Общевосточное общение > ЛитТерра
рОман "Театр Но"
Андрей Бронников:
Историческая часть романа показана с документальной точностью, что потребовало длительного изучения документов, в том числе архива политического деятеля А.Яковлева, а также воспоминания очевидцев и участников событий почти столетней давности. Новые нюансы и малоизвестные факты открывают иной ракурс на хрестоматийный портрет основателя советского государства.
Параллельный сюжет это откровенный фарс, на первый взгляд, не имеющий отношения к историческому повествованию. В целом, роман построен по принципу пьес японского театра «Но», однако, который из сюжетов является основным, решать самому читателю.
Структура романа не простая, поэтому второй отрывок будет довольно большой, но это сделано для понимания дальнейшего развития событий.
Андрей Бронников:
История театра «Но» насчитывает около пятисот лет. Главное его отличие заключается в ношении масок исполнителями представления. Маска здесь имеет особую моральную ценность, раскрывая зрителю характер героя, его переживания и человеческие качества. Сам актёр остаётся второстепенным демонстратором, лишь озвучивая мысли действующего лица. Скрываясь под маской, его истинные чувства и эмоции являются сокрытыми от зрителя. Само слово «но» переводится с японского, как «умение», «мастерство».
Представление длится до пяти часов, и состоит из нескольких драматических частей. Канонический спектакль завершается пьесой «о демонах». Героем драмы всегда личность легендарная или мифическая: божество, мудрый старец, доблестный воин. Имя его фактически имя-символ.
Между пьесами давались фарсовые представления «кёген», материал для которых черпался из жизни и быта, становясь объектом юмора или даже сатиры. Традиционно принято считать "кёген" второстепенной частью спектакля «Но», поскольку он призван заполнять паузы между драмами.
Трагическое и комическое в театре «Но» существуют, не сливаясь, но прекрасно уживаясь, в совокупности образуя на сцене удивительную по цельности и глубине картину «страстей человеческих.
(частично материал взят из монографии Н.Г. Анариной «Японский театр «Но»)
0
«…скажу истинную правду, не трогайте веру в человечестве, она его спасает, без веры он зверь, не глумитесь над его святыней, не разжигайте в нём огонь негодования. Это опасная игра, с огнём может произойти пожар…Доброжелатель». (из анонимного письма Ленину в марте 1921 года)
1
Точно в шесть часов десять минут в полном соответствии с отрывным календарём «Красный политиздат» дневное светило чуть приподнялось над горизонтом, и взгляд его в виде первого солнечного луча упал на землю. Прежде он сверкнул на куцых куполах мрачной церквушки и только потом коснулся мягкой и прохладной травы. Несколько минут осматривался вокруг, а затем резво побежал прямо на запад. Миновал светлую берёзовую рощу, чуть замешкался, увязнув в разбитой колее просёлочной дороги, и, наконец, выбрался на пыльную улицу небольшого посёлка. Промчался вдоль обветшалых домиков и замер перед старинным зданием.
Красный и потемневший от времени кирпич местами выкрошился, особенно на углах подле водостоков. Окна первых этажей были тщательно замалёваны серой краской, а на некоторых были установлены металлические решётки. На втором этаже окна были закрашены лишь наполовину, на третьем – занавешены плотными шторами. Тяжёлые резные двери парадного входа усугубляли и без того унылый вид фасада. Справа от низкого в несколько ступеней крыльца висела облезлая табличка с названием учреждения «НИИ психического здоровья».
Между тем на небе появились тёмные облака, луч свернул за угол и устремился в поисках убежища от надвигавшейся грозы. Сквозь узкую пешеходную арку он проник в небольшой внутренний двор.
Дорожки в скромной парковой зоне были тщательно подметены, а бордюры побелены известью. Подле каждой скамейки стояли урны в виде жестяных пингвинов. Благоухали пышные кусты сирени, что было редкостью в этот период времени для этих мест. Лучик с интересом огляделся вокруг и приблизился к высокому постаменту, на котором возвышался каменный бюст неизвестного человека. Мемориальная надпись давно разрушилась и ясности внести не могла.
Удивительное дело, но у подножья этого, возведённого неизвестно кому, памятника стояли в грязных стеклянных банках живые цветы. Тут же стоял пустой восьмисвечник, который соседствовал с фотографическим портретом рок- музыканта Бориса Гробовщикова и парой конфеток на блюдце.
За долгие годы своего существования бюст не раз и не два подвергался ремонту. Его то и дело подмазывали гипсом, покрывали бронзовой краской, восстанавливали нос, уши и подбородок. Затем подкрашивать и вовсе перестали, и лицо неизвестного героя стало походить на больного ветрянкой. При этом напрочь забыли о мемориальной надписи. В результате были утеряны первоначальные черты лица, а имя героя кануло в лету. Казалось бы, единственная достопримечательность не только лечебного учреждения, но и всего поселка должна была быть заброшена и забыта. Однако не тут-то было!
В народе начались яростные споры по этому поводу. Одни утверждали, что памятник был поставлен первому главному врачу больницы доктору Коткинду, другие говорили, что это есть ни кто иной, как известный большевик - революционер, третьи настаивали на личности Самуила Маршака.
Версий возникло множество, поэтому даже попытались провести референдум, чтобы путем большинства установить истинное имя увековеченного героя. Голосование состоялось, но члены общества любителей эпоса "Пополь – Вух", несогласные с результатами, подали в суд, и нескончаемые тяжбы продолжаются до сих пор. Члены общества Красного Креста предложили провести второй тур выборов, но опять-таки не смогли решить вопрос минимального порога прохождения в следующий тур.
Дебаты на эту тему ведутся с той или иной степенью активности и теперь, но вопрос с местом поклонения решился сам собой. На седьмое ноября здесь митингуют люди с кумачовыми транспарантами в руках, в день Независимости активные граждане говорят речи и поют гимн, в день основания лечебницы медицинский персонал и больные восхваляют научное светило доктора Коткинда. Поговаривают, что в ночь на Рош а-Шана здесь появляются неизвестные личности в тёмных одеждах и штраймлах .
Погода окончательно испортилась, и у солнечного луча оставалось лишь несколько минут, чтобы найти укрытие. Он выскочил из внутреннего двора и помчался вдоль окон, чтобы проникнуть внутрь помещения. Наконец, сквозь щель между рамами лучик проскользнул никем незамеченным в полутемную комнату.
Этот визит не остался без внимания только старого и мудрого таракана, который сидел на плинтусе и внимательно наблюдал за происходящим. Увидев солнечный луч, он пробурчал в усы нечто невнятное, крякнул и бодро засеменил в сторону прикроватной тумбочки, где со вчерашнего дня оставалась масса хлебных крошек и кусочек плавленого сырка. Таракан приоткрыл дверцу, юркнул внутрь, и вскоре оттуда послышался шелест фольги и аппетитное чавканье.
Луч, между тем, уже незаметно для всех окружающих выскочил за дверь и переместился в подвал.
За окном громыхнуло, и тяжёлые капли дождя ударили в окно. До подъема оставалось несколько минут. В палате царила тишина, но чувствовалось, что четверо её обитателей, привыкших к распорядку дня, уже не спали. Вот-вот, в шесть часов и тридцать минут, из громкоговорителя должен был раздаться бой курантов и зазвучать гимн. Так и случилось. Только после последнего удара курантов возникла долгая пауза. Все четыре человека в недоумении продолжали лежать на кроватях. Привыкшие выпрыгивать из постелей при первом же аккорде гимна, теперь они оказались в крайне затруднительном положении. С одной стороны, по времени, подъем уже состоялся, а с другой – команды для этого не прозвучало.
Лица их в настоящий момент вдруг приняли облик маски японского театра «Но» – «Биккуримэн» - удивления.
Таракан, уже было собравшийся после отменного завтрака покинуть тумбочку, заподозрил, что происходит нечто ужасное и со скрипом прикрыл дверцу изнутри. В этот момент из динамика раздался непонятный шум, скрип кровати, а затем долгие и громкие ругательства начальника службы безопасности и агитации больницы, отставного военного Корнея Куроедова. Из его пространного монолога следовало, что радиомеханик Рюкин проспал и не запустил гимн, но микрофон оказался включён. Впрочем, о последнем событии оба действующих лица не ведали.
«Что, паскуда, проспал? - орал диким голосом Куроедов. - Включай, мерзавец, музыку!» Лицо разгневанного мужчины приняло облик маски «Сусаноо–микото» – бога грома и ветра.
Неожиданно грянул гимн, но даже его первые аккорды не смогли остановить крики Куроедова и только временами заглушали его голос. Однако начальник безопасности упорствовал. «Союз нерушимый…» - торжественно звучали мужские голоса академического хора. «…Козёл ты бодливый…» - хриплым баритоном продолжал ругаться Куроедов. «Да здравствует созданный волей народов…» - торжественно воспевали родное государство хористы, но начальник безопасности успевал в паузу между слов вставить очередное недружественное обращение к радиомеханику: «...рожает таких вот уродов». Казалось, что он соревнуется с исполнителями гимна, противопоставляя славословию маты, и даже одерживает победу. Впрочем, он повторялся.
Наконец, зазвучали заключительные слова, и тут присутствующие, включая умудренного жизнью таракана, вздрогнули. Им всем одновременно показалось, что текст был кощунственным образом извращён:
Партия Ленина - сила народная
Нас к торжеству коммунизма везёт!
