Автор Тема: рОман "Театр Но"  (Прочитано 13966 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
рОман "Театр Но"
« : 09 Марта 2017 23:21:26 »
Историческая часть романа показана с документальной точностью, что потребовало длительного изучения документов, в том числе архива политического деятеля А.Яковлева, а также воспоминания очевидцев и участников событий почти столетней давности.  Новые нюансы и малоизвестные  факты открывают иной ракурс на  хрестоматийный портрет основателя советского государства.
Параллельный сюжет это откровенный фарс, на первый взгляд, не имеющий отношения к историческому повествованию. В целом, роман построен по принципу пьес японского театра «Но», однако, который из сюжетов является основным, решать самому читателю.
Структура романа не простая, поэтому второй отрывок будет довольно большой, но это сделано для понимания дальнейшего развития событий.
« Последнее редактирование: 09 Марта 2017 23:29:06 от Андрей Бронников »
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #1 : 09 Марта 2017 23:34:45 »
       История театра «Но» насчитывает около пятисот лет. Главное его отличие заключается в ношении масок исполнителями представления. Маска здесь имеет особую моральную ценность, раскрывая зрителю характер героя, его переживания и человеческие качества. Сам актёр остаётся второстепенным демонстратором, лишь озвучивая мысли действующего лица. Скрываясь под маской, его истинные чувства и эмоции являются сокрытыми  от зрителя. Само слово «но» переводится с японского, как «умение», «мастерство».
       
       Представление длится до пяти часов, и состоит из нескольких драматических  частей. Канонический спектакль завершается пьесой «о демонах».  Героем драмы всегда личность легендарная или мифическая: божество, мудрый старец, доблестный воин. Имя его  фактически имя-символ.

      Между пьесами давались фарсовые представления «кёген», материал для которых черпался из жизни и быта, становясь объектом юмора или даже сатиры. Традиционно принято считать "кёген" второстепенной частью спектакля «Но», поскольку он призван заполнять паузы между драмами.

      Трагическое и комическое в театре «Но» существуют, не сливаясь, но прекрасно уживаясь, в совокупности образуя на сцене удивительную по цельности и глубине картину «страстей человеческих.
(частично материал взят из монографии Н.Г. Анариной «Японский театр «Но»)


0
                                             
 «…скажу истинную правду,  не трогайте веру в человечестве, она его спасает, без веры он зверь, не глумитесь над его святыней, не разжигайте в нём огонь негодования. Это опасная игра, с огнём может произойти пожар…Доброжелатель». (из анонимного письма Ленину в марте 1921 года)
 
  1
     
        Точно в  шесть часов десять минут в полном соответствии с отрывным календарём «Красный политиздат» дневное светило чуть приподнялось над горизонтом,  и взгляд его в виде первого солнечного луча упал на землю. Прежде он  сверкнул на куцых куполах мрачной церквушки и только потом коснулся мягкой и прохладной травы. Несколько минут осматривался вокруг, а затем резво побежал прямо на запад.  Миновал светлую берёзовую рощу, чуть замешкался, увязнув в разбитой колее просёлочной дороги,  и, наконец, выбрался на пыльную улицу небольшого посёлка. Промчался вдоль обветшалых домиков и замер перед старинным  зданием.
 
       Красный и потемневший от времени кирпич местами выкрошился, особенно на углах подле водостоков. Окна первых этажей были тщательно замалёваны серой краской, а на некоторых были установлены металлические решётки. На втором этаже окна были закрашены лишь наполовину,  на третьем – занавешены плотными шторами. Тяжёлые резные двери парадного входа усугубляли и без того унылый вид фасада. Справа от низкого в несколько ступеней крыльца  висела облезлая табличка с названием учреждения «НИИ психического здоровья».
Между тем на небе появились тёмные облака,  луч свернул за угол и устремился в поисках убежища от надвигавшейся грозы. Сквозь узкую пешеходную арку он проник в небольшой внутренний двор.

      Дорожки в скромной парковой зоне были тщательно подметены, а бордюры побелены известью. Подле каждой скамейки стояли урны в виде жестяных пингвинов. Благоухали пышные кусты сирени, что было редкостью в этот период времени для этих мест. Лучик с интересом огляделся вокруг и приблизился к высокому постаменту, на котором возвышался каменный бюст неизвестного человека. Мемориальная надпись давно разрушилась и ясности внести не могла.

      Удивительное дело, но у подножья этого, возведённого неизвестно кому, памятника стояли в грязных стеклянных банках живые цветы. Тут же стоял пустой  восьмисвечник, который соседствовал с фотографическим портретом рок- музыканта Бориса Гробовщикова  и парой конфеток на блюдце.

           За долгие годы своего существования бюст не раз и не два подвергался ремонту. Его то и дело  подмазывали гипсом,  покрывали бронзовой краской, восстанавливали нос, уши и подбородок. Затем подкрашивать и вовсе перестали, и лицо неизвестного героя стало походить на больного ветрянкой. При этом напрочь забыли о мемориальной надписи. В результате были утеряны первоначальные черты лица, а имя героя кануло в лету. Казалось бы, единственная достопримечательность не только лечебного учреждения, но и всего поселка должна была быть заброшена и забыта. Однако не тут-то было!
           
         В народе начались яростные споры по этому поводу. Одни утверждали, что памятник был поставлен первому главному врачу больницы доктору Коткинду, другие говорили, что это есть ни кто иной, как известный большевик - революционер, третьи настаивали на личности Самуила Маршака.
Версий возникло множество, поэтому даже попытались провести референдум, чтобы путем большинства установить истинное имя увековеченного героя.  Голосование состоялось, но члены общества любителей  эпоса "Пополь – Вух", несогласные с  результатами,  подали в суд, и нескончаемые тяжбы продолжаются до сих пор. Члены общества Красного Креста предложили провести второй тур выборов, но опять-таки не смогли решить  вопрос минимального порога прохождения в следующий тур. 
     
       Дебаты на эту тему   ведутся с той или иной степенью активности и теперь, но вопрос с местом поклонения решился сам собой. На седьмое ноября здесь митингуют люди с кумачовыми транспарантами в руках, в день Независимости активные граждане говорят речи и поют гимн, в день основания лечебницы медицинский персонал и больные восхваляют научное светило доктора Коткинда. Поговаривают, что в ночь на Рош а-Шана  здесь появляются неизвестные личности в тёмных одеждах и штраймлах .
       
      Погода окончательно испортилась, и у солнечного луча оставалось лишь несколько минут, чтобы найти укрытие. Он выскочил из внутреннего двора и помчался вдоль окон, чтобы проникнуть внутрь помещения. Наконец, сквозь щель между рамами лучик проскользнул никем незамеченным в полутемную комнату.
       
      Этот визит не остался без внимания только старого и мудрого таракана, который сидел на плинтусе и внимательно наблюдал за происходящим. Увидев солнечный луч, он пробурчал в усы нечто невнятное,  крякнул и бодро засеменил в сторону прикроватной тумбочки, где со вчерашнего дня оставалась масса хлебных крошек и кусочек плавленого сырка. Таракан приоткрыл дверцу, юркнул внутрь, и  вскоре оттуда  послышался шелест фольги и аппетитное чавканье.
Луч, между тем, уже незаметно для всех окружающих выскочил за дверь и переместился в подвал.
       
      За окном громыхнуло,  и тяжёлые капли дождя ударили в окно.  До подъема оставалось несколько минут. В палате царила тишина, но чувствовалось, что четверо её обитателей, привыкших к распорядку дня, уже не спали. Вот-вот, в шесть часов и тридцать минут, из громкоговорителя должен был раздаться  бой курантов и зазвучать гимн. Так и случилось. Только после последнего удара курантов возникла долгая пауза. Все четыре человека в недоумении продолжали лежать на кроватях. Привыкшие выпрыгивать из постелей при первом же аккорде гимна, теперь они оказались в крайне затруднительном положении. С одной стороны, по времени, подъем уже состоялся, а с другой – команды для этого не прозвучало.
   
     Лица их в настоящий момент вдруг приняли облик маски японского театра «Но»  – «Биккуримэн» - удивления.
Таракан, уже было собравшийся после отменного завтрака покинуть тумбочку, заподозрил, что происходит нечто ужасное и со скрипом прикрыл дверцу изнутри. В этот момент из динамика раздался непонятный шум, скрип кровати, а затем долгие и громкие ругательства начальника службы безопасности и агитации больницы, отставного военного Корнея Куроедова. Из его пространного монолога следовало, что радиомеханик Рюкин проспал и не запустил  гимн, но микрофон оказался включён. Впрочем, о последнем событии оба действующих лица не ведали.
«Что, паскуда, проспал? - орал диким голосом Куроедов. - Включай, мерзавец, музыку!»  Лицо разгневанного мужчины приняло облик маски «Сусаноо–микото» – бога грома и ветра.

      Неожиданно грянул гимн, но даже его первые аккорды не смогли остановить крики Куроедова и только временами заглушали его голос. Однако начальник безопасности упорствовал.  «Союз нерушимый…» - торжественно звучали мужские голоса академического хора.  «…Козёл ты бодливый…» - хриплым баритоном продолжал ругаться Куроедов. «Да здравствует созданный волей народов…» - торжественно воспевали родное государство хористы, но начальник безопасности успевал в паузу между слов вставить очередное недружественное обращение к радиомеханику: «...рожает таких вот уродов».  Казалось, что он соревнуется с исполнителями гимна, противопоставляя славословию маты, и даже одерживает победу. Впрочем, он повторялся.

       Наконец, зазвучали заключительные слова, и тут  присутствующие, включая умудренного жизнью таракана,  вздрогнули. Им всем одновременно показалось, что текст был кощунственным образом извращён:
                              Партия Ленина - сила народная
                              Нас к торжеству коммунизма везёт!
Это показалось ужасным, но  не далёким от истины. Апофеозом  импровизированного радиоспектакля  прозвучал грохот падающей аппаратуры, а затем всё стихло. Вероятно, Куроедов ругань сопровождал энергичными и неконтролируемыми движениями,  в результате чего задел микрофон, а тот упал и выключился.

      В гробовой тишине скрипнула кровать. Семен Семенович Свистунов сел на постели и сунул жилистые ноги в тапки, но вставать не стал. «Ну, что, дураки? Испугались?» - обратился Свистунов к соседям по палате, старательно приглаживая вздыбленные жиденькие вихры.  Больные виновато заулыбались, мгновенно поменяв маски «Биккуримэн» на «Ко-омотэ» – молодой, застенчивой девушки. Действительно, оказаться пусть даже невольным свидетелем подобного инцидента грозило неприятностями. В это время должен был заглянуть в палату санитар, чтобы проверить, как проходит побудка, но его не было.
Следом за Свистуновым поднялись со своих кроватей ещё два обитателя палаты № 2 первого общепсихиатрического отделения. Четвёртый жилец вставать не спешил.

      Каждый из пациентов больницы имел свою историю болезни, кроме Семёна Семёновича.  Точнее,  таковую имел и Свистунов, но она была выдумана, с тем, чтобы Семён имел основания находится в лечебнице официально.
Дело в том, что его появление здесь было достаточно необычным. Он не поступил сюда в карете скорой помощи и не пришёл сам, и даже не был доставлен представителями силовых структур – Свистунов жил тут всегда.  За исключением десятка лет, когда он служил в Вооруженных силах, по истечении которых вернулся в родной город.

     Раньше на месте хозяйственных построек располагалась скромная усадьба Свистуновых. По мере расширения владений НИИ психического здоровья дом снесли, а всех его обитателей поселили в одной из палат лечебницы. Родные Семёна давно умерли, а он так и продолжал жить здесь бобылём. К тому же и масок он не носил.
Без лечения и диагноза в больнице нельзя было находиться, поэтому главврач придумал ему диагноз, и на основании этого отдал распоряжение принять его на полное довольствие.

      Свистунов достал из тумбочки зубную щётку, помятый тюбик, прихватил несвежее полотенце и двинулся в сторону санузла. Это было единственное место, которое не запиралось ни днём, ни ночью, однако горячую воду после отбоя отключали, чтобы обитатели не могли злоупотреблять душем.

     Семён Семёнович, шаркая по цементному полу, спустился в подвал. Санузел был общим на весь корпус и располагался в подвальном помещении. Редкие тусклые лампочки едва освещали стены узкого коридора, облицованные керамической плиткой темно - коричневого цвета, а пол и вовсе утопал в кромешной  тьме. Двигаться приходилось почти на ощупь. Мужчина запнулся в полумраке о жестяное ведро и чуть не упал. Выругался сквозь зубы, пнул его ещё раз и отворил дверь в туалет. В воздухе   резко пахло  аммиаком.

       Полчаса назад несколько унитазов под названием  «чаша Генуя»  с трудом выдержали натиск десятков упругих струй, и брызги, казалось, ещё висели в воздухе едкой взвесью. Привычный ко всему Свистунов ничего этого не заметил и с удовольствием справил малую нужду, а затем склонился над раковиной, чтобы умыть лицо и почистить зубы.
Облегчившись и взбодрив себя холодной водой, Семён Семёнович пришёл в благостное настроение и направился в палату. В коридоре он подобрал опрокинутое давеча ведро, вернулся и поставил его в простенок между душевыми кабинами и металлическим шкафом, в котором хранился инвентарь санитарки-уборщицы тети Фроси.

       За те пятнадцать минут, что отсутствовал Свистунов, в палате произошли некоторые изменения. Один из обитателей, очевидно, уже  умчался на завтрак, стремясь оказаться первым в очереди. Бося, маленький и толстый человечек с добрым выражением лица и холодными глазами, сидел на кровати и пытался натянуть пижамные штаны на не тощий зад . Левый глаз его слегка косил, но  так как он был постоянно прищурен, то косоглазия заметно не было.
 
       Черты его лица обладали удивительной особенностью. Когда Бося держал голову прямо, то казался абсолютным романтиком и мечтателем, но стоило ему опустить лицо вниз, как в глаза бросался только широкий лоб, и его обладателя можно было принять за великого мыслителя. Если же Бося  чуть-чуть запрокидывал голову назад, то жесткий подбородок и тонкие губы придавали ему вид  диктатора и палача.

       Именно так знатоки японского театра «Но» описывали маски, созданные великими мастерами, которые силами своего удивительного таланта придавали  им волшебство и необъяснимую магию. Актёры в свою очередь оживляли их на сцене исполнением ролей гротескных пьес. Зритель очаровывался  масками, удивительной игрой участников представлений и верил  в полную нелепицу артистического действа. Впрочем, восточные сочинители умели вкладывать двойной смысл в свои, на первый взгляд, абсурдные произведения.
Имени этого неординарного человека  никто не знал и не помнил, поэтому звали его по прозвищу – Бося. Он имел, почти  как все больные  историю болезни, но диагноза там написано не было. Даже заграничные медицинские светила, которые имели с ним постоянную связь, не могли определить его хворь.

      Дело в том, что Бося мог запоминать огромные куски текста любой сложности и также легко их воспроизводить, однако смысла он не понимал. Потенциально для спецслужб Бося мог представлять ценность, именно поэтому на его истории болезни  стоял гриф «совершенно секретно».  Среди своего окружения «магнитофонный гений» слыл шизофреником. Частенько, к месту и не к месту, он говорил много умных и полезных вещей, но не мог ответить даже на элементарные вопросы.
Вот и сейчас Бося очень искусно, как пламенный оратор, воспроизводил на  языке индейцев-киче эпос  "Пополь – Вух", услышанный им в прошлом году на праздновании бога кукурузы  Хун Хунахпу. В остальном Бося был вполне нормальным человеком и  в быту никак не проявлял своей странной особенности.

      Четвёртый обитатель палаты Сергей Ильич по прозвищу «Полковник» все также лежал в постели, но уже пьяный. Этот практически не менял масок и носил почти всегда одну и ту же – «Сёдзё» – «большого любителя сакэ.
«Ну, понесло», – выразил  свое недовольство «Полковник» в адрес «магнитофонного гения» и сел на кровати. Затем открыл дверцу тумбочки и радостно произнёс, обращаясь сидевшему внутри таракану: «Аркадий, ты ещё тут? Позавтракал? Ну, тогда подвинься».
Аркадий  на всякий случай забился в угол тумбочки, а её хозяин достал обкусанный плавленый сырок и початую бутылку водки. Стакан стоял на полу возле кровати. Сергей Ильич энергично поскрёб обтянутую тельняшкой грудь и наполнил гранёную посудину до краёв. Приложил стакан к губам, резко запрокинул голову и крупными глотками опорожнил его. Понюхал сырок, отломил маленький кусочек и забросил в рот. По выражению лица «Полковника» крепость напитка определить было невозможно.

      Неожиданно Сергей Ильич резко упал подле кровати на четвереньки и с трудом вытащил баян. Затем присел на постель, старательно надел ремни музыкального инструмента, растянул меха, пробежался пальцами по клавишам и запел песню Юрия Антонова: «Эх, любовь, ты любовь, золотая лестница. Золотая лестница без педрил…» На этом концертное выступление доморощенного музыканта закончилось. «Полковник» с шумом сдвинул меха, баян охнул и вновь исчез под кроватью.

     «Ну, всё, хорош, - скомандовал Семён Семёнович, взмахнул рукой и таким же командирским тоном продолжил. – Айда на завтрак». Не сомневаясь, что его распоряжение будет исполнено, первым вышел из палаты. Вслед за ним, дружно надев маски «Кодзару» – маленькой обезьянки,  безропотно потянулись и все остальные. Даже «Полковник» облачился в такую же маску, но прихватил свою любимую Сёдзё с собой.
Дверь хлопнула и наступила тишина. Скрипнула дверца тумбочки, и таракан покинул своё убежище. Затем Аркадий внимательно осмотрелся по сторонам и,  быстро перебирая лапками, помчался на исходную позицию под плинтус. Казалось, что утренний инцидент прошёл бесследно,  и жизнь в больнице  нормализовалась, не успев измениться.
                               
« Последнее редактирование: 13 Марта 2017 11:16:32 от Андрей Бронников »
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #2 : 13 Марта 2017 23:28:04 »
                                  *******

         Столовая располагалась в полуподвальном помещении хозяйственного корпуса, куда можно было попасть только по длинному  переходу из любого отделения  больницы. Построен корпус был несколько позже, но не настолько, чтоб уж очень отличаться от прочих зданий медицинского городка. Такие же толстые кирпичные стены, высокие и узкие окна, давно некрашеная покрытая жестью двускатная крыша, водосточные помятые трубы. Тяжеловесная архитектура,  характерная для конца девятнадцатого  и начала  двадцатого века, была отличительной чертой всего больничного ансамбля.

         Внутренне убранство производило ещё более тягостное впечатление. Косметический ремонт проводился очень редко и частями. Порой можно было увидеть в начале коридора свежеокрашенные стены и облезлые и выцветшие в другом его конце.  Замазанные серой краской окна  почти не пропускали света, и лампы дневного освещения не выключались круглосуточно. Потемневшие сводчатые потолки терялись в недрах черной бесконечности.

        Убогость внутреннего интерьера в некоторой степени компенсировалась практичностью и продуманностью планировки. Небольшие кабинеты были отведены для медицинского персонала, зато  палаты могли вместить сразу до десятка больных. Просторные холлы давали возможность пациентам общаться и приятно проводить время перед испорченным телевизором под сенью многолетних фикусов в кадках. За общением, не вмешиваясь до поры, внимательно следили санитары.
В каждом корпусе имелась даже общественная душевая, которая находилась в подвале. Вот только мрачные коридоры да процедурные кабинеты портили впечатление.

        Семён Семёнович шаркал тапочкам и разглядывал щербатый пол  в полумраке перехода. Вдали светился вход в столовую. Сзади плелся Бося и что-то бубнил себе под нос. Сергей Ильич вприпрыжку догонял соседей по палате. Он несколько отстал, задержавшись в палате для переодевания, и теперь  дефилировал в полосатых брюках  перепоясанный узким ремнем.   На лице его теперь красовалась маска «Дзико» – лисы. Впрочем, на это никто не обратил внимания.

       При входе в пищеблок компании навстречу попался грузный мужчина. Тёмные курчавые волосы и такая же окладистая борода выдавали в нём иностранца. Костюм – тройка лишь подчеркивал его высокое положение в обществе, а большой живот, на котором едва сходилась жилетка, усиливал это впечатление. Мужчина посмотрел на Босю  тёмными на выкате огромными глазами и произнёс:

- Господа, не будете ли вы столько любезны, указать мне дорогу в кабинет заместителя главного врача. Я, видите ли, заблудился.
Психические больные растерялись и оробели. Однако это не распространялось  на Семёна Семёновича. Он так живо растолковал незнакомцу  несколько вариантов путей достижения цели, что уже в свою очередь мужчина растерялся и оторопел. Тогда Свистунов кашлянул и проговорил:

- Милостивый государь, наиболее простой и понятный путь лежит через главный вход больницы. Для этого вам необходимо сейчас покинуть помещение вот через эти двери, - Семён указал на хозяйственный выход пищеблока и продолжил говорить. - Затем двигаться вдоль стены и через некоторое время вы увидите центральное парадное.

- Премного вам благодарен, - так же изыскано откликнулся незнакомец, повернулся и пошёл к дверям. Свистунов, как ни в чём не бывало, двинулся дальше. Его спутники восхищенно смотрели на него даже с некоторым благоговением.

- Ну что встали, дураки? – прикрикнул на приятелей Свистунов и те, по-прежнему демонстрируя маски Кодзару, послушно двинулись за ним. Через несколько минут они вошли в столовую, а в это же время в главном корпусе на третьем этаже незнакомец в сопровождении двух чиновников  был приглашён в кабинет одного из самых влиятельных лиц НИИ психического здоровья.

                            ******

               Февраль 1915 года, Германия

        Кабинет статс-секретаря Министерства иностранных дел Германии представлял собой образчик немецкой педантичности и рационализма. Красивая и даже изысканная мебель была расставлена таким образом, что удобство её становилось максимальным, но при этом пропадала вся её привлекательность. Резные шкафы терялись в затемненных углах помещения;  стулья, составленные один к одному,  прятались под длинным столом; тяжелые венские шторы были всегда приспущены. Жёсткое кожаное кресло хозяина кабинета не придавало уюта и едва виднелось из–за широкой столешницы тяжеловесного канцелярского стола.
Фон Ягов занял своё место в кресле и возбуждённо побарабанил пальцами по раскрытой тетради, но это не было вызвано ожиданием предстоящей встречи. Лёгкая нервозность являлась отличительной чертой  характера главы МИДа Германии, что впрочем, не сказалось на карьере дипломата.

      Дверь отворилась, и референт доложил о прибытии делегации. «Благоволите пригласить», - отозвался фон Ягов и достал из инкрустированной шкатулки сигару. Статс-секретарь приподнялся в кресле и, указав зажатой между двумя пальцами сигарой на ближние стулья,  произнес: «Присаживайтесь».

      С двумя посетителями статс-секретарь был знаком. Представитель разведки  Министерства обороны полковник Рицлер и раньше частенько посещал этот кабинет, а Макс Циммер являлся уполномоченным германского и австрийского посольств по делам антироссийских националистических движений, которые финансировались Германией и Австро-Венгрией. Грузный незнакомец, как догадался фон Ягов, и был господином Гельфандом,  которого не так давно просил принять посол в Турции Курт фон Вагенхейм.


                   Историческая справка

      Парвус (настоящее имя и фамилия Александр Львович Гельфанд, 1869-1924) еврей белорусского происхождения, участник российского и германского социал-демократического движения. С 1903 меньшевик. Участвовал в Революции 1905-07; сослан в Туруханск; бежал в Германию. Вместе с Л. Д. Троцким разрабатывал так называемую теорию "перманентной революции". Занимался предпринимательством. В годы 1-й мировой войны издавал в Берлине журнал "Колокол", выступавший в поддержку Германии в войне; сотрудничал с немецким Генеральным штабом. Жил в Германии, занимался крупными финансовыми комбинациями. С 1918 г. отошел от политической деятельности.

     В январе Вагенхейм имел беседу с Гельфандом и, как следует из депеши немецкого посла, социалист – негоциант  убеждал его в полном совпадении интересов Германии и русских революционеров. Фон Ягов понимал, что речь будет идти именно об этом, но и не только.
Визитёры давно заняли свои места и приготовились к разговору, но статс-секретарь молчал и продолжал крутить в руках сигару. Возникла пауза, которую, поднаторевший в дипломатических встречах, фон Ягов умышленно затянул. Это должно было вызвать некоторую неловкость у гостей, и подчёркнуть превосходство хозяина кабинета. Однако слишком долгое молчание могло превратить неловкость в раздражение, а это затруднило бы доминирование главы МИДа в предстоящей беседе, поэтому фон Ягов положил сигару, пригладил усики и промолвил, обращаясь к полковнику Рицлеру:

- Слушаю вас.

