Су Тун "Рис"

[dikaion]

Опытный образец перевода. Чуть больше трети первой главы. Оригинал не привожу, легко отыщется по первой фразе: 傍晚时分，从北方驶来的运煤火车摇摇晃晃地停靠在老货站 На основании восторженных или иного качества отзывов, будет ясно, стоит ли  продолжать в том же духе.

[dikaion]

    На исходе дня прибывший с севера, груженный углем состав, судорожно сотрясаясь, остановился на старой товарной станции. В забытьи неверного сна У Лун почувствовал дрожь и отдачу вагонов, оглушительный лязг, шорох всколыхнувшегося под его телом угля. У Лун вскарабкался вверх по угольной куче. Резкий свет электрических фонарей заставил зажмурить глаза. Многоголовая толпа суетилась на железнодорожной платформе. Сквозь пелену пара, сливавшуюся с вечерними сумерками, проступали неясные – то неподвижные, то зыбко колышущиеся – очертания станции.
    Пора выбираться. У Лун подхватил завернутые в одеяло пожитки, стряхнул со свертка облачко угольной пыли, перебросил его через борт, и, перегнувшись, спрыгнул на насыпь. Тело, лишенное сил, показалось ему невесомым как связка соломы. Ноги нетвердо ступили на землю чужбины. У Лун еще толком не знал, где он оказался. Ветер, повеявший гарью с широкой равнины, принес ночную прохладу. Поежившись, У Лун приподнял свой сверток с земли, оглядев напоследок железнодорожную ветку. Она уходила в бескрайнюю сумеречную даль, туда, где мигающий огонек семафора менял свой цвет с голубого на красный. Станция наполнялась ритмичными перестуками: с южного направления подходил еще один поезд. У Лун пытался припомнить свое путешествие, но, хотя он и трясся в вагоне два дня и две ночи, весь долгий путь покрывало марево безразличия.
    Продравшись сквозь хаос людей и поклажи, У Лун поплелся к скопленью домов у начала мощеной улицы. Многодневный голод достиг своего апогея. Казалось, скопившаяся в желудке пустота вот-вот заполнится собственной кровью. Три дня не видевший пищи У Лун на ходу шарил в своем узелке. Его пальцы наткнулись на мелкие твердые шарики. Выуживая один за другим, он отправлял их в рот, разгрызая с резким рассыпчатым хрустом.
    Это был рис, неочищенный рис его родины – деревни Кленов и Ив. Доедая последнюю горсть, У Лун осторожно ступил на брусчатку окраины города.

[dikaion]

    После дождя в расщелинах гранитной мостовой мерцала россыпь серебряных капель. Тусклый свет редких, разом вспыхнувших уличных фонарей вырвал из сумрака очертанья домов и деревьев. Северный пригород – бедный и грязный район. Воздух пропитан неописуемой смесью зловонья людских нечистот со смрадом гниющих объедков. На улицах в этот час не бывает прохожих. Мертвую тишину нарушает лишь тягостный гул фабричных машин. У Лун остановился на перекрестке. Под фонарем лежал человек. Мужчина лет сорока спал, запрокинув голову на холщевый мешок. У Лун подошел поближе. Чем не место для отдыха? Он утомился настолько, что не мог уже дальше идти. Присев, опираясь спиною на стену, У Лун посмотрел на спящего. В свете уличного фонаря лицо незнакомца отливало синюшным оттенком.
    – Э, ты не спи. Так и замерзнуть недолго.
    Спящий не шевельнулся. У Лун решил, что тот сильно устал. Все оставившие родные места, словно собаки, спят где придется. Даже лица у них собачьи – вялые, сонные, с плохо скрываемой злобой. У Лун, отвернувшись, взялся разглядывать покрывавшие стену цветные плакаты. Мыло, сигареты, пищеварительные пилюли – всякую всячину рекламировала одна и та же девица с кокетливыми, кроваво подкрашенными губами. Среди девиц теснились разнообразные объявления, по большей части адреса приватных венерологических клиник. У Лун невольно хихикнул. Город. Дикая смесь всевозможных нелепых вещей. В город как мухи слетаются люди, чтобы плодить опарышей в этом зловонном гнезде. Никто не похвалит его, но когда-нибудь все переберутся сюда. Небо застила низкая темная мгла. В ней У Лун распознал баснословный дым, безостановочно – У Лун был наслышан об этом – поднимавшийся над городом по ночам. Кое-кто возвращался из города в деревню Кленов и Ив. Они говорили, город – одна дымовая труба.
    Собираясь уйти с перекрестка, У Лун оглядел человека под фонарем. Тот лежал в той же позе. По всклокоченным волосам были рассыпаны белые зернышки инея. – Проснись, надо идти, – У Лун потряс его за плечо. Тело было как камень – холодное, твердое, неподвижное. У Лун поднес руку к ноздрям. Дыхания не было. – Мертвец, – вскрикнув от ужаса, У Лун бросился прочь. Он не знал, что встретился с мертвецом, и теперь, когда сломя голову У Лун мчался по незнакомым улицам, покойник с синим лицом вился как шершень у него за спиной. От страха, сковавшего душу, У Лун не смел оглянуться. Мимо него проносились черные как смоль лабазы, мастерские, груды щебня и мусора. Мощеная улица вывела на открытое место, окаймленное необозримым простором водной стихии. Перед У Лун`ом вырос лес матч с зажженными ходовыми огнями – сонмище вставших на якорь судов сгрудилось возле речного причала. На разбросанных по земле тюках сидели курившие, громко галдевшие люди. Едкий дух самогона разливался по пристани. У Лун остановился, хватая ртом воздух. Сердце по-прежнему сковывал страх, но вид ночного причала, скопленье людей-полуночников немного его успокоили. Вдохнув полной грудью, У Лун решился продолжить свой путь.