Это показалось ужасным, но не далёким от истины. Апофеозом импровизированного радиоспектакля прозвучал грохот падающей аппаратуры, а затем всё стихло. Вероятно, Куроедов ругань сопровождал энергичными и неконтролируемыми движениями, в результате чего задел микрофон, а тот упал и выключился.
В гробовой тишине скрипнула кровать. Семен Семенович Свистунов сел на постели и сунул жилистые ноги в тапки, но вставать не стал. «Ну, что, дураки? Испугались?» - обратился Свистунов к соседям по палате, старательно приглаживая вздыбленные жиденькие вихры. Больные виновато заулыбались, мгновенно поменяв маски «Биккуримэн» на «Ко-омотэ» – молодой, застенчивой девушки. Действительно, оказаться пусть даже невольным свидетелем подобного инцидента грозило неприятностями. В это время должен был заглянуть в палату санитар, чтобы проверить, как проходит побудка, но его не было.
Следом за Свистуновым поднялись со своих кроватей ещё два обитателя палаты № 2 первого общепсихиатрического отделения. Четвёртый жилец вставать не спешил.
Каждый из пациентов больницы имел свою историю болезни, кроме Семёна Семёновича. Точнее, таковую имел и Свистунов, но она была выдумана, с тем, чтобы Семён имел основания находится в лечебнице официально.
Дело в том, что его появление здесь было достаточно необычным. Он не поступил сюда в карете скорой помощи и не пришёл сам, и даже не был доставлен представителями силовых структур – Свистунов жил тут всегда. За исключением десятка лет, когда он служил в Вооруженных силах, по истечении которых вернулся в родной город.
Раньше на месте хозяйственных построек располагалась скромная усадьба Свистуновых. По мере расширения владений НИИ психического здоровья дом снесли, а всех его обитателей поселили в одной из палат лечебницы. Родные Семёна давно умерли, а он так и продолжал жить здесь бобылём. К тому же и масок он не носил.
Без лечения и диагноза в больнице нельзя было находиться, поэтому главврач придумал ему диагноз, и на основании этого отдал распоряжение принять его на полное довольствие.
Свистунов достал из тумбочки зубную щётку, помятый тюбик, прихватил несвежее полотенце и двинулся в сторону санузла. Это было единственное место, которое не запиралось ни днём, ни ночью, однако горячую воду после отбоя отключали, чтобы обитатели не могли злоупотреблять душем.
Семён Семёнович, шаркая по цементному полу, спустился в подвал. Санузел был общим на весь корпус и располагался в подвальном помещении. Редкие тусклые лампочки едва освещали стены узкого коридора, облицованные керамической плиткой темно - коричневого цвета, а пол и вовсе утопал в кромешной тьме. Двигаться приходилось почти на ощупь. Мужчина запнулся в полумраке о жестяное ведро и чуть не упал. Выругался сквозь зубы, пнул его ещё раз и отворил дверь в туалет. В воздухе резко пахло аммиаком.
Полчаса назад несколько унитазов под названием «чаша Генуя» с трудом выдержали натиск десятков упругих струй, и брызги, казалось, ещё висели в воздухе едкой взвесью. Привычный ко всему Свистунов ничего этого не заметил и с удовольствием справил малую нужду, а затем склонился над раковиной, чтобы умыть лицо и почистить зубы.
Облегчившись и взбодрив себя холодной водой, Семён Семёнович пришёл в благостное настроение и направился в палату. В коридоре он подобрал опрокинутое давеча ведро, вернулся и поставил его в простенок между душевыми кабинами и металлическим шкафом, в котором хранился инвентарь санитарки-уборщицы тети Фроси.
За те пятнадцать минут, что отсутствовал Свистунов, в палате произошли некоторые изменения. Один из обитателей, очевидно, уже умчался на завтрак, стремясь оказаться первым в очереди. Бося, маленький и толстый человечек с добрым выражением лица и холодными глазами, сидел на кровати и пытался натянуть пижамные штаны на не тощий зад . Левый глаз его слегка косил, но так как он был постоянно прищурен, то косоглазия заметно не было.
Черты его лица обладали удивительной особенностью. Когда Бося держал голову прямо, то казался абсолютным романтиком и мечтателем, но стоило ему опустить лицо вниз, как в глаза бросался только широкий лоб, и его обладателя можно было принять за великого мыслителя. Если же Бося чуть-чуть запрокидывал голову назад, то жесткий подбородок и тонкие губы придавали ему вид диктатора и палача.
Именно так знатоки японского театра «Но» описывали маски, созданные великими мастерами, которые силами своего удивительного таланта придавали им волшебство и необъяснимую магию. Актёры в свою очередь оживляли их на сцене исполнением ролей гротескных пьес. Зритель очаровывался масками, удивительной игрой участников представлений и верил в полную нелепицу артистического действа. Впрочем, восточные сочинители умели вкладывать двойной смысл в свои, на первый взгляд, абсурдные произведения.
Имени этого неординарного человека никто не знал и не помнил, поэтому звали его по прозвищу – Бося. Он имел, почти как все больные историю болезни, но диагноза там написано не было. Даже заграничные медицинские светила, которые имели с ним постоянную связь, не могли определить его хворь.
Дело в том, что Бося мог запоминать огромные куски текста любой сложности и также легко их воспроизводить, однако смысла он не понимал. Потенциально для спецслужб Бося мог представлять ценность, именно поэтому на его истории болезни стоял гриф «совершенно секретно». Среди своего окружения «магнитофонный гений» слыл шизофреником. Частенько, к месту и не к месту, он говорил много умных и полезных вещей, но не мог ответить даже на элементарные вопросы.
Вот и сейчас Бося очень искусно, как пламенный оратор, воспроизводил на языке индейцев-киче эпос "Пополь – Вух", услышанный им в прошлом году на праздновании бога кукурузы Хун Хунахпу. В остальном Бося был вполне нормальным человеком и в быту никак не проявлял своей странной особенности.
Четвёртый обитатель палаты Сергей Ильич по прозвищу «Полковник» все также лежал в постели, но уже пьяный. Этот практически не менял масок и носил почти всегда одну и ту же – «Сёдзё» – «большого любителя сакэ.
«Ну, понесло», – выразил свое недовольство «Полковник» в адрес «магнитофонного гения» и сел на кровати. Затем открыл дверцу тумбочки и радостно произнёс, обращаясь сидевшему внутри таракану: «Аркадий, ты ещё тут? Позавтракал? Ну, тогда подвинься».
Аркадий на всякий случай забился в угол тумбочки, а её хозяин достал обкусанный плавленый сырок и початую бутылку водки. Стакан стоял на полу возле кровати. Сергей Ильич энергично поскрёб обтянутую тельняшкой грудь и наполнил гранёную посудину до краёв. Приложил стакан к губам, резко запрокинул голову и крупными глотками опорожнил его. Понюхал сырок, отломил маленький кусочек и забросил в рот. По выражению лица «Полковника» крепость напитка определить было невозможно.
Неожиданно Сергей Ильич резко упал подле кровати на четвереньки и с трудом вытащил баян. Затем присел на постель, старательно надел ремни музыкального инструмента, растянул меха, пробежался пальцами по клавишам и запел песню Юрия Антонова: «Эх, любовь, ты любовь, золотая лестница. Золотая лестница без педрил…» На этом концертное выступление доморощенного музыканта закончилось. «Полковник» с шумом сдвинул меха, баян охнул и вновь исчез под кроватью.
«Ну, всё, хорош, - скомандовал Семён Семёнович, взмахнул рукой и таким же командирским тоном продолжил. – Айда на завтрак». Не сомневаясь, что его распоряжение будет исполнено, первым вышел из палаты. Вслед за ним, дружно надев маски «Кодзару» – маленькой обезьянки, безропотно потянулись и все остальные. Даже «Полковник» облачился в такую же маску, но прихватил свою любимую Сёдзё с собой.
Дверь хлопнула и наступила тишина. Скрипнула дверца тумбочки, и таракан покинул своё убежище. Затем Аркадий внимательно осмотрелся по сторонам и, быстро перебирая лапками, помчался на исходную позицию под плинтус. Казалось, что утренний инцидент прошёл бесследно, и жизнь в больнице нормализовалась, не успев измениться.
Андрей Бронников:
*******
Столовая располагалась в полуподвальном помещении хозяйственного корпуса, куда можно было попасть только по длинному переходу из любого отделения больницы. Построен корпус был несколько позже, но не настолько, чтоб уж очень отличаться от прочих зданий медицинского городка. Такие же толстые кирпичные стены, высокие и узкие окна, давно некрашеная покрытая жестью двускатная крыша, водосточные помятые трубы. Тяжеловесная архитектура, характерная для конца девятнадцатого и начала двадцатого века, была отличительной чертой всего больничного ансамбля.
Внутренне убранство производило ещё более тягостное впечатление. Косметический ремонт проводился очень редко и частями. Порой можно было увидеть в начале коридора свежеокрашенные стены и облезлые и выцветшие в другом его конце. Замазанные серой краской окна почти не пропускали света, и лампы дневного освещения не выключались круглосуточно. Потемневшие сводчатые потолки терялись в недрах черной бесконечности.
Убогость внутреннего интерьера в некоторой степени компенсировалась практичностью и продуманностью планировки. Небольшие кабинеты были отведены для медицинского персонала, зато палаты могли вместить сразу до десятка больных. Просторные холлы давали возможность пациентам общаться и приятно проводить время перед испорченным телевизором под сенью многолетних фикусов в кадках. За общением, не вмешиваясь до поры, внимательно следили санитары.