- Позвольте представить русского социалиста и бизнесмена господина Парвуса,  - немедленно отреагировал полковник. Фон Ягов с удивлением приподнял брови и перевёл вопросительный взгляд на Гельфанда. Статс-секретарь лукавил – он прекрасно знал прозвище белорусского еврея, но посчитал, что пояснение, всегда похожее на оправдание, окажется в данном случае весьма кстати. Однако, в разговор с некоторым подобострастием вмешался Циммер:

 - Так ещё зовут господина Гельфанда, - пояснил он. Фон Ягов недовольно поморщился, но тут же надел маску любезности и вежливо уточнил:

- Так, статья господина Троцкого «Некролог живому другу - о вас?»

- Обо мне, - довольно отозвался Гельфанд, посчитав подобную осведомленность высокопоставленного немецкого чиновника за комплемент. Его огромные на выкате темные глаза заблестели от удовольствия. Чтобы не расхохотаться, мужчина напрягся так, что расстегнулась одна из пуговиц на жилетке, не выдержав напора большого живота.

- Так что, господин…э-э-э… Парвус, имеете сообщить? – сделавшись подчёркнуто внимательным, спросил он. Гельфанд был далеко не глупым человеком, поэтому постарался произвести на высокопоставленного собеседника благоприятного впечатление. Он откашлялся и твёрдо произнес:

- Постараюсь быть краток, - в этот момент Гелфанд кинул быстрый взгляд на Ягова, чтобы оценить его первую реакцию, но  статс-секретарь оставался  невозмутимым. Не смутившись, Парвус продолжил:

- Не вижу смысла останавливаться подробно на общественно-политическом моменте. Полагаю, вы это знаете лучше меня, - Гельфанд покосился на представителя  разведки  полковника Рицлера и почти без паузы произнес: - Уже сейчас в России есть силы, цели которых совпадают с интересами Германии, а именно: свержение Николая II, Падение самодержавия необходимо, как самой российской империи, так и прогрессивным силам в Европе. В этом случае мировая война будет завершена в самом благоприятном для Германии варианте.
Русские революционеры  смогут достичь своих целей только при условии раздела Российской империи на малые государства. Для этого необходима консолидация всех политических сил, как внутри России, так и за её пределами, - Парвус умолк, пытаясь определить эффект от последней фразы, но тщетно. Социалист лукавил. Ни одна из партий, на даже сам Парвус не подписались под таким заявлением, но обстоятельства требовали того, и Гелфанд с той же уверенностью продолжил:  -   Отельные фракции политических партий пока разобщены, между ними существует несогласованность. Меньшевики ещё не объединились с большевиками, последние, между тем, уже приступили к действиям, - и вновь Парвус покривил душой.

        Лидер партии большевиков Ульянов сейчас жил за границей и в полном безденежье едва сводил концы с концами. При этом Гелфанд прекрасно знал, что значительная часть меньшевиков занимала патриотическую позицию и считала невозможными антиправительственные выступления во время войны. Ю. Мартов (Цедербаум), П. Аксельрод и другие лидеры фракции в РСДРП понимали, что подобный исход грозил России большими территориальными, экономическими – вплоть до развала государственности – потерями.

       Для удовлетворения своих политических амбиций, чтобы согласиться на подобный вариант, необходимо обладать изрядным цинизмом и нелюбовью к своей Родине. Такая кандидатура у Парвуса была. Он был почти уверен, что Ленин согласиться на такое сотрудничество.
Фон Ягов  слушал собеседника, а тот вдохновлённый его вниманием с ещё большим красноречием продолжал: «План может быть осуществлён только под руководством русских социал-демократов. Радикальное крыло этой партии уже приступило к действиям. Но важно, чтобы к ним присоединилась и умеренная фракция меньшевиков. Пока такому объединению препятствовали только радикалы. Но две недели назад их лидер Ленин сам поставил вопрос об объединении с меньшевиками.

      Последующие несколько минут Гельфанд говорил о способах и методах ведения революционной борьбы: «…Необходимо своевременно разложить Россию посредством пропаганды. В этой части особое внимание должно уделяться  изданию газет и журналов соответствующего толка. Какой бы ни казалась невероятной информация, всегда найдутся недовольные  обстоятельствами своей жизни, а виновата будет, как известно,  действующая власть. Сюда же можно отнести организацию международной кампании в прессе против России.

      Как показали события 1901-05 годов, наиболее действенными являются забастовки и стачки. Тут главное выдвинуть заведомо выполнимые условия. Яркий пример эффективности – Обуховская стачка. Как известно в результате остановки завода, нарушилось снабжение военного флота России  тяжелым артиллеристским вооружением. Не стоит гнушаться и террористическими актами.
Русские социал-демократы могут достичь своей цели только в результате полного уничтожения царизма. Германия же не сможет выйти из войны, если до этого не вызовет революционный пожар в России».

       Постепенно скептицизм  статс-секретаря улетучивался. Парвус говорил уже довольно долго и в заключении обратил внимание на организацию массовых протестных выступлений, во время которых достаточно просто устроить провокации. Желательно с принесением «сакральной» жертвы».
«…я готов предпринять первые шаги в этом направлении, но мне… - при этих словах Парвус умолк, талантливо изобразив нерешительность.

- Ну – ну, продолжайте, - приободрил его фон Ягов, вполне понимая, о чём сейчас пойдет речь и оказался прав.

- …мне понадобятся денежные средства и немалые, - проговорил Парвус и умолк. Монолог у Гельфанда получился достаточно сбивчивым, но убедительным.

- Во сколько вы оцениваете…?  – спросил статс-секретарь и, не закончив фразу, умолк.

- Не менее двадцати миллионов марок, - твёрдо ответил Гельфанд. Фон Ягов молчал. Наконец, он  кашлянул и произнес:

- Ладно. Извольте всё вами сказанное выразить в письменной форме. Будет лучше, если это будет уже готовый план действий. Разумеется, без указаний, каких либо сроков.

       На этом встреча был завершена. Приготовленная фон Яговым тетрадь для записей так и осталась чистой.
Уже в начале марта на столе у главы МИДа Германии лежал документ, получивший впоследствии название ««Меморандум д-ра Гельфанда».
     
       Обширная программа Парвуса, названная незамысловато «Подготовка массовой политической забастовки в России», составлена была на 20 страницах и, в частности, содержала положения:
 о массовой забастовке под лозунгом «Свобода и мир», которая должна выйти из Петрограда и охватить оружейные фабрики и железнодорожные линии;
 об агитации среди рабочих в портовых городах (Одессе, Севастополе) и на судостроительных верфях (Николаев);
 о побеге политзаключённых из Сибири и использовании их в качестве революционных агитаторов в Петрограде;
 об использование русской прессы в Европе, которая бы повлияла на позицию нейтральных стран, подтолкнула их к вступлению в войну на стороне Германии;
 об Украине: «подстрекательство против русского господства за автономию, особенно среди крестьян».
Похожие пункты касались Финляндии и Кавказа. Его план предполагал диверсионную деятельность – взрывы мостов «как в 1904-1905 годах», поджоги нефтехранилищ в Баку.
В результате вопрос решился положительно. Деньги Парвус получил и даже с лихвой. Когда фонд МИДа иссяк, статс-секретарь был вынужден отправить телеграмму следующего содержания:
СТАТС-СЕКРЕТАРЬ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ - МИНИСТРУ ФИНАНСОВ ГЕРМАНИИ
 Берлин, 6 июня 1915 г

       На революционную пропаганду в России требуется 5 млн. марок. Так как мы не можем покрыть эту сумму из фондов, находящихся в нашем распоряжении, я просил бы Ваше превосходительство предоставить ее мне по статье VI раздела II бюджета на непредвиденные расходы. Я был бы чрезвычайно благодарен Вашему превосходительству, если бы Вы сообщили мне о предпринятых Вами действиях.
 ЯГОВ

      Вышеупомянутый документ хранится в архиве германского Министерства иностранных дел: Auswertiges Ami, Weltkrieg, 11 с seer. Band 5, A 8629. «Меморандум Парвуса» не датирован, но зарегистрирован в журнале Министерства  9 марта 1917 г.

     Одна из расписок Парвуса: “Получил 29 декабря 1915 г. от германского посольства в Копенгагене один миллион рублей в русских банкнотах для развития революционного движения в России. Д-р Гельфанд” также хранится в архиве Германии по сию пору.
Как показала история, план Гельфанда удался. Российская империя была повержена, но на её месте родилась ещё более могучая держава с названием Советский Союз, который в свою очередь сожрал Германию, расколов её пополам на долгие годы.

« Последнее редактирование: 15 Марта 2017 23:46:52 от Андрей Бронников »
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #3 : 16 Марта 2017 23:52:35 »
                         *****
НИИ психического здоровья, столовая.

         В столовой вкусно пахло свежеприготовленным обедом, но такой аромат не мог ввести в заблуждение психических больных. Это был замечательный парадокс местного пищеблока. На кухне постоянно витал аппетитный запах, но пища всегда была отвратительной. Еды готовили  мало, поэтому наряд по столовой заранее накрывал столы и раскладывал её по тарелкам, чтобы пациенты не могли съесть лишнего и не дрались из-за добавки. При этом  отходов оставалось так много, что порой казалось, что их объём  намного превосходил изначальное количество   приготовленной пищи.
   
          Дружная кампания пришла последней. Столовая уже опустела, но грязная посуда ещё не была убрана и продолжала источать аппетитный запах. Тарелки запоздалой троицы оставались нетронутыми и терпеливо ожидали голодных психических больных на краю длинного стола. Бося с грохотом отодвинул скамью и сел. Рядом с ним занял место Сергей Ильич. Свистунов расположился  с другой стороны напротив.
Приготовившись трапезничать, посетители сняли маски «Кодзару» – маленьких обезьян, однако при виде еды под ними оказались другие – «Отафуку», символизирующей счастье и удовлетворённость. Только у «Полковника» там опять оказалась маска «Сёдзё» – большого любителя сакэ.

         Подавали перловую кашу,  в простонародье также называемую «шрапнелью». Её серые плохо разваренные дробины, рассыпанные на тарелках, вызывали не аппетит, а скорее желание начинить ими охотничьи патроны и отправится на добычу какой-нибудь более благородной снеди.

        Алюминиевые кружки были наполнены едва подслащенной жидкостью чайного цвета. Если бы пациенты имели возможность добраться до журнала за контролем пищи, то с удивлением бы узнали, что содержимое кружек именовалось «цикориевым кофе с добавлением экстракта женьшеня». Несколько ломтей серого хлеба довершали и без того неаппетитный натюрморт на грязном столе.
Свистунов нахмурился и брезгливо  отодвинул тарелку с кашей. Для насыщения оставался только «цикориевый кофе с добавлением экстракта женьшеня». Семён Семёнович откусил от тяжелого ломтя хлеба, который во рту мгновенно превратился в кусок пластилина, и принялся жевать. Полусырая масса вязла на зубах, но это был единственный вариант пополнить организм калориями. Глотком чайного цвета жидкости Свистунов попытался облегчить свои старания по пережёвыванию, но тщетно.
Только настойчивость и выносливость помогли ему довести кусок хлеба до удобоваримого состояния. Семён с трудом сглотнул, запил напитком и поднял глаза на Босю.
Тот уплетал «шрапнель» за обе щеки и глаза его выражали полный восторг.

- Как ты это ешь? – с удивлением спросил Свистунов

- Ртом, - совершенно искренне ответил Бося и улыбнулся собеседнику маской «Ко-омотэ» – невинной красивой девушки.

- Ну да, ну да, - вздохнул Семён и на всякий случай уточнил. – Нравится?

- Угу, - выдохнул собеседник и несколько дробин, вырвавшись из его рта, в опасной близости просвистели рядом с лицом  Семёна.

- Тебе эта гадость нравится? – удивился самый мудрый  из пациентов психиатрической больницы и на всякий случай прикрылся пустой тарелкой. Как оказалось не зря.  Очередная порция «шрапнели» покинула зев Боси и со звоном ударилась о дюралевое дно столового прибора, который в настоящий момент служил оборонительным щитом Семёна Семёновича.

- Неа.

- Как нет? – удивился Свистунов, - А что ж тогда ешь?

- Мне жрать нравится, – довольно ответил Бося. На этот раз рот его был уже пуст, и поэтому обошлось без неприятных эксцессов. Семён от страшной догадки даже приподнялся с места и ткнул указательным пальцем себе в язык. Поглотитель «шрапнели» понял жест собеседника правильно и кивнул головой. Свистунов не поверил своим мыслям  и уточнил:

- То есть тебе всё равно, что жрать лишь бы жрать? Сам процесс…

- Угу, - с гордостью ответил  Бося, и на этот раз собеседнику вновь пришлось проявить  чудеса реакции.

- А любимое блюдо у тебя есть? – продолжал допытывать Семён.

- Угу. Лошадь.

- Конина что ли?

- Угу.

- Не, ты понял… - обратился было к Сергею Ильичу Свистунов, но рухнул ошарашенный на скамью. В этот же момент Семён услышал  тихое журчание и почувствовал специфический запах. «Полковник» сидел с  затуманенным взглядом, а руки его были опущены под стол.    ,

- Ты что реально больной? – прошипел Свистунов. Несколькими минутами ранее Сергей Ильич, широко расставив ноги, незаметно расстегнул гульфик,  вытащил шланг и подставил кружку.

- А что? – очнулся «Полковник».

- Ты это тут ещё и пить будешь?

- Ну да. Семёныч, ты же знаешь, что в столовой нельзя  потреблять, а без водочки эту гадость жрать невозможно,  - резонно заметил Сергей Ильич, затем аккуратно вытащил из-под стола кружку, залпом её опорожнил и приступил к трапезе.

- Так вот ты чего в новые брюки вырядился, - догадался Свистунов и уточнил. – Ты, паскудник, опять в штаны грелку с водкой запихал?
«Полковник» не ответил.  Ему было некогда, но маска Сёздё на лице баяниста говорила сама за себя.  Теперь Сергей Ильич с удовольствием уплетал больничное блюдо, потом ещё раз прервался, чтобы опять наполнить кружку и вновь продолжил питательный процесс. Бося продлил своё любимое действо тем, что съел без разрешения порцию Свистунова и теперь счастливо поглядывал по сторонам.
       
         Семён Семёнович проследил за его взглядом и увидел своего давнего приятеля Костю по прозвищу «Рыбак», который сидел на самом дальнем столе в углу и в полумраке был почти не заметен. Константин был тощ, небрит и лохмат. Маска Аякаси – «мстительного духа погибшего воина» на лице говорила о его, говорила о том, что её носитель был готов к решительным действиям. Штанины выцветших треников были обрезаны и  едва достигали ему до колен, а на ногах были надеты китайские кроссовки на два размера больше.

       Свистунов поднялся и вышел из-за стола. Следом бодро вскочил Бося, а за ним медленно  встал «Полковник» и опёрся двумя руками о колонну.
- Вы ступайте в палату, я сейчас подтянусь, - обратился к приятелям Семён, не сводя взгляда с «Рыбака» и добавил отдельно  для Боси, - ты его не бросай, - указал он пальцем на Сергея Ильича. Бося понятливо кивнул головой и подхватил под руку отяжелевшего «Полковника». Вместе они неожиданно шустро двинулись к выходу.

        Свистунов крадучись направился к приятелю. Подошёл совсем  близко и спрятался за колонной. Костя  сидел, не замечая ничего и никого вокруг. Очевидно, наступал решающий момент. В руках у него была  катушка от спиннинга с намотанной на неё толстой леской, другой конец которой тянулся под стол. Приятель рыбачил.

        Семён Семёнович терпеливо ждал, когда действо закончится логическим завершением. Он намеревался спросить своего приятеля о незнакомце, которому Свистунов только что объяснял дорогу к кабинету одного из руководителей больницы. Семёну  этот гость показался довольно странным. Внешний вид интеллигентного толстяка показался ему несколько старомодным и в то же время зловещим.
Тем временем, из-под стола раздалось довольно громкое шуршание. Это была потенциальная добыча «Рыбака» Дело в том, что он охотился на крыс. На другом конце лески  был приторочен металлический поводок с рыболовным крючком – тройчаткой, на котором висела приманка – большой шмат варёного сала.

        Свистунов не хотел мешать приятелю и терпеливо ждал развязки. Наконец, Костя вскочил и резко дёрнул леску. Она напряглась как струна и начала быстро разматываться. Потом остановилась, а в ближнем углу раздался отчаянный  писк, похожий на крик чайки. «Рыбак» потихоньку начал сматывать леску, изредка останавливался, потом опять чуть стравливал и вновь подтягивал к себе крючок. В этот момент, когда Костя сматывал леску, вновь раздавался писк и слышался характерный скрежет когтей по каменному полу.

        Борьба продолжалась несколько минут. В конце концов, «Рыбак» поставил на тормоз катушку, поднял её над головой и спрыгнул вниз. Там, за столом, он вдруг отчаянно принялся топать ногой по полу, но шлепков слышно не было. Наконец, Костя замер, влез на скамью ногами, поднял вверх катушку, перехватил второй рукой леску и тоже вознёс её над головой. Таким образом, он продемонстрировал Семёну свою добычу.
На крючке болталась огромная крыса. Именно её Константин только что добивал ногами и теперь  бездыханное тело болталось на импровизированной удочке, едва касаясь пола. «Рыбак» спустился со скамьи, хладнокровно наступил добыче на хвост и выдрал крючок из пасти крысы со всем содержимым. Тельце зверька ухватил за хвост и бережно опустил в мешок.

       От такого кровавого зрелища Свистунова затошнило, и пропала всякая охота задавать вопросы. Он развернулся и бегом выскочил из столовой в коридор. Только там он немного пришёл в себя и направился в отделение, к себе в палату. Костя выглянул следом за ним и крикнул вслед: «Эй, дружбан, ты чего хотел то?»  Семён не оборачиваясь, только взмахнул рукой и прибавил ходу.

*****

         Через несколько минут Свистунов уже сидел в холле своего отделения возле  фикуса на  жестком диванчике. Вечнозеленое растение чудесным образом умудрялось выживать в медицинском учреждении. Кадка, в которой он произрастал, была напичкана таблетками. Каждый больной, считавший себя здоровым (а именно таковые больше всего нуждались в лечении), не желали принимать лекарства и старательно закапывали их в землю. Благо, что санитаров мало интересовала дальнейшая судьба выданных медикаментов.

       Семён Семёнович лениво поднялся и пошёл в палату. Скоро должен был начаться врачебный обход. Картина, которую Свистунов там  увидел, была вполне предсказуемой. На его кровати животом вниз, и свесив голову к полу, спал мертвецки пьяный «Полковник».  Баян валялся рядом с кроватью, Бося сидел на табурете и что-то бубнил себе под нос. Семён не сразу обратил внимание, что одна из трёх свободных кроватей была расправлена. Он прислушался к тихому бормотанию Боси. «…Угаси всякую распрю, отъими вся разногласия и соблазны…» - шептал толстяк.

- Эй, мужчина, ты, где такого поднабрался? – толкнул его в бок Свистунов. Семёну показалось, что эти слова молитвы прозвучали, как предсказание и ему вдруг стало жутко. Бося никак не отреагировал и продолжал твердить слова молитвы, но уже совсем тихо и неразборчиво.

- Это я только что читал, - услышал вкрадчивый голос у себя за спиной Семён и, вздрогнув, резко оглянулся. Перед ним стоял пожилой бородатый мужчина и спокойно, но с интересом разглядывал Свистунова.

- Вы новенький? - спросил Семен.

- Здесь – да, - туманно ответил мужчина и тут же представился, - Тимофей Иванович, - но руки не подал, а только вежливо чуть поклонился.
Свистунов хотел было задать ещё несколько вопросов, но понял, что вновь прибывший не намерен общаться, и поэтому переключил своё внимание на Сергея Ильича, который продолжал почивать на чужой кровати.

       Семён толкнул  «Полковника». Тот на удивление быстро вскочил на ноги и тут же сел на кровати. Наклонился и пошарил по полу в поисках любимого баяна. Только, когда не смог обнаружить свой музыкальный инструмент, понял, что его спальное место находится чуть дальше. Семён всё это время с иронической улыбкой наблюдал за пьяным любителем песен Юрия Антонова. Теперь больных в палате опять стало пятеро, но один из старожилов подозрительно не появлялся.

       Тимофей Иванович, не обращая внимания на возню и прочие перипетии, достал из прикроватной тумбочки толстую книгу, положил её на подоконник, придвинул табурет и попытался сесть. В этот момент толстяк Бося, проявив неожиданную резвость, в последний момент выбил табурет ногой из-под деда. Тот шлепнулся на пол, тут же поднялся и обернулся только лишь для того, чтобы поднять табуретку.  Автора откровенной издёвки он даже не удостоил взглядом.

       «А ты оказывается мерзавец», - произнёс Семён и пристально посмотрел в глаза Боси. Тот в ответ лишь осклабился и отвернулся. Обстановку разрядил Сергей Ильич. Он растянул меха, и баян отозвался звучным стоном, но на этом музыкант ограничился.
- Что-то обхода всё ещё нет,  - произнёс Семён и выглянул в коридор. Там тоже было тихо. Делегация врачей задерживалась. Свистунов прикрыл дверь и ещё раз по слогам подтвердил:
- Ти-ши-на. Полная.

- Дык, это же здорово! – обмахнул себя тюремной распальцовкой «Полковник» и открыл тумбочку, - Что, жулик, уже пожрал? – поинтересовался он у таракана Аркадия. Вопрос остался без ответа.  На столе появилась бутылка водки и гранёный стакан. 

- Дед, пить будешь? – обратился Сергей Ильич к вновь прибывшему больному и таким образом выразил ему  своё дружелюбие. Тимофей Иванович в ответ только отрицательно покачал головой,  не прерывая чтения. «Полковник»  с хрустом свернул пробку, достал из штанов опорожнённую грелку и вылил туда часть содержимого из бутылки.

      Ещё не протрезвевший Сергей Ильич наполнил  стакан до половины и поставил обратно. Затем сделал паузу, но только для того, чтобы ощутить сладость предвкушения предстоящего действа. Взялся рукой за стакан, но потом решил ещё отложить удовольствие. Снял брюки, аккуратно сложил их и повесил на спинку кровати. Подтянул синие сатиновые трусы,  напялил сверху выцветшее трико и старательно заправил в них тельняшку. Затем постучал костяшками пальцев в стенку тумбочки и громко спросил: « Аркадий, ты пить будешь?»  Ответа, разумеется, не последовало, но «Полковник» открыл дверцу и выпустил таракана. Тот быстро поднялся и занял место возле  корки хлеба, которая должна была послужить единственной закуской для выпивки, но «Полковнику» для компании и этого было достаточно. Он даже намеревался водкой поделиться  со своим дружком, но тот решил ограничиться скудной закуской, исключив выпивку.
Бося хитрым прищуром посматривал на приготовления соседа.

                                                                                  Из истории болезни
         Анамнез жизни
Боссель  Алексей Савельевич, 35 лет. Рос в многодетной семье. Мать имела психические расстройства, но на учёте не состояла, у психиатра не наблюдалась. Страдала тяжелыми депрессиями. Отец постоянно отсутствовал в командировках. Рано умер. Больной воспитывался матерью. Пятый ребёнок в семье. Двое умерли в младенчестве. Старший брат повесился. Всего детей было семеро. Младшая сестра скоропостижно умерла от лихорадки в двадцатилетнем возрасте.
       Анамнез заболевания.
Наблюдается у психиатра  более 15 лет. В детстве обладал гипервозбудимым характером. До пятилетнего возраста имели место бессудорожные припадки, во время которых кричал и бился головой об пол. Говорить начал поздно. Холерик. Имеется идиосинкразия на землянику. Проявлял крайнюю жестокость  по отношению к животным. Образованность считает проявлением слабости. Уверен в её вреде.
      Психическое состояние.
С врачом беседует живо и охотно. Активно жестикулирует. Обычное, преобладающее настроение — напряженная сосредоточенность… Излюбленные жесты и привычные движения — движения правой рукой во время речи вперед и вправо…
Часто напевает детскую песню «Жил был у бабушки серенький козлик». Мышление расплывчатое, отмечается резонёрство. Утверждает, что засыпает плохо – мешает обдумывание. Иногда больному слышаться голоса: Ульянова-Ленина, Маккиавели,  Сталина, бога кукурузы  Хун Хунахпу.  На начальном этапе больной самостоятельно отвлекался от этих «голосов», но впоследствии они практически полностью овладели его мыслями, мешали работать (хотя иногда он был в состоянии делать хорошие доклады и работы). В связи, с чем был вынужден оставить работу. Утверждает, что в прошлой жизни был вождем племени индейцев-киче.
Может запоминать и точно воспроизводить большие тексты любой сложности, что проявляется как бред. Часто выдаёт это за свои произведения. Критическая оценка больным своего состояния отсутствует.
В отделении держится обособленно, малозаметно, пассивно подчиняется режиму отделения. После выписки планирует стать главой государства.

