стали приближаться к пологому холму. Железный полк сзади и налево ходи загремел яростней и гуще. Пронзительный голос взвился за ходей над холмом:

- А-гонь!

И тотчас пулеметчик с бантом загрохотал из кустов. Отозвалось где-то слева, и перед вырастающей цепочкой из земли стал подыматься пыльный туман. Ходя сел плотнее, наложил свои желтые виртуозные руки на ручки пулемета, несколько мгновений молчал, чуть поводя ствол из стороны в сторону, потом прогремел коротко и призывно, стал... прогремел опять и вдруг, залившись оглушающим треском, заиграл свою страшную рапсодию. В несколько секунд раскаленные пули заплевали цепь от края до края. Она припала, встала, стала прерываться и разламываться. Восхищенный охрипший голос взмыл сзади:

- Ходя! Строчи! Огонь! А-гонь!

Сквозь марево и пыль ходя непрерывным ливнем посылал пули во вторую цепь. И тут справа, вдали, из земли выросли темные полосы и столбы пыли встали над ними. Ток тревоги незримо пробежал по скату холма. Голос, осипши, срываясь, прокричал:

- По наступающей ка-ва-лерии...

Гул закачал землю до самого ходи, и темные полосы стали приближаться с чудовищной быстротой. В тот момент, как ходя поворачивал пулемет вправо, воздух над ним расадило бледным огнем, что-то бросило ходю грудью прямо на ручки, и ходя перестал что-либо видеть.

Когда он снова воспринял солнце и снова перед ним из тумана выплыл пулемет и смятая трава, все кругом сломалось и полетело куда-то. Полк сзади раздробленно вспыхивал треском и погасал. Еле дыша от жгучей боли в груди, ходя, повернувшись, увидел сзади летящую в туче массу всадников, которые обрушились туда, где гремел железный полк. Пулеметчик справа исчез. А к холму, огибая его полулунием, бежали цепями люди в зеленом, и их наплечья поблескивали золотыми пятнами. С каждым мигом их становилось все больше, и ходя начал уже различать медные лица. Проскрипев от боли, ходя растерянно глянул, схватился за ручки, повел ствол и загремел. Лица и золотые пятна стали проваливаться в траву перед ходей. Справа зато они выросли и неслись к ходе. Рядом появился командир пулеметного взвода. (*458) Ходя смутно и мгновенно видел, что кровь течет у него по левому рукаву. Командир ничего не прокричал ходе. Вытянувшись во весь рост, он протянул правую руку и сухо выстрелил в набегавших. Затем, на глазах пораженного ходи, сунул дуло маузера себе в рот и выстрелил. Ходя смолк на мгновенье. Потом прогремел опять.

Держа винтовку на изготовку, задыхаясь в беге, опережая цепь, рвался справа к Сен-Зин-По меднолицый юнкер.

- Бро-сай пулемет... чертова китаеза!! - хрипел он, и пена пузырями вскакивала у него на губах,- сдавайся...

- Сдавайся!! - выло и справа, и слева, и золотые пятна и острые жала запрыгали под самым скатом. А-р-ра-па-ха! - в последний раз проиграл пулемет и разом стих. Ходя встал, усилием воли задавил в себе боль в груди и ту зловещую тревогу, что вдруг стеснила сердце. В последние мгновенья чудесным образом перед ним, под жарким солнцем, успела мелькнуть потрескавшаяся земля и резная тень и поросль золотого гаоляна. Ехать, ехать домой. Глуша боль, он вызвал на раскосом лице лучезарные венчики и, теперь уже ясно чувствуя, что надежда умирает, все-таки сказал, обращаясь к небу:

- Премиали... карасни виртузи... палати! Палати!

И гигантский медно-красный юнкер ударил его, тяжко размахнувшись штыком, в горло, так, что перебил ему позвоночный столб. Черные часы с золотыми стрелками успели прозвенеть мелодию грохочущими медными колоколами, и вокруг ходи засверкал хрустальный зал. Никакая боль не может проникнуть в него. И ходя, безбольный и спокойный, с примерзшей к лицу улыбкой, не слышал, как юнкера кололи его штыками.

(с) Булгаков М.А. Электронная версия подготовлена А.В. Волковой
Публикуется по собранию сочинений в пяти томах. М.: "Худ. лит.", 1989. Т.
« Последнее редактирование: 16 Ноября 2008 09:12:19 от Mr.Po »
vidi vici veni

Оффлайн Mr.Po

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 10
  • Пол: Мужской
    • Узнай про Китай
Re: Рассказы других авторов.
« Ответ #1 : 15 Ноября 2008 23:42:33 »
                                                                                     Марина Цветаева
                                                              Китаец

    Почему я так люблю иностранцев, всех без разбору, даже подозрительных арабов и заносчивых поляков, не говоря уже о родных по крови юго-славянах, по соседству и воспитанию — немцев, по нраву и громовому р — итальянцев, не будем перечислять, — всех без разбору? Почему сердце и рот расширяются в улыбку, когда на рынке заслышу французскую речь с акцентом, верней, один акцент с привеском французской речи? Почему, если мне даже не нужно капусты, непременно, магнетически, гипнотически, беру у «метека» кочан и даже, вернувшись, второй, только чтобы еще раз услышать его чудовищное для французских ушей «мерррси», с топором рубнувшим «мадам», а иногда и просто: «До свидания, приходи опять». Почему, при худшей капусте, для меня метеков лоток непреложно — лучше? Почему рука сама, через лоток, жмет арабову, арапову и еще не знаю чью — лапу? Почему, когда на рынке ловкий «камло», сыпля словами и жестянками, превозносит французскую сардинку и поносит португальскую, я, оскорбленная, отхожу? Ведь не меня же ругали — при чем тут русские? Но ругая португальскую сардинку, меня, мою душу задели, и это она увела меня из круга туземцев более властно, чем ангел-хранитель за руку, или ажан — тоже за руку, хотя иначе.

    Потому ли (так люблю иностранцев), что нам всем, чужакам, в Париже плохо? Нет, не потому. Во-первых, мне в Париже не плохо (не хуже, чем в любом месте, которого я не выбирала), во-вторых, моему рыночному другу-армянину, который молодых зовет «p’tite soeur»1, а пожилых «p’tite mére»2, и даже самую нарядную даму не зовет «Madame», в Париже явно хорошо. Значит, дело не в плохости жизни, и любовь моя не «camaraderie de malheur»3.

    А потому что каждому из нас кто-то, любой, пусть пьяный, пусть пятилетний, может в любую минуту крикнуть «метек», а мы этого ему крикнуть — не можем. Потому что, на какой бы точке карты, кроме как на любой — нашей родины, мы бы ни стояли, мы на этой точке — и будь она целыми прериями — непрочны: нога непрочна, земля непрочна... Потому что малейшая искра — и на нас гнев обрушится, гнев, который всегда в запасе у народа, законный гнев обиды с неизменно и вопиюще неправедными разрядами. Потому что каждый из нас, пусть смутьян, пусть волк, — здесь — неизменно ягненок из крыловской басни, заведомо — виноватый в мутности ручья. Потому что из лодочки, из которой, в бурю, непременно нужно кого-нибудь выкинуть, — непременно, неповинно и, в конце концов, законно, будем выкинуты — мы. Потому что все мы, от африканца до гиперборейца, camarades не de malheur, a: de danger4. Потому что, если мы все под Богом, то на чужой земле еще и под людским гневом ходим. Гневом черни, одной — всегда, одним — всегда. Потому что стара вещь — вражда, и сильна вещь — вражда. Иностранца я люблю за то, что у него на всякий случай голова втянута в плечи, или — что то же и на тот же случай — слишком уж высоко занесена.