В каждом корпусе имелась даже общественная душевая, которая находилась в подвале. Вот только мрачные коридоры да процедурные кабинеты портили впечатление.
Семён Семёнович шаркал тапочкам и разглядывал щербатый пол в полумраке перехода. Вдали светился вход в столовую. Сзади плелся Бося и что-то бубнил себе под нос. Сергей Ильич вприпрыжку догонял соседей по палате. Он несколько отстал, задержавшись в палате для переодевания, и теперь дефилировал в полосатых брюках перепоясанный узким ремнем. На лице его теперь красовалась маска «Дзико» – лисы. Впрочем, на это никто не обратил внимания.
При входе в пищеблок компании навстречу попался грузный мужчина. Тёмные курчавые волосы и такая же окладистая борода выдавали в нём иностранца. Костюм – тройка лишь подчеркивал его высокое положение в обществе, а большой живот, на котором едва сходилась жилетка, усиливал это впечатление. Мужчина посмотрел на Босю тёмными на выкате огромными глазами и произнёс:
- Господа, не будете ли вы столько любезны, указать мне дорогу в кабинет заместителя главного врача. Я, видите ли, заблудился.
Психические больные растерялись и оробели. Однако это не распространялось на Семёна Семёновича. Он так живо растолковал незнакомцу несколько вариантов путей достижения цели, что уже в свою очередь мужчина растерялся и оторопел. Тогда Свистунов кашлянул и проговорил:
- Милостивый государь, наиболее простой и понятный путь лежит через главный вход больницы. Для этого вам необходимо сейчас покинуть помещение вот через эти двери, - Семён указал на хозяйственный выход пищеблока и продолжил говорить. - Затем двигаться вдоль стены и через некоторое время вы увидите центральное парадное.
- Премного вам благодарен, - так же изыскано откликнулся незнакомец, повернулся и пошёл к дверям. Свистунов, как ни в чём не бывало, двинулся дальше. Его спутники восхищенно смотрели на него даже с некоторым благоговением.
- Ну что встали, дураки? – прикрикнул на приятелей Свистунов и те, по-прежнему демонстрируя маски Кодзару, послушно двинулись за ним. Через несколько минут они вошли в столовую, а в это же время в главном корпусе на третьем этаже незнакомец в сопровождении двух чиновников был приглашён в кабинет одного из самых влиятельных лиц НИИ психического здоровья.
******
Февраль 1915 года, Германия
Кабинет статс-секретаря Министерства иностранных дел Германии представлял собой образчик немецкой педантичности и рационализма. Красивая и даже изысканная мебель была расставлена таким образом, что удобство её становилось максимальным, но при этом пропадала вся её привлекательность. Резные шкафы терялись в затемненных углах помещения; стулья, составленные один к одному, прятались под длинным столом; тяжелые венские шторы были всегда приспущены. Жёсткое кожаное кресло хозяина кабинета не придавало уюта и едва виднелось из–за широкой столешницы тяжеловесного канцелярского стола.
Фон Ягов занял своё место в кресле и возбуждённо побарабанил пальцами по раскрытой тетради, но это не было вызвано ожиданием предстоящей встречи. Лёгкая нервозность являлась отличительной чертой характера главы МИДа Германии, что впрочем, не сказалось на карьере дипломата.
Дверь отворилась, и референт доложил о прибытии делегации. «Благоволите пригласить», - отозвался фон Ягов и достал из инкрустированной шкатулки сигару. Статс-секретарь приподнялся в кресле и, указав зажатой между двумя пальцами сигарой на ближние стулья, произнес: «Присаживайтесь».
С двумя посетителями статс-секретарь был знаком. Представитель разведки Министерства обороны полковник Рицлер и раньше частенько посещал этот кабинет, а Макс Циммер являлся уполномоченным германского и австрийского посольств по делам антироссийских националистических движений, которые финансировались Германией и Австро-Венгрией. Грузный незнакомец, как догадался фон Ягов, и был господином Гельфандом, которого не так давно просил принять посол в Турции Курт фон Вагенхейм.
Историческая справка
Парвус (настоящее имя и фамилия Александр Львович Гельфанд, 1869-1924) еврей белорусского происхождения, участник российского и германского социал-демократического движения. С 1903 меньшевик. Участвовал в Революции 1905-07; сослан в Туруханск; бежал в Германию. Вместе с Л. Д. Троцким разрабатывал так называемую теорию "перманентной революции". Занимался предпринимательством. В годы 1-й мировой войны издавал в Берлине журнал "Колокол", выступавший в поддержку Германии в войне; сотрудничал с немецким Генеральным штабом. Жил в Германии, занимался крупными финансовыми комбинациями. С 1918 г. отошел от политической деятельности.
В январе Вагенхейм имел беседу с Гельфандом и, как следует из депеши немецкого посла, социалист – негоциант убеждал его в полном совпадении интересов Германии и русских революционеров. Фон Ягов понимал, что речь будет идти именно об этом, но и не только.
Визитёры давно заняли свои места и приготовились к разговору, но статс-секретарь молчал и продолжал крутить в руках сигару. Возникла пауза, которую, поднаторевший в дипломатических встречах, фон Ягов умышленно затянул. Это должно было вызвать некоторую неловкость у гостей, и подчёркнуть превосходство хозяина кабинета. Однако слишком долгое молчание могло превратить неловкость в раздражение, а это затруднило бы доминирование главы МИДа в предстоящей беседе, поэтому фон Ягов положил сигару, пригладил усики и промолвил, обращаясь к полковнику Рицлеру:
- Слушаю вас.
- Позвольте представить русского социалиста и бизнесмена господина Парвуса, - немедленно отреагировал полковник. Фон Ягов с удивлением приподнял брови и перевёл вопросительный взгляд на Гельфанда. Статс-секретарь лукавил – он прекрасно знал прозвище белорусского еврея, но посчитал, что пояснение, всегда похожее на оправдание, окажется в данном случае весьма кстати. Однако, в разговор с некоторым подобострастием вмешался Циммер:
- Так ещё зовут господина Гельфанда, - пояснил он. Фон Ягов недовольно поморщился, но тут же надел маску любезности и вежливо уточнил:
- Так, статья господина Троцкого «Некролог живому другу - о вас?»
- Обо мне, - довольно отозвался Гельфанд, посчитав подобную осведомленность высокопоставленного немецкого чиновника за комплемент. Его огромные на выкате темные глаза заблестели от удовольствия. Чтобы не расхохотаться, мужчина напрягся так, что расстегнулась одна из пуговиц на жилетке, не выдержав напора большого живота.
- Так что, господин…э-э-э… Парвус, имеете сообщить? – сделавшись подчёркнуто внимательным, спросил он. Гельфанд был далеко не глупым человеком, поэтому постарался произвести на высокопоставленного собеседника благоприятного впечатление. Он откашлялся и твёрдо произнес:
- Постараюсь быть краток, - в этот момент Гелфанд кинул быстрый взгляд на Ягова, чтобы оценить его первую реакцию, но статс-секретарь оставался невозмутимым. Не смутившись, Парвус продолжил:
- Не вижу смысла останавливаться подробно на общественно-политическом моменте. Полагаю, вы это знаете лучше меня, - Гельфанд покосился на представителя разведки полковника Рицлера и почти без паузы произнес: - Уже сейчас в России есть силы, цели которых совпадают с интересами Германии, а именно: свержение Николая II, Падение самодержавия необходимо, как самой российской империи, так и прогрессивным силам в Европе. В этом случае мировая война будет завершена в самом благоприятном для Германии варианте.
Русские революционеры смогут достичь своих целей только при условии раздела Российской империи на малые государства. Для этого необходима консолидация всех политических сил, как внутри России, так и за её пределами, - Парвус умолк, пытаясь определить эффект от последней фразы, но тщетно. Социалист лукавил. Ни одна из партий, на даже сам Парвус не подписались под таким заявлением, но обстоятельства требовали того, и Гелфанд с той же уверенностью продолжил: - Отельные фракции политических партий пока разобщены, между ними существует несогласованность. Меньшевики ещё не объединились с большевиками, последние, между тем, уже приступили к действиям, - и вновь Парвус покривил душой.
Лидер партии большевиков Ульянов сейчас жил за границей и в полном безденежье едва сводил концы с концами. При этом Гелфанд прекрасно знал, что значительная часть меньшевиков занимала патриотическую позицию и считала невозможными антиправительственные выступления во время войны. Ю. Мартов (Цедербаум), П. Аксельрод и другие лидеры фракции в РСДРП понимали, что подобный исход грозил России большими территориальными, экономическими – вплоть до развала государственности – потерями.
Для удовлетворения своих политических амбиций, чтобы согласиться на подобный вариант, необходимо обладать изрядным цинизмом и нелюбовью к своей Родине. Такая кандидатура у Парвуса была. Он был почти уверен, что Ленин согласиться на такое сотрудничество.
Фон Ягов слушал собеседника, а тот вдохновлённый его вниманием с ещё большим красноречием продолжал: «План может быть осуществлён только под руководством русских социал-демократов. Радикальное крыло этой партии уже приступило к действиям. Но важно, чтобы к ним присоединилась и умеренная фракция меньшевиков. Пока такому объединению препятствовали только радикалы. Но две недели назад их лидер Ленин сам поставил вопрос об объединении с меньшевиками.
Последующие несколько минут Гельфанд говорил о способах и методах ведения революционной борьбы: «…Необходимо своевременно разложить Россию посредством пропаганды. В этой части особое внимание должно уделяться изданию газет и журналов соответствующего толка. Какой бы ни казалась невероятной информация, всегда найдутся недовольные обстоятельствами своей жизни, а виновата будет, как известно, действующая власть. Сюда же можно отнести организацию международной кампании в прессе против России.