Неврологический статус.
Нарушено глазодвигательное движение правого глаза. Лицо симметричное. Язык по средней линии.

Обоснование психического статуса
Учитывая то, что у больного имеется мания величия (в  прошлой жизни был вождём, намеревается стать главой государства) можно выделить как основной – парафренный синдром. В поведении больного выражены явления аутизма. Галлюцинации и бред порождают сильные аффекты агрессии и гиперактивности, политической и социальной деятельности

Прогноз
Клинический неблагоприятный, учитывая возраст и длительность заболевания. Социально - психиатрический более благоприятный, так как на фоне проводимого лечения больной при выписке будет в состоянии выполнять посильный труд, а также простую профессиональную деятельность.



       Тем временем Сергей Ильич уже приготовился к трапезе, хотя в смысле удовлетворения аппетита таковой её можно было назвать с большим натягом. Первым делом «Полковник» надел привычную маску Сёдзё, потом долил ещё водки в стакан и сделал ещё одну попытку не остаться в одиночестве во время распития алкоголя. «Так значит, не будешь? – обратился он к Тимофею Ивановичу, опять получил отказ и задал тот же вопрос Свистунову. Семён Семёнович даже не удостоил его ответом. Босю Сергей Ильич проигнорировал.

      «Полковник» опрокинул стакан в рот и громко крякнул от удовольствия. Корочка хлеба по-прежнему оставалась в полном распоряжении таракана. После того как Сергей Ильич "крякнул" три раза, он достал баян и принялся беспорядочно нажимать на кнопки, сдвигая и раздвигая мехи. Инструмент отзывался жалобным недовольством, постепенно его возмущение становилось всё более решительным и громким. Наконец, музыкант внял зову баяна, очередной раз сдвинул мехи и снова заорал песню Ю.Антонова: «Зажигает листья – свечи золотистой попой!»  «Полковник» вскочил на ноги и, приплясывая, продолжил:
               Подарю тебе я вечер,
               Самый настоящий.
               Чтобы звезды в нем …

В этот момент ему стало плохо и позывы к рвоте остановили его блестящее выступление. Семён Семенович был готов к такому повороту событий и быстро вытащил из-под кровати, специально приготовленное для того случая оцинкованное ведро. Подставил его в хлам пьяному соседу по палате, а тот упал перед ним на колени, опустил туда голову по самые уши и заорал: «У-у-у! У-у-у!!» Развернулся к ведру ухом, приложил палец к губам и прошипел: «Т-с-с-с. Тихо. Я эхо слушаю».

Разозлённый Свистунов пнул под зад трясущегося «Полковника» и крикнул: 
- Ах, ты ж, козёл! Я думал он рыгать будет, а он, видите ли, эхо слушать собрался!

- Неа! Я честно! Случайно…- бессвязно завопил Сергей Ильич, вскочил на ноги и выскочил из палаты. Ему действительно стало плохо, и надо было успеть в туалет до извержения содержимого из недр желудка. Туалет, так же как, и душевая, и умывальник, был один на два отделения и располагался в подвале. Путь предстоял немалый, гораздо длиннее, чем расстояние от кишечника до ротового отверстия. 

       «Полковник» бежал быстро, но не успел. Уже перепрыгивая через две ступени, он прижал ладонь к губам, чтобы хоть как-то задержать поток рвущейся наружу жижи. До унитаза не дотянул и ближайший угол в  подвале должен был приютить не переваренную «шрапнель».
Сергей Ильич подбежал к шкафчику, в котором хранились принадлежности для работы уборщицы, опёрся одной рукой о стену, как можно ниже наклонил голову и выплеснул наружу дробины каши, сдобренные водкой, желудочным соком  и жеваным хлебом.  Мгновенно протрезвевший  мужчина тужился так, как - будто поставил себе задачу вывернуть наизнанку желудок и изрыгнуть его из себя. «Полковник», казалось, вошёл в азарт, топал ногами  и отбивал поклоны, с  каждым судорожным позывом наклоняясь всё ниже и ниже. В конце концов, он стал биться лбом о стену, но сам этого не замечал. Потом вдруг  громко крикнул: «Эх!», отчаянно сорвал с себя тельняшку, вытер рот и швырнул её в угол прямо в отвратительную жижу.

       Процесс закончился так же резко, как и начался. В туалете воцарилась полная тишина. Сергей Иванович крякнул, поправил тельник так, чтобы блевотины не было заметно, прикрыл дверь и пошёл в душевую. Не снимая трико, он включил воду, сунул на несколько мгновений голову под струи холодной воды, и на этом освежающая процедура закончилась. На лице страдальца возникла маска Ясэотоко – «измождённого мужчины».

       Когда «Полковник» вернулся в палату, там царили покой и безмятежность. Бося спал, накрывшись   одеялом. Семён Семёнович сидел на кровати и что-то увлечённо писал в тетради.  Таракан Аркадий сидел на краю блюдца и внимательно наблюдал за происходящим, а  Свистунов в свою очередь старался не тревожить доброе насекомое. Тимофей Иванович всё также читал книгу на подоконнике. Это было самое светлое место в помещении. Врачебного обхода так и не случилось.

       Вполне благополучное отделение, одетые и относительно сытые больные, почти добропорядочные и грамотные врачи поддерживали спокойную атмосферу; не совсем устроенный быт не мешал тихому существованию граждан и течению размеренной жизни больницы. Новое медицинское оборудование и квалифицированные доктора давали надежды на скорое выздоровление, хотя покинуть стены лечебного заведения никто особо и не стремился. Обитатели предпочитали спокойствие и небогатую сытость в больнице свободной, но суетливой жизни  вне пределов больницы.


« Последнее редактирование: 19 Марта 2017 00:35:57 от Андрей Бронников »
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #4 : 20 Марта 2017 23:44:28 »
7 мая 1898 год, село Шушенское Красноярского края.

           Девятнадцатый век, в котором Россия провела пятнадцать войн, подходил к своему завершению. В одиннадцати из них была одержана победа и только в одной поражение. Остальные четыре нельзя было назвать ни поражением, ни победой. Надежды  высшего общества, купечества и зарождающейся буржуазии  в новом столетии были связанны с экономическими и политическими реформами, чаяния простого люда ограничивались  видами на урожай в будущем 1900 году и заработками в городах на заводах и фабриках.
Основания для радужных перспектив были. В последнее десятилетие уходящего века начался бурный экономический рост. Российская империя становилась всё более мощной и промышленно развитой страной. 

          С 1892 года развернулся особенно резкий промышленный подъём. Строительство Сибирской магистрали, рост судостроения, более широкое использование станков, машиностроения, механизация сельского хозяйства вызвали в свою очередь спрос на уголь, нефть, металл. Рост производства происходил не только за счет модернизации старых мощностей, но в основном в результате строительства новых заводов и фабрик.

          Начало сбываться предсказание Ломоносова о прирастании России Сибирью.  Вновь проложенная магистраль позволила доставлять в европейскую часть империи хлеб, мясо, шерсть, масло. Начали развиваться сибирские города, такие как Томск, Новониколаевск, Омск. Увеличилось количество переселенцев в Сибирь.
Рост крупной капиталистической промышленности стимулировал развитие банковского кредита. Почти в два раза увеличился иностранный капитал. Зарубежные финансисты не только охотно покупали акции русских предприятий, но и сами основывали в России свои заводы и фабрики.

          В основу экономической политики С.Ю.Витте (1849-1915 г.г.) были положены три основных составляющие:  активное стимулирование государством промышленного развития;  привлечение иностранных инвестиций в промышленность и железнодорожное строительство;  расширение имеющихся и освоение новых внешних рынков для российских промышленных товаров на Ближний Восток, на Дальний Восток, на Средний Восток. 

          Результаты экономической политики Витте были впечатляющими. В 1893 г. в России начался небывалый промышленный подъем:  Число фабрик увеличилось с 3000 до 9000.  Объём промышленного производства вырос в восемь раз.  Добыча каменного угля выросла с 110 млн. пудов до 684 млн. пудов.  Добыча нефти - с 13 млн. до 487 млн. пудов.  В 20-й век Российская Империя вступила с крупнейшей и лучшей в мире нефтедобывающей и нефтеперерабатывающей промышленностью: 94% всей нефти перерабатывались внутри страны.
               
         Россия вышла на 5 место по объему производства.  За 12 лет протяженность железнодорожной сети удвоилась.  Было завершено строительство Транссибирской железной дороги.  Сложился комплекс предприятий тяжелой промышленности на юге России.  К концу 19 века в России завершился промышленный переворот.

         В сфере культурной и социальной также был заметен большой прогресс. Ежегодно пособиями для нищих пользовались около семи миллионов человек. Выплаты производились сетью благотворительных учреждений под названием «Ведомство учреждений  Императрицы Марии Федоровны». Строились богадельни и приюты, сиротские дома. Россия по уровню потребления алкоголя находилась на предпоследнем месте среди европейских стран. Меньше пила только Норвегия. Впрочем, последнее нельзя считать достижением 19 века. Так было всегда вплоть до Октябрьского переворота.   
Была проведена перепись населения и таковая составила 126 миллионов человек (без Финляндии). Самым многочисленным оставалось крестьянство, а городское население составляло чуть меньше чем восемь миллионов. Крестьяне жили трудно, порой, от урожая к урожаю едва сводили концы с концами. Часто бедствовали. В более выгодном положении  находились те, кто жил близ городов и промышленных центров. Зимние заработки на фабриках и заводах позволяли им не только избежать голода, но и поддерживать более высокий достаток.
Однако деревню нельзя было назвать, вопреки сложившемуся мифу, грязной, немытой и бедной. К концу девятнадцатого века положение крестьянства начинало меняться. Количество нищих определялось только их желанием вести такой образ жизни. Увеличилась прослойка, так называемых, середняков. Состоятельные крестьяне стали чувствовать себя увереннее, не боясь потерять нажитое, старались преумножить своё хозяйство.

       Такова была приблизительная картина жизни в России. На этом фоне активизировалась, и политическая сфера деятельности просвещенной части общества. Повышение уровня жизни породило прослойку желавшую жить ещё лучше, главное немедленно. Однако до поры до времени правоохранительные органы контролировали большинство лидеров либерального движения. При малейшей возможности их деятельность купировалась, в том числе и высылкой в места достаточно отдалённые, но вполне комфортные для проживания.
Владимир Ульянов перед отправкой в ссылку и по дороге в глухую Сибирь  испытывал сильную робость, граничащую со страхом. Ему казалось, что  место, которое было назначено для проживания, представляло собой унылую, мрачную и убогую деревню. Жить там решительно невозможно, а пребывание   непременно должно было закончиться для ссыльного как минимум чахоткой. Вспоминалось родное Кокушкино, мечталось отбыть ссылку там.

        Убогий, как казалось молодому человеку, вагон наводил тоску. Взгрустнулось до слёз. Молодой человек вспоминал Аполлинарию Якубову, в которую был чрезвычайно влюблён. В тюрьме Володя так хотел, чтобы девушка пришла к тому месту, где он мог увидеть её из тюремного окна, но приходила только Надя Крупская по прозвищу «Рыба».

        Острый ум начинающего социалиста позволял давать очень меткие клички участникам тайных собраний. Зинаида Невзорова из-за склонности к полноте стала «Булочкой». И лишь Аполлинария Якубова получила нейтральную кличку — «Кубочка». Сам Ульянов стал «Стариком», что тоже вполне отвечало его внешнему виду. В свои годы выглядел он значительно старше.
«Кубочка» всё – таки порадовала его, встретив при выходе из заключения. Она радостно бросилась ему на шею и поцеловала. Как оказалось - на прощание. Через некоторое время девушка также отправилась в ссылку и отбывала её неподалеку. Тем обиднее было, что она вовсе не стремилась увидеть его и всё это время ограничивалась поздравительными открытками.

       Поездка, наконец, подошла к концу. Каково же было удивление и радость двадцатисемилетнего Вовы, когда он увидел светлую деревню, добротные дома и спокойные и приветливые лица. Как будто камень упал с души, стало веселее.
К настоящему моменту Ульянов уже давно утвердился в своём выборе. Политика была именно та стезя, которая могла позволить молодому человеку реализоваться  в своих честолюбивых помыслах. Душа требовала известности, власти и лидерства. После того как стало понятно, что отбывание наказания обещает быть достаточно комфортным, мысли вернулись к политической  деятельности и теперь стало жаль потерянного времени.

       Шушенское было довольно отдаленной деревней, и поэтому здесь часто отбывали ссылку политически неблагонадёжные. По этой причине Ульянова встретили здесь обыденно и без враждебности. Отдалённость не означала заброшенность и нищету. Здесь были представлены все институты власти. Сельский голова располагался в отдельном и чистеньком кабинете, не загроможденным мебелью. В углу стоял большой сундук, на стене висели большие часы. Перед казённым зелёного сукна столом, постелен простой половик, связанный из разноцветных  лоскутов. Несколько окон, тщательно выбеленные стены делали кабинет больше похожим на жилое помещение, нежели на присутственное место. С другой стороны подобная чистота вселяла в посетителей, в большинстве своем простых крестьян, робость. Даже Ульянов, впервые попав на приём к местному начальству, почувствовал некоторую стеснённость.

        В этой же избе, в соседней комнате только большего размера, но такой же идеально чистой и светлой находился волостной мировой суд. Здесь принимались решения о наказании за кражи, присвоение чужого имущества, мотовство. Даже пьянство подлежало наказанию полутора десятками ударов плетьми. Более того, наказывалось даже прошение милостыни по лени и привычке к праздности. За это полагалось тюремное заключение до одного месяца.

       Тюрьма была срублена на задах и имела четыре помещения: три камеры, кабинет смотрителя, объединенные длинным коридором. Окна небольшие, но без решёток. Тюремный двор образован бревенчатым частоколом высотой  около шести метров. Так же был свой полицмейстер и судебные приставы.

       Крестьянские дома в деревне как на подбор крепкие и просторные. Даже бедняцкие хозяйства не казались нищими и убогими. Вкупе с потрясающей природой достаточно удаленное поселение производило доброе впечатление, и задворками империи его можно было назвать с большой натяжкой, только учитывая географическую отдаленность.

      Три года долгий срок. Единственный способ остаться в поле зрения политического сообщества, чего Ульянов чрезвычайно желал, это публиковать статьи в соответствующей прессе. Ещё лучше издать книгу или сборник политических статей. Владимир задумал первое, не отказываясь и от второго. Благо, что ещё в тюрьме молодой человек набросал тезисы будущей работы, которая была опубликована отдельной книгой и впоследствии по праву считалась очень авторитетным и  профессионально написанным трудом. В дальнейшем получила известность под названием «Развитие капитализма в России».

       Как оказалось, единственной проблемой в ссылке был переизбыток свободного времени. Именно здесь Владимир приобщился к охоте. Очень азартным охотником он так и не стал, но первый год ссылки, до приезда Надежды Крупской, очень часто бродил по перелескам и озерам вместе с Зыряновым, у которого снимал комнату.

      Даже в день приезда будущей супруги Ульянов был на охоте. Возвращался он уже затемно. В тот раз Аполлон Зырянов оказался занятым по хозяйству и Владимир, взяв ружьишко, отправился один. Бродил он долго, впрочем, безуспешно. Молодой человек не любил слыть неудачником и поэтому сильно задержался в надежде подстрелить хоть какую-нибудь  дичь. Уж очень не хотелось ему возвращаться с пустыми руками.

      С ощущением конфузливости Ульянов быстро шагал по деревенской улице без трофея. Благо сумерки скрывали его от посторонних глаз. Никем незамеченный Владимир  подошёл к воротам и тут же остановился от удивления. Все окна в доме горели, в том числе и в его комнате. 
Ульянов с раздражением открыл калитку  и увидел хозяина дома. Тот стоял на высоком крыльце и хмуро смотрел на постояльца. Молодой человек скинул ружье и прислонил к забору. Затем махнул рукой в сторону горящих окон своей комнаты и недовольно спросил:

- Это что же там происходит, милостивый государь? Кто ко мне пожаловал без моего ведома и приглашения?

Ответ Зырянова окончательно вывел Ульянова из равновесия.

- Ваш изрядно пьяный приятель Энгберг без разрешения ворвался в дом, долго шумел и ругался, потом разбросал все ваши книжки и теперь, кажется, уснул прямо на полу, - промолвил Зырянов и огорчённо развёл руками.
Оскар Энгберг – финн по национальности, рабочий Путиловского завода, тоже отбывал здесь ссылку и частенько заглядывал к Ульянову, чем скрашивал одинокие и долгие вечера Владимира. Но не таким же образом!

- Что!? – вскричал Владимир, бросился в дом и едва не сбил с ног Крупскую. На несколько секунд молодой человек онемел от удивления. Если бы не громкий хохот Зырянова за спиной и смех Энгберга из глубины дома, эта пауза продлилась бы неизмеримо дольше. Так состоялась первая встреча в ссылке Владимира с невестой.

           Ранее, спустя несколько месяцев после прибытия в  Шушенское Ульянов загрустил. Зырянов сразу понял, в чём дело и полушутливо принялся сватать молодого человека, предлагая ему в невесты местных девок, но тот упорно отказывался по одной только ему известной причине. Не так давно Владимир написал «симпатическими» чернилами своей соратнице Надежде Крупской письмо, в котором он предлагал ей приехать к нему в качестве жены. Получив короткий ответ: «ну что ж, женой так женой», Ульянов принялся хлопотать о переводе невесты, которая также в этот момент отбывала ссылку, к нему в Шушенское.

Из прошения Н.К. Крупской министру внутренних дел:

«Выходя замуж за Владимира Ильича Ульянова, находящегося в Енисейской губернии, Минусинском округе, селе Шушенское, я обращаюсь к вашему превосходительству с покорнейшею просьбою назначить мне местом высылки, если таковая последует мне в виде наказания, местожительство моего жениха.
Избирая Сибирь местом высылки, я прошу также о сокращении её до двух лет в виду того, что через два года кончается срок ссылки моего жениха, а также в виду того, что со мною едет мать.
1898 года, января 9-го дня.
Н.К. Крупская.

Министр  империи - «тюрьмы народов» просьбу удовлетворил.
Затем потянулись долгие дни ожидания. Бюрократическая машина надолго задержала встречу жениха и невесты. Но вот, наконец, случилось!  Матери Владимир собрался написать письмо лишь несколько дней спустя:

«Приехали ко мне, наконец, дорогая мамочка, и гости. Приехали они седьмого мая вечером, и как раз ухитрился я именно в этот день уехать на охоту, так что они меня не застали дома. Я нашёл, что Надежда Константиновна высмотрит (так в оригинале – прим. автора) неудовлетворительно – придётся ей здесь заняться получше своим здоровьем. Про меня же Елизавета Васильевна сказала: «Эк Вас разнесло!» - отзыв, как видишь, такой, что лучше и не надо!»

       Это было действительно так. Жил Ульянов сытно и благополучно. Питание было весьма отменным. Каждую неделю для него закалывали барашка, а физическими делами ссыльный отягощен не был. За полный пансион молодой человек платил хозяину дома Зырянову восемь рублей в месяц – всё то пособие, что выдавало ему государство для обеспечения безбедного существования в ссылке. Ещё и матушка присылала денег.
Несколько месяцев вплоть до апреля документы ходили по полицейским инстанциям, а затем в период ледохода всякая связь с «большой землёй» и вовсе прекратилась. Только седьмого мая первый же пароход дотащил Надежду Крупскую с её мамой Елизаветой Васильевной в соседнее село, откуда они добрались  до Шушенского глубоким вечером. Именно поэтому приезд невесты оказался таким неожиданным для Владимира.

        Тем временем был накрыт стол для скромного торжества, которое, впрочем, не затянулось. Оскар Энгберг, получив в подарок набор ювелирных инструментов, скоро попрощался и счастливый удалился. В прошлом он подвизался учеником ювелира, и этих навыков ему хватило, чтобы впоследствии к венчанию молодоженов изготовить два обручальных кольца из медных пятаков.
Затем раскланялся и Зырянов. Последней, но тоже скоро ушла мать Надежды на ночлег в соседнюю комнату, предусмотрительно отвоеванную Ульяновым у местного попа, который тоже намеревался там поселиться. 

        Казалось бы, сейчас должен был  случиться романтический вечер молодоженов с логическим любовным продолжением, но нет. Надежда принялась рассказывать жениху о  политической обстановке и текущих делах революционно настроенной молодежи. Удивительно,  именно этого и ожидал от невесты Ульянов.

        Вначале он внимательно слушал Крупскую, держа её руку в своих ладонях, затем встал и принялся энергично расхаживать по комнате вокруг круглого стола, сбивая половики. Постепенно шаг его замедлялся, вместе с тем терялась уверенность в голосе Крупской. После завершения очередной мысли пауза все больше затягивалась, а лицо Надежды становилось растерянным. В конце концов, она умолкла, а Владимир остановился, взял стул и уселся на него верхом напротив невесты.  Ульянов посмотрел ей прямо в глаза и произнёс:

- Наденька, что происходит? Ты что-то не договариваешь…

Крупская продолжала молчать, а молодой человек продолжил ещё более жёстким тоном:

- Моя дорогая, давай договоримся так…ты помнишь я тебе рассказывал, что в юности мне нравился рассказ Тургенева «Андрей Колосов»? – Владимир дождался, пока невеста в знак согласия кивнула головой и продолжил. – Так вот…необходимо доверять друг другу и ни о чём лишнем не спрашивать. С другой стороны будем искренними и откровенными. Ты согласна?
Надежда вновь кивнула головой, но в этот раз Ульянов лишь многозначительно промолчал в ответ. Совершенно тихим и робким голосом Крупская произнесла:

- В марте состоялся учредительный съезд социал-демократической партии.

- Как? – воскликнул Ульянов и вскочил с места. – Кто? Кто там был?

- Я не знаю подробностей, узнала мимоходом перед отъездом. Точно знаю, что инициатором был Струве.

- Ах, мегзавец! – вскричал молодой человек, и от волнения его картавость только усилилась. Владимир в сильном возбуждении вновь  принялся бегать вокруг стола, размахивая правой рукой. Левая при этом спокойно была вложена в карман брюк.

- Мегзавец! У них ничего не получится! Кто там ещё был? – продолжал возмущаться Ульянов. Крупская предполагала, что известие о создании социал-демократической партии вызовет у жениха недовольство, но такого гнева она не ожидала. По твердому убеждению молодого политика такое событие должно было случиться непременно под его руководительством.

        В раннем детстве, чтобы добиться своего Володя частенько падал на пол, стучал ногами и орал. Теперь  это выражалось в таком же нервном возбуждении, но внутренний посыл – добиться желаемого любым способом – оставался прежним.
Надежда продолжала молчать, и это было самым мудрым решением. За стеной  принялась деликатно покашливать разбуженная Елена Васильевна, чем охладила пыл молодого человека. Встревоженные шаги в комнатах Зыряновых окончательно успокоили Ульянова.

      «У них» действительно мало, что получилось. Сразу после учредительного съезда практически все его члены были арестованы полицией и не смогли объединить разрозненные группы в единую партию. Свое развитие и бурную деятельность социал-демократическая партия обрела лишь после возвращения Ульянова (Ленина) из ссылки.

                                          ******
НИИ психического здоровья, палата Свистунова


        Время тянулось медленно, но приятно. Казалось «dolce far niente» - сладкое ничегонеделание - обрело осязаемые формы и поселилось здесь навеки.  Покой и безмятежность по-прежнему главенствовали в пределах одного помещения. Под мерный храп «Полковника»  обитатели палаты занимались каждый свои делом. Сергей Ильич навзничь лежал на кровати, и с его мокрого после душа трико на пол капала вода, создавая лужицу, которая подозрительно напоминала плоды здоровой работы почек. Впрочем, возможно так оно и было.

        Мертвецки пьяный мужчина перевернулся на живот, и струя мочи зажурчала прямо на пол. Сергей  Ильич облегчённо застонал. Обитатели не обратили на это событие ни малейшего внимания. Во - первых, уже привыкли, а во-вторых, точно знали, что «Полковник» после того, как очнется от сна, сам уберёт за собой. Подобные эксцессы, а таковое случалось не впервой, обычно приносили страдания только его верному приятелю таракану Аркадию. Вот и сейчас он попал под вонючие брызги и теперь обиженно отирался лапками, отбежав на безопасное расстояние.  Аркадий тяжело вздохнул и удалился в темноту ближнего угла. Таракан безмолвствовал, да и не мог ничего сказать, хотя  ему было что, донести до обитателей палаты. Он предчувствовал беду. 