[dikaion]

    Человека с узлом за спиной, бежавшего к пристани, словно испуганный заяц, приметила пьяная братия, распивавшая крепкое пойло под закуску лущенных орехов и соленой свиной головы. Привстав, они уставились на У Лун`а, мчавшегося без кровинки в лице, с шеей и носом, перемазанными угольной пылью.
    – Куда бежишь? – Крепыш, преградив ему путь, ухватил У Лун`а за воротник. – Чего украл?
    – Мертвец, – прохрипел У Лун, задыхаясь. – Мертвец!
    – Он что, за тобой гонится? – Крепыш рассмеялся. – Слыхали? Поганец мертвого обокрал.
    – Я не крал, я не вор! – Лунный свет и мерцание мачтовых фонарей освещали пунцовые лики. Безмолвно и выжидающе созерцали они незнакомца. Только теперь он заметил бутылки и плошки с нарезанной жирной свининой. В глотке забулькали нечленораздельные звуки, дрожащие руки сами собой потянулись к еде. – С голоду помираю, – забормотал У Лун вглядывался в лица, кривившиеся в едва уловимой усмешке. – Три дня не ел, с голоду помираю. – Подобравшись поближе, У Лун ухватил кусок мяса, тут же зайдясь истошным пронзительным криком. Одним ловким движением рука его оказалась прижатой к земле.
    – Назовешь меня папой, – стопа Крепыша тяжким камнем давила на руку, – можешь сожрать эту дрянь.
    – Дяденька, помилосердствуйте, – У Лун задрав голову, посмотрел на лицо и блестящую лысину Крепыша. – С голоду помираю. Помилосердствуйте.
    – Ты оглох или говорить разучился? Папой меня назовешь, будет тебе жратва.
    У Лун, ошарашено вытаращив глаза, наконец произнес слово «папа».
    Крепыш заржал во все горло. Его стопа все еще попирала руку У Лун`а. – Их тоже давай, – Крепыш указал на стоявших подле него молодцов. – Каждого папой зови. Иначе они не согласные.
    У Лун окинул глазами толпу. Один, прислонившись спиною к тюку, безостановочно нес околесицу. Других от распитого пойла мотало из стороны в сторону. В их глазах разгорались тревожные красные искры. Искры, будившие в сердце панический ужас. У Лун понуро потупил глаза. Перед его лицом маячила холщевая туфля Крепыша. Сквозь ее черный драный носок прорывались бледные камешки пальцев, накрепко пригвоздившие руку.

[dikaion]

    – Папа. – Голос У Лун`а бессильно растаял в пространстве полуночной пристани. Он видел, они гоготали, раскрыв свои рты в безрассудном веселье. У Лун опустил голову, разглядкл очертания собственной тени. Скрюченная, согбенная. Совсем как собака. Кто мой папа? У Лун`у некого было так называть. Он сирота. В деревне Кленов и Ив остались неисчислимые дяди, двоюродные братья, дальние родственники, но не было отца и матери. По рассказам односельчан, они умерли во время голода лет двадцать назад. Когда пришли выносить их тела, У Лун одиноко лежал в кипе сена, облизывая шейный серебряный обруч. Говорят, он здорово походил на щенка. Все безотцовские дети подобны собакам. Стопа Крепыша наконец-то ослабила гнет. У Лун торопливо отправил в рот зажатую в руке добычу. Вкусовые рецепторы атрофировались. Он не чувствовал вкуса свинины. Он ощущал лишь одно – в измученном брюхе оказалась и вправду съедобная вещь. У Лун немного взбодрился.
    – Хлебни за меня, – Крепыш, поднеся чашку с пойлом, прихватил У Луна за челюсть. – И чтоб одним залпом. Усек?
    – Не, пить не буду. – Лицо У Лун`а перекосила стальная хватка. – Не хочу,  – выдавил У Лун, с трудом ворочая челюстью. – Поесть бы.
    – Мясо жрешь и не пьешь? Ты мужик или нет? – Крепыш просунул чашку между сжатыми плотно губами. – Пей за меня, пока харч твой из пасти не выдавил.
    У Лун неосознанно отшатнулся. Крепыш заревел благим матом. Подскочившие молодцы, скрутив У Луна`а, так надавили на соединение челюстей, что рот сам собою раскрылся темной зияющей бездной. В эту бездну одну за другой вылили пять полных чашек рисовой водки. У Лун брыкался, пинался, откашливался. Пять чашек пойла жгли изнутри его плоть, собираясь спалить его заживо. У Лун смутно слышал раскаты безумного смеха, не осознавая уже что к чему. Опьянение накатило внезапно, превратив сознанье в пустыню. Изможденное тело опять ниспадало как связка соломы, и над ним, далеко-далеко, мерцали полночные звезды, огни мачтовых фонарей и красные пьяные искорки глаз.