Как показали события 1901-05 годов, наиболее действенными являются забастовки и стачки. Тут главное выдвинуть заведомо выполнимые условия. Яркий пример эффективности – Обуховская стачка. Как известно в результате остановки завода, нарушилось снабжение военного флота России тяжелым артиллеристским вооружением. Не стоит гнушаться и террористическими актами.
Русские социал-демократы могут достичь своей цели только в результате полного уничтожения царизма. Германия же не сможет выйти из войны, если до этого не вызовет революционный пожар в России».
Постепенно скептицизм статс-секретаря улетучивался. Парвус говорил уже довольно долго и в заключении обратил внимание на организацию массовых протестных выступлений, во время которых достаточно просто устроить провокации. Желательно с принесением «сакральной» жертвы».
«…я готов предпринять первые шаги в этом направлении, но мне… - при этих словах Парвус умолк, талантливо изобразив нерешительность.
- Ну – ну, продолжайте, - приободрил его фон Ягов, вполне понимая, о чём сейчас пойдет речь и оказался прав.
- …мне понадобятся денежные средства и немалые, - проговорил Парвус и умолк. Монолог у Гельфанда получился достаточно сбивчивым, но убедительным.
- Во сколько вы оцениваете…? – спросил статс-секретарь и, не закончив фразу, умолк.
- Не менее двадцати миллионов марок, - твёрдо ответил Гельфанд. Фон Ягов молчал. Наконец, он кашлянул и произнес:
- Ладно. Извольте всё вами сказанное выразить в письменной форме. Будет лучше, если это будет уже готовый план действий. Разумеется, без указаний, каких либо сроков.
На этом встреча был завершена. Приготовленная фон Яговым тетрадь для записей так и осталась чистой.
Уже в начале марта на столе у главы МИДа Германии лежал документ, получивший впоследствии название ««Меморандум д-ра Гельфанда».
Обширная программа Парвуса, названная незамысловато «Подготовка массовой политической забастовки в России», составлена была на 20 страницах и, в частности, содержала положения:
о массовой забастовке под лозунгом «Свобода и мир», которая должна выйти из Петрограда и охватить оружейные фабрики и железнодорожные линии;
об агитации среди рабочих в портовых городах (Одессе, Севастополе) и на судостроительных верфях (Николаев);
о побеге политзаключённых из Сибири и использовании их в качестве революционных агитаторов в Петрограде;
об использование русской прессы в Европе, которая бы повлияла на позицию нейтральных стран, подтолкнула их к вступлению в войну на стороне Германии;
об Украине: «подстрекательство против русского господства за автономию, особенно среди крестьян».
Похожие пункты касались Финляндии и Кавказа. Его план предполагал диверсионную деятельность – взрывы мостов «как в 1904-1905 годах», поджоги нефтехранилищ в Баку.
В результате вопрос решился положительно. Деньги Парвус получил и даже с лихвой. Когда фонд МИДа иссяк, статс-секретарь был вынужден отправить телеграмму следующего содержания:
СТАТС-СЕКРЕТАРЬ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ - МИНИСТРУ ФИНАНСОВ ГЕРМАНИИ
Берлин, 6 июня 1915 г
На революционную пропаганду в России требуется 5 млн. марок. Так как мы не можем покрыть эту сумму из фондов, находящихся в нашем распоряжении, я просил бы Ваше превосходительство предоставить ее мне по статье VI раздела II бюджета на непредвиденные расходы. Я был бы чрезвычайно благодарен Вашему превосходительству, если бы Вы сообщили мне о предпринятых Вами действиях.
ЯГОВ
Вышеупомянутый документ хранится в архиве германского Министерства иностранных дел: Auswertiges Ami, Weltkrieg, 11 с seer. Band 5, A 8629. «Меморандум Парвуса» не датирован, но зарегистрирован в журнале Министерства 9 марта 1917 г.
Одна из расписок Парвуса: “Получил 29 декабря 1915 г. от германского посольства в Копенгагене один миллион рублей в русских банкнотах для развития революционного движения в России. Д-р Гельфанд” также хранится в архиве Германии по сию пору.
Как показала история, план Гельфанда удался. Российская империя была повержена, но на её месте родилась ещё более могучая держава с названием Советский Союз, который в свою очередь сожрал Германию, расколов её пополам на долгие годы.
Андрей Бронников:
*****
НИИ психического здоровья, столовая.
В столовой вкусно пахло свежеприготовленным обедом, но такой аромат не мог ввести в заблуждение психических больных. Это был замечательный парадокс местного пищеблока. На кухне постоянно витал аппетитный запах, но пища всегда была отвратительной. Еды готовили мало, поэтому наряд по столовой заранее накрывал столы и раскладывал её по тарелкам, чтобы пациенты не могли съесть лишнего и не дрались из-за добавки. При этом отходов оставалось так много, что порой казалось, что их объём намного превосходил изначальное количество приготовленной пищи.
Дружная кампания пришла последней. Столовая уже опустела, но грязная посуда ещё не была убрана и продолжала источать аппетитный запах. Тарелки запоздалой троицы оставались нетронутыми и терпеливо ожидали голодных психических больных на краю длинного стола. Бося с грохотом отодвинул скамью и сел. Рядом с ним занял место Сергей Ильич. Свистунов расположился с другой стороны напротив.
Приготовившись трапезничать, посетители сняли маски «Кодзару» – маленьких обезьян, однако при виде еды под ними оказались другие – «Отафуку», символизирующей счастье и удовлетворённость. Только у «Полковника» там опять оказалась маска «Сёдзё» – большого любителя сакэ.
Подавали перловую кашу, в простонародье также называемую «шрапнелью». Её серые плохо разваренные дробины, рассыпанные на тарелках, вызывали не аппетит, а скорее желание начинить ими охотничьи патроны и отправится на добычу какой-нибудь более благородной снеди.
Алюминиевые кружки были наполнены едва подслащенной жидкостью чайного цвета. Если бы пациенты имели возможность добраться до журнала за контролем пищи, то с удивлением бы узнали, что содержимое кружек именовалось «цикориевым кофе с добавлением экстракта женьшеня». Несколько ломтей серого хлеба довершали и без того неаппетитный натюрморт на грязном столе.
Свистунов нахмурился и брезгливо отодвинул тарелку с кашей. Для насыщения оставался только «цикориевый кофе с добавлением экстракта женьшеня». Семён Семёнович откусил от тяжелого ломтя хлеба, который во рту мгновенно превратился в кусок пластилина, и принялся жевать. Полусырая масса вязла на зубах, но это был единственный вариант пополнить организм калориями. Глотком чайного цвета жидкости Свистунов попытался облегчить свои старания по пережёвыванию, но тщетно.
Только настойчивость и выносливость помогли ему довести кусок хлеба до удобоваримого состояния. Семён с трудом сглотнул, запил напитком и поднял глаза на Босю.
Тот уплетал «шрапнель» за обе щеки и глаза его выражали полный восторг.
- Как ты это ешь? – с удивлением спросил Свистунов
- Ртом, - совершенно искренне ответил Бося и улыбнулся собеседнику маской «Ко-омотэ» – невинной красивой девушки.
- Ну да, ну да, - вздохнул Семён и на всякий случай уточнил. – Нравится?
- Угу, - выдохнул собеседник и несколько дробин, вырвавшись из его рта, в опасной близости просвистели рядом с лицом Семёна.
- Тебе эта гадость нравится? – удивился самый мудрый из пациентов психиатрической больницы и на всякий случай прикрылся пустой тарелкой. Как оказалось не зря. Очередная порция «шрапнели» покинула зев Боси и со звоном ударилась о дюралевое дно столового прибора, который в настоящий момент служил оборонительным щитом Семёна Семёновича.
- Неа.
- Как нет? – удивился Свистунов, - А что ж тогда ешь?
- Мне жрать нравится, – довольно ответил Бося. На этот раз рот его был уже пуст, и поэтому обошлось без неприятных эксцессов. Семён от страшной догадки даже приподнялся с места и ткнул указательным пальцем себе в язык. Поглотитель «шрапнели» понял жест собеседника правильно и кивнул головой. Свистунов не поверил своим мыслям и уточнил:
- То есть тебе всё равно, что жрать лишь бы жрать? Сам процесс…
- Угу, - с гордостью ответил Бося, и на этот раз собеседнику вновь пришлось проявить чудеса реакции.
- А любимое блюдо у тебя есть? – продолжал допытывать Семён.
- Угу. Лошадь.
- Конина что ли?
- Угу.
- Не, ты понял… - обратился было к Сергею Ильичу Свистунов, но рухнул ошарашенный на скамью. В этот же момент Семён услышал тихое журчание и почувствовал специфический запах. «Полковник» сидел с затуманенным взглядом, а руки его были опущены под стол. ,
- Ты что реально больной? – прошипел Свистунов. Несколькими минутами ранее Сергей Ильич, широко расставив ноги, незаметно расстегнул гульфик, вытащил шланг и подставил кружку.
- А что? – очнулся «Полковник».
- Ты это тут ещё и пить будешь?
- Ну да. Семёныч, ты же знаешь, что в столовой нельзя потреблять, а без водочки эту гадость жрать невозможно, - резонно заметил Сергей Ильич, затем аккуратно вытащил из-под стола кружку, залпом её опорожнил и приступил к трапезе.