        Сергей Ильич, уткнувшись носом в подушку, глухо прокричал: «золотая лестница без педрил» и снова захрапел. Несмотря на внешнюю беспечность, жизнь Аркадия нельзя было назвать благополучной. Каждодневный риск попасть под ногу своих старших сожителей по палате, угнетал таракана. Еды тоже, порой, не хватало. Те крохи, что перепадали ему со стола Сергея, частенько оказывались несъедобными. Всё вкусное тот съедал сам. Больше всего оставалось водки. Поначалу Аркадий не любил эту вонючую жидкость, но потом пристрастился, однако алкоголиком не стал и лишь изредка напивался с горя.

        Несколько раз он пытался изменить свою жизнь. Однажды в сильной обиде сбежал в соседнюю палату, но быстро вернулся. Там были другие тараканы, которые своим его так и не признали.

        В очередной раз Аркадий переживал душевный кризис. Он отчистился от полковничьей мокроты и засеменил в сторону нового обитателя, который по-прежнему сидел возле окна, склонившись над книгой. Тимофей Иванович склонился над несчастным насекомым и, чуть подталкивая того мизинцем, направил  к плинтусу. Таракан заполз в щель и замер. Это темное и тёплое место ему нравилось. Здесь было значительно безопаснее.

       Семёну Семёновичу не спалось. Обычно время после завтрака и до обеда он проводил в сладкой дрёме, но сейчас тревожное чувство подняло его с постели. Свистунов прислушался к неясному шуму где-то в лабиринтах коридоров лечебницы. Семён привычно сунул жилистые ноги в дерматиновые тапочки и направился к столу. Там плеснул из гранёного графина теплой воды в стакан и залпом выпил.
В палате вновь воцарилась полная тишина. Даже «Полковник» перестал храпеть. Шум за дверями стал явственнее, но в этот момент вновь никто не придал этому значения. Толстяк Бося забормотал нечто невразумительное из своего угла. Судя по отдельным словам, он бубнил некие философские тексты. Где уникум от вербальности мог их услышать, оставалось загадкой.
« Последнее редактирование: 21 Марта 2017 10:37:24 от Андрей Бронников »
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #5 : 24 Марта 2017 00:14:32 »
     Тимофей Иванович не был уж слишком стар, но старше Семёна Семёновича. Тем более, что  борода с проседью молодости новому постояльцу не добавляла. Даже преклонные года редко бывают совместимы с мудростью, но это был тот самый редкий случай, когда  житейский, а порой мистический опыт позволяют человеку правильно оценивать не только бытовую ситуацию, но и то, что лежит вне пределов физического восприятия.

       Говорил Тимофей Иванович мало, но даже по тем коротким фразам, что он произносил, было понятно, что он человек образованный. Мысль формировал кратко, но ёмко, ударения в словах делал исключительно грамотно. В речи его присутствовали архаизмы, однако неологизмов не было вовсе. Свистунов чувствовал, что этот человек может мыслить глубоко и независимо о политике, экономике, духовности, короче обо всём том, о чём постоянно думал Семён, но поделиться было не с кем.

      Семён Семёнович замешкался возле стола. Ему хотелось поговорить с новым постояльцем, но повод для беседы никак не приходил на ум. Тогда Свистунов налил ещё стакан воды и присел на стул. Пить он не стал и только ожидал  удобного момента, когда Тимофей Иванович оторвётся от чтения. Возможно, разговор так и не состоялся бы, но тут из-под плинтуса вылез таракан и просительно уставился на нового покровителя.  Постоялец посмотрел на Аркадия и ласково спросил:

- Ну, что? Проголодался бедолага?

Семён не растерялся, вынул из кармана кусочек сухаря, подошёл поближе и положил его перед тараканом.

- Ешь, - произнёс Свистунов и продолжил, обращаясь уже к Тимофею Ивановичу. – А за что вас сюда…?
Постоялец лукаво улыбнулся в ответ.

- Ну, то есть я хотел сказать…- попытался оправдаться Семён.

- Вы хотели сказать с каким диагнозом?

- Да, - окончательно смутился Свистунов.

В действительности то, что он спросил, можно было считать крамолой. В больницу могли поместить только по причине болезни, но отнюдь не в наказание.

- За то, что я читал книгу в неположенном месте, - совершенно спокойно пояснил Тимофей Иванович.

- То есть, как это? Разве есть такие места?  – удивился Свистунов и чуть не пролил воду на пол.

- Есть.

- Где? – продолжил удивляться Семён, чувствуя подвох.

- В библиотеке, – лаконично ответил собеседник.
Свистунов чуть не расхохотался, но посмотрел в глаза собеседнику и понял, что тот  вполне серьёзен.

- Там можно читать только их книги. В смысле, библиотечные, - пояснил Тимофей Иванович.

- Можно же было взять там книгу да и читать себе спокойно, - принялся размышлять вслух Семён.

- У них там нет таких книг.
Свистунов вдруг почувствовал, что в горле у него пересохло, и он залпом выпил стакан воды. От волнения Семён Семёнович не придумал ничего лучшего как сказать:

- Боська, ты бы отворил дверь. Ужас как «Полковник» воняет.

     Вместе того, чтобы кинуться к дверям  толстяк оживленно повысил тон и довольно отчетливо произнёс: «Героический интеллигент не довольствуется, поэтому ролью скромного работника (даже если он и вынужден ею ограничиваться), его мечта - быть спасителем человечества или, по крайней мере, русского народа…»

     Свистунов и Тимофей Иванович как по команде повернули головы в сторону вещателя и замерли в ожидании продолжения. Таковое не замедлило последовать. «Но пока интеллигенция всю силу своей образованности употребляет на разложение народной веры, ее защита с печальной неизбежностью все больше принимает характер борьбы не только против интеллигенции, но и против просвещения, раз оно в действительности распространяется только через интеллигенцию, - обскурантизм становится средством защиты религии», -  вербальный гений продолжал удивлять своими способностями.

  - О-па! – хлопнул в ладоши Тимофей Иванович и склонил голову набок, демонстрируя полное внимание. Свистунов с трудом понимал, что  такое вещает Бося, но тоже не остался равнодушным к сказанному. Даже Аркадий высунул длинные усы из щели и теперь медленно шевелил ими, демонстрируя интерес к происходящему.

   «Оба полюса все сильнее заряжаются разнородным электричеством. Устанавливаются по этому уродливому масштабу фактические группировки людей на лагери, создается соответствующая психологическая среда, консервативная, деспотическая. Нация раскалывается надвое, и в бесплодной борьбе растрачиваются лучшие ее силы», - завершил свою тираду Бося и направился отворять дверь. Толстяк был явно доволен произведённым эффектом, и тщеславие нездоровым румянцем проступило на его лоснящихся щеках.

- Где это он Булгакова начитался? – вопрошал Тимофей Иванович и пояснил свою мысль, обращаясь уже к Семёну. – Я имею ввиду  Сергея Булгакова – философа начала двадцатого века. Если не ошибаюсь, статья «Героизм и подвижничество».

- Он читать не любит. Всё услышанное он запоминает, как магнитофон, а потом точно воспроизводит, как свои мысли. Так что, было бы уместнее поинтересоваться, где он этого наслушался, - промолвил в ответ Свистунов.

- И где же? – тут же задал вопрос Тимофей Иванович.

    Ответить Семён не успел, потому что Бося продолжил свои разглагольствования, но теперь уже совсем в ином ключе. Уникум начал бегать по палате, яростно размахивая руками, как будто он выступал с высокой трибуны, а перед ним была многотысячная толпа слушателей. Глаза толстяка вдруг налились кровью, черты лица исказились злобой, мокрые губы изрыгали лозунги: «Мы уничтожили Советский Союз – уничтожим и Россию! Россия это вообще лишняя страна! Православие - главный враг Америки! Россия - побежденная держава. Она проиграла титаническую борьбу. И говорить «это была не Россия, а Советский Союз» - значит бежать от реальности. Это была Россия, названная Советским Союзом. Она бросила вызов США. Она была побеждена. Сейчас не надо подпитывать иллюзии о великодержавности России. Нужно отбить охоту к такому образу мыслей... Россия будет раздробленной и под опекой!!»

Свистунов не выдержал, подскочил к оратору, схватил его за грудки и взревел:

- Ты что, муха-ссыкатуха, совсем обнаглел? Забыл, чем носки командира пахнут? Заткнись гад! Заткнись, иначе я тебя уничтожу! Ишь, паскудник, как заговорил. Оперился что ли? Мозги свои заимел или рецидив очередной начался? В карцер захотел? Я мигом санитаров вызову.

Карцер находился во флигеле в дальнем углу двора через стенку с моргом, поэтому там всегда стояло зловоние. На этом минусы заканчивались. Зато там был вполне сносный топчан с мягким матрацем, тёплое одеяло и подушка. Кормили там, едва ли не лучше, чем в больничной столовой. Однако больные боялись попасть в карцер, видимо из-за соседства с мертвецами. По необъяснимой причине всех запертых там штрафников мучила бессонница или ночные кошмары.

     Бося тут же сник, и могло показаться, что  толстяк вдруг похудел сразу на пару десятков килограммов. Семён Семёнович отбросил вербального гения на кровать и, тяжело дыша, бухнулся на стул.

- Не переживайте так сильно, друг мой, - попытался успокоить Свистунова Тимофей Иванович. - Это тоже не его мысли, хотя от этого, пожалуй, ещё хуже. На этот раз он цитировал высказывания одного заметного американского политика и русофоба по имени Збигнев Бжезинский. Только непонятно, откуда он взял об уничтожении СССР?

В тишине было слышно только тяжелое дыхание Свистунова, и громкий храп «Полковника».

- Скажите мне, Семён, а где он мог это услышать? – продолжил говорить Тимофей Иванович. Семён Семёнович только пожал плечами в ответ и вытер губы.

- Однако судя по высказываниям этого…- новый постоялец покосился взглядом в сторону уникума и продолжил, - тут у вас царит разгул плюрализма.

- А что это разве плохо? Всё-таки демократия…, - начал было говорить Свистунов, но был прерван собеседником:

- Молчите! Я прошу вас, молчите. Что такое плюрализм в семье? Это разврат и супружеская измена. Что такое плюрализм в государстве? В конечном итоге это гражданская война. Что такое плюрализм в отдельно взятой голове? – Тимофей Иванович многозначительно посмотрел на Босю и вновь сам ответил на свой вопрос. – Это шизофрения.

- Ну, так ведь у нас…- попытался сказать Семён, и опять был прерван собеседником:

- То-то и оно! Тут и лечат как раз от шизофрении или иными словами от плюрализма. Причём, плохо лечат. Не случись  тут этого самого плюрализма, то здесь давно была бы санаторно-курортная лечебница, а не психиатрическая больница  со всеми вытекающе - отягчающими последствиями.  И можете мне поверить, как только вытрясут этот плюрализм из голов таких вот…, жить станет значительно комфортнее. Потому как, по сути, это предательство идеалов нации, каждая из которых имеет свои специфические особенности и исторические корни. В первую очередь - религиозные.

- Да, но ведь демократия это залог…- попытался защитить свои взгляды Свистунов и вновь у него это не получилось.

- Бросьте вы! Какая разница, каким способом приходит к власти мерзавец? Путём «демократических» выборов или просто назначен? За годы своего пятилетнего правления он может исковеркать свою страну до неузнаваемости, а то и просто «сдать» более сильной империи. Кстати, именно таким – выборным – путём проще всего поставить марионеточного правителя.

- Вы «анархист- индивидуалист»? – пытался пошутить Семён.

- Я принимаю любую власть, ибо она от Бога. Вам советую подумать: не будет ли самым заинтересованным в процветании государства властитель, будучи реальным хозяином своей земли?

- То есть вы полагаете монархизм  самый лучший способ управления страной? – с некоторой долей иронии спросил Свистунов.

- Какая разница, монархизм, не монархизм? – задал риторический вопрос Тимофей Иванович и продолжил размышления, - главное, чтобы этнос проживал в пределах своей веры, языка, обычаев и традиций и не вторгался в чужую культуру. Политическое устройство само собой сложиться в соответствии с менталитетом народа. Не дай Бог при этом вторгаться в иной мир со своими устоями. Это непременно приведёт к хаосу, какими бы благими намерениями не руководствовался «превноситель» более «высокоразвитой цивилизации». Смею вас уверить, такие свободы служат лишь прикрытием экономических и геополитических выгод. Иными словами стремлений к превосходству одних над другими во всех аспектах земного существования.

    Семён Семёнович задумался, пытаясь осмыслить услышанное. Он никак не ожидал от своего собеседника таких заявлений. Заскрипела кровать, пьяный «Полковник» поднялся со своего ложа и тоже ошарашено посмотрел на нового постояльца.  Затем наклонился и заглянул под кровать.

- Баян свой не хватай! – строгим возгласом остановил его Свистунов. Сергей Иванович послушно замер. Возникшую было тишину, вновь нарушил Бося. Он заложил правую руку за лацкан пижамы, левую закинул за спину и принялся важно расхаживать по палате, презрительно посматривая на окружающих. В его глазах светилось негодование и благородный гнев. Обитатели палаты с интересом смотрели на преобразившегося толстяка и ждали, что будет дальше. Бося не замедлил принять новый образ.

 "Ну что, господа бунтовщики? – обратился сразу ко всем больным оратор и, видимо, опасаясь быть прерванным, немедленно продолжил. - Вы утверждаете, что поднялись за свободу для крепостных и Конституцию? Похвально. Прошу тех из вас, кто дал эту самую свободу крепостным — да не выгнал их на улицу, чтобы те помирали, как бездомные собаки, с голоду под забором, а отпустил с землёй, подъёмными и посильной помощью — поднять руку. Если таковые имеются, дело в их отношении будет прекращено, так как они действительно поступают согласно собственной совести. Я жду. Нет никого?"

     Бося сделал несколько шагов, перед окном круто развернулся и продолжил движение твёрдой поступью. Теперь на его лице висела маска «Нмахагэ» – демона суровой жизни. Это выглядело достаточно комичным, но обитатели были далеки от юмора и растерянно ожидали от оратора дальнейших действий. Только на лице Тимофея Ивановича блуждала едва заметная улыбка.

    Бося тем временем продолжил строгую речь: «Как странно... Я-то своих крепостных отпустил в Лифляндии в 1816-м, а в Тамбовской губернии в 1818-м. Все вышли с землёй, с начальными средствами. Я заплатил за каждого из них податей за пять лет вперёд в государственную казну.
И я не считаю себя либералом или освободителем! Мне так выгоднее. Эти люди на себя лучше работают. Я зарабатываю на помоле, распилке леса и прочем для моих же бывших крестьян. Я уже все мои расходы покрыл и получил на всём этом прибыль. И я не выхожу на площадь с безумными заявлениями или протестами против государя или, тем более, против Империи!..

Так как вы ничем не можете доказать, что дело сие — политическое, судить мы вас будем как бунтовщиков и предателей Отечества, навроде Емельки Пугачёва. А теперь — всех по камерам! В одном этапе с уголовными пойдёте, сволочи!».

    Гордый «предводитель дворянства» удалился в свой угол и чинно присел на кровать. После чего, мгновенно преобразился в обычного больного, запахнул халат, а благородство, написанное на его лице, сменилось робостью.

- Да…похоже, Бося реально умом тронулся, - констатировал окончательно протрезвевший  Сергей Иванович.

- Отнюдь, - возразил ему Тимофей Иванович. – Это он нам сейчас пересказал речь Александра Христофоровича во время первого допроса декабристов.

- Кто такой Александр Христофорович? – полюбопытствовал Семён Семёнович, не стесняясь своей неосведомленности.

- Бенкендорф? Глава третьего отделения тайной полиции, - ответил Тимофей Иванович, - но тут интересно другое – откуда и где наш сожитель мог услышать такие детальные подробности Российской империи?

- Однако! – удивился Свистнуов и посмотрел на Босю. Тот сидел в своём углу и теперь уже злобно посматривал по сторонам.

- То-то и оно! – воскликнул Тимофей Иванович.

- Похоже, этому братцу вообще всё равно, что городить, лишь бы оказаться в центре внимания, - предположил Семён Семёнович.

- Я так не думаю…- возразил собеседник. – Есть опасения, что всё гораздо сложнее и опаснее.

- Чем опаснее? Кому? – уточнил Свистунов.

- Он что своего ничего не говорит? – вместо ответа спросил Тимофей Иванович.

- Ну почему же. Вполне нормальный товарищ, - пожал плечами Семён Семёнович. Вся беседа проходила в присутствии Боси, который теперь поднялся с места и, напевая «жил был у бабушки серенький козлик»,  направился к выходу. Вид у него был доброжелательный и несколько смущённый, короче говоря, вполне олицетворялся маской «Сютэн-дзоудзи» - пьющего мальчика, который с рождения стал прикладываться к сакэ и был при этом силен и мудр.  По-видимому, Бося - "мальчик" слышал всё, что о нём говорилось, и воспринял это как похвалу. 

- Послушайте..., – начал было говорить Свистунов, но осёкся. Он увидел, что его собеседник вновь склонился над книгой и продолжил чтение так, как будто и не было ни беседы, ни удивительных заявлений, ни монологов Боси, который в этот момент тихонько открыл дверь и выскользнул из палаты.

- Куда? – крикнул ему вслед Семён Семёнович, но ответа не последовало
                      .
Из истории болезни

                   Анамнез жизни

Свистунов Семён Семёнович,48 лет. Единственный ребёнок в полной семье. Оба родителя имели высшее образование. Психических расстройств не имели.   Когда больному исполнилось 14 лет,  мать оставила семью. Далее больной воспитывался отцом. Отец умер рано. Больной окончил военное училище, был кадровым военным. Участвовал в горячих точках. Получил тяжелую контузию  и был уволен из рядов ВС.  В дальнейшем получил второе высшее образование:  история, но по новой специальности не работал.  Проходит длительное лечение

               Анамнез заболевания

В течение пятнадцати лет проходит стационарное лечение. По характеру спокойный,  упрямый. До 12 лет страдал энурезом. Сангвиник. Читать научился сам в возрасте пяти лет по детским игрушкам (кубики с алфавитом) Добрый и сострадательный. Считает себя мизантропом. Плачет под звуки марша «Прощание славянки» и начинает маршировать.
Утверждает, что видит вещие сны. Слышит голоса неизвестных людей и записывает всё ими сказанное. На вопрос «зачем он это делает?» отвечает, что в противном случае у него голова взорвётся.  Свои записи называет рассказами, а себя считает  писателем.

            Психическое состояние

Больной выглядит аккуратно, следит за своим внешним видом и гигиеной. В контакт вступает избирательно, на вопросы врача отвечает односложно.  Общается неохотно. Во времени и обстановке ориентируется адекватно и уверенно.  Лицо амимичное, выражение – безразличное. С посторонними может быть и  скрытен, и общителен. Страдает биполярными аффективными расстройствами в легкой степени выраженности. 
Трудоспособность сохранена. Поведение - правильное, соответствующее болезненным переживаниям. Сон поверхностный, нарушенный. Легкая степень агрипнии. Мышление обстоятельное, логичное и последовательное. Обладает  большим словарным запасом. Начитан, часто и к месту приводит цитаты писателей, философов, политических деятелей мыслителей. Волевых расстройств не наблюдается. В отделении держится обособленно. В палате является неформальным лидером, среди больных имеет авторитет и уважение.

Неврологический статус

Обоняние сохранено, глазные щели широкие, движения глазных яблок активные; нистагма нет. Диаметр зрачков – 8, реакция на свет положительна; конвергенция и аккомодация сохранена. Асимметрия лица не определяется, носогубные складки, уголки рта расположены правильно, симметрично. Чувствительность на лице сохранена. Красный дермографизм сменяет белый. Сила, тонус мышц сохранён. В позе Ромберга – устойчива. Пальценосовая проба выполняется правильно. Патологические рефлексы не определяются. Слух сохранен.

Обоснование психического статуса
В связи с тем, что в «литературных» записях больного обнаружены навязчивые сомнения, представления, образы, рассуждения,  состояние его можно характеризовать как обсессивный синдром.  Имеются дополнительные симптомы такие как, эмоциональное напряжение, состояние душевного дискомфорта, бессилия и беспомощности в борьбе с обсессиями.

Прогноз
Краткосрочный прогноз благоприятный, т.к. базовое состояние пациентf удовлетворительное, на фоне лечения наблюдается выраженный положительный эффект лекарственной терапии.

Долгосрочный прогноз благоприятный при условии правильно проведённой психотерапевтической терапии.

Рекомендации:
Необходимо проведение рациональной психотерапии и лекарственной терапии (необходим обязательный прием лекарств, прописанных для приема в домашних условиях) для сохранения периода ремиссии


     Бося, громко шлёпая тапками по полу, следовал по коридору. Путь его лежал в подвал, где располагался единственный на всё отделение санузел. Особой нужды в этом не было, поэтому  доморощенный гений не спешил. Наедине с собой и вне постороннего глаза мужчина  мог себе позволить надеть маску Тюдзё – «молодого аристократа». Довольный собой он остановился возле окна, единственного не закрашенного краской по той простой причине, что оно выходило во внутренний двор лечебницы.

     Сейчас там громко урча, разворачивалась санитарная машина. После того, как она остановилась, из кабины с одной стороны резво выскочил водитель, а с другой степенно, стараясь не испачкаться, выбрался неизвестный  господин в  старомодном костюме. Вместе они обошли микроавтобус и остановились позади него.  Незнакомец внимательно осмотрел пломбу на двери, с удовлетворением кивнул и погладил ладонью большие залысины. Затем он сделал несколько шагов в сторону, а водитель вернулся обратно в кабину. Через мгновение машина развернулась и встала задними дверями к служебному входу, так чтобы высадка пассажиров оставалась вне досягаемости постороннему взглядам. Так делалось всегда.

     Едва тлевший интерес к этому событию окончательно погас, и Бося двинулся дальше. На пару минут он задержался в главном холле, где его привлекло большое объявление, которое гласило: «Всем, кто неравнодушен к честному и справедливому лечению! Всем, кто жаждет быстрого выздоровления! Завтра перед обедом состоится митинг «Марш здоровья». Далее мелкими буквами приписано краткое уточнение: «выступления будут проходить во время обеда в столовой».
Мужчина несколько раз перечитал объявление, сделал губки дудочкой и двинулся дальше, важно заложив руки за спину. Маска Тюдзё по-прежнему болталась на его лице.

     Путь больничного гения лежал по длинному коридору мимо столовой. Возле входа в пищеблок толпился народ. Больные  живо обсуждали предстоящее мероприятие. Судя по общему тону и некоторой взвинченности здесь противостояли две группы людей.
Бося вознамерился было послушать, а может и посмотреть ход и результат диспута, но навязчивый и  непобедимый зов мочеиспускания вынудил его поторопиться. При этом шаг больничного таланта стал короче, но заметно чаще и в целом скорость  движения осталась прежней. Однако случилась странная вещь: чем больше приближался Бося к санузлу, тем слабее становились позывы к мочеиспусканию. К тому моменту, когда он начал спускаться в подвал, то уже и не помнил, почему сюда так спешил.

     Медленным шагом он одолевал одну за другой ступени и с каждым шагом воздух становился всё более влажным и тяжёлым. Вентиляции в подвале не было, поэтому, хотя душевые использовались редко, тёплая сырость служила комфортной средой для всякого рода живности – слизняков, мокриц и червей. Последние  были белого цвета и больше напоминали аскарид. Стойкий запах мочи вынуждал одних членистоногих сбиваться в клубки   по тёмным углам душевых кабинок, а других подвигал к путешествию вверх по стенам, в надежде обрести хотя бы толику свежего воздуха. Однако сил  не хватало и они падали вниз, зачастую становясь жертвой безжалостных тапок обитателей лечебницы.
После яркого света наверху,  темнота подвала ослепила Босю и он двигался почти на ощупь. Не помогала даже тусклая лампочка под потолком.  Постепенно глаза привыкли и временная слепота отступила. 

      Больничный феномен подошёл к одному из унитазов, имеющих романтичное название «чаша Генуя» и плотно встал ступнями в соответствующих местах. Приспустил штаны и в этот момент вдруг услышал строгий возглас: «Алексей Савельевич!» От неожиданности Бося пустил струю. В первый момент он даже не понял, что обращаются именно к нему. Благо, для мочеиспускания уже были сделаны необходимые приготовления, и всё случилось как должно. Непонятно почему, но маска Тэнгу – «небесной собаки» разлилась по его лицу, сменив Тюдзё.
Не имея сил прервать процесс, мужчина насколько смог повернул голову через плечо сначала влево, затем вправо, но никого не увидел.   Немедленно после завершения процесса торопливо привёл себя в порядок, шагнул с унитаза и только теперь убедился, что в помещении действительно никого нет. Тем не менее, строгий голос вновь зазвучал с ещё более угрожающими нотками: «Господин Боссель, я к вам сейчас обращаюсь».