    Не «плохо живется», а плохо может прийтись.

    Мне скажут: «А у себя, в Москве?» Да, было дело, и не раз. — «Ишь, буржуйка, шляпу нацепила!» (Из глаз — ненавидящий класс.) — «А я зато в Москве родилась, а ты откуда взялся?» Ведь я, при всем моем превосходстве: стоянии над месторождением, отыгрывалась — им же! И этого довода «в Москве родилась», этой почвы из-под ног у меня никто не вырвет, даже если я, как сейчас, от нее за тридевять земель и запретов. Убьют — не возьмут!

    Я сказала: camarades de danger. И все же — нет. Родина, в иные часы, настолько опаснее чужбины, насколько опаснее возможного несчастного случая — верная смерть. Смерти бежа, — побежали многие беженцы. Camarades de danger, но не физического. Страх оскорбления, а не смерти, нам всем головы втягивает, и вызов неыидимому оскорбителю иным из нас головы заносит. Оскорбления, на которое в иностранцевом словаре — нет слов.

    Camarades d’orgueil blessé5.

    Пришла на почту отправить рукопись: печатными буквами, но рукой писанную, — ясно, что заказным письмом, то есть франка три, — рукой писанную, но печатными буквами, значит, может быть все- таки «imprimé»6. Занятая этими сложными сделками со своей совестью и трусостью, упускаю начало предполагаемого рассказа и застаю его уже в виде прильнувшего к окошечку и оживленно жестикулирующего какими-то мелочами китайца.

    «Дряй, дряй», — различаю я в тонкой и быстрой струйке его детского голосочка. — «Что он говорит?» — почтовая барышня другой, по-французски. «Это — японец (вторая), он говорит по-японски». И раздельно, как двухлетнему ребенку: — «Сколько стоит это?» — раскачивая перед его лицом какую-то мелочь, оказывающуюся кошелечком. И, в ответ на его явное непонимание, еще сокращая, как годовалому: — «Сколько это?» — «Дряй, дряй, дряй!» — мельчит китаец. «Это — китаец, и он говорит три», — поясняю я прелестной, вцепившейся в кошелек почтарше.— «Мадам понимает по-китайски и говорит, что три», — шепотом поясняет барышня своей не менее миловидной и вожделеющей товарке, откровенно бросившей свое окошко и выудившей с прилавка первого — другой кошелечек, не менее соблазнительный. — «Я не по-китайски понимаю, а по-немецки, — честно поясняю я и, уже увлекшись филологией, — по-немецки — дрэй, а у нас — три». (Бровный вопросительный знак.) — «Я — русская. Мы с немцами соседи». — «Так скажите ему, мадам, — почтарша с неизъяснимым волнением уважения, — что...» — «Русский? — вдруг, мне, китаец. — Москва? Ленинград? Харашо!»— «Так вы и по-русски знаете?» — я, бросив барышню, бросаясь к китайцу, радостно. — «Москва была, Ленинград была. Харашо была!» — тот, сияя всем своим родным уродством. — «Он знает Россию, — я, барышне, взволнованно, — мы ведь соседи, это почти компатриот...» — «Скажите ему, пожалуйста, что два! два!» — сбитая с толку барышня, для вящей понятности поднося растопыренные пальцы уже к моему лицу. — «Я поняла: два. (Китайцу:) Zwei. Два. Die Dame gibt zwei Franken7». — «Dutsch! Dutsch!8 Берлин! — расплывается в улыбку китаец, топя в ней последние остатки глаз, и, по мере ее сбегания, вновь прозревая: — Zwei — не-е, drei, drei». — «Он не хочет два, он хочет три, — докладываю я и, испугавшись, как бы не отослала его ни с чем: — Но может быть и уступит. Но, предупреждаю вас, c’est un chinois, ce sera long»9.

    Пока барышни, как птички в клетках, шепотом и щебетом, совещаются, показываю китайцу браслет с левой руки: неведомую птицу, раскинувшую хищные крылья и не менее хищный когтистый хвост над встречным движением нам неведомого дерева, кажущегося ее водным отражением. — «Хина! Хина!» — ликует китаец, деликатно потрагивая желтым пальцем массивное серебро браслета.— «Купила у «хины» — в Москве — в войну. Krieg»10. — «Война? Купил?» — тот, почти смеясь уже. Но даже если бы ты мог меня понять, дорогой почти-соотечественник, не рассказала бы тебе — как, ибо купила — вот как. Иду по Арбату и наталкиваюсь — именно наталкиваюсь, как на столб, на китаянку в голубом балахоне, редкую, лицом, уродку, всю в серебре. И так как отродясь люблю серебро, и отродясь люблю огромные кольца, а сейчас (1916 г.) пуще всех колец — строки:

    Ты хладно жмешь к моим губам
    Свои серебряные кольцы...

             И дальше, на простонародном старинном ы настаивая:

    И я, в который раз подряд,
    Целую кольцы, а не руки...

             И так как это именно — кольцы, старинные, простонародные, огромные, — щитами, на которых можно написать всё, — огромные, но на каждый палец, ибо не запаяны, а загнуты, я прямо к китаянскому носу рубль тоже серебряный и еще огромнейший: «Продашь?» — «Не-не-не-не», — китаянка, мелко и пронзительно, точно ее колют. Я, не вытерпев, молча, второе колесо рубля. Сторговались: я отдала ей все свои рубли, а она мне все свои кольцы, и с чистыми щитами, и с щитами, исчерченными, будем надеяться — заклятьями, а не проклятьями! Но, уже шагов пятьдесят пройдя, — блеск большого серебряного обода в глазах, блеск, переходящий в нестерпимый, от секунды к секунде растущий разгар ожога: осознаю, что не купила у нее прекрасного, с птицей, браслета, которого за суетней колец и рублей — как-то не дорассмотрела, не доосознала. Возвращаюсь — китаянки нет. Ищу на Арбатской площади, на Пречистенском бульваре, на Воздвиженке — исчезла.

    Несколько дней спустя, на том же Арбате — глазам не верю — она! Первый взгляд на руку: он цел! (Да и кому тогда, во всей Москве, кроме меня, нужен был серебряный браслет?) Я — десятирублевую бумажку: «Продашь?» — «Не-не-не-не...» Я — еще пятирублевую, и, маша ею перед вдавленным носом. «Да?» — лепет, — живое немецкое «lispeln»11 — нечеловеческое: лиственное, точно совсем бессмысленное, точно не я не понимаю, а и нечего понимать, — точно кошка лакает из блюдца, и — цап мои бумажки! Теперь хочу браслет, но — о, удивление, негодование, отчаяние, похолодание — браслета не дает, не дает даже притронуться: «Не-не-не-не-не...» А деньги тоже уж «не-не-не» — исчезли: нет: проглотила, что ли? — «Давай браслет!» — я, как умею, строго. Она, совсем закрыв глаза (лицо совершенно идольское) и зажав под мышкой браслетную руку, да еще и прижав ее для верности другой (сейчас уйдет! сбежит! и столбенею — уже остолбенела — я). — «Не-не-не...» Но тут — кулак. Огромный безмолвный кулак. Оборачиваюсь — солдат. Солдат, стоявший и наблюдавший сцену. — «Это — видала?» Да, увидела сквозь закрытые глаза, которые тут же раскрыла, так же как, торопливым и покорным жестом, на руке, браслет. Подала. Надела. — «Ах ты, желтюга косоглазая! — солдат, уже для души замахиваясь. — Деньги — брать, а браслетку — жать? Да я тебя, такую-сякую...», — но нецензурный конец тонет в громком его хохоте, ибо китаянка уже бежит, быстрит, быстро-быстро, мелко-мелко, мелким бесом и бисером перекатываясь на неправдоподобно-крохотных своих китайских ногах. — «Ну и дура же ты, прости Господи! барышня! Да рази так можно? С нехристями этими? Деньги давать допреж как вешш в руках. Пятнадцать, что ль, дала?» — «Пятнадцать». — «Видно, деньги твои несчитанные. Да я бы за такое, прости Господи (нецензурное слово) — и рубля, что рубля, и полтины...»