- Так вот ты чего в новые брюки вырядился, - догадался Свистунов и уточнил. – Ты, паскудник, опять в штаны грелку с водкой запихал?
«Полковник» не ответил. Ему было некогда, но маска Сёздё на лице баяниста говорила сама за себя. Теперь Сергей Ильич с удовольствием уплетал больничное блюдо, потом ещё раз прервался, чтобы опять наполнить кружку и вновь продолжил питательный процесс. Бося продлил своё любимое действо тем, что съел без разрешения порцию Свистунова и теперь счастливо поглядывал по сторонам.
Семён Семёнович проследил за его взглядом и увидел своего давнего приятеля Костю по прозвищу «Рыбак», который сидел на самом дальнем столе в углу и в полумраке был почти не заметен. Константин был тощ, небрит и лохмат. Маска Аякаси – «мстительного духа погибшего воина» на лице говорила о его, говорила о том, что её носитель был готов к решительным действиям. Штанины выцветших треников были обрезаны и едва достигали ему до колен, а на ногах были надеты китайские кроссовки на два размера больше.
Свистунов поднялся и вышел из-за стола. Следом бодро вскочил Бося, а за ним медленно встал «Полковник» и опёрся двумя руками о колонну.
- Вы ступайте в палату, я сейчас подтянусь, - обратился к приятелям Семён, не сводя взгляда с «Рыбака» и добавил отдельно для Боси, - ты его не бросай, - указал он пальцем на Сергея Ильича. Бося понятливо кивнул головой и подхватил под руку отяжелевшего «Полковника». Вместе они неожиданно шустро двинулись к выходу.
Свистунов крадучись направился к приятелю. Подошёл совсем близко и спрятался за колонной. Костя сидел, не замечая ничего и никого вокруг. Очевидно, наступал решающий момент. В руках у него была катушка от спиннинга с намотанной на неё толстой леской, другой конец которой тянулся под стол. Приятель рыбачил.
Семён Семёнович терпеливо ждал, когда действо закончится логическим завершением. Он намеревался спросить своего приятеля о незнакомце, которому Свистунов только что объяснял дорогу к кабинету одного из руководителей больницы. Семёну этот гость показался довольно странным. Внешний вид интеллигентного толстяка показался ему несколько старомодным и в то же время зловещим.
Тем временем, из-под стола раздалось довольно громкое шуршание. Это была потенциальная добыча «Рыбака» Дело в том, что он охотился на крыс. На другом конце лески был приторочен металлический поводок с рыболовным крючком – тройчаткой, на котором висела приманка – большой шмат варёного сала.
Свистунов не хотел мешать приятелю и терпеливо ждал развязки. Наконец, Костя вскочил и резко дёрнул леску. Она напряглась как струна и начала быстро разматываться. Потом остановилась, а в ближнем углу раздался отчаянный писк, похожий на крик чайки. «Рыбак» потихоньку начал сматывать леску, изредка останавливался, потом опять чуть стравливал и вновь подтягивал к себе крючок. В этот момент, когда Костя сматывал леску, вновь раздавался писк и слышался характерный скрежет когтей по каменному полу.
Борьба продолжалась несколько минут. В конце концов, «Рыбак» поставил на тормоз катушку, поднял её над головой и спрыгнул вниз. Там, за столом, он вдруг отчаянно принялся топать ногой по полу, но шлепков слышно не было. Наконец, Костя замер, влез на скамью ногами, поднял вверх катушку, перехватил второй рукой леску и тоже вознёс её над головой. Таким образом, он продемонстрировал Семёну свою добычу.
На крючке болталась огромная крыса. Именно её Константин только что добивал ногами и теперь бездыханное тело болталось на импровизированной удочке, едва касаясь пола. «Рыбак» спустился со скамьи, хладнокровно наступил добыче на хвост и выдрал крючок из пасти крысы со всем содержимым. Тельце зверька ухватил за хвост и бережно опустил в мешок.
От такого кровавого зрелища Свистунова затошнило, и пропала всякая охота задавать вопросы. Он развернулся и бегом выскочил из столовой в коридор. Только там он немного пришёл в себя и направился в отделение, к себе в палату. Костя выглянул следом за ним и крикнул вслед: «Эй, дружбан, ты чего хотел то?» Семён не оборачиваясь, только взмахнул рукой и прибавил ходу.
*****
Через несколько минут Свистунов уже сидел в холле своего отделения возле фикуса на жестком диванчике. Вечнозеленое растение чудесным образом умудрялось выживать в медицинском учреждении. Кадка, в которой он произрастал, была напичкана таблетками. Каждый больной, считавший себя здоровым (а именно таковые больше всего нуждались в лечении), не желали принимать лекарства и старательно закапывали их в землю. Благо, что санитаров мало интересовала дальнейшая судьба выданных медикаментов.
Семён Семёнович лениво поднялся и пошёл в палату. Скоро должен был начаться врачебный обход. Картина, которую Свистунов там увидел, была вполне предсказуемой. На его кровати животом вниз, и свесив голову к полу, спал мертвецки пьяный «Полковник». Баян валялся рядом с кроватью, Бося сидел на табурете и что-то бубнил себе под нос. Семён не сразу обратил внимание, что одна из трёх свободных кроватей была расправлена. Он прислушался к тихому бормотанию Боси. «…Угаси всякую распрю, отъими вся разногласия и соблазны…» - шептал толстяк.
- Эй, мужчина, ты, где такого поднабрался? – толкнул его в бок Свистунов. Семёну показалось, что эти слова молитвы прозвучали, как предсказание и ему вдруг стало жутко. Бося никак не отреагировал и продолжал твердить слова молитвы, но уже совсем тихо и неразборчиво.
- Это я только что читал, - услышал вкрадчивый голос у себя за спиной Семён и, вздрогнув, резко оглянулся. Перед ним стоял пожилой бородатый мужчина и спокойно, но с интересом разглядывал Свистунова.
- Вы новенький? - спросил Семен.
- Здесь – да, - туманно ответил мужчина и тут же представился, - Тимофей Иванович, - но руки не подал, а только вежливо чуть поклонился.
Свистунов хотел было задать ещё несколько вопросов, но понял, что вновь прибывший не намерен общаться, и поэтому переключил своё внимание на Сергея Ильича, который продолжал почивать на чужой кровати.
Семён толкнул «Полковника». Тот на удивление быстро вскочил на ноги и тут же сел на кровати. Наклонился и пошарил по полу в поисках любимого баяна. Только, когда не смог обнаружить свой музыкальный инструмент, понял, что его спальное место находится чуть дальше. Семён всё это время с иронической улыбкой наблюдал за пьяным любителем песен Юрия Антонова. Теперь больных в палате опять стало пятеро, но один из старожилов подозрительно не появлялся.
Тимофей Иванович, не обращая внимания на возню и прочие перипетии, достал из прикроватной тумбочки толстую книгу, положил её на подоконник, придвинул табурет и попытался сесть. В этот момент толстяк Бося, проявив неожиданную резвость, в последний момент выбил табурет ногой из-под деда. Тот шлепнулся на пол, тут же поднялся и обернулся только лишь для того, чтобы поднять табуретку. Автора откровенной издёвки он даже не удостоил взглядом.
«А ты оказывается мерзавец», - произнёс Семён и пристально посмотрел в глаза Боси. Тот в ответ лишь осклабился и отвернулся. Обстановку разрядил Сергей Ильич. Он растянул меха, и баян отозвался звучным стоном, но на этом музыкант ограничился.
- Что-то обхода всё ещё нет, - произнёс Семён и выглянул в коридор. Там тоже было тихо. Делегация врачей задерживалась. Свистунов прикрыл дверь и ещё раз по слогам подтвердил:
- Ти-ши-на. Полная.
- Дык, это же здорово! – обмахнул себя тюремной распальцовкой «Полковник» и открыл тумбочку, - Что, жулик, уже пожрал? – поинтересовался он у таракана Аркадия. Вопрос остался без ответа. На столе появилась бутылка водки и гранёный стакан.
- Дед, пить будешь? – обратился Сергей Ильич к вновь прибывшему больному и таким образом выразил ему своё дружелюбие. Тимофей Иванович в ответ только отрицательно покачал головой, не прерывая чтения. «Полковник» с хрустом свернул пробку, достал из штанов опорожнённую грелку и вылил туда часть содержимого из бутылки.
Ещё не протрезвевший Сергей Ильич наполнил стакан до половины и поставил обратно. Затем сделал паузу, но только для того, чтобы ощутить сладость предвкушения предстоящего действа. Взялся рукой за стакан, но потом решил ещё отложить удовольствие. Снял брюки, аккуратно сложил их и повесил на спинку кровати. Подтянул синие сатиновые трусы, напялил сверху выцветшее трико и старательно заправил в них тельняшку. Затем постучал костяшками пальцев в стенку тумбочки и громко спросил: « Аркадий, ты пить будешь?» Ответа, разумеется, не последовало, но «Полковник» открыл дверцу и выпустил таракана. Тот быстро поднялся и занял место возле корки хлеба, которая должна была послужить единственной закуской для выпивки, но «Полковнику» для компании и этого было достаточно. Он даже намеревался водкой поделиться со своим дружком, но тот решил ограничиться скудной закуской, исключив выпивку.
Бося хитрым прищуром посматривал на приготовления соседа.