      От страха Бося присел и вновь метнулся к чаше Генуя теперь уже с намерениями,  превосходящими предыдущее действо. Маска Тэнгу мгновенно слетела с его лица, обнажив обычное состояние – панический страх.
Едва он успел вскочить на унитаз, сбросить штаны, как результат превзошёл все ожидания. Причём настолько, что струя воды не смогла справиться со своей задачей, и вмиг  потерявшему в весе  мужчине, даже пришлось помогать ржавым ершиком.
После этой процедуры Бося рванулся к выходу, пытаясь улизнуть, но властный голос вновь нарушил тишину санузла…


« Последнее редактирование: 24 Марта 2017 00:28:30 от Андрей Бронников »
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #6 : 27 Марта 2017 23:47:06 »
*******

9 апреля 1917 год (по новому стилю), земля Баден-Вюртемберг, Германия.
             
Поезд резво набирал ход, перестукивая колёсами по рельсам, паровозик пускал дым из трубы, натужно вытягивая вагоны на пригорок. Только что состав тронулся от пограничной станции Готтматинген и теперь направлялся  транзитом через пограничный переход Засниц в Швецию. Если быть совсем точным, то этот маршрут распространялся только на один неприметный вагон в конце состава, в который только что вошли два офицера германского Генерального штаба – капитан фон Планец и лейтенант Буринг.
   
Задача их была достаточно простой, но ответственной – сопровождение тридцати  двух человек. Особенность состояла в том, что это были подданные Российской империи, которая в настоящий момент находилась в состоянии войны с Германией. За исключением двоих, которые являлись разведчиками – нелегалами германской разведки. Майор Андрес принял русскую фамилию Рубаков, а майор Эрих стал Егоровым.  Присутствие германских офицеров определялось особой ценностью пассажиров противоборствующей стороны для  самой Германии.
Для этого официальному представителю революционно настроенной делегации Францу Платтену пришлось составить расписку следующего содержания:

1. Я, Фриц Платтен, сопровождаю за полной своей ответственностью и на свой риск вагон с политическими эмигрантами и беженцами, возвращающимися через Германию в Россию.

2. Сношения с германскими властями и чиновниками ведутся исключительно и только Платтеном. Без его разрешения никто не вправе входить в вагон.

3.За вагоном признается право экстерриториальности. Ни при въезде в Германию, ни при выезде из нее никакого контроля паспортов или пассажиров не должно производиться.

4. Пассажиры будут приняты в вагон независимо от их взглядов и отношений к вопросу о войне или мире.

5. Платтен берет на себя снабжение пассажиров железнодорожными билетами по ценам нормального тарифа.

6. По возможности, проезд должен быть совершен без перерыва. Никто не должен ни по собственному желанию, ни по приказу покидать вагона. Никаких задержек в пути не должно быть без технической к тому необходимости.

7. Разрешение на проезд дается на основе обмена на германских или австрийских военнопленных или интернированных в России.

8. Посредник и пассажиры принимают на себя обязательство персонально и в частном порядке добиваться у рабочего класса выполнения пункта 7-го.

9. Наивозможно скорое совершение переезда от Швейцарской границы к Шведской, насколько это технически выполнимо.

Берн — Цюрих. 4 апреля (22марта. Н. М.) 1917 г.

(Подписал) Фриц Платтен
Секретарь Швейцарской Социалистической Партии.
Были также составлены правила проезда по территории Германии, под которыми подписи поставили все пассажиры. Этот документ до сих пор хранится в архивах Германии.

Кроме того прилагался поимённый список пассажиров
1. Ленин (Ульянов) В.И.
 2. Ленина (Крупская) Н.К.
 3. Арманд И.Ф.
 4. Зиновьев (Радомысльский) Г.Е.
 5. Радомысльская (Лилина) З.И. (с сыном 5-ти лет)
 6. Поговская Б.Н. (с сыном 4-хлет)
 7. Бойцов Н. (Радек К.Б.)
 8. Сафаров Г.И.
 9. Сафарова-Мартошкина B.C.
 10. Усиевич Г.А.
 11. Усиевич (Кон) Е.Ф.
 12. Гребельская Ф.
 13. Константинович А. Е.
 14. Мирингоф Е.
 15. Мирингоф М.
 16. Сковно А.А.
 17. Слюсарев Д.
 18. Ельчанинов Б.
 19. Бриллиант (Сокольников) Г.Я.
 20. Харитонов М.М.
 21. Розенблюм Д.С.
 22. Абрамович А.Е.
 23. Шейнесон
 24. Цхакая М.Г.
 25. Гоберман М.Л.
 26. Линде И.А.
 27. Айзенхуд
 28.Сулиашвили Д.С.
 29. Равич С.Н.
 30. Рубаков (Андерс)
 31. Егоров (Эрих)

    Германские офицеры просмотрели список, поданный им Платтеном, и направились по плацкартам. По пути капитан Планец распорядился Платтену, чтобы тот умирил пассажиров и запретил им подниматься с места до конца проверки. Впрочем, всё ограничилось пересчётом людей. Контроля паспортов и досмотра багажа не было. Гораздо более тщательная проверка также была проведена на станции Шафхаузен - месте посадки в поезд. После этого щепетильные офицеры проверили пломбы на трёх дверях вагона. Четвёртая была заперта под ответственность старшего команды Платтена, который должен был действовать в соответствии с обязательствами, зафиксированными в расписке.
   
    Меньше часа назад социалисты шумно погрузились в вагон, и расселись по местам. После непродолжительной и беззлобной перепалки с Радеком Ленин согласился  обосноваться в особом купе, где ему было бы комфортнее  работать. Однако это удобство было весьма условным – шутки и смех пассажиров были слышны по всему вагону. Не обошлось и без штофа водочки. Последнее сильно разозлило Владимира Ильича, и только Инессе Арманд удалось утихомирить его гнев. Тем не менее, Ульянов продолжил настаивать, чтобы Ольга Равич, которую он посчитал заводилой, покинула плацкарту, но общими усилиями удалось отстоять и её.

     Владимир Ильич вернулся в своё купе. Надежда Константиновна спала. Шум на неё не действовал, она всегда сохраняла спокойствие. Ульянов сел за стол взял перо и попытался писать, но в поезде это оказалось совершенно невозможным делом. Тогда будущий вождь мирового пролетариата прилёг на мягкий диван, взял пачку свежих газет и принялся их просматривать. Наскоро перелистал, бросил их на пол, затем  поднял и аккуратно положил на столик. Ему нужны были российские новости. Ульянов давно не был в России.

     С изрядной долей истинности его можно было назвать иностранцем. В свои сорок семь лет Владимир Ильич семнадцать лет прожил за границей. Иными словами, больше половины сознательной жизни он России не видел. Ленин  уже смирился с мыслью, что проживёт всю оставшуюся жизнь в тихой Швейцарии с кружкой пива в одной руке и газетёнкой в другой.

     Всем было известно, что претендовавший на первые роли в российском революционном движении, Ульянов первую революцию прозевал. Это сильно раздражало Владимира Ильича, однако, увы, конфуз повторился, и обозлённый он был готов на всё лишь бы встать во главе революционных масс.

     В тот день, когда пришла весть о свержении самодержавия, Ульянов собирался в библиотеку. К ним в квартиру ворвался товарищ Бронский с возгласом: «Как вы ничего не знаете?! В России революция!»  Надежда Константиновна едва не выронила тарелку из рук - она, как раз убирала посуду со стола после скромного обеда. Бронский тут же удалился, а Ульяновы засобирались к издательству, возле которого вывешивались ещё не просохшие газеты с последними новостями.

     Всю дорогу Владимир Ильич выглядел растерянным и не произнёс ни слова. Действительно, срочные телеграммы сообщали о революции в России. С этого момента Ленин был одержим мыслью срочного возвращения на родину. Днём он писал письма, пытался связаться с соратниками, использовать знакомства, чтобы выбраться в Россию. Ночью он также не мог успокоиться. В его голову приходили самые бредовые и невыполнимые идеи.

     То он начинал всерьёз обсуждать с Надеждой Константиновной перелёт через Германию на аэроплане, то получение швейцарского паспорта или нелегальный переход через границу под видом глухонемого шведа. Сон окончательно пропал, Ульянов нервничал, злился, но выхода не было, а тем временем события в России развивались без его участия.

     31 марта  Владимир Ильич вернулся с одной из встреч уже спокойным и уверенным в себе. С кем была встреча достоверно неизвестно, но с того момента будущий вождь мирового пролетариата начал собираться домой. В Россию. Ему срочно потребовались деньги. Он телеграфирует своему доверенному лицу и соратнику Ганецкому: «Выделите две тысячи, лучше три тысячи крон для нашей поездки. Намереваемся выехать в среду (4 апреля) минимум 10 человек». А через несколько дней пишет Инессе Арманд: «Денег на поездку у нас больше, чем  я думал, человек на 10-12 хватит».

     Впоследствии немецкий левый социал–демократ Пауль Леви утверждал, что именно он был посредником между германским МИДом и Ульяновым. Первые были страшно заинтересованы в отправке того в Россию. Заинтересованность была настолько велика, что международным ведомством были приняты все условия выставленные Лениным.

     В  три часа и десять минут пополудни социалисты отправились поездом до приграничной германской станции Готтмандиген, где пересели в опломбированный вагон и секретное путешествие продолжилось.

     Гомон в вагоне, наконец, поутих, приподнятое настроение пассажиров, вызванное благополучной отправкой, умирилось, и Владимир Ильич вновь попытался записать обдуманное на бумаге. Вопрос, который он обдумывал, был архиважным. Отправка оказалась достаточной неожиданной, и плана действий левых социалистов по прибытию в Россию не было. Именно этим и пытался заняться Ульянов.
Благо поезд сбавил ход, и оказалось возможным сделать некоторые записи, но только при помощи карандаша. Владимир Ильич уселся за столик и принялся писать:
1.   Кончить войну истинно демократическим, не насильническим миром нельзя без свержения капитала, абсолютный отказ от «революционного оборончества»;
2.   «Буржуазно-либеральная» стадия революции завершена, и следует переходить к революции «социалистической», в ходе которой власть должна перейти в руки пролетариата и беднейшего крестьянства;
3.   Никакой поддержки Временному правительству;

      Ленин закончил писать. Теперь требовалось обдумать остальное. Он поднялся, сбросил накинутый на плечи пиджак и открыл дверь
- Ты далеко Володя? – спросил, не открывая глаз Крупская. Ульянов засмеялся и ответил:

- Наденька, куда я денусь из пломбированного вагона? В туалет.

- Ну-да, ну-да, - промурлыкала женщина и вновь задремала.

     Поезд начал набирать ход, и Владимиру Ильичу пришлось двигаться по коридору, придерживаясь за стены. Возле дверей туалета стояла большая очередь в несколько человек. Ульянов без особой деликатности подвинул пассажиров и подошёл к двери, подёргал ручку и затем принюхался. Кто-то из очереди хихикнул, а Владимир Ильич строго спросил:
- Это что же столько желающих оправиться? О чем же вы на вокзале думали?

- Как бы нет так! – возмущенным голосом отозвалась только что подошедшая  Поговская. На руках она держала четырехлетнего сына. Она опустила ребёнка на пол и продолжила ещё более возмущенным тоном:

- Они там курят, Владимир Ильич, а «туалетных» нас тут мало. Дети только.

- Что? Нет, милостивые государи, - произнёс Ульянов, не обращаясь ни к кому конкретно, - так дело не пойдёт.

      Он  развернулся и порывисто зашагал в своё купе. Резко распахнул дверь и плюхнулся на диван. Схватил тетрадь, пробежал глазами написанное, перевернул её и вырвал несколько чистых листов в конце. На мгновение задумался и тронул Крупскую за плечо. Та быстро поднялась и выжидательно посмотрела на мужа.
- Надюша, я тебя попрошу, сходи к проводнику и попроси ножницы.

    Женщина без лишних вопросов, поднялась, поправила волосы перед зеркалом и вышла. Через минуту она вернулась и протянула Ульянову просимое. Владимир Ильич кивнул головой в знак благодарности и принялся резать листы на небольшие прямоугольники. Надежда Константиновна с любопытством наблюдала за его действиями.

     Ульянов аккуратно сложил стопочкой кусочки бумаги и принялся их нумеровать в порядке очередности. Затем разложил их по три штуки. На одном он писал «курить», а на двух других «туалет». Крупская приподнялась с дивана и спросила:
- Володенька, что ты там за пасьянс раскладываешь?

- Представляешь, - тут же отозвался Владимир Ильич, расписываясь на каждом подписанном листочке, - вроде воспитанные люди, а как только возникли некоторые физиологические потребности и трудности с их отправлением, как сразу превратились в стадо животных.

  Ульянов собрал заготовленные «пропуска» в туалет и отправился к очереди. Владимир Ильич хитро посмотрел на соратников и спросил Поговскую:
- Так Вы, барышня, по прямой потребности?

- Именно так, Владимир Ильич. Вот ребёнок.

- Получите билет, - произнёс Ленин и вручил ей соответствующий пропуск. Затем оглядел всех и обратился ко всем сразу:

- Кто ещё в туалет, а не в курительную комнату?

Две женщины подняли руки.

- Так, так. Остальные значит курить? Только не вздумайте лгать, – предупредил Владимир Ильич, и в ответ получил подтверждение от троих мужчин. Затем отдал  листок одному из мужчин и расставил людей в порядке очерёдности. Таким образом, получалось, что из троих двое получали право справить нужду и только один – курить. Мужчины начали было возмущаться , но под строгим взглядом неформального на тот момент  лидера умолкли. Только Слюсарев осмелился спросить:

- А совместить можно?

- Можно, - соблаговолил  Ульянов, понимая, что этот процесс невозможно проконтролировать.

- Тогда мне
- Получите, - ответил Владимир Ильич, но тут же строго предупредил, - Теперь за малой нуждой только перед сном. 

- А я как же? Мне что теперь делать? – возмутился другой курильщик.

- А вы ждите пока двое…, - начал было говорить Ульянов, но потом посмотрел на Слюсарева и поправился, - нет один, по нужде объявится.

- Ну, тогда я тоже совмещу, - отозвался недовольный.

- Вы, батенька, хитрец, - констатировал Владимир Ильич, но пропуск всё-таки выдал. После того, как порядок посещения туалета был определён и доведён до всех пассажиров, Ленин отправился в своё купе. Сам он, как распорядитель позволил себе посетить туалет вне очереди ещё до выдачи пропусков.

     Занавески на приоткрытых окнах в коридоре вагона раздувались теплым ветром. Радек с недовольством издалека посматривал сквозь стёкла очков на действия Ульянова и грыз потухшую трубку. Он никогда не расставался с ней, и его недовольство можно было понять. Однако Карл Бернгардович вынужден был сдерживать свою природную нагловатость и теперь ничем не выражал своего протеста. Уж очень был высок авторитет Ульянова в этой кампании. К тому же в будущем Собельсон - Радек был его псевдонимом -  рассчитывал на преференции от лидера партии, поэтому старался всячески демонстрировать свою лояльность к Владимиру Ильичу. Карл Бернгардович, не отягощённый нравственностью,  обладал изрядной приспособляемостью, чем был крайне полезным для Ленина.

     Состав начал глубокий поворот в наветренную сторону и клубы дыма стали попадать внутрь вагона, поэтому Платтену пришлось спешно закрывать окна. Шёлковые шторы враз успокоились. Радек подхватил ближайшую из них, снял круглые очки и принялся старательно протирать стёкла, время от времени бросая взгляд на очередь в туалет.

     Владимир Ильич к этому времени уже скрылся за дверями своего купе, и Карлу было интересно пронаблюдать, как будут соблюдаться указания будущего вождя пролетариата.

    Фриц Платен с удовлетворением посмотрел на проделанную Ульяновым работу и остановился возле Радека.
- Что, Карл «Бернгадович», съязвил он, умышленно пропустив вторую букву «р» в отчестве собеседника, - недовольствуешь втихую?

- Отнюдь, - отозвался Радек, пропустив мимо ушей откровенное издевательство, надел очки и продолжил, - Восхищаюсь!

     Его никогда не смущало, как с ним обращаются люди. Даже после унизительных слов и действий в свой адрес он продолжал общаться с обидчиками, как ни в чем не бывало. Будучи сам евреем, обожал рассказывать анекдоты о своих соплеменниках, выставляя таковых в неприглядном виде.

- Это как же прикажете вас понимать? - удивился Платен, зная неудержимую тягу собеседника к курению.

- А вот так! – воскликнул Радек и тут же пустился в пространное объяснение. – Вот теперь все мы зависим от него. Видишь, как умело Ильич нашёл уязвимое место нашего коллектива и под предлогом наведения порядка, может теперь всеми управлять. Главное, что порядок действительно наведен, и никто не посмеет этого оспорить. Даже, если кто из курильщиков попытается перехватить право на выдачу пропусков, то наши бабы тут такой вой поднимут. И опять же, отобрать монополию на клозет можно только аргументировав своё вторжение, но таких аргументов и быть не может.

- Хм, а я и не подумал об этом… - задумчиво произнёс Фриц.

- А надо было подумать, право это должно было оказаться у тебя, как у старшего по вагону, но ты ушами прохлопал и вовремя не сообразил. Теперь он и тобой командовать сможет. Ты ведь, небось, на ночь в сортир побежишь? - с ехидной усмешкой поддел собеседника хитрый Карл Бернгардович и с ещё большей издёвкой продолжил. – Увёл он у тебя власть из-под носа. Пройдёт время он эту власть и у Керенского уведёт, и тот будет как молодой ослик, понурив голову бродить вокруг Зимнего дворца. Если уцелеет. А наш Ильич и там, в России, быстро найдёт болевую точку и так на неё надавит, что всё общество вздохнуть не посмеет без его разрешения.

      Платтен окончательно растерялся. Он не понимал, как расценивать неожиданное откровение хитрого и беспринципного еврея – то ли как похвалу Ленину, то ли как критику. Пока он соображал, Радек шумно втянул воздух сквозь потухшую трубку и направился в купе к Ленину. За пропуском. На полпути остановился, обернулся к Фрицу и промолвил: «Ну что старший команды, айда со мной, пропуск пописать себе может выпросишь».  Стукнул два раза в дверь, после приглашения открыл её и вошёл внутрь.

    Платен пробурчал:  Я на станции в клозет схожу, у меня ключ от дверей есть, - и удалился в тамбур.
Ленин задумчиво грыз карандаш. Крупская с таким же отсутствующим взглядом смотрела в окно. Карл вежливо поклонился и произнёс:
- Ильич, мне бы талончик в туалет.

- Покурить? – спросил тот и посмотрел на трубку Радека. Тот немедленно вынул её изо рта и спрятал за спиной:

- По малой нужде…

- Ну-ну, - отозвался Владимир Ильич, подвинул клочок бумаги, подписал его и отдал просителю со словами,  с трудом выговаривая такое сложное для него сочетание букв в имени и отчестве собеседника:

- Имейте ввиду, Карл Бернгардович, следующий пропуск только поздно вечером.
Радек ещё раз отвесил поклон, в качестве нижайшей благодарности и скрылся за дверями.  Ульянов продолжил писать

4.   Признание факта, что в большинстве Советов рабочих депутатов наша партия в меньшинстве, и пока в слабом меньшинстве, перед блоком всех мелкобуржуазных оппортунистических;
5.    Не парламентарная республика, — возвращение к ней от С. Р. Д. было бы шагом назад, — а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху. Устранение полиции, армии, чиновничества;
6.    В аграрной программе перенесение центра тяжести на Советы батрацких депутатов. Конфискация всех помещичьих земель;

     Ульянов вновь перестал писать и задумался. Впоследствии сформулированные им тезисы будут расширены, дополнены и войдут в историю большевизма под названием «Апрельские тезисы».

     Несомненно, Ленин был выдающимся мыслителем, но не для всего человечества и даже не для отдельно взятого государства, но для политической партии, стремящейся к власти любым путём и, не выбирая способов к достижению цели. Здесь Владимир Ильич не имел себе равных в переходный период завоевания власти, и никто другой, пожалуй, не смог бы так умело развалить целое государство. Разумеется, опираясь на финансовое обеспечение извне.

     Поезд мчался, с натугой преодолевая подъёмы и весело сбегая с косогоров ухоженной Европы. Чахлые перелески, едва-едва зазеленевшие поля, полноводные  озерца, вобравшие в себя талые воды, убегали вдаль и терялись за горизонтом.  Один за другим мелькали полосатые верстовые столбы. Паровозик пускал из трубы чёрный шлейф дыма, который волей ветра то пытался проникнуть в вагон, то в окна придорожных деревень, но по большей части просто растворялся в голубизне безоблачного неба.

     Пассажиры, наконец, угомонились и занимались каждый своим делом, а вернее пустым времяпрепровождением, за исключением Ульянова, который пытался закончить начатые тезисы. Постоянные визиты желающих попасть в клозет, взрывы хохота в соседних купе и прочие беспокойные мелочи, всегда возникающие в местах вынужденного скопления людей, мешали работе.

     Владимир Ильич отложил тетрадь и принялся смотреть в окно. Его ожидала тяжелая работа. С деньгами проблем уже не должно было возникнуть, но использовать их предстояло так, чтобы ни у кого не возникло подозрения об их происхождении, а царская охранка не дремала. Ульянов предусмотрительно отказался накануне от встречи с Парвусом, но Радек провёл в переговорах  с ним целый день.

    Теперь Ленина волновало, как его встретят в России. Он всерьёз опасался быть арестованным сразу по приезде в Петроград. Однако эти опасения оказались напрасными Во время митинга Ульянов, выступая со знаменитой речью с броневика на Финском вокзале, закончил её словами: «Да здравствует социалистическая революция!». Даже после такого откровения новая власть и не подумала арестовать его.
Тревожные размышления Владимира Ильича, были прерваны громким стуком в  двери. После приглашения делегация из нескольких человек ввалилась в купе, Один из пассажиров положил на стол листок бумаги и предложил Ульянову подписать текст.

- Что это такое? – спросил Владимир Ильич, не притрагиваясь к бумаге.

- Это ультиматум, - последовал ответ.

- Кому?! Какой?

- Существует опасность, что Платтена не впустят в Россию, - пустился в пространные объяснения, очевидно, инициатор составления настоящего документа. – Мы все из солидарности предупреждаем их, что откажемся тоже въезжать в Россию. До тех пор пока Франца не впустят.

- Какой идиот это писал? – хладнокровно уточнил Ульянов. Ответом было молчание. Тогда Владимир Ильич с изрядной долей язвительности продолжил:

- Они, то есть временное правительство, настолько не желает нашего приезда, что вполне возможно, что нас просто арестуют прямо на вокзале, а вы, значит, к их вящей  радости решили сами отказаться?

      Делегация вдруг прозрела в собственной глупости и робко покинула  купе. Листок так и остался лежать на столике. «Бумагу заберите!» - крикнул вслед Ульянов, но никто так и не решился это сделать. Владимир Ильич с раздражением схватил листок,  с видимым удовлетворением смял в кулаке и бросил под стол.

     Поездка закончилась более чем благополучно, и Ленин приступил к работе с присущей ему неукротимой энергией. Причем настолько активно, что через некоторое время от одного из представителей германской разведки в МИД Германии полетела телеграмма: «Приезд Ленина в Россию успешен. Он работает совершенно так, как мы этого хотели бы».

     События последующих лет полностью это подтвердили. Как раз до того момента, когда Ленин потерял здоровье, а вместе с этим и рычаги управления государством.
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #7 : 31 Марта 2017 00:15:38 »
                                             ******
НИИ психического здоровья, подвал.

    Властный голос окончательно парализовал волю Боси. С трясущимися руками и дрожащими коленами он повернулся и побрёл в полумрак подвала. «Сюда иди! - направлял движение больничного гения таинственный голос, - Прямо к шкафчику  шагай».
Босик несколько пришёл в себя и осмотрелся по сторонами, но источника грозных призывов не увидел. Нетвёрдой  рукой он попытался напялить маску Сисигути – «льва», но из этого ничего не вышло.

    Обладатель голоса, очевидно поняв, что  дрожащий от страха человечек не собирается улизнуть, уже более ласковым тоном повторил: «Не бойся, здесь сбудутся все твои мечты», - и весело расхохотался.
Доморощенный феномен на всякий случай втянул голову в плечи и двинулся дальше. Время от времени он окидывал полутемное помещение взглядом, но по-прежнему не увидел того, кто его зазывал, то грозно, то ласково, суля некую награду.
Действительно, голос звучал из тёмного угла, где стояла кабинка уборщицы, в котором она хранила сменную одежду и тряпье для работы, швабру и ведро. Бося подошёл совсем близко, но кроме испачканной тельняшки  в углу ничего не увидел. Более того, бельё источало отвратительный кислый запах несвежей блевотины.