    Птичий браслет на моей руке и поныне, заклятые кольца же, что- то особой удачи не приносившие, я в один особенно-неудачный день наотрез сняла: ведь если даже и не проклятые, — Бог их знает, почти-компатриотов, — может быть: что китайцу польза, то русскому — вред?

    «Не-не-не-не... — лепечет китаец, — нэй, нэй!» — «Он не хочет два», — огорчается барышня. — «Так дайте два пятьдесят». — «А что скажет мой муж?» — «Мужу скажете: два». — «Вы так думаете?» — «Да. Берите, а то я возьму, все возьму». Кошельки, как по мановению, с помощью еще нескольких рук, разобраны: ушел и чудный малиновый животастый мандарин, и разлатая — азалии? магнолии? — ветка, и паланкин, и рисовый обед. Мне достался — остался — последний, худший, и даже не китайский, а японский: две неприятно-тощие японки с гребнями и без всяких животов. Потом, по дружбе и без всякой надежды, роюсь в его заветном товаре: черных зеркальных шкатулках с щелчком — выскакивающим золотым аистом, подносящим папиросу, золотых кадильницах-курильницах, и — о, сюрприз! — китайские папиросы в золотой коробке. — «Сколько?» — я — китайцу. — «Твоя — два». — «Хорошие?» — «Харош!» — зашивает щели глаз и выкатывает китайские яблочки ноздрей.— «Что это?» — почтарша, заинтересовавшись.— «Китайские папиросы. Дешево». — «Пахнет розой», — барышня, обнюхав, и, мечтательно: — «Как, должно быть, приятно и необыкновенно — розовый табак». Я, работая на китайца: «Купите тоже!» — «О, нет, нет, муж курит только «Житан», от розового табака, вы знаете, мужчину стошнить может». — «Так попробуйте мою!» На лице у барышни — ужас. — «Да что вы! Ведь это — ваши!» — «Потому-то и предлагаю вам (обращаясь к другой) и вам». — «Нет, — первая барышня твердо, — я не могу допустить, чтобы вы из-за меня портили вещь». — «Но ведь я их все равно открою!» — «Дома, при вашем муже — другое дело, но чтобы из-за меня...» — «Ну, сделайте мне удовольствие, — умоляю я, — я сама буду курить, все покурим, и китаец покурит». — «Я вам бесконечно благодарна, но это невозможно», — барышня, для пущей убедительности отъезжая вместе со стулом вглубь. — «Тогда открою — я!»

    Открываю, и — о, изумление! — вместо стройного ряда белых или хотя бы «розовых» папирос, — мозаика черных друг в друга вжатых шершавых треугольников, и, неуверенно протягивая: — «Но как же это курить?» Барышня, вертя между пальцами, с внезапным вскриком: «Но ведь это — уголь! (показывая замшево-черные пальцы). — Смотрите! — Строго, китайцу: — Что вы продали Madame?» Китаец, шумно втягивая воздух носом и изображая на лице блаженство: — «Харош!»

    «Да ведь это для курильницы, — подошедший почтальон, — у моей тещи как раз такие же. И очень даже хорошо пахнет, когда зажечь». — «И у меня есть китайская курильница, — не без гордости, барышня, — только никогда не зажигали». — «Так возьмите!» — «Что?» — «Уголь возьмите — к курильнице». — «Но мой муж...» — «Даром возьмите, сделайте мне это одолжение, что же мне с ним делать, у меня же нет кадильницы, в плите, что ли, его жечь вместо boulet?»12 — Шутка удалась, общий смех, но рука все еще не решается. — «Да берите же, — знаток-почтальон, — Madame — русская? Я знаю русских, они делают все, что им приходит в голову, и не терпят, чтобы им противоречили. Правда, Madame?» — «Совершенная, — серьезно подтверждаю я, — и больше того: когда им не дают делать того, что им приходит в голову, они эту голову — теряют (ils perdent la tête) — поняли?»

    И, вложив окончательно оробевшей барышне в руку «розовый табак», выходим — китаец, мой сын и я. На перекрестке, исполосованном автомобилями, долго ждем. — «Не-не-не», — китаец, мотая головой на машины. Наконец, перешли. Ему вправо, мне — влево. Прощаясь за руку, отмечаю, что жмет, как мы, жмет, а не отсутствует, как француз. И, уже несколько шагов пройдя — «Э-э-э-иэ-иэ-иэ...» — какое-то, слабое хотя, — голошенье. Оглядываюсь: он. Желтый, лошадо-волосый, бегущий, чем-то машущий: цветком на палочке, который сует в руку моему сыну: — «На, на, моя — твоя...» Я: — «Бери же, Мур. (Китайцу:) Спасибо. Сколько?» — Он, маша уже пустой рукой и сотрясаясь от беззвучного смеха: — «Не-не-не-не... твоя дала, моя дала... моя дала, твоя дала... ла-ла-ла...» И, вознося в небо деревянное изделие своего лица: — «Харош русск!.. Харош — Москва!..»

    «Какой хороший китаец, — сказал мальчик, пыхтя над игрушкой. — А почему почтовая барышня так боялась взять у вас уголь?» — «Потому что здесь незнакомым — не дарят, а если дарят — пугаются». — «Но китаец ведь тоже незнакомый... — и удачно раздув рябую плиссированную бумагу в не то цветок, не то птицу, не то грушу, не то дворец: — Мама, а насколько китайцы больше похожи на русских, чем французы».

    <1934>

    1. Сестрица (фр.).

    2. Мамаша (фр.).

    3. Товарищество по несчастью (фр.).

    4. Товарищи не по несчастию, а по опасности (фр.).

    5. Товарищи по уязвленной гордости (фр.).

    6. Бандероль (фр.).

    7. Дама дает два франка (нем.).

    8. Немецкий (искаж. нем. Deutsch)

    9. Это китаец, это будет долгая история (фр.).

    10. Война (нем.).

    11. Лепетание (нем.).

    12. Сорт дешевого угля.
                                                     