[dikaion]

    Бросив У Лун`а на землю, толпа уставилась на обмякшее тело, застывшее в странной, болезненной позе. Луна освещала его желтоватый лик, остатки слюней и свинины, налипшие в уголках раскрытого рта. У Лун еще двигал губами, издавая невнятные звуки.
    – Чего он бормочет?
    – «Жрать», говорит, – Крепыш пнул У Лун`а ногой. – Совсем на жратве помешался поганец.
    Со стороны реки донесся свисток подходившего к пристани судна. Оставив У Лун`а, толпа потянулась к реке. Тени больших коренастых людей, проплывая над ним, исчезали среди беспорядочного нагромождения разложенного на причале добра. У Лун был пьян в грязь. Он так и не понял, кто эти люди. Лишь позже, сталкиваясь то и дело с портовой братвой – а убийства и грабежи были для них обыденным делом – У Лун с дрожью в сердце вспоминал свое первое вторжение в логово льва.
    На рассвете У Лун увидел во сне деревню Кленов и Ив. Необъятное море потопа охватило поля и жилища. Вода бурлила везде, подмывая каждый покрытый известью домик, опрокинув каждое дерево. Волны влекли за собой колоски золотистого риса, устилавшие водную ширь. Трупы свиней и собак, колыхавшиеся среди бревен и мусора, отравляли зловонием небо. У кромки воды сновали несчастные люди. Звуки плача, несчетные как капли проливного дождя, ударами градин отдавались в его голове. У Лун увидел себя. Из потока других беглецов его выделял отрешенный, какой-то расслабленный вид. С палкой в руке он сбивал с придорожного дерева остатки сухих желтых ягод.

[yeguofu]

Неплохо, dikaion, очень даже неплохо. Подредактировать, конечно, нужно, но, думаю, вы и сами потом увидите. С ходу не так-то просто перевести, чтобы сразу все было замечательно.

Хотя Су Тун как-то завораживает своей прозой и, если уловить ритм повествования, переводится довольно легко.

Единственное, на что хотелось бы обратить ваше внимание после первого прочтения - повторяющееся "деревня Кленов и Ив". Это сочетание - фэнъяншу - встречалось у нас на семинаре. China Red Devil прав - это топоним. И его стоит передать чем-то типа "мои родные места, Фэнъяншу". Это место - "литературная родина" Су Туна, как Гаоми у Мо Яня, округ Йокнапатофа у Фолкнера или Макондо у Габриэля Гарсия Маркеса.

"Не убирайте ладоней со лба", dikaion. Да поможет вам св. Серафим. 

[R_A_S_T_A]

Очень здорово!!!! Замечательный перевод, даже сейчас и без редакции... Даже не с точки зрения точности перевода, а как большой и интересный труд!!!!! Уважаемый dikaion, а продолжение будет? Очень мне понравилось Ваш вариант перевода читать

[China Red Devil]

Опытный образец перевода. Чуть больше трети первой главы. Оригинал не привожу, легко отыщется по первой фразе: 傍晚时分，从北方驶来的运煤火车摇摇晃晃地停靠在老货站 На основании восторженных или иного качества отзывов, будет ясно, стоит ли  продолжать в том же духе.

Продолжать однозначно стоит, причем в том же духе!
Очень неплохо переведено.
И рассказ интересный попался.

Я так приблизительно посмотрел, сейчас уже где- то  примерно 3% текста переведено. Если допереведете до конца- большой респект будет! 

[dikaion]

Продолжим мелкими шажками.

    Причал охватила будничная суета. У Лун, пробуждённый нахлынувшим шумом, увидел каких-то людей, спешащих мимо него с большими мешками на крепких плечах. Множество лодок стояло у пристани. На лодках, на сваленных наземь тюках теснились что-то кричавшие люди. У Лун, кое-как приподнявшись, уселся на корточки, обдумывая вчерашнее происшествие. В голове было пусто. Только во рту оставался привкус свинины и рисовой водки. Казалось, ночные события были лишь тягостным сном.
    У Лун побродил немного по пристани. Никто не обращал на него внимания: ночные знакомые бесследно исчезли при свете дня. Возле железной баржи, заполненной доверху рисом нового урожая, несколько работяг сгружали белоснежный товар в стоявшие подле тележки. У Лун стоял неподвижно, безмолвно взирая на них. От запаха свежего риса у него перебило дыхание.
    – Риса-то сколько. Откуда?
    – Не знаю. Не все ли равно? – Работяга, не удостоив У Лун`а и взглядом, наполнил тележку последней корзиной зерна. – В этом году повсеместно неурожай. Рис нелегко достается.
    – Нелегко. – У Лун ухватил из тележки щепоть белых зерен. – В нашей деревне пятьсот му (35га) полей затопило. Такой же вот рис. Весь пропал на корню.
    – Везде одинаково. Не засуха, так наводнение.
    – Только хотели рис собирать, – продолжил У Лун, – и вода. Разом всё кончено. Пот и кровь целого года – всё под водой. Горсти зерна не собрать. – В уголках его рта проступала горькая самонасмешка.
    Наполнив рисом тележки, работяги один за другим покатили их прочь от причала. У Лун растерянно плелся за ними, стараясь держаться поближе к заветному грузу. Они вышли на грязную людную улицу. Протискиваясь сквозь толпу, между фруктовых лотков, повозок и магазинчиков, У Лун в который раз ощутил с трудом подавляемый голод. Машинально отправив в рот в рот зажатые в руке зерна, он думал, что пусть и сырой, но хорошо пережеванный рис по сути ведь та же похлебка. И то и другое хоть как-то спасает от голода.
    В начале улицы Каменщиков над скопленьем потрепанных временем развалюх возвышалась чжанов на пять (16.5м) старинная башня из синеватого камня. Над макушкой ее сновали неугомонные птицы. Откуда-то сверху послышался звон бубенцов. У Лун задрал голову. – Чего это там? – Ему никто не ответил. Груженные рисом тележки стояли на улице Каменщиков возле лабаза Большого гуся. Прикатившие их работяги покрикивали на собравшихся покупателей: – Посторонись, рис привезли!