Из истории болезни
Анамнез жизни
Боссель Алексей Савельевич, 35 лет. Рос в многодетной семье. Мать имела психические расстройства, но на учёте не состояла, у психиатра не наблюдалась. Страдала тяжелыми депрессиями. Отец постоянно отсутствовал в командировках. Рано умер. Больной воспитывался матерью. Пятый ребёнок в семье. Двое умерли в младенчестве. Старший брат повесился. Всего детей было семеро. Младшая сестра скоропостижно умерла от лихорадки в двадцатилетнем возрасте.
Анамнез заболевания.
Наблюдается у психиатра более 15 лет. В детстве обладал гипервозбудимым характером. До пятилетнего возраста имели место бессудорожные припадки, во время которых кричал и бился головой об пол. Говорить начал поздно. Холерик. Имеется идиосинкразия на землянику. Проявлял крайнюю жестокость по отношению к животным. Образованность считает проявлением слабости. Уверен в её вреде.
Психическое состояние.
С врачом беседует живо и охотно. Активно жестикулирует. Обычное, преобладающее настроение — напряженная сосредоточенность… Излюбленные жесты и привычные движения — движения правой рукой во время речи вперед и вправо…
Часто напевает детскую песню «Жил был у бабушки серенький козлик». Мышление расплывчатое, отмечается резонёрство. Утверждает, что засыпает плохо – мешает обдумывание. Иногда больному слышаться голоса: Ульянова-Ленина, Маккиавели, Сталина, бога кукурузы Хун Хунахпу. На начальном этапе больной самостоятельно отвлекался от этих «голосов», но впоследствии они практически полностью овладели его мыслями, мешали работать (хотя иногда он был в состоянии делать хорошие доклады и работы). В связи, с чем был вынужден оставить работу. Утверждает, что в прошлой жизни был вождем племени индейцев-киче.
Может запоминать и точно воспроизводить большие тексты любой сложности, что проявляется как бред. Часто выдаёт это за свои произведения. Критическая оценка больным своего состояния отсутствует.
В отделении держится обособленно, малозаметно, пассивно подчиняется режиму отделения. После выписки планирует стать главой государства.
Неврологический статус.
Нарушено глазодвигательное движение правого глаза. Лицо симметричное. Язык по средней линии.
Обоснование психического статуса
Учитывая то, что у больного имеется мания величия (в прошлой жизни был вождём, намеревается стать главой государства) можно выделить как основной – парафренный синдром. В поведении больного выражены явления аутизма. Галлюцинации и бред порождают сильные аффекты агрессии и гиперактивности, политической и социальной деятельности
Прогноз
Клинический неблагоприятный, учитывая возраст и длительность заболевания. Социально - психиатрический более благоприятный, так как на фоне проводимого лечения больной при выписке будет в состоянии выполнять посильный труд, а также простую профессиональную деятельность.
Тем временем Сергей Ильич уже приготовился к трапезе, хотя в смысле удовлетворения аппетита таковой её можно было назвать с большим натягом. Первым делом «Полковник» надел привычную маску Сёдзё, потом долил ещё водки в стакан и сделал ещё одну попытку не остаться в одиночестве во время распития алкоголя. «Так значит, не будешь? – обратился он к Тимофею Ивановичу, опять получил отказ и задал тот же вопрос Свистунову. Семён Семёнович даже не удостоил его ответом. Босю Сергей Ильич проигнорировал.
«Полковник» опрокинул стакан в рот и громко крякнул от удовольствия. Корочка хлеба по-прежнему оставалась в полном распоряжении таракана. После того как Сергей Ильич "крякнул" три раза, он достал баян и принялся беспорядочно нажимать на кнопки, сдвигая и раздвигая мехи. Инструмент отзывался жалобным недовольством, постепенно его возмущение становилось всё более решительным и громким. Наконец, музыкант внял зову баяна, очередной раз сдвинул мехи и снова заорал песню Ю.Антонова: «Зажигает листья – свечи золотистой попой!» «Полковник» вскочил на ноги и, приплясывая, продолжил:
Подарю тебе я вечер,
Самый настоящий.
Чтобы звезды в нем …
В этот момент ему стало плохо и позывы к рвоте остановили его блестящее выступление. Семён Семенович был готов к такому повороту событий и быстро вытащил из-под кровати, специально приготовленное для того случая оцинкованное ведро. Подставил его в хлам пьяному соседу по палате, а тот упал перед ним на колени, опустил туда голову по самые уши и заорал: «У-у-у! У-у-у!!» Развернулся к ведру ухом, приложил палец к губам и прошипел: «Т-с-с-с. Тихо. Я эхо слушаю».
Разозлённый Свистунов пнул под зад трясущегося «Полковника» и крикнул:
- Ах, ты ж, козёл! Я думал он рыгать будет, а он, видите ли, эхо слушать собрался!
- Неа! Я честно! Случайно…- бессвязно завопил Сергей Ильич, вскочил на ноги и выскочил из палаты. Ему действительно стало плохо, и надо было успеть в туалет до извержения содержимого из недр желудка. Туалет, так же как, и душевая, и умывальник, был один на два отделения и располагался в подвале. Путь предстоял немалый, гораздо длиннее, чем расстояние от кишечника до ротового отверстия.
«Полковник» бежал быстро, но не успел. Уже перепрыгивая через две ступени, он прижал ладонь к губам, чтобы хоть как-то задержать поток рвущейся наружу жижи. До унитаза не дотянул и ближайший угол в подвале должен был приютить не переваренную «шрапнель».
Сергей Ильич подбежал к шкафчику, в котором хранились принадлежности для работы уборщицы, опёрся одной рукой о стену, как можно ниже наклонил голову и выплеснул наружу дробины каши, сдобренные водкой, желудочным соком и жеваным хлебом. Мгновенно протрезвевший мужчина тужился так, как - будто поставил себе задачу вывернуть наизнанку желудок и изрыгнуть его из себя. «Полковник», казалось, вошёл в азарт, топал ногами и отбивал поклоны, с каждым судорожным позывом наклоняясь всё ниже и ниже. В конце концов, он стал биться лбом о стену, но сам этого не замечал. Потом вдруг громко крикнул: «Эх!», отчаянно сорвал с себя тельняшку, вытер рот и швырнул её в угол прямо в отвратительную жижу.
Процесс закончился так же резко, как и начался. В туалете воцарилась полная тишина. Сергей Иванович крякнул, поправил тельник так, чтобы блевотины не было заметно, прикрыл дверь и пошёл в душевую. Не снимая трико, он включил воду, сунул на несколько мгновений голову под струи холодной воды, и на этом освежающая процедура закончилась. На лице страдальца возникла маска Ясэотоко – «измождённого мужчины».
Когда «Полковник» вернулся в палату, там царили покой и безмятежность. Бося спал, накрывшись одеялом. Семён Семёнович сидел на кровати и что-то увлечённо писал в тетради. Таракан Аркадий сидел на краю блюдца и внимательно наблюдал за происходящим, а Свистунов в свою очередь старался не тревожить доброе насекомое. Тимофей Иванович всё также читал книгу на подоконнике. Это было самое светлое место в помещении. Врачебного обхода так и не случилось.
Вполне благополучное отделение, одетые и относительно сытые больные, почти добропорядочные и грамотные врачи поддерживали спокойную атмосферу; не совсем устроенный быт не мешал тихому существованию граждан и течению размеренной жизни больницы. Новое медицинское оборудование и квалифицированные доктора давали надежды на скорое выздоровление, хотя покинуть стены лечебного заведения никто особо и не стремился. Обитатели предпочитали спокойствие и небогатую сытость в больнице свободной, но суетливой жизни вне пределов больницы.
Андрей Бронников:
7 мая 1898 год, село Шушенское Красноярского края.
Девятнадцатый век, в котором Россия провела пятнадцать войн, подходил к своему завершению. В одиннадцати из них была одержана победа и только в одной поражение. Остальные четыре нельзя было назвать ни поражением, ни победой. Надежды высшего общества, купечества и зарождающейся буржуазии в новом столетии были связанны с экономическими и политическими реформами, чаяния простого люда ограничивались видами на урожай в будущем 1900 году и заработками в городах на заводах и фабриках.
Основания для радужных перспектив были. В последнее десятилетие уходящего века начался бурный экономический рост. Российская империя становилась всё более мощной и промышленно развитой страной.
С 1892 года развернулся особенно резкий промышленный подъём. Строительство Сибирской магистрали, рост судостроения, более широкое использование станков, машиностроения, механизация сельского хозяйства вызвали в свою очередь спрос на уголь, нефть, металл. Рост производства происходил не только за счет модернизации старых мощностей, но в основном в результате строительства новых заводов и фабрик.
Начало сбываться предсказание Ломоносова о прирастании России Сибирью. Вновь проложенная магистраль позволила доставлять в европейскую часть империи хлеб, мясо, шерсть, масло. Начали развиваться сибирские города, такие как Томск, Новониколаевск, Омск. Увеличилось количество переселенцев в Сибирь.
Рост крупной капиталистической промышленности стимулировал развитие банковского кредита. Почти в два раза увеличился иностранный капитал. Зарубежные финансисты не только охотно покупали акции русских предприятий, но и сами основывали в России свои заводы и фабрики.
В основу экономической политики С.Ю.Витте (1849-1915 г.г.) были положены три основных составляющие: активное стимулирование государством промышленного развития; привлечение иностранных инвестиций в промышленность и железнодорожное строительство; расширение имеющихся и освоение новых внешних рынков для российских промышленных товаров на Ближний Восток, на Дальний Восток, на Средний Восток.