« Последнее редактирование: 16 Ноября 2008 09:12:18 от Mr.Po »
vidi vici veni

Оффлайн Mr.Po

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 10
  • Пол: Мужской
    • Узнай про Китай
Re: Рассказы других авторов.
« Ответ #2 : 15 Ноября 2008 23:47:27 »
                                                Антон Ромин
                                                          Китаец
 Вы отличаете узбеков от японцев, например? Я нет. Мне все узкоглазые одинаково несимпатичны, или прямо скажем – я расист. Ни цыган, ни негров, ни желтолицых на дух не переношу.
А тут еще и Артем дернул:
- Там к тебе китаец на собеседование. Последний в очереди. Поздравляю. И до нас добрались…
Все о том же, о завоевании мира... А особенно промышленности. А особенно – нашего предприятия. Я даже не засмеялся.
Тогда я - как новый директор обновленного торгового дома - набирал толковый штат менеджеров. А приходили на собеседование – какие-то девочки, выпускницы рекламных факультетов вузов, ничего не смыслящие в электродвигателях и насосах.
Китаец был последним в тот день, и глядел я на него без особого энтузиазма. Он хоть по-русски бум-бум?
- Зовут как?
- Иван Егоров.
Епть. Иван Егоров. Джеки Чан твое имя.
Хотя нет, на Джеки он не был похож, несмотря на то, что все узкоглазые похожи. Это был явно местный, смешанной крови – высокий, скуластый, раскосый, но довольно симпатичный малый: глаза большие, лицо не треугольное, а немного вытянутое, волосы жесткие, черные, чуть длинноватые. Но кожа-то желтая. Иван Егоров.
- Отец твой где?
Я понял, что рулю не по теме – интересно стало. Не иначе как на рынке папаша носками торгует и кепками.
- Умер.
- А мать?
- В катастрофе погибли. Отец и мать.
Ну, я не заплачу. Понятно, что работа нужна. Но опускаться до душещипательных хитростей…
- Ладно, Иван… Менеджером по продажам ты работал?
- Нет.
Мог бы снова соврать.
- А кем работал?
- Начальником отдела кредитования в банке «Базис».
- Ух ты. И что не устроило?
- Не устроило.
Ему почти тридцать. Не новичок, умен, немного скован. Видно, только начал по-настоящему искать работу. А раньше как-то повезло просто. У меня таких легких вариантов никогда не было. И потом его «не устроило». Узнать бы надо. Зачем мне это? А вдруг там хищение? Так я ж его не беру. Или беру?
- Как же ты будешь двигатели продавать?...
Вслух подумал. И он заулыбался:
- Базу распишем.
- Да базу эту уже вдоль и поперек…
- Ничего, все хорошо будет, - это он меня утешает.
Словно это я на работу к нему прошусь и очень сомневаюсь в своих способностях. И улыбка такая – мигающая. То есть, то нет.
- Ок, Иван Егоров…
Это все, что я смог выдавить. На следующий день он вышел на работу, стал бумаги подписывать. Кадровичка его за справками гоняла – очень он ей понравился. И с парнями в офисе – за руку. Быстро. Легко.
Я не говорил с ним больше. Позвонил знакомому, а тот своему знакомому – в «Базис». Ушел, не простившись, денег не нажил, но по слухам – конфликт с президентом банка, который сам же его на работу и пристроил. Серьезное дело, но непонятное.
- А где эта рыбка всплыла? у тебя?
- Почему рыбка?
- Прозвали так.
Черт знает, как прозвали.
Не знаю, сколько дней протянулось. Я как-то сразу не понял, что мои проблемы с этим китайцем и начнутся. Я просто знал тогда, что он на работу вовремя приходит, звонит, что-то делает, с клиентами встречается, какие-то договоры подписывает, кому-то счета выставляет, в столовой ест. Короче, работает. Что-то получается у него даже.
Потом он сам подошел, рассказал о каком-то клиенте, с которым завтра встреча. А он поехать не может. Тот хочет именно вечером где-то пересечься.
- Если бы в рабочее время, я бы смог… не вопрос.
- Не вопрос, - повторяю я. – Пусть из ребят кто-то сгоняет.
В джинсах и свитере сером. Свитер широкий какой-то. Моложе его делает, хотя куда моложе?
- Тогда я Артема попрошу. Но это значит, что сделка не на мне дальше?
- Ну, в принципе, да. Не будете же вы с Артемом клиента делить?
Можно было и делить, но я уперся. Раз дела у него вечером – пусть знает, что теряет из-за своих дел немалую сумму.
Он задумался, но потом снова головой помотал:
- Нет, не могу никак.
- Свидание?
- С сестрой сидеть надо. И вообще не люблю деловых встреч вечером.
Я ни первого ответа не понял, ни второго.
- А сестре сколько лет?
- Восемнадцать.
- Обязательно с ней сидеть?
- Она инвалид. После аварии, в которой родители погибли. Лекарства нужны, процедуры, сиделка. Пока я за сиделку. Она целый день одна дома, ждет меня.
Артем тогда поехал – ничего не подписал. Отпал клиент сам собой.

Потом мы как-то на работе задержались. Я копался с каким-то отчетом, а он просто за компом сидел, видно, тоже счет времени потерял.
- К сестре не пора? – дернул я.
Он подхватился, все окна закрыл мгновенно.
- Порнуха что ли? – я не мог не спросить.
- Нет, письмо писал.
Письмо, как же. Предложил подвезти его – он согласился. Потом он меня пригласил – на чашку чаю. Так я и попал внутрь – смрадно, как всегда при лежачих больных. Девчонка в постели, глаза тоже раскосые, заплаканные. И красавица неимоверная, прям как братец, тонкая, прочерченная какими-то грифельными линиями в застывшем воздухе. Ириной зовут.
Оказывается, отец их тут учился в Академии, потом врачом работал. Офтальмологом. Серьезный был специалист и довольно известный. Со всей страны к нему ехали на операции. Детям дали фамилию матери, чтоб хлопот было меньше. А авария… авария, как всегда, случайность. Сестра ног не чувствует – лекарства нужны дорогущие. Друзья отца помогают, но деньги… это деньги. Их просто так никто не даст.
А я тогда просто так дал. Не в тот день, а на следующий. Думал, морока будет – начнет китаец отказываться. Сумма нехилая, как на хороший джип. Я на джип и копил вообще-то. Но он взял, только «спасибо» выдавил, а так – без вопросов.
На другой день вечером задержался, в кабинет вошел – посмотрел на меня долгим взглядом.
- Чего ты маешься? Домой поезжай. Ты сестре нужен.
Он плечами пожал и ушел. Через месяц Ирина стала шевелить пальцами. Я гулял с ними в парке, видел, как ей хочется подняться с инвалидной коляски. Но врачи предупредили – никаких резких движений, никакой эйфории, только через полгода можно будет говорить о результатах.
Эти полгода… были наполнены таким смыслом – за все мои тридцать восемь лет! Я почти каждый день к ним таскался. Видел, как она начинает подниматься, как виснет на Ванькиных руках, как ноги подкашиваются, а по щекам текут слезы… Он только отворачивался резко – смотрел мимо меня в ковер. Я ковер новый купил – пушистый.
Один раз вечером Ирина говорит ему:
- Иди, Ваня… Ты ж уйти хотел. Я с Игорем побуду.
Он головой мотает:
- Никуда я не хотел.
- Ты ж говорил, что Олег звонил.
- Никто не звонил.
- Какой Олег? – встреваю я. Просто никогда не слышал ни о каком Олеге.
И он глаза страшные сестре делает. Она осеклась:
- Я перепутала.
Олег? Ну и что? Какой Олег? Так он никуда и не ушел в тот вечер. И больше ни о каких звонках речи не было.
Правда, спросил как-то:
- Сестра моя тебе нравится?
- Нравится. Как она может не нравиться?
- В смысле секса?
- Секса? Ты что идиот?! Она ж ребенок совсем!
Реально, он понять не мог, чего я таскаюсь. Но ему заметно легче стало. На подарки перестал так коситься.
Наконец, она встала на ноги. Она пошла! Сначала на костылях, потом с палочкой. Но что такое эта палочка – так, пикантная деталь, украшение по сравнению с тем, что было.
Мы все почувствовали себя на седьмом небе! Купили ей вечернее платье – пошли в ресторан отмечать.
- Мы такие красивые! – она замерла перед зеркалом в холле. – Мы самая красивая семья на свете!
Самая красивая китайская семья на свете! Я пока ел, все обдумывал эту фразу – пока першить в горле не стало. Действительно, что-то закончилось. Успешно, счастливо, но закончилось. И дальше я буду только тяготить их, напоминать о прошлом, которое они победили.
Кем я буду, как не навязчивым благотворителем? До каких пор? Пока не выучу Ирину и не выдам замуж? Или пока Иван не женится? Или?
- Что? – он потянулся за моими сигаретами. – Что с лицом?
Дальше – без меня. Но, конечно, не стоить объявлять это громогласно. Я тогда брякнул что-то левое, но бывать у них перестал.
Через неделю Иван завис в моем кабинете.
- Как дела там у вас? – опередил я его вопросы.
- Хорошо.
- Ирина как?
- Все нормально. За учебниками сидит. Поступать готовится на следующий год.
Я поднялся из-за стола. Разговор как бы окончен.
- А ты? – спрашивает он робко.
- Тоже ничего. Если она не поступит, я подумал, по контракту можно, не очень дорого…
- Да-да, я тоже об этом думал.
На том и расстались. Артем потом в курилке рассказал мне:
- Рыбка, как зверь, клиентов рвет. Переговоры с утра до ночи. Видно, деньги нужны парню.
- И главное, результат есть, - не могу не согласиться. – А чего он «Рыбка»?
- В банке еще привязалось. Шеф его так прозвал. Любил его без памяти.
- Фу…
- А ты не знал как будто?
- Не знал.
- Так он сам рассказывал. Потому и ушел. Не нравился ему этот дед никак.
- Сам рассказывал?
- А что тут такого?
- То есть он… не того?
- Не кого? Да педик, по-моему. Просто шеф старый был. Педик не проститутка же. Так я понимаю.
Артем хоть так это понимал. А я никак не понимал. И так мне паскудно от этого сделалось. Это ж он, беря у меня деньги, думал, что я тоже приставать начну. А я явно помоложе его бывшего шефа. И он бы не уволился из-за моих приставаний – явно.
Сел я, голову кулаком подпер, а он в кабинет заруливает.
- Ты по делу? – я в лоб.
- Нет.
- Так без дела впредь не суйся!
Он в дверях застыл, аж желтое лицо побелело.
- Игорь, что случилось?
Рыбка он! Сырая китайская рыба! Тошнит меня от такого!