[dikaion]

    Сидя на прилавке, Чжи Юн лузгала семечки, бросая искоса взгляды за двери лабаза. Одетая в изумрудное, облегающее стан платье, в кожаных туфли с высокими каблуками, Чжи Юн немного нервозно барабанила ножкой по стойке. Невдалеке, перед самым амбаром Ци Юн помогала работнику взвешивать рис. Ее длинная коса легко и изящно раскачивалась за плечами. Кто на улице Каменщиков не знает сестер из лабаза Большого гуся?
    Портовые грузчики внесли мешки с рисом в ворота лабаза. Миновав суету торгового зала, они через узкий проход вышли на внутренний двор, где их поджидал сам хозяин. Шевеля губами, хозяин Фэн вел счет товара, просеивая содержимое каждого мешка между пальцев. В лабаз привезли недавно очищенный рис, с водружаемых друг на друга мешков поднимались столбом клубы пыли. Двор окружали старинные, темно-зеленого кирпича, крытые черною черепицей постройки. К западу и востоку располагались амбары. На южной стороне – жилища хозяина и его двух дочерей. Над стрехою огромных ворот виднелась черная с золотым тиснением вывеска. Из четырех иероглифов читался только один – «Рис». Даже грузчики знали, лабаз на углу улицы Каменщиков более двухсот лет переходил от поколения к поколению одной и той же семьи. И за всё это время до трёх остальных иероглифов никому не было дела.
    На растянутых во дворе шнурах сушились цветастые, недавно постиранные платья, орошавшие дождем мелких капель сновавших под ними людей. Освещенное утренним солнцем, источавшее запах душистого мыла, напоминавшее о девичьих телах белье без сомнения принадлежало двум сестрам, чей возраст был столь же ярок и притягателен как и развешанная во дворе одежда. Ци Юн было шестнадцать, Чжи Юн – девятнадцать.
    Чжи Юн усмотрела У Лун`а. Тот, присев на пустую тележку, скатывал горкой оставшийся рис, вновь аккуратно рассеивал зерна. Движения рук, однообразные и механические, повторялись снова и снова. Разгрузив весь товар, получив от хозяина деньги, грузчики покатили тележки обратно на пристань. У Лун остался у входа в лабаз, переминаясь у дранного свертка со своею нехитрой поклажей. У Лун вглядывался вовнутрь. На его изможденном, но приятном на вид лице с раскрытыми словно в испуге сухими потрескавшимися губами проступало неподдельное удивление. Спрыгнув с прилавка, Чжи Юн направилась к выходу, бросив наземь зажатые в руке семечки. Прильнув к косяку, она принялась с интересом разглядывать незнакомца.
    – Чего стоишь? Денег не заплатили?
    У Лун, отшатнувшись на шаг, растерянно посмотрел на Чжи Юн.
    – Ты не грузчик? – Она оглядела оборванный сверток. – Попрошайка, небось. Я людей на взгляд различаю.
    – Нет, – У Лун замотал головой. Его взгляд, скользнув по девичьим плечам, опять погрузился в чрево лабаза: отвешивающий рис работник, покупающие рис посетители совершали простые насущные сделки. – Лабаз этот рисом торгует?
    – Рисом, – прыснула Чжи Юн, кокетливо прикрывая рот. – А ты на кого там уставился? На меня или мою сестру?
    – На рис. Сколько же его здесь!
    – Чего на него смотреть? – разочаровано бросила Чжи Юн, обнаружив, что лицо незнакомца при солнечном свете стало похожим камень. – Ты чего страшный как смерть? Ступай отсюда, если больной. Еще холеры мне тут не хватало. Страсть как заразы боюсь.