      Мужчина оторопел и попятился. «Ну-ну, не бойся» - вновь раздался таинственный голос и звучал он прямо из скомканной тельняшки. Бося рефлекторно протянул к ней руку и тут же был остановлен грозным окриком: «Руки убери! Будешь делать только то, что я скажу!»  Больничный гений, вздрогнув,  кивнул головой и согнулся, как японский бонза. В этот момент на всякий случай Бося надел маску «Сакагами» - душевнобольной принцессы.

- Ну, вот так-то лучше будет, - одобрил таинственный незнакомец и снисходительно добавил, - только дураком не прикидывайся.

- Вы кто? – осмелился спросить Бося и согнулся ещё ниже, но маску сумасшедшего снимать не стал.

- Дед Пихто, - незатейливо отозвался невидимый собеседник и ласково предложил, - Садись.

      В этом, казалось бы, добром тоне, звучала такая холодность, что возразить не хватало ни воли, ни желания, но этого и не предполагалось. Бося осмотрелся по сторонам, взял пустое ведро, перевернул его и осторожно присел.
Сомнений не было, голос звучал непосредственно из облеванной тельняшки, и, похоже, что там никого не было. Желание проверить этот факт после первого предостережения у больничного феномена отпало навсегда.

- Теперь сделай так, чтобы нас не было видно, - приказал голос. Впервые нечто назвало себя во множественном лице, но Бося даже не обратил на это внимания. Он резво вскочил и тут же растерянно замер.

- Ну что встал? Возьми и сдвинь кабинку поближе, только не раздави нас.
 
      Мужчина немедля ухватился за металлический шкафчик обеими руками и со скрежетом придвинул его одним боком так, чтобы из прохода угол с полосатым нательным бельем не был виден, но при этом оставалось небольшое пространство, где оставалось стоять ведро. Выполнив задание, Бося уже посмелее уселся на него и приготовился слушать.

- Хочешь, анекдот расскажу? – спросил голос. Больничному феномену было далеко не до смеха, но он послушно кивнул головой.

- Ладно, с этим потом, - уже серьезным тоном продолжил невидимый собеседник, - хочешь стать главным врачом?
Бося в первый момент оторопел. Это было то, о чем  доморощенный гений мечтал всю жизнь и уже смирился с тем, что такому не бывать, а тут вдруг такое предложение! На лице против его воли образовалась маска «Мамби» - суперкокетства.  Однако молодой человек не сразу отозвался согласием, но только лишь потому, что не поверил и посчитал это издёвкой.

- Каким образом? Там же есть Иван Сергеевич, – попытался возразить Бося.

- Вопрос задан конкретно, - оборвал феномена невидимый собеседник..

- Хочу! – отчаянно воскликнул больничный гений и вскочил с места..

- Ну, вот и ладненько, - ласково произнёс голос и уже деловым тоном переспросил, - значит, интересуешься, каким образом?

- Угу! – коротко ответил изрядно струхнувший Бося и вновь опустил свой рыхлый зад на импровизированное сиденье.

- Ну, слушай, - сказал голос и больничный феномен не только лицом, но и всем своим существом в этот момент олицетворял маску Кассикки – «молодого послушника»:  - Так вот. Есть  два способа сделаться государем, не сводимые ни к милости судьбы, ни к доблести. Я разумею случаи, когда частный человек достигает верховной власти путем преступлений либо в силу благоволения к нему сограждан.

Так что если государь пришел к власти с помощью народа, он должен стараться удержать его дружбу, что совсем не трудно, ибо народ требует только, чтобы его не угнетали. Люди же таковы, что, видя добро со стороны тех, от кого ждали зла, особенно привязываются к благодетелям, поэтому народ еще больше расположится к государю, чем, если бы сам привел его к власти. Заручиться же поддержкой народа можно разными способами, которых я обсуждать не стану, так как они меняются от случая к случаю и не могут быть подведены под какое-либо определенное правило. Об этом получишь инструкции чуть позже.
   
    Однако государь должен внушать страх таким образом, чтобы, если не приобрести любви, то хотя бы избежать ненависти, ибо вполне возможно внушить страх без ненависти. Чтобы избежать ненависти, государю необходимо воздерживаться от посягательств на имущество граждан и подданных и на их женщин. Даже когда государь считает нужным лишить кого-либо жизни, он может сделать это, если налицо подходящее обоснование и очевидная причина, но он должен остерегаться посягать на чужое добро, ибо люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества.
Здесь уместно заметить, что добрыми делами можно навлечь на себя ненависть точно также, как и дурными, поэтому государь, как я уже говорил, нередко вынужден отступать от добра ради того, чтобы сохранить государство".

    Голос умолк. Бося благоговейно посмотрел в угол и тут же стыдливо отвел глаза от человеческих испражнений с остатками не переваренной пищи, едва прикрытыми тельняшкой.  Из всего сказанного он мало что понял, но его цепкая память зафиксировала текст совершенно точно.
Однако речь вовсе не принадлежала невидимке, а была составлено из почти дословных из фраз и цитат известного произведения Макиавелли «Государь». Впрочем, Бося ничего о таковом не слыхивал и проникся уважением к невидимому и, как ему казалось, могущественному  покровителю.

   Потенциальный вождь редко пользовался той информацией, которая была запечатлена в его мозгу, но иногда это случалось. Особенно, когда это могло приблизить его к нужной цели. На мгновение недобрый огонёк сверкнул в его прищуренном глазу, и это не укрылось от внимания таинственного собеседника.

- Ого! – тут же отреагировал голос. – А ты оказывается наш человек! Тогда слушай дальше…

- Значит, я должен сделать благое дело для них? - язвительным тоном спросил Бося. Вопрос он сопроводил пренебрежительным жестом руки в сторону верхних этажей, где располагались палаты больных. В этот момент маска «Наманари» - духа мстительной женщины полностью соответствовала его внутреннему состоянию.

- Именно. Только дело должно быть полезным и выгодным для тебя самого, как предводителя нового сообщества. «Одна из основных задач  эффективного управления во все времена будет заключена в предотвращении развития славянских рас. В принципе мы должны помнить, что необходимо умело разрезать этот гигантский пирог, с тем чтобы мы могли: во-первых, господствовать, во-вторых, управлять, в-третьих, извлекать выгоду».

   Голос умудрился ввернуть известную цитату Гитлера и едва не проговорился, упомянув «славянские расы», но потенциальный вождь этого не заметил.

- Мне ничего не надо, - альтруистически заявил Бося, но тут же был остановлен.

- Это тебе сейчас так кажется, а когда обретешь рычаги управления, все будет по-другому, - предупредил невидимка.

- Иван Сергеевич хороший главный врач, - произнёс больничный гений и поскрёб правую щеку левой рукой. Это движение должно было выразить некоторое сомнение, но Бося азартно хлопнул себя той же ладонью по колену и уверенно воскликнул. - Дерево демократии время от времени должно поливаться кровью патриотов!

- Ого! Удивил! А ты, батенька, циник. Причём, циник, весьма просвещенный! – удивился голос. Вероятно, невидимый собеседник также не был отягощён глубоким интеллектом и не знал, что Бося всего лишь повторил знаменитый афоризм третьего президента Соединённых штатов Америки Томаса Джеферсона. Тем не менее, могущественный голос продолжил назидания потенциальному руководителю НИИ психического здоровья:

- Смешать принципиальное признание всех средств борьбы, всех планов и приемов, лишь бы они были целесообразны,  с требованием в данный политический момент руководиться неуклонно проводимым планом, если хочешь толковать о тактике, это значило все равно, что смешать признание медициной всяких систем лечения с требованием держаться одной определенной системы при лечении данной болезни.

- Стоп, стоп, - решительно остановил своего собеседника, вдруг почувствовавший силу, доморощенный гений, - Поменьше политической трескотни. Поменьше интеллигентских рассуждений. Поближе к жизни. 

     От неожиданности голос умолк и в санитарном узле воцарилась зловещая пауза. Участники беседы растерялись. Один испугался собственной наглости, а второй изумился сообразительности и уверенности предполагаемого вождя. При этом оба показали друг другу весомую эрудицию, хотя в действительности один из них  процитировал чужую мысль из работы зловещего политика «Что делать?», а другой оборвал его известным афоризмом того же автора – Ульянова-Ленина. Ни один из них не подозревал, что противоположная сторона использует интеллект одного и того же источника.

- Ну, ладно, - приободрил себя невидимка и вновь взял жесткий тон, - Слушай, что дальше делать, а то тут вы все смелые, а как на люди…

     В этот раз Бося не посмел перечить, подвинулся вместе с ведром поближе и приготовился внимать и запоминать инструкции неведомого заговорщика. Монолог невидимки продлился около часа. Потенциальный предводитель даже начал ерзать на ведре, отчего последнее  противно скрежетало по кафельному полу. Наконец, голос умолк и Бося понял, что теперь можно уходить.

     Молодой человек поднялся, с размаху пнул ведро, и оно с грохотом исчезло во мраке дальнего угла. Маска Фудо – «воинствующего защитника учения с огненным мечом» исказила его лицо, и даже цвет стал точно таким же - зелёным.

- Алексей Савельевич! – резко окликнул его невидимка и затем укоряющим тоном продолжил, - Ну нельзя же так! Что ж ты его пинаешь – пригодится ещё. Скромнее себя веди, скромнее. Как понадобиться, приходи – получишь дальнейшие инструкции.

     Бося замер от неожиданности. Впервые в жизни к нему обратились по имени и отчеству. Он даже не сразу понял, что речь идёт именно о нём. Больничный феномен с благоговением посмотрел на собеседника, но кроме поганого тельника так ничего и не увидел. Молодой человек ещё потоптался, ожидая ещё указаний, но таковых не последовало и он поплёлся к выходу.

     Чем больше Бося удалялся от невидимого наставника, тем увереннее себя чувствовал. Каждый последующий шаг становился всё тверже и твёрже. Из подвала он вышел уже с маской «Аякаси» – призрака, обладающего сверхъестественной мощью.  Открытый взгляд говорил о силе духа и жесткости намерений. Вождь больничного пролетариата возвращался в палату с уже готовым планом действий.

  * * * * *
   
      Паркетный пол в холле первого этажа блестел влагой. Тетя Фрося только что помыла его и теперь размахивала шваброй в начале коридора. Уборщицу побаивались все. Даже главный врач прекращал самые важные совещания, когда в его кабинет вваливалась тетя Фрося, чтобы исполнить свои прямые обязанности. При этом весь присутствующий люд, молча, выбегал в приёмную, где  терпеливо дожидался окончания уборки, а сам начальник пережидал в кресле, высоко задрав ноги.

     Второй этаж был последним этажом, на который допускалось находиться психически больным. Здесь располагалось несколько процедурных кабинетов и отделение реабилитации, которое в народе называлось «курортным».  Действительно здесь было уютно, и обстановка располагала к отдыху. Обилие зелени и огромный аквариум должны были благотворно влиять на здоровье обитателей второго этажа. Солнечный свет через верхнюю часть окон проникал внутрь, освещая длинный коридор. Сестринский пост был снабжён мониторами слежения за обстановкой как в палатах так и в процедурных кабинетах. Вместе с медицинской сестрой здесь находился дюжий охранник из числа подчинённых Куроедова. Возможно, именно его присутствие здесь обеспечивало тишину и спокойствие.

     На третий этаж допуск запрещен был всем, кроме обслуживающего персонала, поэтому   жизнь и быт медиков оставались тайной для больных. 
    Бося на цыпочках шагал вдоль стены холла, чтобы не оставить следов на мокром паркете. Бочком он хотел проскочить мимо уборщицы незамеченным, но не тут то было.

- Стой! – громогласным голосом воскликнула тетя Фрося, - Ты, что тут мне, шельмец, опять весь пол исрачкал?!                             

     Последнее слово в её гневной тираде вовсе не было оговоркой. С помощью такого исковерканного и похабного глагола блюститель  порядка начинала любой скандал. Частенько  в подобных шумных потасовках уборщица применяла тяжёлую связку ключей от всех дверей унитарного медицинского учреждения. Вот и сейчас она достала её из кармана и многозначительно крутила в руке, намереваясь то ли дать отпор, то ли кинуться в атаку на противника.

    Однако в этот раз Бося ничуть не испугался. Маска «Хакуко» – белой лисицы озарило его лицо, и он лукаво посмотрел на тётю Фросю, склонил голову на бок и, стараясь придать голосу как можно более доброжелательную интонацию, спросил:

- А что, товарищ женщина, тяжёлая у вас работёнка?

Уборщица в первый момент оторопела. Никто ещё так участливо не интересовался её трудами. Маска лживой лисицы не смутила её. Она недоверчиво посмотрела на собеседника и промолвила:

- Ну, так ничего себе. Справляемся.

- Ну, ничего, ничего, – ласково произнёс Бося, потрепал уборщицу по плечу и двинулся дальше. Удивленная тётя Фрося долго смотрела ему вслед, а с мокрой тряпки тонкой струйкой стекала вода, образовывая лужицу возле ног женщины. Только звон связки ключей, которую женщина уронила на пол, привёл её в чувство.

      Больничный феномен уже стремительно шагал к своей палате. Заложив руки за спину, он посматривал по сторонам загадочным и радостным  взглядом человека, который вдруг обрёл мечту. Только что Бося поднялся из подвалов беспросветной жизни забитого, но не лишённого тщеславных помыслов, больного. Теперь сортирное солнце озаряло его путь к высотам существования, а именно кабинету на третьем этаже.
Бося  ворвался в палату, по инерции сделал несколько шагов, после чего, резко развернулся и направился в свой угол. Он с размаху, не разуваясь,  плюхнулся на кровать, заложил руки за голову и мечтательно уставился в потолок.

     Обитатели палаты сразу заметили изменения в поведении соседа, но вида не подали. Только Сергей Ильич энергично потер ладонями и радостно произнес: «А может нам…», но тут же был остановлен Свистуновым.

- Рот закрой, - резко произнёс он и ласково продолжил, обращаясь уже к больничному гению, - Милостивый государь, что есть такого случилось? Что преобразило лик ваш?

     Тимофей Иванович удивлённо вскинул брови – таких оборотов речи от Семёна Семеновича он никак не ожидал. Бося порывисто вскочил с кровати и спросил:

- А что, товарищи, вы идёте  на завтрашний митинг?

- Что ещё за митинг? - встревожено уточнил Тимофей Иванович.

- Вы разве не знали? Нехорошо это. Митинг будет посвящён соблюдению прав больных и требованию справедливого и равного лечения для всех!

- Кого-то обидели, позвольте вас спросить? – уточнил новый жилец.

- Вы разве не слышали? – удивился Бося.

    Тимофей Иванович пожал плечами и вопросительно посмотрел на Семёна Семёновича. Тот  согласно кивнул головой и  пояснил:

- Тут одному разгильдяю, связисту радиорубки, по башке попало от Куроедова за то, что он проспал и не вовремя включил гимн для побудки. Унизил, понимаешь, физически и морально трудовой элемент, - затем повернулся в сторону Боси и спросил, - Что значит «равного лечения»?

- А вот, батенька, завтра всё и узнаете, - загадочно ответил Бося, но не потому, что хотел заинтриговать сожителей – он попросту сам не знал ответа.

      Вдруг зазвучали бодрые звуки аккордов революционного марша. Это Сергей Ильич изменил свой репертуар. Он с силой растянул мехи аккордеона и запел: «Вставай проклятьем заклеймённый  весь мир голодных и гробов!»

      Тимофей Иванович втянул голову в плечи и закрыл уши руками. Свистунов попытался жестами остановить певца, и только Бося радостно заулыбался. «Полковник» вскочил с кровати и принялся энергично маршировать на месте так, что заношенные трико сползли с его зада, обнажив ягодицы, а их владелец продолжил пение: «…весь мир засилья мы разрушим до основанья,… а зачем?»  Сергей Ильич прекратил пение также неожиданно, как и начал и громко расхохотался.
                             Из истории болезни


Паспортная часть

1.   Хохотенко Сергей Ильич. Возраст 52 года
 Клинический диагноз: Синдром зависимости от алкоголя II степени. Состояние отмены алкоголя неосложненное. Синдром зависимости от опиоидов, воздержание (11 лет ремиссия). Психотическое, преимущественно маниакальное, расстройство в связи с употреблением алкоголя. В моменты обострения может проявлять неконтролируемую жестокость.

    Воспитывался в полной семье со стабильным достатком, имеет сестру  брата (старшего), отношения в семье нормальные. О течении беременности у матери пациент не знает. В школу пошел вовремя, в физическом и умственном развитии не отставал от сверстников. Имел конфликт с классной руководительницей за что был исключен из школы. Однако самостоятельно сумел добиться восстановления.

     Боязливость, снохождения, ночные страхи, энурез, капризность, заикания отрицает. Разведён, жена и дети живут отдельно в другом городе. Образование высшее. Имеет музыкальные способности.

     Больной активен, общителен. На фоне частых запоев возникали конфликты в семье, в результате жена подала на развод. Переживательно относился к жизненным неприятностям. Тяжело засыпает, но просыпается хорошо, страдает бессонницей
У больного сформированы основные симптомы и синдромы психофизической зависимости от алкоголя (утрата количественного и качественного контроля, рост толерантности к алкоголю, синдром отмены, амнестические формы опьянения). Толерантность до 1л. водки; сформировано физиологическое состояние абстиненции.
 
Настоящее состояние

Общий осмотр: рост 178 см, вес 80 кг, телосложение правильное, нормостенический тип конституции. Температура 36,6С. Кожа и видимые слизистые оболочки бледно-розового цвета. Кожные покровы умеренной влажности, эластичны. На конечностях расположены высыпания бурого цвета. Рост волос нормальный, по мужскому типу. Ногти нормальной формы, поверхность гладкая, ногтевая пластинка бледно-розового цвета.

Подкожно-жировая клетчатка развита нормально. Отёков нет.
Мышцы развиты умеренно, при пальпации безболезненны, без уплотнений. Тонус мышц снижен. Суставы не деформированы, при пальпации безболезненны. Ограничения подвижности не наблюдается. При движении хруст и боль отсутствуют. Отсутствует мизинец левой руки
Органы брюшной полости: живот обычной формы, симметричный, безболезненный. Брюшная стенка равномерно участвует в акте дыхания. Печень выступает из-под рёберной дуги на 1.5 см, край ровный.

Психическое состояние

На момент курации сознание ясное, легко вступает в беседу, ориентирован в собственной личности, в месте и во времени. Ситуацию, речь и происходящие события понимает. Окружающие предметы узнаёт. Держится спокойно.
Настроение: приподнятое (пациент рад, что находится в стационаре), неустойчивое.
Самооценка и критика к себе адекватная: понимает, почему здесь находится, то, что злоупотребляет алкоголем и надо лечиться.
Склонен к доминированию над окружающими. Скрытен.

Лечение:

Лечение данного больного необходимо проводить в условиях психиатрического стационара. Симптоматическая терапия начинается с момента выявления расстройства и может продолжаться непрерывно долго в зависимости от степени редукции симптоматики (полное купирование галлюцинаторных расстройств, упорядочивание поведения). Продолжительность зависит от тяжести заболевания, но примерно составляет от 2 недель до 1месяца.

Прогноз

Прогноз для выздоровления сомнительный. Медикаментозное лечение, реабилитация, психотерапия и социальные программы существенно улучшат жизнь пациента.
 


    Неизвестно как бы сложился дальнейший разговор, но он был прерван вдруг налетевшим штормом. Сильные раскаты грома напугали обитателей палаты. Окна были полностью закрашены белой краской, поэтому непогода обрушилась неожиданно. Крупный дождь вновь забарабанил по стеклам и жестяным оконным отливам снаружи, и тут же последовал град. В палате потемнело. Свет днём включать запрещалось и больные, молча, сидели в полумраке. 

    Постепенно дождь ослабел, но так и продолжал стучать в окна до самого ужина, однако и после этого низкое небо оставалось затянутым тёмно-серой ватой туч, а полумрак сменился сырой и непроглядной теменью.
« Последнее редактирование: 31 Марта 2017 00:31:43 от Андрей Бронников »
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #8 : 04 Апреля 2017 00:00:43 »

            * * * * *
.
Следующим утром всё пошло не так, как обычно.  Гимн во время побудки не прозвучал вовсе, и это уже никого не удивило. Семён Семёнович, по обыкновению, проснулся последним, а кровать покинул первым, если не считать нового соседа, который уже сидел у окна и читал книгу. Свистунов привычно сунул жилистые ноги в тапки и громко произнёс: «Ну что, дураки…- посмотрел на Тимофея Ивановича и осёкся. Тот аккуратно закрыл книгу, улыбнулся и спросил:

- Как спалось?

- Замёрз я чего-то, а вы таки совсем не ложились? – вопросом на вопрос ответил Семён Семёнович и, завернувшись в одеяло,  встал с кровати.

Тимофей Иванович промолчал.
Затем обитатели палаты вместо того, чтобы гуськом вслед за Свистуновым отправиться в санузел, двинулись туда порознь. Первым убежал Бося и надолго пропал там, но это осталось без внимания остальных.

Сергей Ильич и вовсе никуда не пошёл. Он так и остался валяться на кровати. Лёжа взвалил себе на пузо аккордеон и затянул: «Я иду тебе на встречу по лесистым тропам. Зажигаю листья- свечи золотистой попой...» Революционный энтузиазм в нём за ночь угас, и он вновь вернулся к репертуару Юрия Антонова.

Под музыкальный аккомпанемент Семён с Тимофеем Ивановичем покинули палату и направились в санузел. Прогулочным шагом добрались до холла и на несколько мгновений задержались  возле объявления,  прочитали о предстоящем марше справедливости, переглянулись и двинулись дальше.

Впервые в жизни Свистнуов почувствовал, что может обрести доброго приятеля и хорошего собеседника в лице Тимофея Ивановича. В учреждении было не принято интересоваться прошлым друг друга, но Семён Семёнович попытался спросить нового знакомого:

- А вы кто по специальности?
 
Тимофей Иванович молчал. По всей видимости, он обдумывал ответ, но Свистунов расценил молчание по своему и, чтобы побудить собеседника к откровенности продолжил говорить:

-  Я вот бывший военный. По первой специальности, потом ещё историком стал.

В ответ собеседник лишь усмехнулся. Семёну Семёновичу не понравился сарказм Тимофея Ивановича, но это не вызвало обиды. Недоверие и скрытность были обычными явлениями  среди больных учреждения.
Спустя некоторое время Тимофей Иванович заговорил сам:

- История странная наука. Лжеглаголивая.

- Как? Как вы сказали? – удивился Свистунов и, не дожидаясь ответа, продолжил, - вы, что тоже историк?

- Да как вам сказать…в некотором роде – да. Точнее узкоспециализированный.

- Что по средним векам?

- Нет, раньше.

- А почему вы решили, что это…как вы выразились…лжеглаголивая? – Семён Семенович так обрадовался тому, что беседа началась, и поспешил развить мысль. – К тому же я не сказал бы что в истории легко приврать. Факты – штука упрямая, извиняюсь за банальность мысли.

- Ну, я не совсем точно выразился, - произнёс Тимофей Иванович, - дело в том, что в истории происходило так много как положительного, так и отрицательного, что и врать то не обязательно.

- То есть? – Свистунов с удовольствием задал уточняющий вопрос, чтобы непременно развить разговор.

-  В каждом незначительном или судьбоносном событии государства имеет место быть как плохое, так и хорошее, как отважное и честное, так и коварное, и мерзкое. Именно поэтому её – историю – можно менять по мере необходимости и в зависимости от сиюминутных целей, при этом не сваливаясь к откровенной лжи. Достаточно лишь акцентировать внимание  на одном и умалчивать о другом, - пояснил собеседник.

Семён Семёнович на мгновение задумался и кивнул головой в знак согласия. Чтобы перевести разговор в разряд более увлекательной  дискуссии, он хотел было возразить, но не нашёлся, что ответить.

Тем временем за разговором собеседники подошли к подвалу и начали спускаться по лестнице. В этот момент мимо них прошмыгнул Бося. Свистунов проводил его удивлённым взглядом, а Тимофей Иванович спросил: «Что это с ним?» Семён Семёнович только пожал плечами в ответ.
Свистунов открыл дверь и пропустил вперёд собеседника. Тимофей Иванович шагнул за порог и поморщился.   В нос ударила тошнотворная вонь.

- Наблевал кто-то что ли? Никак «Полковник» отметился, - проворчал Семён Семенович и ускорил шаг в направлении кабинки туалета.

- Н-да, умываться тут невмоготу, - констатировал Тимофей Иванович.