На следующий день он на работу не вышел – ни ответа, ни привета. Ни телефонного звонка. И я не звоню. Начальник отдела продаж пришел:
- Где Егоров? Что за детский сад? Сообщить нельзя? Мобильный даже не берет.
И так три дня – не берет.
Потом Ирина мне позвонила.
- Игорь, увидеться нужно.
Встретились на площади. Я ее сгреб в охапку, усадил в машину: не дай Бог ноги застудит. Ноябрь льдом схватился.
- Ты почему одна ночами шастаешь? Иван где?
- Лежит он. Не поднимается.
Больная семейка!
- А с ним что? На работу он позвонить мог – так и так, мол, болен? Какого хрена теряться?
Сам не чувствую, что ору. Я ору, а Ирина молчит. Наконец, касается моей руки.
- Игорь, не кричи. Ты сейчас как директор.
- Я и есть директор!
- Да, это понятно. Иван боится тебя. Он тебе сказать ничего не может. Увольняться собрался, а я его отговариваю. Так он на работу вообще идти не хочет, потому что ты там.
- Я там? А где же мне быть? Он что – с ума сошел? Что я ему сделал?!
- Он любит тебя очень.
- На здоровье! И я его очень люблю! Теперь все должны работу бросить и в постелях валяться?
Она смеется.
- Ты себя слышишь?
- Не слышу!
- Для него серьезно это. Он все это время ни с кем не встречался. С другом порвал. Каждый день тебя ждал. Ему показалось, что он тебе понравился, что ты… ради него это все…
- Что я заплатить хочу за что-то?
- Ну да. Сначала так подумал, а потом понял, что ты не «в теме».
- А ты, я вижу, целиком «в теме».
- Это мой брат. Он всегда был таким. И таким я его люблю.
Ее рука оставляет мою. Ей неловко.
- Игорь, ну, ты же можешь быть добрым, я знаю… Таким добрым…
- О чем ты просишь?!
- Я не прошу, нет. Я пока болела, очень много думала. Мне ничего не оставалось больше. Даже о чуде не мечтала – не верила. Молилась только о том, чтобы не быть обузой брату, чтобы он не был вынужден таскать меня на руках, мыть, утешать. Я готова ради него на многое – на все! Но я знаю, что помочь его сердцу – выше моих сил. А может, и выше твоих. Просто мне казалось, что он тебе симпатичен.
Я тогда открыл ей дверцу. Отпустил в холодный ноябрь – выгнал. Ничего не сказал. А что я мог ответить? В нерешительных ответах сама ситуация замкнулась бы. По-моему, не следовало так драматизировать, в постель слегать и работу бросать. Тем более, когда деньги нужны.

Еще два дня прошло, пока я позвонил ему.
- Вань… ты живой?
- Не очень, - еле тянет он в трубку.
- Клиенты тебя спрашивают.
- Привет им передавай.
Шутит. Ох, Джеки!
- Послушай, не зли меня. Прости, если я перегнул где-то…
В «прости» «р» почему-то плохо выговаривается. Только сейчас заметил.
- Все будет, как раньше, - говорю я. – Все же было хорошо. Было же?
- Как раньше, я не хочу, - отрезает он.
Действительно, что было, если ничего не было?
Лучше бы пошли куда-то напиться или ко мне поехали бы, чем вот так телефон насиловать. Я уже шесть лет один живу.
Это называется «хотел как лучше».

Вечером зашел к ним. Ирина на кухне хлопочет. Братец сидит в позе сидха на диване – медитирует на выключенный телик. Даже не взглянул в мою сторону, типа сквозняком дверь открыло.
Я сел рядом.
- Отдел кадров требует у меня твой больничный. Как тебе это нравится?
Молчит. Никак ему это не нравится.
- Проветриться не хочешь? Снег там пошел.
А глаза у него карие. Очень темные. И круги под глазами темные. Лицо вытянулось, щеки впали. Не жрет ничего, китайская морда. Страдает.
- Выходи из транса – пойдем на коньках кататься, - я взъерошиваю его волосы.
Косяки бросает, как волчонок. Словно я, действительно, что-то ужасное ему сделал. Умышленно причинил боль. Пытал. Или на костре жег.
Про коньки я соврал, но он и не спрашивает. В машине молчит, и я молчу, и никуда не едем. Не домой же его к себе везти? А почему не домой? Он же этого хочет?
Хочет или нет? Я с такими ребятами мало сталкивался, разве что в институтской молодости, да и то не на трезвую.
И он же сам усложнил все – замешал на любви. А я всегда избегал таких коктейлей.
И о чем говорить, если не о работе? О чем мы эти полгода с ним говорили? Ничего не помню.
- Так почему ты выгнал меня? – спрашивает вдруг он.
- Да кто тебя выгонял?! Просто попросил из кабинета. Это совсем другое. Подумал, что говорить начнут, - вру я.
Об этом я меньше всего думал. Вроде кому-то дело до меня есть или до моей личной жизни.
- А теперь зачем пришел? – никак не возьмет он в толк.
- Затем, чтоб ты не переусложнял все и на работу вернулся.
- Не могу. Не могу видеть тебя, - признает он в ответ. – Спокойно не могу тебя видеть.
Если это объяснение – первый шаг к сближению, то впереди путь – не одна тысяча верст. И не один пуд соли.
- Ты же не гомофоб, я надеюсь, - он пытается угадать что-то по моему смущенному виду.
- Нет, я… я расист.
И Егоров хохочет. Впервые – так звонко.
- Не самое страшное из того, что я о тебе думал!