[dikaion]

    – Я не больной, просто голодный. – У Лун равнодушно взглянул на нее. – Есть в доме объедки? Три дня я не ел.
    – Вынесу что ли тебе, все равно кошкам достанется. – Чжи Юн, зевнув, нехотя отстранилась от косяка. – И с чего я такая добрая? Даже не знаю.
    Когда Чжи Юн появилась из кухни с тарелкой объедков в руках, У Лун, успевший войти в дверь лабаза, отбивался от двоих работников, выпихивающих его за ворота. Ци Юн, схватив его рукав, истошно вопила: – Вши! У него же вши! – На изможденном лице проступали красные пятна, тощее тело бессильно моталось от рывков и толчков троих человек. Вдруг обернувшись, злым, переменившимся голосом У Лун выкрикнул пару ругательств. Что он кричал, Чжи Юн не расслышала. Но Ци Юн, подхватив метлу, огрела его по спине:  – Ругаться? Ты, попрошайка, еще и ругаться?
    У Лун понуро уселся у входа на грязных ступеньках крыльца. Спину его сотрясали частые судороги. – Бедняжка, – в полголоса протянула Чжи Юн. Замерев в нерешительности, она направилась всё же к У Лун`у, протянув, усмехаясь, тарелку объедков. – Ты что за бедлам здесь устроил? Ешь, давай, и ступай. А то не знаешь, что попрошайкам в лабазе не место? – У Лун поднял голову, молча взглянул на тарелку и внезапным, резким движением рук опрокинул ее на землю. – Да имел я весь ваш лабаз! Не попрошайка я, ослепли вы все? – Чжи Юн замерла у ворот, растерянно уставившись на рассыпанный по земле рис. Немного придя в себя, она деланно рассмеялась: – Ба, да мы с характером! Прямо как настоящий мужик. Не хочешь, не ешь. Мне дело какое? – Посетители повернули головы в ее сторону. – Чжи Юн, а ну топай сюда! – Чем-то забарабанила по прилавку Ци Юн. – Хватит дурочку пред народом ломать. – Я-то чего? – Чжи Юн направилась внутрь лабаза. – Пожалела вот: жалкий, голодный. Кто же знал, что такая зараза? Все как собаки сейчас, только бы руку кормящую цапнуть. Тяжело нынче доброму человеку.
    Молчаливые покупатели безучастно взирали на маленькое происшествие. С мешками на плечах и подмышками они ждали своей очереди, уделяя внимание лишь цене да качеству риса. Подавленные слухами о повсеместном неурожае, люди уносили домой целые горы зерна. Среди бедствий военных лет хранилища риса казались райскими кущами. Золотые времена для лабаза Большого гуся.
    Покупателей было так много, что Чжи Юн пришлось встать за прилавок. Пересчитывая деньги – занятие, для которого у Чжи Юн не хватало ни терпения, ни интереса – она то и дело смотрела на улицу. Вид улицы Каменщиков был самым обычным – унылым и блеклым. Но незнакомец, единственный элемент пейзажа достойный внимания, не успел уйти далеко. Он снова и снова попадался на глаза Чжи Юн, кружа по улице, как удирающая от ножа домашняя птица. Жалкий и в то же время отталкивающий он пробуждал в Чжи Юн какое-то смутное чувство. Утомленное молодое лицо, пара холодных сияющих глаз произвели на нее впечатление.

[dikaion]

    После полудня крытая трепаной тканью двуколка остановилась перед входом в лабаз. Источая терпкий аромат благовоний, с лицом, покрытым белоснежною пудрой, бровями, выщипанными в две тонкие черные ниточки, губами, натертыми красной помадой, Чжи Юн неторопливо вскарабкалась в экипаж.
    – Куда сегодня изволите, старшая барышня? – спросил тянувший двуколку возница.
    – Куда и обычно. – Чжи Юн притопнула ножкой. – Быстрей побежал. Опоздаешь, денег не дам.
    Из дверей лабазов и лавок, обрамлявших улицу Каменщиков, выглядывали любопытные лица. Они догадывались, Чжи Юн направляется в особняк господина Лю – обычное дело для старшей барышни. Слухи, о том Чжи Юн давно уже спуталась с господином, бродили по улице несколько лет. Работники лавок частенько видали, как она выходила из дому, но почти никогда, как она возвращалась. Чжи Юн возвращалась домой очень поздно. Или не возвращалась совсем.
    В особняк, где в тот вечер – эту новость узнала Чжи Юн по прибытии – намечался прием в честь каких-то пекинских торговцев, понабилась прорва гостей, большей частью ей неизвестных. – Дайте пройти, наконец. – Увидев господина Лю, появившегося из сада в окружении разношерстной компании и тут же усевшегося во главе накрытого в зале стола, Чжи Юн поспешила к нему, расталкивая толпившихся посетителей. – Указание господина: сегодня присутствие барышни с ним за столом не уместно, – вдруг зашептал преградивший дорогу слуга. Чжи Юн обомлела, вперив в слугу ненавидящий взгляд.  – Что за радость с ним рядом сидеть? – к ней вернулся дар речи. – Кто вообще собирался с ним рядом сидеть?
    В тот вечер, излишне увлекшись красным вином, Чжи Юн опьянела настолько, что повалилась на стол, требуя отправить ее восвояси. Сидевшие рядом девицы недоуменно перешептывались, пытаясь разведать, откуда она здесь оказалась. – Это с рисового лабаза девчонка, – наконец подал голос знаток. – А хоть бы и так, болтунишки! – Чжи Юн хватила палочками по блюдцу с уксусом. – Что бы вы без лабаза-то делали? Жрали дерьмо или ветром питались? – Сгрудившиеся у стола гости, никак не ожидавшие подобного словоизвержения, изумленно переглянулось. – Ну и скучища, – Чжи Юн, приподнявшись, презрительно огляделась вокруг. – Знала бы, что так будет, ни за что б не пришла.
    Возле главных ворот Чжи Юн наткнулась на Крепыша, дувшегося в карты с подельниками из портовой братвы. – Вези домой, Крепыш, – потребовала Чжи Юн, схватив его за воротник. – Что, на ночь сегодня не остаемся? – Мразь, – Чжи Юн ткнула его кулаком. – Рот твой собачий порвать. Кто тут с кем должен на ночь остаться? Нашел повозку и отвез мамулю домой. Какая сегодня я грустная. Домой и спать.
    На улице Каменщиков было темно и безлюдно. Чжи Юн, спрыгнула с повозки, наказав Крепышу: – Передай господину Лю, я больше к нему ни ногой. – Крепыш рассмеялся. – Так не пойдет. Ты господина Лю не боишься, я господина Лю опасаюсь. Не собираюсь такие вещи передавать. – Чжи Юн обиженно фыркнула. – А кто его заставлял весь вечер меня неглижировать? Первый раз терплю над собою подобное.
    У ворот лабаза, завернувшись, как гусеница, в ватное одеяло, спал человек. Лишь копна спутанных грязных волос вырывалась из драного кокона. Чжи Юн пнула кокон ногой. Спящий перевернулся. Чжи Юн увидела его глаза, приоткрывшиеся, чтобы взглянуть на ночной небосвод и снова сомкнуться под тяжестью сна. Это был он. Он снова пришел. Чжи Юн хотелось бы знать, зачем всё же он ошивается возле лабаза Большого гуся.
    – Кто еще там? – спросил Крепыш из двуколки. – Гнать его или нет?
    – Не надо. – Чжи Юн переступила через У Лун`а. – Пусть себе спит. Бездомные до чего всё же жалкие. А этот в особенности.