- Давайте-ка по-быстрому, а умоемся перед столовкой, Там умывальник есть и фонтанчик для питья, - прогнусавил Свистунов с зажатым носом.

Через пару минут приятели быстро шагали вверх по лестнице и уже  скоро были в холле перед объявлением. Семён огляделся по сторонам и быстро сорвал объявление, скомкал его и бросил за кресло, которое стояло здесь же возле фикуса в огромной бочке.

- Мы что, сразу на завтрак? – произнёс Тимофей Иванович, укоризненно качая головой.

- Конечно, мы и так уже припозднились, с усмешкой отреагировал Свистунов.

Приятели резво шагали по коридору. Возле входа в столовую Свистунов чуть замешкался. Дорогу ему преградила странная кампания людей. Один из них чуть лысоватый и с бородкой был одет в старомодный костюм с галстуком в крапинку; другой   щеголял в полувоенном френче и хромовых сапогах; третий в украинской вышиванке, и ещё один чуть позади всех едва передвигал ногами и задумчиво жевал губами.
Тот, что во френче ткнул пальцем в грудь Семёну и с легким кавказским акцентом спросил: «Товарищ, как нам пройти в кабинет главного?» Свистунов махнул рукой в сторону лестничного пролёта и хотел было пояснить, что необходимо подняться на третий этаж, но когда обернулся уже никого не было. «Может я действительно с ума сошёл?» - подумал Свистнуов, и ему вспомнилась предыдущая встреча с цивильным господином, но мысли его прервал голос Тимофея Ивановича:

- Семён Семёнович, вы, что там замерли или передумали?

- Вы их видели? – спросил Свистунов.

- Кого? – ответил вопросом на вопрос приятель.

- Нет-нет. Это я так, - быстро отреагировал Семён. Он испугался, что его примут за психического больного и в несколько шагов, как ни в чем не бывало,  догнал собеседника.

- Вы не ощущаете запах  табака? - спросил Тимофей Иванович.

- Ничуть, - отозвался Свистунов. Он лукавил, ему действительно показалось, что кто-то курил трубку, но вида не подал.

В столовой пахло молочной манной кашей и какао, хотя в действительности давали тушёную  капусту и чай. Капуста была неотъемлемой частью ежедневного рациона в столовой учреждения. Если завтрак ещё отличался некоторым разнообразием. То обед таковым качеством не обладал. На первое, как правило, давали борщ, а попросту капусту с водой; на второе  капусту без воды; на третье это была вода без капусты. Ужин всегда состоял из картофеля или капусты с рыбой. Сахар подавался всегда кусками.

Бося и «Полковник» уже позавтракали, но не спешили уходить. Бося поднялся с места и пересел поближе к новому приятелю Свистнуова. Семён Семёнович внимательно наблюдал за происходящим, пока Тимофей Иванович ковырял ложкой капусту в алюминиевой тарелке. Свистунов принялся отламывать куски хлеба от оставшейся буханки. Ножей и вилок здесь не полагалось.

Тимофей Иванович положил ложку и поднял глаза. Приятели посмотрели друг на друга, засмеялись и одновременно отодвинули тарелки.

- Придется ограничиться малым, - констатировал Семён и придвинул кружку с чаем. Таким образом Бося стал счастливым обладателем двух дополнительных порций капусты.

- Ну, что ж дело привычное, – согласился Тимофей Иванович, макнул кусочек сахара в чай и отправил его в рот.

Приём пищи, как правило, проходил организованно, и в строго определенное время столовая закрывалась, но сегодня правила были нарушены. Двери до сих пор оставались открытыми, и помещение стало наполняться людьми.
Тимофей Иванович с удивлением огляделся и произнёс:

- А чего это происходит?

- Однако-сь, на «марш» начали собираться, - предположил Свистунов.

-А не рановато? – засомневался Тимофей Иванович

- Вот и я тоже думаю. Посмотри как наши «пассажиры» оживились, - произнёс Семён и незаметно указал на Босю и Сергея Ильича, которые уже сидели в первых рядах. Кухонные работники из числа больных шустро убирали грязную посуду, остатки пищи и вытирали столы. Тётя Фрося, как могла, быстро протирала пол в проходах. Суета нарастала с каждой минутой. За раздачей поставили несколько стульев. Все места на длинных скамейках уже были заняты, а желающие поучаствовать в мероприятии всё прибывали.

Среди толпы больных Свистунов заметил Костю-«рыбака» и несколько охранников во главе со своим начальником Куроедовым. Стол на раздаче застелили кумачом, и стало понятно, что мероприятие предстоит не стихийное.

                   
* * * * *

Собрания в психиатрической лечебнице случались довольно часто. Как минимум один раз в месяц происходили различного рода сборища, но в основном это касалось кадрового состава – врачей, администрации и прочего обслуживающего персонала. Процедура была отработана до мелочей, роли распределены, решения подготовлены, но исполнять их было вовсе не обязательно. Гораздо важнее был собственно протокол зафиксированный на бумаге, как свидетельство того, что мероприятие состоялось. У главного врача был даже заместитель, который отвечал за такие собрания.

Виталий Иванович Рыков, заместитель главного врача, любил своё дело. В своё время Рыков получил образование филолога, и это давало ему возможность участвовать во всех процессах учреждения.  Целый день он трудился в поте лица. Его можно было увидеть  на кухне, где Виталий Иванович  следил за соблюдением приготовления пищи, а потом контролировал её качество;  в ординаторской, где он давал дельные советы и врачам; в палатах, беседующим с больными, и сестринскому персоналу во время процедур. Короче говоря, Рыков переживал за всё, но ни за что не отвечал.

После того, как руководству стало известно о проведении «марша здоровья», оно попыталось найти инициатора, но сделать это не удалось. Тогда было принято решение возглавить митинг. Именно с этой целью начало собрания назначили на пару часов раньше и поручили это дело Виталию Ивановичу, который с присущим ему рвением взялся за дело.

Сейчас Рыков стоял за столом и аккуратно выставлял на красную скатерть графин и несколько гранёных стаканов. Потом обернулся в  цех к поварам и попросил наполнить графин кипячёной водой.

Подготовка закончилась, заместитель главврача трижды хлопнул  в ладоши, взмахнул рукой и запел гимн: «Союз нерушимый…». Зал нестройно подхватил. Чтобы побудить хор к активности, Рыков принялся энергично размахивать руками, но это не возымело действия. Наконец он сделал жест, призывающий к завершению песнопения, и зал весело выдохнул финальную фразу: «…партия Ленина, сила народная нас к торжеству коммунизма везёт!»

Виталию Ивановичу предстояло председательствовать на собрании. Должность эта была выборная, но среди присутствующих уже находился человек, который имел задачу выкрикнуть его фамилию. Рыкову оставалось лишь мгновенно поставить предложение на голосование, что и было с успехом проделано.  Аудитория голосовала всегда только «за».

Только что избранный председатель собрания облачился в маску «Бэсими- акудзё» - старого свирепого вожака длинноносых гоблинов тэнгу, мифических существ, обитающих в горах.  Рыков поправил неудобную маску, затем поднял руку вверх и громко произнёс:

- Тише, товарищи! Тихо! Нам необходимо избрать президиум. У кого будут предложения?

Из зала тот же человек, что предложил Рыкова на должность, старательно зачитал по бумажке несколько фамилий. Без паузы тоном, не терпящим возражений, Виталий Иванович обратился к аудитории:

- Как будем голосовать, списком или пофамильно?

Зал привычно отреагировал: «Списком!»

- Единогласно! – не глядя в зал, Рыков озвучил результаты импровизированных выборов. Названные люди загрохотали стульями и начали пробираться к столу президиума. По счастливой случайности они все сидели в первом ряду. Председатель опустил голову и принялся перебирать бумажки на столе. Из зала  раздался нетерпеливый возглас: «Повестку оглашай, а то к обеду не управимся!».

- Так, минуточку! – Виталий Иванович поднял руку вверх, чтобы остановить крики недовольных и помахал листком бумаги, - Тут пришла директива сверху, и мы должны выбрать оппозицию.

- Это что это за зверь такой? – продолжал вопрошать всё тот же голос.

- Несколько человек, а точнее пятеро, которые будут нам возражать и выражать иную точку зрения. Тексты они уже получили, - в качестве доказательства Рыков предъявил бумажку с гербовой печатью.

- Давай, назначай. Только по-быстрому, - снисходительно отозвался зал. Собрание было единственной возможностью вести себя с начальством в достаточно фривольном тоне, который служил доказательством существования демократии в больнице.  Пять человек поднялись со своих мест и уселись на заранее приготовленные стулья поодаль от стола президиума.

Свистунов изредка посматривал на Тимофея Ивановича, а тот был очень удивлён происходящим. Скорее всего, он впервые участвовал в подобном действе и внимательно наблюдал, что будет дальше. Семён прекрасно знал порядок ведения собрания, знал, чем всё закончиться и был лишь огорчён тем, что не успел сбежать до начала театрализованного представления.

Тем времен Рыков продолжал уверенно вести собрание и громко произнёс

- Итак, утверждаем повестку дня. Нам предстоит сегодня обсудить некоторые недостатки в порядке обслуживания больных во время терапевтических процедур. Это первое, второе – разное. Голосуем! – и без паузы воскликнул, - Единогласно!

Возражений не было. Рыков снял маску «Бэсими- акудзё», напялил вместо неё «Сякуми» - женщины, имеющий богатый жизненный опыт и принялся достаточно быстро зачитывать доклад, не обращая внимания на аудиторию. Он вполголоса бубнил текст, а зал в свою очередь также не мешал ему делать своё дело. Все сидели тихо и смирно, терпеливо ожидая окончания речи председателя собрания. Оппозиция уткнулась в бумажки, готовясь к возражениям и предложениям.

Свистунов внимательно наблюдал за Босей и «Полковником». Они оба пребывали в странном возбуждении. Больничный гений порывался подняться, а Сергей Ильич удерживал его и что-то шептал на ухо. Возня свистуновских соседей по палате не осталась без внимания окружающих людей. Больные начали оборачиваться в их сторону. Те, кто сидел дальше вытягивали шеи, пытаясь увидеть источник шума. Наконец, и докладчик перестал читать и строго посмотрел на Сергея Ивановича и Босю.

«Полковник» не выдержал, вскочил и крикнул Рыкову: «Что уставился? Ты свои генитальные идеи брось!» Зал захохотал, а Сергей Иванович тут же поправился: «Тьфу, то есть гениальные идеи, я хотел сказать». «Полковник» лукавил. Он прекрасно осознавал, что говорил. Просто, таким образом, он хотел спровоцировать докладчика, а умышленной оговоркой обезопасить себя от неприятностей, которые могли последовать немедленно. Тем более, что Куроедов уже напрягся и приготовился дать команду подчинённым схватить его и отправить в карцер.

Смех в зале перевёл в ситуацию в разряд казусной, и расчёт Сергея Ильича полностью оправдался. Однако случилось непредвиденное. Непредвиденное Виталием Ивановичем. Как по команде в зале поднялись около десятка больных и принялись кричать, насколько возмущенно и гневно, настолько же невразумительно и бессмысленно.

Куроедов не растерялся. Сил было явно не достаточно, чтобы утихомирить толпу, которая готова была вот-вот сорваться с места. Оказалось, что пока Рыков бубнил свой доклад, кто-то пустил несколько фляжек с разведённым спиртом по рядам и теперь  разгорячённые люди явно намеревались кинуться в драку.

Разбушевавшийся Костя- «рыбак» вскочил на стол президиума и заорал:

- Даешь справедливость и равноправие в лечении!!

- Правильнааа! – раздавались выкрики с места и ободрённый Константин продолжил. – Вон в шестой палате только цветные таблетки дают и много, а мне только белую и одну! Разве это справедливо?!

- А мне красные дают! Я терпеть не могу этот цвет! – подхватил кто-то из зала.

Ситуация стала критической и Куроедов был готов действовать, однако без соответствующей команды он сделать этого не мог. Таков был инстинкт сурового, но совершенно беспомощного без инструкций сверху больничного силовика.
Между тем вакханалия в зале продолжалась. Толстый мужчина, брызгая слюной, гневно перекрикивал орущую толпу: «Всем уколы в вену ставят, а мне в задницу! Каждый раз я унижаюсь, снимаю штаны перед каждой шлюхой в белом халате!! Вон всех отсюда!»

Постепенно возгласы возмущения начали   сменяться призывами к смене власти и аресту главного врача. «Полковник» стащил за ногу Костю-«рыбака» и сам влез на стол. «Тихо!» - заорал он, и гвалт как по мановению невидимой руки стих, а Сергей Ильич, не снижая тона, возопил: «Сейчас выступит Боссель  Алексей Савельевич»

«Это кто такой?» - шепотом спросил Тимофей Иванович. Свистунов пожал плечами в ответ и вытянул шею, напряжённо всматриваясь в толпу.
«Полковник» соскочил со стола и услужливо приставил стул поближе к столу. На него начал залазить Бося.  Из зала раздались восторженные крики: «Давай, скажи слово, Алексей Савельевич!»

«Вот те раз! – удивился Свистунов, - Он у нас оказывается Алексей Савельевич, и когда успел?»  Боссель подбоченился, втянул живот, чтобы казаться более представительным, выбросил руку вперёд и начал говорить: «Товарищи! Товарищи, сегодняшнее событие в истории нашей нации олицетворяет для вас, господа, священное и вечное обязательство.

Вы не являетесь представителями местного или отдельного племени, вы не являетесь представителями частных интересов, ибо, прежде всего, вы — избранные представители всей германской нации!».

Зал  заорал в ответ и от восторга никто даже не подумал, какое отношение толпа психически больных людей могла иметь  к германской нации. Алексей Савельевич, ободрённый выкриками народа, продолжил: «В ходе нашей борьбы  мы совершенствовали эти добродетели внутри себя, что привело к разобщению.  Это разобщение было известно как демократия, разрешившая открытое выражение мнений и инстинктов, и ведущая не только к развитию или свободе частных ценностей или сил, но также вызывающая их бессмысленную трату и, в конце концов, парализующая каждого человека, который все еще может обладать подлинной созидательной силой».

И вновь зал восторженно отозвался дружным рёвом. Было не понятно, почему больные только что требовавшие равенства, справедливости и демократии, теперь радовались прямо противоположным вещам. Боссель, тем не менее, продолжил в том же русле: «Нелепо говорить, что покорность и дисциплина нужны лишь солдатам и играют незначительную роль в жизни наций. На самом деле все наоборот. Дисциплинированное и обязанное подчиняться общество способно к мобилизации всех сил, облегчающих утверждение существования наций, и поэтому с великим успехом представляет интересы всех своих слоев».

Алексей Савельевич, казалось, вошёл в транс и своей энергетикой подчинял себе толпу людей, полностью завладел их вниманием и вселил безрассудство во всех сразу и отдельно в каждого. Он яростно жестикулировал. Сгибал руки в локтях перед собой, как будто отталкивал от себя аудиторию развернутыми ладонями, затем наоборот – привлекал их к себе. Сжимал кулаки и стучал ими о невидимую поверхность.  На губах выступила пена, но речь продолжала звучать отчётливо и завораживающе: «При назначении человека на тот или иной руководящий пост в государстве или партии, большую ценность следует придавать характеру, а не чисто академическому или, как утверждают, интеллектуальному соответствию. Нельзя считать абстрактное знание решающим фактором, ибо там, где необходим руководитель, там важен скорее природный талант к руководству, а с ним и развитое чувство ответственности, которое придает ему решимости, отваги и стойкости.
 
И все это я говорю вам, господа, оглядываясь на один год нашей истории, который показал мне, более ясно, чем вся моя предыдущая жизнь, как жизненно необходимы эти качества; и как во время кризиса, один единственный энергичный деятель перевешивает тысячу немощных интеллектуалов».

Лишь два человека не поддались влиянию энергичной и впечатляющей речи Босселя. Свистунов почувствовал беду и потащил Тимофея Ильича ближе к выходу. Это далось им с трудом, так как возбуждённая толпа не замечала их и не желала расступаться. Приятели добрались до выхода, но покидать помещение столовой не стали. Они ждали, что будет дальше.

Толпа, разгоряченная последними словами Алексея Савельевича о руководителе, отреагировала мгновенно. Из зала послышались дружные выкрики, предлагавшие кандидатуру Босселя на должность главного врача, только теперь они называли её «Верховный целитель».
Бося, совершенно преображённый добивал народ новыми высказываниями: «Однако такое общество нельзя создать с помощью одного только принуждения, но лишь захватывающей силой идеи, то есть, с помощью напряженного постоянного образования

Но этот новый тип человека, как общественный фактор, выбранный, за воплощении качеств руководителя, также должен быть освобожден от многочисленных предрассудков, которые я могу описать лишь как лживый и полностью бессмысленный набор общественных моралей».

Свистунов и Тимофей Иванович решили не дожидаться окончания речи. Чем закончится собрание, им уже было понятно. Они быстро шагали по коридору, и до них доносился рёв толпы. Затем послышалось  дружное скандирование: «Дураки превыше всех! Дураки, превыше всех!» Вероятно обидное слово «дураки» теперь ассоциировалось для больных с символом унижения и означало победу над  теми, кто их так презрительно называл.

Тимофей Иванович многозначительно посмотрел на Свистунова, и тот немедленно отозвался: «Да-да. У меня это было любимое обращение».
Лозунг выдвинутый «больниционерами» и не мог иным, потому что  речь Босселя представляла собой почти дословное  выступление Гитлера в 1939 году перед Рейхстагом. 30 января 1939 года в Германии торжественно отмечалась шестая годовщина прихода Гитлера к власти. В этот день в 1933 г. Рейхспрезидент Германии Гинденбург назначил главу (фюрера) Национал-социалистической немецкой рабочей партии (НСДАП) Адольфа Гитлера канцлером. В зале берлинской Кролль-оперы рейхсканцлер выступил перед членами рейхстага с большой речью, к которой тщательно готовился. Геббельс посетил его 29 и 30 января и записал в своем дневнике, что «Гитлер старается сделать речь образцом ораторского искусства».

Ни Свистунов, ни Тимофей Иванович этого не знали, но предчувствие беды отныне поселилось в них надолго, если не навсегда.
Тем временем беснование в столовой продолжалось. После долгого и дружного  скандирования лозунга, вдруг как по команде на арену действа выскочил Костя – «рыбак», которого успели переименовать в «Крысолова» взмахнул тремя четвертушками бумажек и прокричал: Стасюк подал заявление об увольнении!».

Толпа тут же отреагировала сменой требований. Теперь они жаждали крови подавшего заявление главного врача. «Крысолов»? заходясь от истерики и захлёбываясь собственным воплем, орал: «Вот! Вот подписи, на всех трех листах заявления! Кто не верит, может посмотреть. Своей собственной рукой подписал!».

Желающих проверить подлинность не оказалось, все и так верили.  И вновь как по команде зазвучал очередной лозунг: «Бей врачей! Бей врачей!»  Толпа дружно выкрикивала, подпитывая самоё себя своей же злобой и ненавистью.

Разгорячённые больные спешно вооружались невесть откуда взявшимися, металлическими прутьями и палками. Куроедов быстро отреагировал и также отдал команду своим подчинённым. Те также похватали дубины и теперь вполне  стали частью восставших больниционеров.
Разделившись на группы по три-четыре человека, бунтари рванулись на поиски врачей. В особенности их интересовал бывший главный врач Стасюк.

Ни в этот вечер, ни в последующие дни он так и не было найден. Как в воду канул, зато почти весь медперсонал был избит. Несколько медсестер были изнасилованы, три врача попали в реанимационное отделение в  крайне тяжелом состоянии.
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #9 : 07 Апреля 2017 00:30:16 »

* * * * *
Октябрь 1971 г. г. Петроград

После отречения Николая II вертикаль власти, которая выстраивалась веками, рухнула в одночасье. Новые правители за лето так и не стали таковыми, и умудрились  ввергнуть  могущественную империю в хаос. Социально – экономическая и политическая ситуация обострилась. Народные массы, развращённые революционной пропагандой, требовали обещанных благ. При отсутствии дисциплины это способствовало падению предпринимательской активности и обнищанию населения. Остро выявилась нехватка  провизии. Число бастовавших выросло в восемь раз, и составило около 2, 5 миллионов человек. Рубль с февраля по октябрь обесценился в семь раз.

Начались самовольные захваты помещичьих земель. Власти пытались бороться с аграрными беспорядками, но безуспешно. Силовые структуры, разложенные большевистской пропагандой практически, бездействовали. Дезертирство достигло невиданного размаха. Целые воинские части расходились по домам.  «Демократизация» армии привела к тому, что офицерский состав перестал выполнять свои функции.
В результате транспортного паралича  заводы и фабрики потеряли снабжение. Продукты в крупные города почти не завозились. Например, 
Путиловский завод получал лишь 4 процента необходимого сырья и перестал функционировать.

Большевики продолжали действовать и лозунг Ленина «чем хуже, тем лучше» претворялся в жизнь в полной мере. Успешность его продвижения обуславливалась тем, что в регионах  более 50 Советов приняли большевистские резолюции о передаче «власти народу». Девятого сентября председателем Петросовета был назначен Лев Троцкий.

В партиях эсеров и меньшевиков царили разброд и шатания. Ю. Мартов уже с июля выступал за создание однородного социалистического правительства. У эсеров крепло радикальное левое крыло. Зачастую решения конкурирующих партий блокировались большевиками.
В это время Ленин из подполья пишет в адрес ЦК РСДРП (б) письмо под названием «Большевики должны взять власть». Он требовал, чтобы партия призвала народ к восстанию. "Ждать "формального" большинства у большевиков наивно: ни одна революция этого не ждет. И Керенский и Ко не ждут, а готовят сдачу Питера... История не простит нам, если мы не возьмем власти теперь".
Однако Ленина на тот момент никто не поддержал.  Письма Ленина сжигаются, чтобы они не будоражили массы. Троцкий, который к тому моменту стал вторым человеком в партии, считал, что после передачи съездом полноты власти большевикам, разгон Временного правительства станет логичным продолжением. Однако Ленин настаивал на своём: “...Пропускать такой момент и "ждать” съезда есть или ложный идиотизм  или полная измена”.

Осенью противостояние большевиков и Временного правительства усилилось. После того, как Керенский распорядился вывести войска из Петрограда, что ставило город под угрозу захвата немцами, руководители РСДРП (б) предприняли успешные попытки предотвратить это. Именно тогда был создан Временный революционный комитет, который начал готовиться к свержению правительства Керенского. В газете «Рабочий путь» 10 октября (по старому стилю) было опубликована резолюция Петроградского совета о выводе войск из Петрограда. В части и подразделения были срочно направлены представители большевиков. Такая попытка вывода войск сильно дискредитировала действующую, а точнее бездействующую власть. Разумеется, это было на руку большевикам. Стороны начали лихорадочно усиливать свои военные потенциалы, рассылая агентов влияния и прямых представителей в армейские части, с целью подчинить их себе.

Таким образом, в Петрограде образовались два противоборствующих центра. Один из них – Временное правительство - с момента получения власти находился в Зимнем дворце, а второй – штаб вооруженного восстания – в здании Смольного института благородных девиц.
После того как   «Воспитательное общество благородных девиц» убыло в Новочеркасск,   17 августа в пустующее здание из Таврического дворца переехал Петросовет. На третьем этаже обосновался Временный революционный комитет.

Активисты РКП (б) и революционные боевики наскоро обжили просторное здание. Вот как вспоминал в дальнейшем об этих событиях Лев Троцкий: «Смольный был превращен в крепость. На чердаке его имелось еще, как наследство от старого Центрального Комитета, десятка два пулеметов, но за ними не было ухода, прислуга при пулеметах опустилась. Рано утром по каменным полам длинных и полутемных коридоров Смольного солдаты с грохотом катили свои пулеметы.

На третьем этаже Смольного, в небольшой угловой комнате, непрерывно заседал Военно-Революционный Комитет. Вопрос о его создании впервые встал 12 октября, а уже 19-го  комитет начал действовать.  Именно там сосредоточивались все сведения о передвижении войск, о настроении солдат и рабочих, об агитации в казармах, о выступлении погромщиков, о совещании буржуазных политиков, о жизни Зимнего дворца, о замыслах прежних советских партий.

Осведомители являлись со всех сторон. Приходили рабочие, офицеры, дворники, социалистические юнкера, прислуга, дамы. Многие приносили чистейший вздор, другие давали серьезные и ценные указания. Надвигалась решительная минута. Было ясно, что назад возврата нет.
Почта ежедневно приносила десятки писем, в которых мы извещались о смертных приговорах, вынесенных против нас, об адских машинах, о предстоящем взрыве Смольного и прочее».