© Copyright: Антон Ромин
« Последнее редактирование: 16 Ноября 2008 09:12:57 от Mr.Po »
vidi vici veni

Оффлайн Aqua Mar

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 4906
  • Карма: 298
  • Пол: Мужской
    • aqua-mar.livejournal.com
Re: Рассказы других авторов.
« Ответ #3 : 16 Ноября 2008 02:43:10 »
Mr.Po, спасибо за топик, отличная идея.
Хотя "Китаец", на мой взгляд, не совсем на тему Востока...
  ;D
IN VIA VERITAS. ©
aqua-mar.livejournal.com

Оффлайн Mr.Po

  • Новичок
  • *
  • Сообщений: 48
  • Карма: 10
  • Пол: Мужской
    • Узнай про Китай
Re: Рассказы других авторов.
« Ответ #4 : 16 Ноября 2008 09:13:59 »
Mr.Po, спасибо за топик, отличная идея.
Хотя "Китаец", на мой взгляд, не совсем на тему Востока...
  ;D
все три рассказа объединены одной темой - отношение к китайцам за границей.
изменил порядок  первым поместил Булгакова, затем Цветаеву, а потом уже современный опус малоизвестного автора.
vidi vici veni

Оффлайн Mira

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 1128
  • Карма: 63
  • Пол: Женский
  • Skype: marinacq82
Re: Рассказы других авторов.
« Ответ #5 : 16 Ноября 2008 09:23:26 »
                                                                                     Марина Цветаева
                                                              Китаец

             

Спасибо большое, очень люблю Булгакова и Цветаеву, но даже не подозревала, что у них есть такие рассказы!

Оффлайн Александр Мальцев

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2343
  • Карма: 98
  • Пол: Мужской
    • Магазета - Китай, китайский язык, новости КН
  • Skype: magazeta
Re: Рассказы других авторов.
« Ответ #6 : 22 Декабря 2008 16:42:12 »
Старый манускрипт, на Полушарии нашёл только одно упоминание, что был опубликован на Удафф.коме. А недавно проходил в одной шанхайской группе "ВКонтакте".
Автор — Федюня. Опубликован на Прозе.ру 10.02.2007


***
«Шанхай форевер или Заметки нетрезвого лаовая - полная версия»

Путевые заметки... Ну, может и так.
Раздражающая меня до крайности мода талдычить «За Китаем – будущее» и «Пора учить китайский» имеет основание, конечно.
Учить языки надо. Расширяет кругозор.
Китай – действительно великая страна.
Но вот с проституцкой покорностью рассуждать о незавидном будущем и пускать слюни от «набирающей оборот сверхдержавы»... Свою собственную про...ав.
Ладно, сами почитаете, разберётесь.
Вот вам кусочек сверхдержавы.

Предвзятый, глубоко субъективный и кособокий взгляд самого автора. Человека неорганизованного, безответственного и ленивого. Склонного к злоупотреблениям и излишествам...
 

ГОРОД. ЛЮДИ. АРХИТЕКТУРА,
Кто жил, и особенно – пил в прекраснейшем из городов российских, тот поймёт и оценит слова петербургского писателя Антона Чижова: «ПрОклятый какой-то, убийственный временами, этот наш, «самый умышленный на земле», город. Придавленная ноябрьским небом злость и безысходность. Вывернутая наизнанку Пальмира. Сверни чутка вбок с утыканного особняками тракта, и вот - проеденный червоточиной проходных дворов склизкий и сумрачный мир. Плетёшься амфиладой колодцев, которые как упёртый в макушку ствол с негаданной пулей сверху, шлёпаешь от помойки к помойке, и дышишь через раз – тошнотворной вонью бачков, аммиачной резью лестниц, пылью былой старины и невнятным душком равнодушного скотства».

Конечно, есть и другой Петербург. Парадный, туристично-открыточный. Есть. Да не про нашу честь.
После Чижова писать о Питере смысла нет.
За всё своё немалое пребывание в «вывернутой наизнанку Пальмире» я так и не удосужился посетить Мариинку и Эрмитаж. Но знал все проходы через жуткие дворы возле Сенной, был известен во многих распивочных и некоторых отделениях... Стыжусь ли? Горжусь ли этим? Ни то, ни другое. Просто факт.

Так и Шанхай.
Есть и серповидная набережная Вайтань с изумительным видом на район Пудон. Небоскрёб «ЦзынМао» и телебашня «Жемчужина Востока». Есть Сад Радости «Юйюань» и Храм Нефритового Будды. Пешеходная улица Нанькин...
Обо всём этом с удовольствием рассказывают студенты на уроках русского языка.

«Стоп, стоп!» - говорю им. «Не надо о достопримечательностях. Слово это длинное – двадцать две буквы. Пока вы его скажите или напишете, я умру от скуки и старости. Расскажите мне, как живут люди в вашем районе, на вашей улице. Что вы едите, что пьёте. О чём говорите с соседями. Чем живёте, в общем... Расскажите мне о настоящем Шанхае».

«Лицо матроса исказилось от умственного усилия», - писал Джон Рид в книге «Десять дней...».
Всегда вспоминаю эту фразу, наблюдая за студентами.
Наконец, самый умный и бойкий поправляет очки: «Шанхай является крупнейшим экономическим и культурным центром Шанхая. Среди достопримечательностей Шанхая можно выделить следующие – набережная Вайтань, телебашня «Жемчужина Востока»...»

Коллеги-китайцы неплохо натаскали ребят. Будущие гиды и переводчики.
Ни шагу не способные отступить от накатанного, вызубренного, утвержденного.

Город-загадка.
Первый иероглиф «Шан» в названии города имеет значение «над». «Хай», второй иероглиф, означает «море». Город над морем. Скалистые берега, фьорды, крики чаек, гудки кораблей, свежий бриз и что там ещё?.. Не важно, что ещё...
Ничего этого в Шанхае нет. Включая море. На подлёте к городу, из окна самолёта, можно увидеть краешек Восточного моря, но потом – посадка, раскалённый бетон аэродрома, скоростной (больше 400 километров в час) поезд до города. А там всё тот же горячий бетон домов и автострад, пыль, гарь, дым от жаровень на улицах, вонь от мусорных куч на тротуарах. Редкие, с кривыми обрубками веток, деревья. Из-за заборов жилых блоков видны пальмы. Вся зелень в городе удивительно жесткая, листья как будто из пластика.
Высотные здания соседствуют с лачугами из какого-то строителного мусора. Длиннющие дома наподобие питерских «кораблей», с застеклёнными балконами. Не для тепла, конечно – дополнительная жилплощадь.
Здания утыканы бамбуковыми шестами. С них свисают бесчисленные простыни и подштанники, а прямо у ваших ног сидит шестилетний ребёнок и справляет большую нужду. Шарахаться в сторону не следует. Можно попасть под велосипед или скутер, хозяин которого спокойно едет по тротуару, разглядывая витрины или болтая с сидящим позади приятелем...

Попадать в травмоопасные ситуации чревато. Если, не дай Бог, собьют на дороге, вокруг гарантированно соберётся толпа человек в сто - сто пятьдесят. Может, конечно, и больше, но имеются в виду первые несколько минут. Не только не окажут никакой первой помощи, а ещё и будут спорить, заключать пари. На время приезда «скорой», например. Если ситуация серьёзная, то и на то, доживёшь до приезда, или нет.
Делается это всё не по злобе природной, а от неуёмной тяги всех азиатских народностей к зрелищам и азартным развлечениям. Это ещё Достоевский в «Записках из Мёртвого дома» отмечал, о татарах и черкесах рассказывая.

Иностранец пользуется повышенным вниманием.
Разглядывают по-детски непосредственно – подолгу и без стеснения. Могут помахать рукой и сказать единственное известное слово: «Хэлло!» Если получают ответ, обычно глупо хихикают.