Результаты экономической политики Витте были впечатляющими. В 1893 г. в России начался небывалый промышленный подъем: Число фабрик увеличилось с 3000 до 9000. Объём промышленного производства вырос в восемь раз. Добыча каменного угля выросла с 110 млн. пудов до 684 млн. пудов. Добыча нефти - с 13 млн. до 487 млн. пудов. В 20-й век Российская Империя вступила с крупнейшей и лучшей в мире нефтедобывающей и нефтеперерабатывающей промышленностью: 94% всей нефти перерабатывались внутри страны.
Россия вышла на 5 место по объему производства. За 12 лет протяженность железнодорожной сети удвоилась. Было завершено строительство Транссибирской железной дороги. Сложился комплекс предприятий тяжелой промышленности на юге России. К концу 19 века в России завершился промышленный переворот.
В сфере культурной и социальной также был заметен большой прогресс. Ежегодно пособиями для нищих пользовались около семи миллионов человек. Выплаты производились сетью благотворительных учреждений под названием «Ведомство учреждений Императрицы Марии Федоровны». Строились богадельни и приюты, сиротские дома. Россия по уровню потребления алкоголя находилась на предпоследнем месте среди европейских стран. Меньше пила только Норвегия. Впрочем, последнее нельзя считать достижением 19 века. Так было всегда вплоть до Октябрьского переворота.
Была проведена перепись населения и таковая составила 126 миллионов человек (без Финляндии). Самым многочисленным оставалось крестьянство, а городское население составляло чуть меньше чем восемь миллионов. Крестьяне жили трудно, порой, от урожая к урожаю едва сводили концы с концами. Часто бедствовали. В более выгодном положении находились те, кто жил близ городов и промышленных центров. Зимние заработки на фабриках и заводах позволяли им не только избежать голода, но и поддерживать более высокий достаток.
Однако деревню нельзя было назвать, вопреки сложившемуся мифу, грязной, немытой и бедной. К концу девятнадцатого века положение крестьянства начинало меняться. Количество нищих определялось только их желанием вести такой образ жизни. Увеличилась прослойка, так называемых, середняков. Состоятельные крестьяне стали чувствовать себя увереннее, не боясь потерять нажитое, старались преумножить своё хозяйство.
Такова была приблизительная картина жизни в России. На этом фоне активизировалась, и политическая сфера деятельности просвещенной части общества. Повышение уровня жизни породило прослойку желавшую жить ещё лучше, главное немедленно. Однако до поры до времени правоохранительные органы контролировали большинство лидеров либерального движения. При малейшей возможности их деятельность купировалась, в том числе и высылкой в места достаточно отдалённые, но вполне комфортные для проживания.
Владимир Ульянов перед отправкой в ссылку и по дороге в глухую Сибирь испытывал сильную робость, граничащую со страхом. Ему казалось, что место, которое было назначено для проживания, представляло собой унылую, мрачную и убогую деревню. Жить там решительно невозможно, а пребывание непременно должно было закончиться для ссыльного как минимум чахоткой. Вспоминалось родное Кокушкино, мечталось отбыть ссылку там.
Убогий, как казалось молодому человеку, вагон наводил тоску. Взгрустнулось до слёз. Молодой человек вспоминал Аполлинарию Якубову, в которую был чрезвычайно влюблён. В тюрьме Володя так хотел, чтобы девушка пришла к тому месту, где он мог увидеть её из тюремного окна, но приходила только Надя Крупская по прозвищу «Рыба».
Острый ум начинающего социалиста позволял давать очень меткие клички участникам тайных собраний. Зинаида Невзорова из-за склонности к полноте стала «Булочкой». И лишь Аполлинария Якубова получила нейтральную кличку — «Кубочка». Сам Ульянов стал «Стариком», что тоже вполне отвечало его внешнему виду. В свои годы выглядел он значительно старше.
«Кубочка» всё – таки порадовала его, встретив при выходе из заключения. Она радостно бросилась ему на шею и поцеловала. Как оказалось - на прощание. Через некоторое время девушка также отправилась в ссылку и отбывала её неподалеку. Тем обиднее было, что она вовсе не стремилась увидеть его и всё это время ограничивалась поздравительными открытками.
Поездка, наконец, подошла к концу. Каково же было удивление и радость двадцатисемилетнего Вовы, когда он увидел светлую деревню, добротные дома и спокойные и приветливые лица. Как будто камень упал с души, стало веселее.
К настоящему моменту Ульянов уже давно утвердился в своём выборе. Политика была именно та стезя, которая могла позволить молодому человеку реализоваться в своих честолюбивых помыслах. Душа требовала известности, власти и лидерства. После того как стало понятно, что отбывание наказания обещает быть достаточно комфортным, мысли вернулись к политической деятельности и теперь стало жаль потерянного времени.
Шушенское было довольно отдаленной деревней, и поэтому здесь часто отбывали ссылку политически неблагонадёжные. По этой причине Ульянова встретили здесь обыденно и без враждебности. Отдалённость не означала заброшенность и нищету. Здесь были представлены все институты власти. Сельский голова располагался в отдельном и чистеньком кабинете, не загроможденным мебелью. В углу стоял большой сундук, на стене висели большие часы. Перед казённым зелёного сукна столом, постелен простой половик, связанный из разноцветных лоскутов. Несколько окон, тщательно выбеленные стены делали кабинет больше похожим на жилое помещение, нежели на присутственное место. С другой стороны подобная чистота вселяла в посетителей, в большинстве своем простых крестьян, робость. Даже Ульянов, впервые попав на приём к местному начальству, почувствовал некоторую стеснённость.
В этой же избе, в соседней комнате только большего размера, но такой же идеально чистой и светлой находился волостной мировой суд. Здесь принимались решения о наказании за кражи, присвоение чужого имущества, мотовство. Даже пьянство подлежало наказанию полутора десятками ударов плетьми. Более того, наказывалось даже прошение милостыни по лени и привычке к праздности. За это полагалось тюремное заключение до одного месяца.
Тюрьма была срублена на задах и имела четыре помещения: три камеры, кабинет смотрителя, объединенные длинным коридором. Окна небольшие, но без решёток. Тюремный двор образован бревенчатым частоколом высотой около шести метров. Так же был свой полицмейстер и судебные приставы.
Крестьянские дома в деревне как на подбор крепкие и просторные. Даже бедняцкие хозяйства не казались нищими и убогими. Вкупе с потрясающей природой достаточно удаленное поселение производило доброе впечатление, и задворками империи его можно было назвать с большой натяжкой, только учитывая географическую отдаленность.
Три года долгий срок. Единственный способ остаться в поле зрения политического сообщества, чего Ульянов чрезвычайно желал, это публиковать статьи в соответствующей прессе. Ещё лучше издать книгу или сборник политических статей. Владимир задумал первое, не отказываясь и от второго. Благо, что ещё в тюрьме молодой человек набросал тезисы будущей работы, которая была опубликована отдельной книгой и впоследствии по праву считалась очень авторитетным и профессионально написанным трудом. В дальнейшем получила известность под названием «Развитие капитализма в России».
Как оказалось, единственной проблемой в ссылке был переизбыток свободного времени. Именно здесь Владимир приобщился к охоте. Очень азартным охотником он так и не стал, но первый год ссылки, до приезда Надежды Крупской, очень часто бродил по перелескам и озерам вместе с Зыряновым, у которого снимал комнату.
Даже в день приезда будущей супруги Ульянов был на охоте. Возвращался он уже затемно. В тот раз Аполлон Зырянов оказался занятым по хозяйству и Владимир, взяв ружьишко, отправился один. Бродил он долго, впрочем, безуспешно. Молодой человек не любил слыть неудачником и поэтому сильно задержался в надежде подстрелить хоть какую-нибудь дичь. Уж очень не хотелось ему возвращаться с пустыми руками.
С ощущением конфузливости Ульянов быстро шагал по деревенской улице без трофея. Благо сумерки скрывали его от посторонних глаз. Никем незамеченный Владимир подошёл к воротам и тут же остановился от удивления. Все окна в доме горели, в том числе и в его комнате.
Ульянов с раздражением открыл калитку и увидел хозяина дома. Тот стоял на высоком крыльце и хмуро смотрел на постояльца. Молодой человек скинул ружье и прислонил к забору. Затем махнул рукой в сторону горящих окон своей комнаты и недовольно спросил:
- Это что же там происходит, милостивый государь? Кто ко мне пожаловал без моего ведома и приглашения?
Ответ Зырянова окончательно вывел Ульянова из равновесия.
- Ваш изрядно пьяный приятель Энгберг без разрешения ворвался в дом, долго шумел и ругался, потом разбросал все ваши книжки и теперь, кажется, уснул прямо на полу, - промолвил Зырянов и огорчённо развёл руками.
Оскар Энгберг – финн по национальности, рабочий Путиловского завода, тоже отбывал здесь ссылку и частенько заглядывал к Ульянову, чем скрашивал одинокие и долгие вечера Владимира. Но не таким же образом!
- Что!? – вскричал Владимир, бросился в дом и едва не сбил с ног Крупскую. На несколько секунд молодой человек онемел от удивления. Если бы не громкий хохот Зырянова за спиной и смех Энгберга из глубины дома, эта пауза продлилась бы неизмеримо дольше. Так состоялась первая встреча в ссылке Владимира с невестой.