[dikaion]

    Едва забрезжил рассвет, а хозяин Фэн был уже на ногах. Откашливаясь, он вышел во двор к стоявшему у стены ночному горшку; минуя узкую галерею, добрался до входа в лабаз; одну за другой снял ставни, сложив их грудой на улице; и, в завершение сложившегося за десятилетия ритуала, водрузил над воротами потемневшую вывеску. Невзначай бросив взгляд на иероглиф «рис», хозяин подметил, что черная краска поблекла, а полотно вокруг испещрено мелкими дырочками. Что поделаешь: ветер и дождь – он гнал от себя мысли о дурных предзнаменованиях – время вывесить новую.
    В этот день, уже третий по счету, хозяин Фэн опять увидел У Лун`а, спящего у входа в лабаз.
    Проснувшись, У Лун неподвижно сидел на своем одеяле, созерцая туман, застилающий улицу Каменщиков. Услышав возню за спиной, он обернулся. Красные ставни открылись, пропустив в темное чрево лабаза утренний свет, осветивший длинный, синего ситца халат хозяина. Хлынувший изнутри аромат пробудил угасшие было душевные силы. На чужой стороне лишь запах риса веял чем-то родным и знакомым.
    – Ты чего спишь у меня каждый день перед входом?
    У Лун замотал головой, словно пытаясь прогнать наваждение.
    – Вон из ткани навес, от дождя можно спрятаться. – Хозяин ткнул пальцем в сторону лавки на противоположной стороне улицы. – Там тебе что не спится?
    – Мне нравится здесь, рисом пахнет. – У Лун, поднявшись, быстро свернув одеяло. – Я только сплю, ничего не украл.
    – Я не говорю, что украл. – Хозяин насупился. – Ты сам-то откуда?
    – Уезд Кленов и Ив. Далеко. Восемьсот ли (400 км) пути. Городские не знают.
    – Знаю. Зернохранилище там, по молодости рис вывозил. А ты что поле забросил? Чего вы как шершни в город слетаетесь?
    – Наводнение. Всё затопило. Что в деревне-то делать? С голоду помирать?
    – А в городе сладкая жизнь? Такое уж время: жизнь и погибель от Неба, от людей ничего не зависит. Что в городе, что в деревне – жить везде нелегко.
    Вздохнув, хозяин вернулся обратно в лабаз, принявшись за уборку торгового зала, сметая в корзину рассыпанный по полу рис. Чем больше он размышлял о судьбине отчизны, тем тяжелей становилось на сердце. – Хозяин, работники не нужны? – как будто послышался голос снаружи. Распрямившись, туговатый на ухо хозяин увидел просунутую в дверь голову с всклоченными, перепачканными желтой золой волосами.
    – Ты мне в работники, говоришь?
    У Лун, уставившись в пол, вцепившись рукою в косяк, забормотал охрипшим, причудливо низким голосом: – Хозяин, возьмите. Я сильный. Всё делать могу. В школе учился. Иероглифы знаю.
    – У меня и так два работника. – Хозяин Фэн смерил У Лун`а глазами. – Рук в лабазе хватает. И денег лишних нет у меня. Все доходы, какие ни есть, проживаем.
    – Мне денег не надо, я за кормежку согласен.
    – Как скажешь. Еда для бездомных первое дело. – Прищурив глаза, хозяин подумал о чем-то, слегка переменился лицом, выпустил корзину из рук, и, подобравшись к У Лун`у, хлопнул его по плечу. – Экий ты здоровяк, где я такого спать уложу?
    – Прям здесь. – На лице У Лун`а вспыхнул довольный румянец. – На крыльце. Где стою, там и спать буду.
    – Как скажешь. – Кивнул, ухмыльнувшись, хозяин. – Тогда, заходи. Говорят, ведь: спасешь человека – добродетели на целую пагоду.