Сижу в «Макдональдсе». Ем стандартный «Биг-Мак». Кстати, есть блюда обычные, а есть с местным колоритом. Опыт с поеданием «хот-спайси-бюргера» уже получил - паралич лицевых мышц и гортани. Теперь придерживаюсь «классики». Расположился лицом к окну, разглядываю пешеходов и транспорт. Пешеходы, соответсвенно, меня. Уже пройдя мимо, оборачиваются ещё несколько раз.
Это знакомо каждому лаоваю (иностранцу). Пялятся на тебя всегда и везде. Поначалу нервничаешь, потом привыкаешь, но не до конца. Приняв на грудь больше меры, принимаюсь за местных. «Ни кань шема?!» («Чё уставился?»). Но делаю только хуже. Местные возбуждаются, смеются и активно общаются друг с другом, тыча в меня пальцем.
Говорящий лаовай, а как же...

Напротив меня, по другую сторону стекла, останавливается сухонький дедуля в семейных трусах и майке-«алкоголичке». Наряду с шёлковыми или лёгкими хэбэшными пижамами это типичная уличная одежда пожилых (и не очень) шанхайцев. Дедуля внимательно смотрит, как я жую. Проходящий мимо мужик замечает дедулю, разглядывает сначала его, потом прослеживает взгляд и обнаруживает меня. Теперь уже двое стоят в полуметре за стеклом.
Зрители привлекают внимание пожилой супружеской пары и уличного торговца клубникой с бамбуковым коромыслом на плече. Начинает собираться толпа. Какой-то папаша показывает на меня своей дочке лет трёх и заставляет ту махать ручкой.
Поворачиваюсь к окну спиной, лицом к залу. Избушка-избушка... вертись, не вертись... Из-за соседних столиков ловлю полные любопытства взгляды. При том, что я всего лишь мирно ем.
Представляю, что было бы, если бы я станцевал что-нибудь. Матросский танец «Яблочко», например...

Кстати, о море. Его не только нет в самом городе, до него нет смысла и добираться. Пляжей нет и в помине. Вода цвета осенней лужи посреди колхозного поля.
Плавать китайцы не любят, не умеют и считают занятием опасным. Гнать на мотоцикле, вклиниваясь между грузовиком и автобусом – пожалуйста, а вот плавать – опасно, можно утонуть.

Есть река Хуанпу – Жёлтая река (не путать с Хуанхэ – тоже Жёлтой рекой). На Хуанпу и находится набережная, где собираются толпы туристов как своих, так и иностранных.
Написав, что нет корабельных гудков, я приврал чуток.
Есть они. По Хуанпу беспрестанно снуют всевозможные судна. Самодельные плавучие дизельные корыта, на которых живут и работают сборщики речного мусора. Огромные баржи с песком, углём и лесом. Туристские теплоходы с харкающими в воду пассажирами. Морские суда, прущие по грязным водам с грацией старых больных китов. Подскакивающие на волнах белые и не очень белые катера. Бесшумные и медлительные вёсельные лодки. И мусор, мусор, мусор...
Всем этим любуются туристы. Конечно, не только этим. На другом берегу – высотные стеклянные здания района Пудон и знаменитая телебашня с характерными сферами.
По подземному туннелю можно проехать на специальном вагончике под рекой и насладиться спецэфектами по дороге. Громкая цветомузыка и надувные шарики. Самим китайцам очень нравится.

Шанхай не только НЕ находится на берегу моря. Он ещё умудрился оказаться на берегу весьма небольшой реки Хуанпу, несмотря на протекающую неподалёку великую полноводную Яндзы. Ту самую, которую переплывал не менее великий кормчий Мао.
В общем, город совершенно не морской, и даже не особенно речной. Никаких матросов-моряков, никаких якорей на решётках мостов и фасадах зданий.
«Ни х...я не Питер...» - справедливо изрёк один из навестивших меня друзей.

В отношении воды китайцы близки к обезьянам – стараются держаться от неё подальше.

В местной англоязычной газете «Шахай Дэйли» прочитал заметку о школьнике, упавшем с моста в реку. Плавать ни он, ни его мать не умели. На мосту огромная толпа зевак. Метрах в двустах от мальчика лодка с какими-то рабочими. Мать носилась по мосту, умоляя помочь. Никто не прыгнул, лодка отплыла подальше. Мальчик утонул у матери на глазах.

Я вырезал заметку и показывал её многим – и местным, и лаоваям. В итоге собрал несколько убедительных объяснений.
Первое. Китайцы в своей массе не умеют плавать, и вполне могло быть, что среди всех зевак не нашлось ни одного пловца
Второе. Если же кто и умел плавать – вода слишком холодная и грязная, рисковать не решился.
Третье. Лодка отплыла, так как на ней нелегалы-мигранты, которые боятся проблем с полицией. Кроме того, бывает, что оказавший первую помощь сопровождает пострадавшего в госпиталь, где получает счёт за дальнейшее лечение спасённого. Последнее, на мой взгляд, бред, но очень устойчиво в головах местных жителей.
И, наконец, четвёртое. Никто не хотел лишаться зрелища. Люди кричали, махали руками и заключали пари. Нарушивший их ход мог бы сам пострадать впоследствии.

ЖИВОТНЫЕ.
Сравнение китайцев с обезьянами не оскорбительное. Обезьяна в сознании китайцев – животное не только симпатичное, но и умное, храброе. Чуть ли не самое-самое... После дракона, разумеется.

Есть ряд священных и почитаемых животных – заяц, например, или лягушка. Священность их подкрепляется легендами и сказаниями, которые вам с удовольствием расскажут. Правда, сильно путаясь в сюжете. Этих же «священных» животных с удовольствием едят, причмокивая от удовольствия.
«Ни х...я не индусы...» - по словам моего друга.

Отношение к животным – по нашим меркам жестокое, по западным – преступное и варварское. По местным – прагматическое. Лозунга «хлеба и зрелищ!» никто не отменял. Животные должны развлекать или вариться-жариться.

Развлекают людей животные, как и положено, в зоопарке и океанариуме.
Реакция мальчика на слона: «Мама, как много мяса у него!»
И ведь не голодают же – еда очень, о ч е н ь, ОЧЕНЬ дешёвая.

Состояние животных в зоопарке плачевное. Панды – символ страны - в Шанхайском зоопарке содержатся в каком-то бетонном карцере с мутными стёклами. Грязные, в колтунах все... Совсем не похожи на те плюшевые поделки, которыми китайцы завалили весь мир.
Шоу обезьян. Задрюченные мартышки по удару о землю кнута дрессировщика хватают разноцветные флажки и замирают с ними в лапах по стойке «смирно!» Публика радуется и фотографирует. Глаза мартышек печальные-печальные.

Больше чем развлекаться, мучая животных, китайцы любят разве что поесть и взорвать десяток-другой петард. Изобретатели пороха...
Если я решу заняться в Китае бизнесом, наверное, это будет шоу «Летающие обезьяны». Ноу хау в том, чтобы соединить все три основные потребности населения воедино. Идея проста. В зад мартышкам вставляются мощные петарды, и зверьки красиво улетают в ночное небо, где взрываются, мгновенно поджариваясь, и мелким крошевом падают на тарелки восхищённой публики. По совести, зверьков жалко, но денег за шоу буду огребать немеряно...