Ранее, спустя несколько месяцев после прибытия в Шушенское Ульянов загрустил. Зырянов сразу понял, в чём дело и полушутливо принялся сватать молодого человека, предлагая ему в невесты местных девок, но тот упорно отказывался по одной только ему известной причине. Не так давно Владимир написал «симпатическими» чернилами своей соратнице Надежде Крупской письмо, в котором он предлагал ей приехать к нему в качестве жены. Получив короткий ответ: «ну что ж, женой так женой», Ульянов принялся хлопотать о переводе невесты, которая также в этот момент отбывала ссылку, к нему в Шушенское.
Из прошения Н.К. Крупской министру внутренних дел:
«Выходя замуж за Владимира Ильича Ульянова, находящегося в Енисейской губернии, Минусинском округе, селе Шушенское, я обращаюсь к вашему превосходительству с покорнейшею просьбою назначить мне местом высылки, если таковая последует мне в виде наказания, местожительство моего жениха.
Избирая Сибирь местом высылки, я прошу также о сокращении её до двух лет в виду того, что через два года кончается срок ссылки моего жениха, а также в виду того, что со мною едет мать.
1898 года, января 9-го дня.
Н.К. Крупская.
Министр империи - «тюрьмы народов» просьбу удовлетворил.
Затем потянулись долгие дни ожидания. Бюрократическая машина надолго задержала встречу жениха и невесты. Но вот, наконец, случилось! Матери Владимир собрался написать письмо лишь несколько дней спустя:
«Приехали ко мне, наконец, дорогая мамочка, и гости. Приехали они седьмого мая вечером, и как раз ухитрился я именно в этот день уехать на охоту, так что они меня не застали дома. Я нашёл, что Надежда Константиновна высмотрит (так в оригинале – прим. автора) неудовлетворительно – придётся ей здесь заняться получше своим здоровьем. Про меня же Елизавета Васильевна сказала: «Эк Вас разнесло!» - отзыв, как видишь, такой, что лучше и не надо!»
Это было действительно так. Жил Ульянов сытно и благополучно. Питание было весьма отменным. Каждую неделю для него закалывали барашка, а физическими делами ссыльный отягощен не был. За полный пансион молодой человек платил хозяину дома Зырянову восемь рублей в месяц – всё то пособие, что выдавало ему государство для обеспечения безбедного существования в ссылке. Ещё и матушка присылала денег.
Несколько месяцев вплоть до апреля документы ходили по полицейским инстанциям, а затем в период ледохода всякая связь с «большой землёй» и вовсе прекратилась. Только седьмого мая первый же пароход дотащил Надежду Крупскую с её мамой Елизаветой Васильевной в соседнее село, откуда они добрались до Шушенского глубоким вечером. Именно поэтому приезд невесты оказался таким неожиданным для Владимира.
Тем временем был накрыт стол для скромного торжества, которое, впрочем, не затянулось. Оскар Энгберг, получив в подарок набор ювелирных инструментов, скоро попрощался и счастливый удалился. В прошлом он подвизался учеником ювелира, и этих навыков ему хватило, чтобы впоследствии к венчанию молодоженов изготовить два обручальных кольца из медных пятаков.
Затем раскланялся и Зырянов. Последней, но тоже скоро ушла мать Надежды на ночлег в соседнюю комнату, предусмотрительно отвоеванную Ульяновым у местного попа, который тоже намеревался там поселиться.
Казалось бы, сейчас должен был случиться романтический вечер молодоженов с логическим любовным продолжением, но нет. Надежда принялась рассказывать жениху о политической обстановке и текущих делах революционно настроенной молодежи. Удивительно, именно этого и ожидал от невесты Ульянов.
Вначале он внимательно слушал Крупскую, держа её руку в своих ладонях, затем встал и принялся энергично расхаживать по комнате вокруг круглого стола, сбивая половики. Постепенно шаг его замедлялся, вместе с тем терялась уверенность в голосе Крупской. После завершения очередной мысли пауза все больше затягивалась, а лицо Надежды становилось растерянным. В конце концов, она умолкла, а Владимир остановился, взял стул и уселся на него верхом напротив невесты. Ульянов посмотрел ей прямо в глаза и произнёс:
- Наденька, что происходит? Ты что-то не договариваешь…
Крупская продолжала молчать, а молодой человек продолжил ещё более жёстким тоном:
- Моя дорогая, давай договоримся так…ты помнишь я тебе рассказывал, что в юности мне нравился рассказ Тургенева «Андрей Колосов»? – Владимир дождался, пока невеста в знак согласия кивнула головой и продолжил. – Так вот…необходимо доверять друг другу и ни о чём лишнем не спрашивать. С другой стороны будем искренними и откровенными. Ты согласна?
Надежда вновь кивнула головой, но в этот раз Ульянов лишь многозначительно промолчал в ответ. Совершенно тихим и робким голосом Крупская произнесла:
- В марте состоялся учредительный съезд социал-демократической партии.
- Как? – воскликнул Ульянов и вскочил с места. – Кто? Кто там был?
- Я не знаю подробностей, узнала мимоходом перед отъездом. Точно знаю, что инициатором был Струве.
- Ах, мегзавец! – вскричал молодой человек, и от волнения его картавость только усилилась. Владимир в сильном возбуждении вновь принялся бегать вокруг стола, размахивая правой рукой. Левая при этом спокойно была вложена в карман брюк.
- Мегзавец! У них ничего не получится! Кто там ещё был? – продолжал возмущаться Ульянов. Крупская предполагала, что известие о создании социал-демократической партии вызовет у жениха недовольство, но такого гнева она не ожидала. По твердому убеждению молодого политика такое событие должно было случиться непременно под его руководительством.
В раннем детстве, чтобы добиться своего Володя частенько падал на пол, стучал ногами и орал. Теперь это выражалось в таком же нервном возбуждении, но внутренний посыл – добиться желаемого любым способом – оставался прежним.
Надежда продолжала молчать, и это было самым мудрым решением. За стеной принялась деликатно покашливать разбуженная Елена Васильевна, чем охладила пыл молодого человека. Встревоженные шаги в комнатах Зыряновых окончательно успокоили Ульянова.
«У них» действительно мало, что получилось. Сразу после учредительного съезда практически все его члены были арестованы полицией и не смогли объединить разрозненные группы в единую партию. Свое развитие и бурную деятельность социал-демократическая партия обрела лишь после возвращения Ульянова (Ленина) из ссылки.
******
НИИ психического здоровья, палата Свистунова
Время тянулось медленно, но приятно. Казалось «dolce far niente» - сладкое ничегонеделание - обрело осязаемые формы и поселилось здесь навеки. Покой и безмятежность по-прежнему главенствовали в пределах одного помещения. Под мерный храп «Полковника» обитатели палаты занимались каждый свои делом. Сергей Ильич навзничь лежал на кровати, и с его мокрого после душа трико на пол капала вода, создавая лужицу, которая подозрительно напоминала плоды здоровой работы почек. Впрочем, возможно так оно и было.
Мертвецки пьяный мужчина перевернулся на живот, и струя мочи зажурчала прямо на пол. Сергей Ильич облегчённо застонал. Обитатели не обратили на это событие ни малейшего внимания. Во - первых, уже привыкли, а во-вторых, точно знали, что «Полковник» после того, как очнется от сна, сам уберёт за собой. Подобные эксцессы, а таковое случалось не впервой, обычно приносили страдания только его верному приятелю таракану Аркадию. Вот и сейчас он попал под вонючие брызги и теперь обиженно отирался лапками, отбежав на безопасное расстояние. Аркадий тяжело вздохнул и удалился в темноту ближнего угла. Таракан безмолвствовал, да и не мог ничего сказать, хотя ему было что, донести до обитателей палаты. Он предчувствовал беду.
Сергей Ильич, уткнувшись носом в подушку, глухо прокричал: «золотая лестница без педрил» и снова захрапел. Несмотря на внешнюю беспечность, жизнь Аркадия нельзя было назвать благополучной. Каждодневный риск попасть под ногу своих старших сожителей по палате, угнетал таракана. Еды тоже, порой, не хватало. Те крохи, что перепадали ему со стола Сергея, частенько оказывались несъедобными. Всё вкусное тот съедал сам. Больше всего оставалось водки. Поначалу Аркадий не любил эту вонючую жидкость, но потом пристрастился, однако алкоголиком не стал и лишь изредка напивался с горя.
Несколько раз он пытался изменить свою жизнь. Однажды в сильной обиде сбежал в соседнюю палату, но быстро вернулся. Там были другие тараканы, которые своим его так и не признали.
В очередной раз Аркадий переживал душевный кризис. Он отчистился от полковничьей мокроты и засеменил в сторону нового обитателя, который по-прежнему сидел возле окна, склонившись над книгой. Тимофей Иванович склонился над несчастным насекомым и, чуть подталкивая того мизинцем, направил к плинтусу. Таракан заполз в щель и замер. Это темное и тёплое место ему нравилось. Здесь было значительно безопаснее.
Семёну Семёновичу не спалось. Обычно время после завтрака и до обеда он проводил в сладкой дрёме, но сейчас тревожное чувство подняло его с постели. Свистунов прислушался к неясному шуму где-то в лабиринтах коридоров лечебницы. Семён привычно сунул жилистые ноги в дерматиновые тапочки и направился к столу. Там плеснул из гранёного графина теплой воды в стакан и залпом выпил.
В палате вновь воцарилась полная тишина. Даже «Полковник» перестал храпеть. Шум за дверями стал явственнее, но в этот момент вновь никто не придал этому значения. Толстяк Бося забормотал нечто невразумительное из своего угла. Судя по отдельным словам, он бубнил некие философские тексты. Где уникум от вербальности мог их услышать, оставалось загадкой.
Навигация
Перейти к полной версии