[dikaion]

    Одна нога подкосилась, как будто бы он собирался упасть на колени. Другая окаменелым столбом упиралась в ступени крыльца. Опустив голову, У Лун растерянно оглядел непослушные ноги. От внезапно нахлынувшего возбуждения челюсть отвисла, сердце сжалось в болезненной судороге.
    – Чего стоишь? – прикрикнул хозяин на застывшего в проходе У Лун`а. – Или уже передумал? Это ты ко мне навязался, не я.
    – Я иду, – опомнившись, У Лун сделал шаг. – Я иду.
    – Пап, ты кого в дом впускаешь с утра-то пораньше? – Расчесывая косицу, двора объявилась Ци Юн. – Дурных примет не боишься? Мне что ли гнать попрошайку вонючего?
    – Я его в работники нанял. За еду уговор, не за деньги.
    – Какие работники? – Ци Юн, округлив глаза, повысила голос. – Работников полный лабаз. А с попрошайки в чем толк? Как поросенка его откармливать?
    – Ты по пустякам не шуми. – Хозяин насупился. – Ты в делах торговых не смыслишь, а у меня резоны имеются. К тому же он жалкий такой.
    – Какие вы добренькие! Сколько убогих на свете, всех во дворе соберете? – Ци Юн притопнула ножкой. – Сил моих нет: попрошайку в работники. Людям на смех. Что люди-то скажут?
    – Не попрошайка я. – Краснея, пытался перечить У Лун. – Зачем на людей наговаривать? Говорил вам уже, не попрошайка – из дома ушел на жизнь зарабатывать. У нас из деревни Кленов и Ив все мужики так ушли.
    – Плевать, кто ты там. – Всё более распалялась Ци Юн. – Кто тебя спрашивал, гад омерзительный? Не приближайся ко мне. Не подходи!
    Не успел У Лун переступить порог лабаза Большого гуся, как мир, чужой и враждебный, вновь изменился. Кровь, недвижно стоявшая в скованных членах, опять начала свой бег. Он действительно слышал ее нарастающий гул. Этот туманный рассвет У Лун запомнил надолго.
    Целое утро не иссекал поток покупателей. Хозяин, подкинув У Лун`у пару кунжутных лепешек, направил его на разгрузку риса. Взвалив на плечи первый мешок, У Лун почувствовал легкую дрожь в ступнях. Это от голода. Еще бы поесть пару раз, и силы взрастут как весенние всходы. К губам прилипали крошки кунжутных семян, на потном лице расплывалась довольная мина. Никто не замечал снующего по лабазу У Лун`а, кроме Ци Юн, бросавшей время от времени брезгливые взгляды. Лишь часам к десяти суета у прилавка немного утихла, дав, наконец, перевести дух. У Лун ворочался в обветшалом, красного дерева кресле, то глазея на сутолоку беспокойных людей, то созерцая недвижную безмятежность амбаров. Солнечный свет, отражаясь от зеркала городского рва, разукрашивал стены домов белесыми волнами. Улицу Каменщиков переполняла шумная разноголосица. Где-то у городских ворот раздался резкий винтовочный выстрел. У мелочной лавки безутешно стенала женщина, чей кошелек прихватили ловкие руки карманника. Всё это так походило на сон. Вправду ли я убежал из убогой, терзаемой гневом стихий деревни Кленов и Ив? Неужели и я пристроился в городе?
    К полудню проснулась Чжи Юн. С сонным видом она уселась за стол, приняла из рук работника тарелку с рисом, позевывая, принялась за еду. Она даже не смыла ночной макияж: на лице следы белил и помады, вокруг глаз темно-синие тени. Розовая ночная сорочка приоткрывала белые полные бедра. Не смея смотреть на нее, У Лун ушел в еду с головой. Вместе с двумя другими работниками он сидел за отдельным маленьким столиком. Слуга и хозяева врозь. Этот принцип У Лун уже уяснил.
    Наполняя рисом еще одну плошку, он почувствовал на себе взгляд Ци Юн. – Пап, четвертая! Ты глянь на работничка, жрет как кабан. – Рука с черпаком сама замерла в воздухе. – А что, нельзя? – Обернулся У Лун. – Если нельзя, я не буду. – Все рассмеялись. У Лун`у стало не по себе.
    – Ты как, наелся? – спросил У Лун`а хозяин. – Если наелся, заканчивай. В лабазе рис не бесплатный.
    – Больше не буду. – У Лун покраснел. – И так уже три тарелки.
    – Ешь, давай. – Чжи Юн пополам перегнулась от смеха. – Ну этих скряг. Ешь, сколько можешь. В чем смысл голодным ходить?
    – Ты знаешь, сколько он съест? – не унималась Ци Юн. – Это же бык какой-то. Бадью ему дай, тем же макаром сожрет.
    – Я наелся, наелся, – глухо пробормотал У Лун. Его лицо из красного становилось зеленым. Брякнув о стол пустой плошкой, он вышел во двор. Злость под влиянием съеденной пищи быстро сменилась довольством. Медленно ковыряя в зубах, У Лун огляделся вокруг. Солнце внезапно укрылось за темною тучей. Небосвод помрачнел, наливаясь холодным свинцовым оттенком. В воздухе ощущалась предгрозовая влага. Разглядывая девичье белье, всё еще сохнувшее на шнуре, вдыхая аромат свежего риса, струящийся из раскрытых дверей амбара, У Лун вспоминал свою прежнюю жизнь. Разве не в эти места он стремился из вечного мрака? Белоснежные горы зерна, красивые раскрепощенные женщины, железные дороги и паровые суда, фабрики и шумные торжища – вот воплощение упований каждого жителя нищей деревни Кленов и Ив. Именно так У Лун представлял себе рай.