Есть тоненькая прослойка домашних животных. Держатся они в основном из хвастовства перед соседями («могу себе позволить») или из суеверно-прагматических целей (символ богатства, здоровья, долголетия и тому подобное). Если символ сдыхает, его выбрасывают и покупают новый. Никаких сантиментов над испустившей дух рыбкой или черепашкой. Это вам не европа-америка. Когда я сказал, что часто домашние питомцы служат предметом хвастовства, то не оговорился. В китайском языке конструкция «у меня есть собака (кошка, птичка)» звучит как «я кормлю, выращиваю собаку (кошку, птичку)». Учитывая былую (а подчас и нынешнюю) бедность подавляющей части населения, содержать лишний рот, позволит себе не каждый. Кроме того, домашние животные – признак продвинутой светскости, «западности».

Перед входом в парк часто можно увидеть торговца маленькими кроликами и цыплятами. Рядом продаются воздушные шарики, детские палки-каталки с бабочками и птичками, пластиковые мечи и надувные телепузики. Живой товар не выбивается из ряда – это всего лишь игрушки для прогулки. Часто цыплята умирают в детских пальцах или под башмаками взрослых. Не беда – если есть пара юаней и не лень дойти до выхода, можно купить новых.

В Шанхае совсем нет голубей. Вернее, есть, но в частных голубятнях. На развод и продажу. Продают сизарей на обычных рынках, среди овощей и живой рыбы. Продавец сворачивает птице голову, та бьёт крылями, рядом стоит толпа пионеров (школьники готовятся к пикнику) и возбуждённо галдит, выбирая следующего.
Запечёный голубь выглядит жутко – жалкая скрюченная тушка с обезображенной головой. Как жертва пожара в криминальной хронике.

В супермаркетах продают живых черепах и огромных лягушек (или жаб, кто их знает). Вкусная и полезная пища.
Продавец, развлекаясь, достаёт одну из черепах и бросает её на пол. Затем встаёт на неё одной ногой и размахивает руками для равновесия. Циркач, бля. Моя дочь – только исполнилось два года – грозит пальцем: «Нельзя!» Продавец смеётся. Вряд ли он её понял.

Собак мало, очень мало. Крупных нет совсем, в основном шпицы, болонки, мопсы и какая-то непонятная дворовая шелупонь. Бездомных, бродячих почти не видать - очевидно, съедены. Домашние – ухоженые, расчёсаные, иногда политые парфюмом. Носятся в основном на руках. Видел хозяйку чихуа-хуа на улице. С гордостью демонстрировала прохожим своего питомца – подняв его за ремешок, пристёгнутый к ошейнику. Собачка дрыгалась в воздухе, как повешенная.
Хозяйка и прохожие смеялись.

В жилых кварталах встречаются худые и осторожные кошки. Долг каждого второго прохожего – кинуть чем-нибудь в них. Не со зла, а развлечения ради. Каждый первый просто топнет ногой, чтобы испугать.

Во многих ресторанах в аквариумах живут золотые рыбки. Живут до тех пор, пока в них не ткнётся пальчик клиента. Рыбок пожарят и принесут. Не столько полезно для здоровья, сколько хорошо для финансовых дел. Приносит удачу и богатство. До сих пор не могу понять, что там можно есть.
Во многих парках есть небольшие водоёмы, типа бассейна-лягушатника, в которые запускают этих самых золотых рыбок. За небольшую плату можно посидеть, порыбачить, а потом принести улов домой.

Страсть к поеданию всевозможных тварей постоянно оборачивается проблемами.
Вспышка «атипичной пневмонии» была вызвана употреблением в пищу стрёмной свиноподобной то ли кошки, то ли собачки на юге Китая, в граничащих с Вьетнамом провинциях.

В «Шанхай дэйли» описан случай заражения пятилетнего ребёнка какими-то жуткими глистами из-за поедания сырого мяса змеи. Мамаша мальчика была обеспокоена плохим зрением сына и приобрела за 1000 юаней особую целебную змею. Зрение не улучшилось, а вот ребёнок совсем захирел. Когда же дело дошло до госитализации, выяснилось, что червями поражены чуть ли не все внутренние органы. Не помню, конечно, что за вид паразитов, но страдают ими только змеи и кошки. Ну и китайцы, которые едят и тех, и других.

Продолжение и оригинал — http://www.proza.ru/2007/02/10-226
Сообщения в личке проверяю редко. Пишите на почту.
Магазета / Laowaicast - подкаст о Китае / Физиономия Рунета №656

Оффлайн Ciwei

  • Глобал-модератор
  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 6898
  • Карма: 157
  • Пол: Женский
Re: Рассказы других авторов.
« Ответ #7 : 23 Декабря 2008 10:19:11 »
А. Этот автор на Полушарии под разными никами появлялся.

Жестко:)
« Последнее редактирование: 24 Декабря 2008 02:05:02 от Ciwei »

Оффлайн Irene

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 3242
  • Карма: 139
  • Пол: Женский
    • Притяжение
Re: Рассказы других авторов.
« Ответ #8 : 02 Мая 2011 11:22:01 »
Фарфоровая женщина
Эстер Долгопольская


       Китаец был маленький,смуглый и испуганный. Он шел в определенное место и с определенной целью. Когда он поднял глаза,то очень поразился: перед ним стояла европейская женщина лет сорока пяти с очень красивым лицом и по-настоящему фарфоровой кожей. Руки, шея и ноги её - всё было фарфоровым. Уж кто, как не он - китаец, понимал, что такое фарфор! Голубые эмалевые глаза, тоже прекрасные и тоже фарфоровые... Это было так притягательно, и так непонятно, так загадочно.
       
       Он хотел спросить, где же девочки, и куда ему идти, но не смог: женщина смотрела на него молча и долго, она буквально втягивала его в себя. Он вошел...

       Когда он очнулся, она написала на бумажке цифру 200 и латинскую букву S, а потом две перекрещенные полоски. Он вытащил, неизвестно откуда появившиеся в его карманчике вверху джинсов, доллары и подал молча ей. Потом, пятясь и держа туфельки свои в правой руке, вышел на улицу. Алекс-охранник спросил:"Чего это он задом пятится?" Женщина ответила просто:"Потрясен".

       Китаец Сун Лин тотчас понял,что должен немедленно вернуться домой, в Сичуан, к травам, своим детям, жене, обыденной работе, мыслям и делам, о которых шла речь в Заветах Мао, которые напоминали китайцам, кто они на самом деле. Сун Лин и был обыкновенным китайцем: маленьким, трудолюбивым без идиотских и волнующих мыслей о богатстве, наслаждениях и прочем мусоре жизни...

       Но никогда до конца его долгой-долгой и праведной жизни так никто и не узнает, а если он и проговорится вдруг, то никто все равно не поверит, что однажды в далекой и так называемой Святой Земле он жил великой и бесконечной песней с подлинной живой ...фарфоровой женщиной. С голубыми эмалевыми глазами!

2002 год Тель-Авив
Я душой Матерьялист, но протестует разум.

Оффлайн Irene

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 3242
  • Карма: 139
  • Пол: Женский
    • Притяжение
Re: Рассказы других авторов.
« Ответ #9 : 06 Мая 2011 19:43:05 »
Предлагаю только ссылку.

Юрий Окамото
КОНСКИЙ НАВОЗ И...
... ГЛОБАЛЬНАЯ ЭКОНОМИКА ЧУВСТВ




Из рубрики ЯПОНИЯ БЕЗ ВРАНЬЯ
Я душой Матерьялист, но протестует разум.

Оффлайн Irene

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 3242
  • Карма: 139
  • Пол: Женский
    • Притяжение
Re: Рассказы других авторов.
« Ответ #10 : 03 Июня 2011 14:50:06 »


В своем блоге Светлана Соболевская выкладывает перевод книги «Собаки и демоны. Темная сторона Японии.» Алекса Керра.
Я душой Матерьялист, но протестует разум.