Денис НОВИКОВ (1967-2004)
***
Ты белые руки сложила крестом,
лицо до бровей под зелёным хрустом,
ни плата тебе, ни косынки –
бейсбольная кепка в посылке.
Износится кепка — пришлют паранджу,
за так, по-соседски. И что я скажу,
как сын, устыдившийся срама:
«Ну вот и приехали, мама».
Мы ехали шагом, мы мчались в боях,
мы ровно полмира держали в зубах,
мы, выше чернил и бумаги,
писали своё на рейхстаге.
Своё – это грех, нищета, кабала.
Но чем ты была и зачем ты была,
яснее, часть мира шестая,
вот эти скрижали листая.
Последний рассудок первач помрачал.
Ругали, таскали тебя по врачам,
но ты выгрызала торпеду
и снова пила за Победу.
Дозволь же и мне опрокинуть до дна,
теперь не шестая, а просто одна.
А значит, без громкого тоста,
без иста, без веста, без оста.
Присядем на камень, пугая ворон.
Ворон за ворон не считая, урон
державным своим эпатажем
ужо нанесём – и завяжем.
Подумаем лучше о наших делах:
налево – Маммона, направо – Аллах.
Нас кличут почившими в бозе,
и девки хохочут в обозе.
Поедешь налево – умрешь от огня.
Поедешь направо – утопишь коня.
Туман расстилается прямо.
Поехали по небу, мама.
***
Пойдем дорогою короткой,
я знаю тут короткий путь,
за хлебом, куревом, за водкой.
За киселем. За чем-нибудь.
Пойдем расскажем по дороге
друг другу жизнь свою: когда
о светлых ангелах подмоги,
а то — о демонах стыда.
На карнавале окарина
поет и гибнет, ча-ча-ча,
не за понюшку кокаина
и не за чарку первача.
Поет, прикованная цепью
к легкозаносчивой мечте,
горит расширенною степью
в широкосуженном зрачке...
Пойдем, нас не было в природе.
Какой по счету на дворе
больного Ленина Володи
сон в лабрадоровом ларе?
Темна во омуте водица.
На Красной площади стена —
земля по логике сновидца.
И вся от времени темна.
Пойдем дорогою короткой
за догорающим лучом,
интеллигентскою походкой
матросов конных развлечем.
***
Ну-ка взойди, пионерская зорька,
старый любовник зовёт.
И хорошенько меня опозорь-ка
за пионерский залёт.
Выпили красного граммов по триста —
и развезло, как котят.
Но обрывается речь методиста...
Что там за птицы летят?
Плыл, как во сне,
над непьющей дружиной
в даль журавлиный ли клин,
плыл, как понятие “сон”, растяжимый,
стан лебединый ли, блин?..
Птицы летели, как весть не отсюда
и не о красном вине.
И методист Малофеев, иуда,
Бога почуял во мне.
***
Г. И.
Все сложнее, а эхо все проще,
проще, будто бы сойка поет,
отвечает, выводит из рощи
это эхо, а эхо не врет.
Что нам жизни и смерти чужие?
Не пора ли глаза утереть.
Что — Россия? Мы сами большие.
Нам самим предстоит умереть.
***
Ты помнишь квартиру…
Ты помнишь квартиру, по-нашему - флэт,
где женщиной стала герла?
Так вот, моя радость, теперь её нет,
она умерла, умерла.
Она отошла к утюгам-челнокам,
как в силу известных причин,
фамильные метры отходят к рукам
ворвавшихся в крепость мужчин.
Ты помнишь квартиру: прожектор луны,
и мы, как в Босфоре, плывём,
и мы уплываем из нашей страны
навек, по-собачьи, вдвоём?
Ещё мы увидим всех турок земли…
Ты помнишь ли ту простоту,
с какой потеряли и вновь навели
к приезду родных чистоту?
Когда-то мы были хозяева тут,
но всё нам казалось не то:
и май не любили за то, что он труд,
и мир уж не помню за что.
***
Дымом до ветхозаветных ноздрей,
новозаветных ушей
словом дойти, заостриться острей
смерти — при жизни умей.
***
И станешь ты гол, как сокол, как щегол,
как прутья и жердь,
как плотской любви откровенный глагол
идущих на смерть.
***
Я поищу изъян в себе самом,
я недовольства вылижу причину
и дикий лай переложу в псалом,
как подобает сукиному сыну.
***
Ежедневно, почти ежечасно
упиваюсь я жизнью земной.
Это так для здоровья опасно...
Быть тебе не советую мной.
В синем небе летают драконы,
а внутри расцветают цветы,
и драконы с цветами влекомы
не туда, куда думаешь ты.
Упоенье, потом привыканье
и зависимость от пустяков:
от китайской завешанных тканью
облаков, от тайваньских стихов...