[dikaion]

Вот и сказочке конец. В смысле первой главе. Ее, конечно, еще править и править, но я дальше продолжу объем нарабатывать. Уже в подпольном режиме.

[R_A_S_T_A]

Как незаметно закончилась первая глава=))) А как понять в "подпольном режиме" Это значит, что я перед сном не смогу себя побаловать Вашим замечательным переводом??? Вы уж поясните, уважаемый dikaion, а то мне очень не терпится узнать что же дальше будет с главным героем=))))

[yeguofu]

Ну вот, полку переводчиков китайской литературы, можно сказать, прибыло.

После того, как текст будет закончен и обработан переводчиком и редактором, его вполне можно рекомендовать для публикации.

Поздравляю, dikaion. Своим трудом вам удалось что-то доказать и себе, и другим. Да, браться за большие произведения поначалу страшновато. Но, как говорится, "глаза боятся, руки делают". Главное - очень сильно захотеть. Как кто-то сказал, "человек не летает, потому что не хочет".

Надеюсь, ваш пример станет заразительным, и еще не один переводчик порадует нас своими открытиями и успехами.

А там, глядишь, народ станет читать по-русски не только Лу Синя и Ба Цзиня. 

P.S. Хотел поставить вам плюсик в карму, но что-то система не дает этого сделать. 

[dikaion]

R_A_S_T_A
Есть тщеславные замыслы где-нибудь напечататься. А гутенбергам совсем не по нраву печать уже напечатанное. Так что далее буду переводить в стол, сообщая о завершении перевода каждой главы особым уведомлением. Герой наш, кстати, закончит не радужным образом 

yeguofu
Спасибо за поощрение и несостоявшийся плюсик!

[R_A_S_T_A]

Тогда с нетерпением буду ждать выхода вашей публикации, мне почему-то кажется, что она состоится Только не забудьте меня предупредить где и когда, я Ваша большая поклонница

[China Red Devil]

Герой наш, кстати, закончит не радужным образом

да, там далеко не хэппи-енд... 

Желаю удачно опубликоваться.

с плюсиком могу помочь 

[dikaion]

Вторая глава готова. Уф...

[yeguofu]

Вторая глава готова. Уф...

Отлично, dikaion! "Еще тысяча пятьсот девяносто девять ведер - и ключик будет наш!" (С) 

[Mazaj]

Русский текст читается весьма гладко! Продолжать однозначно стоит!

Некоторые замечания по ходу русского текста (без сопоставления с оригиналом):

Сквозь пелену пара, сливавшуюся с вечерними сумерками, проступали неясные – то неподвижные, то зыбко колышущиеся – очертания станции. - Пар, вообще-то, легче воздуха, а потому представить себе "пелену пара, свалившуюся..." довольно сложно.

У Лун подхватил завернутые в одеяло пожитки, стряхнул со свертка облачко угольной пыли, перебросил его через борт, и, перегнувшись, спрыгнул на насыпь. - Что "его": "одеяло" или "облачко"? "Стряхнул облачко" - семантически не стыкуется.

Тело, лишенное сил, показалось ему невесомым как связка соломы. - Странное сравнение. Какое прямое отношение может иметь связка соломы к невесомости?

Казалось, скопившаяся в желудке пустота вот-вот заполнится собственной кровью. - "Пустота" не может "скопиться".

Небо застила низкая темная мгла.

Перед У Лун`ом вырос лес матч с зажженными ходовыми огнями – сонмище вставших на якорь судов сгрудилось возле речного причала.

У Лун опустил голову, разглядкл очертания собственной тени.

...

[China Red Devil]

Пар, вообще-то, легче воздуха, а потому представить себе "пелену пара, свалившуюся..." довольно сложно.

Читайте внимательней. В оригинале не "свалившуюся", а "сливавшуюся".
Так что все нормально 

"Стряхнул облачко" - семантически не стыкуется.

И что же именно здесь не стыкуется и с чем?
Облачко пыли вполне можно стряхнуть.

Тело, лишенное сил, показалось ему невесомым как связка соломы. - Странное сравнение. Какое прямое отношение может иметь связка соломы к невесомости?

Нормальное сравнение. Невесомый- не значит обязательно находящийся в невесомости. Хотя, здесь можно заменить на "легкий".