Зимний дворец также сильно охранялся. Вокруг него заняли оборону подразделения юнкеров. Была вызвана школа прапорщиков, грозную силу представлял собой, так называемый женский «батальон смерти»

В двадцати метрах от дворца были построены баррикады. Длинные штабели  дров тянулись вдоль всего фасада Зимнего, перекрывая все входы. В баррикадах были искусно размещены пулемёты. На позициях находились немного численные наблюдатели. Юнкеры и женский батальон располагались в казармах, наскоро организованных в помещениях и просторных кабинетах бывших царских владений.

Как оказалось впоследствии, возведение  этих оборонительных сооружений было излишним. Вооруженного штурма не случилось, так как основная масса защитников попросту покинула позиции и ретировалась, оставив Временное правительство без охраны за исключением нескольких десятков юнкеров, которые не могли оказать сколько-нибудь значительного сопротивления. Несколько ответных выстрелов и Временное правительство было низложено. Поражение обуславливалось не столько силой большевиков, сколько бездействием самих министров. Керенский бросил своих подчинённых на автомобиле под предлогом поездки в Лугу навстречу воинским частям, чтобы перехватить их и разъяснить обстановку. Увы, легенда о его бегстве в женском платье оказалась не состоятельной.

Во времена Брежнева видный политический и государственный деятель М. Суслов инициировал расследование о штурме Зимнего дворца. Отчёт об этом сохранился в партийных архивах Старой площади.  Там было отмечено, что убитых было всего несколько человек. На основании этой информации М.А.Суслов во время приемов в Кремле иностранных делегаций имел основание утверждать, что октябрьский переворот (революция) был самым бескровным из всех подобных актов в истории Европы.

Кроме того существует пикантная легенда о крейсере «Аврора», согласно которой он должен был быть использован руководителями октябрьского переворота для бегства за границу, если бы таковой потерпел поражение. И совершенно точно, что выстрелы по Зимнему дворцу производились из наземных орудий, каковых было два. Однако выстрел с «Авроры» все-таки был, но для чего он был сделан неизвестно, так как с той позиции, где находился крейсер, Зимний дворец оказывался недосягаем.
Именно это утверждал в своих записках Главный научный сотрудник ГосЭрмитажа
Доктор Исторических наук, профессор Б.В.Сапунов


Поздний вечер 23 октября 1917 года (по старому стилю), Смольный.

Совещание недавно созданной тройки по военным операциям против Зимнего дворца затянулось до поздней ночи. Впрочем, режим работы Смольного в последние несколько суток обратился в непрерывную круговерть. Случись эти события несколькими месяцами ранее, в разгар белых ночей, то и вовсе можно было потеряться во времени. 

Люди спали урывками на роскошных диванах, неудобных венских стульях, а чаще на тюфяках брошенных прямо на пол. Питались всухомятку, а то и вовсе забывали о еде.

Двери не закрывались ни на минуту; прибывали разведчики, посыльные, представители воинских частей и тут же вновь покидали штаб революции с новыми заданиями. Смольный по периметру ощетинился стволами винтовок и пулеметов, у центрального входа постоянно дежурил броневик, а ещё несколько боевых машин ждали своего часа во внутреннем дворе. Всё было почти готово к решительным действиям по захвату власти.

В кабинете Садовского, заведующего вооружением, транспортом и связью Военно-революционного штаба шли  яростные дебаты по захвату Зимнего дворца. На письменном столе лежал план Петрограда. Карта была слишком велика и, чтобы обсудить действия в том или ином районе города её приходилось смешать влево или вправо. Члены тройки Подвойский и Чудновский оживлённо обсуждали предполагаемые военные действия по захвату Зимнего. Антонов – Овсеенко сидя дремал на кожаном диване.

- Опасно недооценивать военное значение Петропавловской крепости. Именно здесь может укрыться шайка Керенского и обороняться здесь до прихода немецких войск, у которых будет полное оправдание для вторжения – спасение легитимного правительства. Это надо понимать и нельзя оставлять без внимания, - азартно вещал Подвойский, чиркая карандашом обводы крепости на карте.

- Николай, никто с этим не спорит. Однако ты должен понимать, что наша цель – Зимний и внезапность здесь первое дело! – с не меньшим  азартом говорил Чудновский. Антонов открыл глаза, но только лишь для того, чтобы подняться и снять сапоги. Накануне он более суток провел в воинских частях с агитационным заданием.

Ожесточённый спор был неожиданно прерван. Дверь распахнулась,  в кабинет ввалился Владимир Невский и возбуждённо произнёс: «Так, Коля, всё прекращайте и бегом, бегом. Вас хочет видеть Ленин. Машина ждёт!». 

Феодосий Иванович Кривобоков - таково было настоящее имя Невского - давно был знаком с Подвойским. Вместе они ещё в марте этого года создавали военную организацию Петроградского Комитета РСДРП (б). Уже тогда были ясны агрессивные намерения партии большевиков во главе с Ульяновым - Лениным. Уже тогда должно было быть ясно, что они не остановятся не перед чем, чтобы взять власть.
До последнего момента Ульянов находился в конспиративной квартире. Не многие знали его в лицо, а были такие, которые и имени Ленина не  слышали.

Подвойский принялся складывать карту, а Чудновский попытался растолкать спящего Антонова-Овсеенко. Тот никак не желал просыпаться. «Володя, подъём! Ленин ждёт!» - прокричал ему в ухо Чудновский, и на эти слова спящий мгновенно отреагировал. Он вскочил и сделал несколько шагов по направлению к выходу.

- Ты куда?! – остановил Антонова-Овсеенко Невский

- Вот, черт! – чертыхнулся Владимир Александрович и побежал обратно к дивану. Эти несколько шагов он проделал босым. Со сна отважный революционер забыл надеть сапоги.

- Идёмте, идёмте. Не задерживайтесь. Ильич хочет вас видеть, - торопил всех Невский и сам быстрым шагом шёл впереди. Громко топая по оживленным коридорам, товарищи  бежали к выходу Мгновенно преодолели несколько лестничных пролётов и выскочили на улицу. Холодный осенний ветер и сырая погода лишь приободрили их.

Перед центральным входом тарахтел ландо «Delaunay- Belleville46». Едва революционеры запрыгнули на подножку, как автомобиль тронулся, и рассаживаться на кожаные диваны кабриолета пришлось уже на ходу. В дальнейшем эта мощная машина так и осталась закреплённой за Подвойским.
 
«Delaunay- Belleville46» долго кружил по ночным улицам, стараясь миновать посты солдат и матросов, греющихся у костров. Языки пламени, раздуваемые порывами ветра, отбрасывали зловещие отблески на лица людей.

Перед каждым постом автомобиль резко сворачивал в первый попавшийся переулок, поэтому путь быть запутанным и долгим. Наконец, водитель остановил «Delaunay- Belleville46»     где-то на выборгской стороне и оставшуюся часть дороги пришлось преодолевать пешком в целях конспирации.

Проводник Владимир Невский явно было хорошо знаком с местностью. Он уверенно шёл в полной темноте, посматривая по сторонам, чтобы обезопасить кампанию от слежки. Товарищи обогнули дряхлый барак, перешли через булыжную мостовую, скользнули в ворота  и остановились возле двухэтажного деревянного дома.

Невский старательно кашлянул три раза. В ответ распахнулось окно на втором этаже, и женский голос произнес: «Поднимайтесь сюда». Скрипучая лестница привела мужчин к обитой обветшалой дерюгой двери, которая тут же приоткрылась.

В полной темноте товарищи вошли в квартиру, и только после этого зажглась керосиновая лампа. Хозяин квартиры пожилой рабочий провел их в комнату и усадил на кровать за ситцевой занавеской, а сам тут же ушёл, напоследок бросив короткую фразу: «Ильич сейчас будет. Ждите».
Последующие двадцать минут сидели в полной тишине, прислушиваясь к звукам ночи. Наконец, за окном раздались тихие шаги, и скрипучая лестница известила всех, что в квартиру медленно понимается человек. Хлопнула дверь и тут же послышался голос хозяина: «Проходите, садитесь». Затем хозяин сдвинул занавеску, и революционеры увидели в свете тусклой керосиновой лампы тщедушного седенького старичка в очках - не то учителя, не то музыканта.

Антонов приподнялся от удивления, но старичок тут же произнёс давно и хорошо знакомым голосом Владимира Ильича: «Здравствуйте, товарищи», - и снял парик. Товарищи радостно заулыбались, а Ленин продолжил: «Ну, рассказывайте, как дела?»
Все начали наперебой и вполголоса докладывать обстановку. Новости, порой, не согласовывались. Подвойский выражал сомнение. Невский вторил ему. Ильича раздражала такая беседа. Он остановил всех и дал первое слово Антонову-Овсеенко.
 
Тот кратко поведал о положении дел в Финляндии. Затем Чудновский рассказал о том, что казаки не внушают доверия, а моряки крупных военных кораблей настроены решительно. Правительство Керенского намеревалось снять их и отправить на фронт, а такая перспектива моряков не устраивала. Ленин перебил Чудновского:

- А нельзя ли весь флот направить к Питеру?

- Нет, прежде всего, фарватер не допустит, и потом, крупные суда побаиваются подводок и миноносцев, - ответствовал Антонов-Овсеенко. Он считался специалистом по морским делам.

- Что же можно сделать?

- Можно дать 2 - 3 миноносца в Неву, прислать сборный отряд матросов и выборжцев,  а всего тысячи три.
 Мало, — недовольно и укоризненно говорит Ильич. — Ну, а Северный фронт?

- По докладу его представителей прекрасное настроение, и можно оттуда ждать большой помощи, но чтобы знать точно, надо бы туда съездить, - продолжил Антонов-Овсеенко.

- Съездите. Нельзя медлить, - порывисто произнёс Ульянов.

После непродолжительных инструкций и распоряжений, разговор закончился. Выходить решили все вместе. Впереди пошёл Невский. Он выглянул из ворот и тут же поднял руку вверх, что означало опасность. На той стороне улицы, как раз возле барака тёмная фигура пыталась взгромоздиться на велосипед. Шпик? Однако выбора не было, и как только неизвестный велосипедист тронулся с места, четверо товарищей направились к автомобилю, а Ленин без сопровождения скрылся в одной из ближайших подворотен.
До начала большевистского переворота оставалось сорок восемь часов.


Поздний вечер 25 ноября 1917 года, Смольный.

Двое  красногвардейцев  стояли на охране кабинета с номером 67 и надписью «кабинет дамы». Это были рабочие-столяры с завода «Лоренц»: справа литовец Э.И. Юргайтис, слева – латыш Э.К. Звизргдыньш. Их невозмутимость можно было объяснить принадлежностью к прибалтийским национальностям, и эта черта характера была весьма кстати сейчас, так как из-за дверей доносились громкая ругань и брань, что давно бы  испугало любого коренного питерца. Это кричал изрядно нервничавший Ульянов-Ленин.

Он бегал по кабинету, сшибая венские стулья,  энергично жестикулировал руками и ругался. Владимира Ильича возмущала, как  ему казалось, медлительность красногвардейских отрядов. Он готов был расстрелять руководителей захвата Зимнего.

Несколько часов назад сборный военный отряд под командой Чудновского ушёл на решительный штурм и с тех пор известий не поступало. С каждой минутой напряжение нарастало, нервы у вождя не выдержали, и он сорвался в гнев. 
Владимир Ильич только недавно прибыл с конспиративной квартиры в Смольный, но грим не снял.  Обвязанный, как от зубной боли, платок,  огромные очки, плохонький картуз придавали ему странный и глуповатый вид.

С появлением Ленина в штабе революционного комитета ход восстания резко ускорился. Первое наступление случилось в 21 час 40 минут. Раздался орудийный выстрел; атаки как таковой не было и всё ограничилось беспорядочной стрельбой. Потом наступила тишина. Стороны оставались на своих позициях.

К этому моменту в руках Временного правительства оставалась только Зимний дворец. Всё остальное было под контролем красногвардейцев. Захват банков, вокзалов прошёл совершенно бескровно. Трудности возникли только на телеграфе, но и там обошлось без кровавых эксцессов.
В 23 часа большевики начали орудийный обстрел дворца  из Петропавловской крепости. Из 35 выстрелов только два попали в цель и лишь едва повредили карниз здания. Отряды солдат рабочих и матросов беспрепятственно проникли через тыльные входы и толпой задавили сопротивление, однако, как выяснилось впоследствии, что погибших был шесть человек из числа защитников правительства Керенского. По непроверенным данным три ударницы женского батальона были изнасилованы приверженцами всеобщего равенства, и одна покончила жизнь самоубийством.

Вопреки расхожему мнению Ульянов был настолько возбуждён и охвачен ожиданием известий, что даже не посчитал необходимым появиться на I I  Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, который открылся одновременно с выступлением вооружённых отрядов.
Наконец,  около трёх часов ночи в кабинет ворвался Подвойский и радостно крикнул: «Всё! Зимний наш!». Всё кто был в кабинете вскочили и с ликованием  кинулись обниматься. Ленин устало бухнулся на диван, размотал платок, сбросил парик и свои дурацкие очки. Подвойский подскочил к нему и повторил известие: «Ильич, ты слышал? Мы победили!» Ульянов вместо ответа достал из кармана платок и вытер вспотевшую лысину.

Прямо сразу и все вместе пошли в кабинет, где ожидал известия Петроградский Совет  рабочих и солдатских депутатов. Только после этого Бонч-Бруевич потащил Ульянова к себе на квартиру, отдыхать.

Здесь рушиться легенда о пламенном выступлении Ленина на  I I Всероссийском съезде депутатов. О свержении Временного правительства и захвате власти большевиками объявил Каменев, по иронии судьбы накануне возражавший против вооруженного переворота.

После краткого выступления Ульянова в Петросовете, новый глава государства в сопровождении Бонч- Бруевича поздно ночью отправились отдыхать. Соратники уже без особой боязни ехали на фаэтоне «Тюрка- Мери» и сырая погода теперь не казалась им унылой.
Авто остановился возле парадной доходного дома купца Гордеева по Херсонской улице дом пять, и пассажиры вышли. Через несколько минут они вошли в апартаменты Бонч- Бруевича. Время уже было позднее,  и семья  будущего управляющего делами Совета народных Комисаров уже спала. Здесь же ночевала и Крупская.  Владимир Дмитриевич сразу предложил Ульянову свою комнату.

- Ни в коем случае, - наотрез отказался Владимир Ильич, – Вот здесь будет хорошо, - показал он на узкий диван. Однако Бонч- Бруевич продолжал настаивать:

- Дорогой вы наш, давай-ка, я покажу тебе свои «апартаменты».

После некоторых уговор Ленин согласился, и Владимир Дмитриевич распахнул дверь в маленькую комнатку. Вдоль одной стены стояла узкая кровать, а возле окна,  всю его ширину занимал письменный стол. Если не считать двух книжных полок  на стене, мебели больше не было.
Ульянов сделал пару шагов, погладил рукой письменный стол и хитро посмотрел на хозяина квартиры.

- Я согласен, - произнёс он.

- Ну, вот и ладно, - резюмировал Бонч-Бруевич и продолжил. – Теперь давайте перекусим. День тяжёлый получился.

После короткого ужина Владимир Ильич удалился в хозяйскую келью, а Владимир Дмитриевич  прилёг на диван. Ему не спалось. Возбуждение от достигнутой победы не спадало. Бонч- Бруевич встал, проверил все замки и крючки, накинул цепочку. Потом достал два револьвера и поставил их на боевой взвод. Один револьвер положил под подушку, а второй на пол возле дивана.

Эта была лишь первая ночь после триумфа, и всякое могло случиться. Владимир Дмитриевич крупными цифрами написал на листке бумаги все номера телефонов товарищей, Смольного и районных Советов депутатов, чтобы в случае чего, не забыть впопыхах. Благо в квартире стоял телефонный аппарат. Наконец, погасил лампочку и снова лёг.
Ленин ещё раньше выключил свет в своей комнате. Бонч-Бруевич уже начал было засыпать, как под дверью комнаты Ульянова блеснул свет. Тому тоже не спалось.

Владимир Ильич еле слышно на цыпочках подошел к столу и сел. Потом зажёг, ставшую символом  знаменитую зелёную лампу, придвинул к себе чистый листок бумаги, макнул перо в чернильницу и начал писать.

Писал он долго. Что-то перечёркивал, делал выписки, правил и, наконец, принялся переписывать набело. Потушил лампу, встал из-за стола, так же неслышно прошёл к кровати и лег. За окном серело ранее и хмурое Петроградское утро.
Когда Бонч-Бруевич проснулся,  его домашние и Крупская уже бодрствовали. Владимир Дмитриевич предупредил всех, чтобы вели себя потише, однако Ленин, когда его ещё никто не ждал, появился на кухне; бодрый и весёлый он радостно поздравлял всех «с первым днём социалистической революции».

Завтракали скромно: крепкий чай, кусковой сахар, свежий сыр, французская булка с маслом и домашнее варенье. Надежда Константиновна приняла на себя роль хозяйки и взялась разливать по стаканам кипяток.

Владимир Ильич воспользовался паузой и достал из кармана сложенный вчетверо листок. Развернул его и стал читать: " Самое справедливое разрешение земельного вопроса должно быть таково: Первое. Право частной собственности на землю отменяется навсегда; земля не может быть ни продаваема, ни покупаема, ни сдаваема в аренду, либо в залог, ни каким либо другим способом отчуждаема. Вся земля: государственная, удельная, кабинетская, монастырская, церковная, посессионная, майоратная, частновладельческая, общественная и крестьянская и т. д. отчуждается безвозмездно, обращается в всенародное достояние и переходи в пользование всех трудящихся на ней. За пострадавшими от имущественного переворота признаётся лишь право   на общественную поддержку на время необходимое для приспособления к новым условиям…»

Надежда Константиновна осторожно поставила чайник и присела рядом Владимиром Ильичом. К завтраку никто не приступал – все внимательно слушали первый документ Советского государства.

«Вся земля, по её отчуждении, поступает в общенародный земельный  фонд. Распределением её между трудящимися заведует местные и центральные  самоуправления», - продолжал читать Ленин в полной тишине. Только Надежда Константиновна позволила себе нарезать сыр тонкими ломтиками и поставить тарелку на середину стола.

«…Если в отдельных местностях наличный земельный фонд окажется недостаточен  для удовлетворения всего местного населения, то избыток населения подлежит переселению. Организацию переселения, равно как и расходы по переселению и снабжению инвентарем и проч. должно взять на себя государство.

Переселение производится в следующем порядке: желающие безземельные крестьяне, затем порочные члены общин, дезертиры и проч. и, наконец, по жребию или по соглашению... - Ульянов прочитал ещё несколько положений декрета и завершил чтение особо чеканя каждое слово, - И последнее: земли рядов крестьян и рядовых казаков не конфискуются». 

За столом  раздались жидкие аплодисменты. Окружающим хотелось поддержать автора, но прокомментировать декрет они не смогли, поэтому выразили своё отношение именно так.

В эту первую же ночь была попрана частная собственность, а фактически её владельцем и распорядителем, опосредованно становился новый глава государства –
Владимир Ильич Ленин. Кроме того, обозначалась законодательная база для насильственного переселения народов всех национальностей России.

Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #10 : 10 Апреля 2017 23:59:08 »
Кабинет главного врача.

      Алексей Савельевич сидел за письменным столом, глубоко откинувшись в кожаном кресле, и улыбался. Глаза его были закрыты. Этот миг блаженства от, наконец, достигнутой цели являлся всего лишь перерывом в работе. До утра Босселю предстояло много дел.

Несколько часов назад его внесли сюда  на руках больниционеры, тем самым оказав ему доверие управлять лечебницей. Алексей Савельевич первый раз оказался на третьем этаже, куда вход больным был строго запрещён.

Светлые коридоры были добротно, но без роскоши отделаны и покрашены в персиковые тона. Пол был  выложен лакированным паркетом, окна закрашены не были, и взору руководства всегда открывался красивый вид на сосновый бор и пруды вдалеке. Часть окон выходила во внутренний дворик, и аромат сирени врывался сквозь распахнутые форточки. Со вкусом подобранные шторы добавляли уюта коридорам и холлам. Удобная мебель и обилие цветов благоволили спокойствию и комфорту. Время от времени включались кондиционеры, поддерживая приятную температуру. Несколько огромных аквариумов с декоративными акулами служили умиротворению и покою.

Теперь на входе дежурили вооружённые больниционеры – самые преданные и надёжные.  Третий этаж стал для посторонних  совсем недосягаемым. Начальник охраны остался при своей должности, но теперь с ним постоянно находился «Полковник». Куроедов оказался у него в прямом подчинении.

Боссель  встрепенулся и приподнялся, но только для того, чтобы нажать кнопку вызова дежурного по приёмной. Он с трудом сориентировался в пульте, ткнул пальцем и упал обратно в кресло. Едва Алексей Савельевич успел надеть маску «Эбису» – бога счастья, как дверь распахнулась, и вошёл не знакомый ему больниционер.

Новый хозяин кабинета вышел из-за стола, порывисто пошёл навстречу к вошедшему. Протянул ему руку и, проявляя крайнюю заинтересованность, спросил:
- Ну что, товарищ? Как дела у вас? Всё в порядке?- и, получив положительный ответ, продолжил, - Любезный, пригласите ко мне сию же минуту Сергея Ильича.

После того, как посыльный удалился, Боссель распахнул сейф и вывалил на пол всё содержимое. То, что он искал, в куче чужих вещей не оказалось, и Алексей Савельевич сдвинул её  башмаком в проход между письменным столом и книжным шкафом. С недовольным бурчанием Боссель продолжил поиски.

Следующим местом его внимания оказался как раз письменный стол. Поочередно новый хозяин выдвигал ящики и высыпал содержимое на пол. Через минуту в опрятном и аккуратном помещении воцарился полный беспорядок: ручки, карандаши раскатились по полу, исписанные листки бумаги разлетелись по углам, медицинские брошюры валялись под столом.

Алексей Савельевич начал нервничать. С раздражением он выдернул нижний ящик тумбочки и не смог удержать его. На пол со звоном вывалились связки ключей. Радостный возглас Боси, вероятно, был слышен даже в приёмной. Благо, там сейчас никого не было. Именно ключи были его целью.

Новоявленный главврач собрал их, аккуратно рассыпал по столешнице и принялся  рассматривать прикрепленные к каждому ключу пластиковые бирки с надписями. Один за другим Боссель прочитывал назначение каждого ключа  и сбрасывал обратно в открытый ящик письменного стола. За этим занятием и застал его «Полковник».

- Савельич, ты чем занято-то? – спросил Сергей Ильич и поставил баян на стол. Бося не откликнулся, а продолжал искать необходимый ему ключ. Наконец, он увидел бирку с надписью «подвал+санузел гл. корпус», радостно подкинул связку вверх и тут же поймал её на лету.

- Ага! Вот! - торжествующе воскликнул он, бросил ключи в сейф и запер дверцу. «Полковник» без приглашения уселся на стул и вопросительно посмотрел на хозяина кабинета.

- Во-первых, убери свою музыку со стола, - взмахнул рукой Боссель. – Во-вторых, где у нас ещё ключи хранятся?

- Где, где? – задумался Сергей Ильич, побарабанил пальцами по столу, потянулся к баяну и поставил его на пол возле стола. Наклонился, зачем-то поправил ремни музыкального инструмента, выпрямился  и радостно выпалил:

- У вахтера внизу возле главного входа в шкафчике есть, - потом опять задумался и твёрдо сказал. – Всё больше нигде нет. Все тут.

- Слушай, Ильич, - доверительно попросил Боссель, - возьми охранника у моих дверей и тащи все ключи сюда. Только быстро! Одного только охранника – другой пусть бдит! - уже вслед товарищу крикнул он.

После того, как шаги соратника-больниционера стихли, Боссель достал из стола ножницы, листок бумаги и несколько фломастеров. Теперь он занялся канцелярской работой.

Вначале Алексей Савельевич тщательно приготовился к предстоящему делу. Почти все необходимой лежало на столе: ножницы, карандаш, линейка и ручка. Недостающие предметы он нашёл в столе, однако фломастер был только коричневого цвета.

Боссель включил настольную лампу и склонился над столом. Через несколько минут результатом его трудов были два бумажных прямоугольника размером со спичечный коробок. На одном из них было написано: «столовая, завтрак+ужин», на другом – «сортир». Алексей Савельевич полюбовался результатом и продолжил труды. Коричневым фломастером он закрасил с обратной стороны «сортирный» пропуск. Первая часть работы закончилась. Далее требовалось напряжение ума, и Бося задумался.

Новый властитель человеческого здоровья вооружился ручкой и воинственно замахнулся ею над чистым листом бумаги. Через мгновение он нарушил девственную белизну интеллектуального поля боя и написал: «приказ №1».
Однако начало борьбы ему не понравилось и Алексей Савельевич, гневаясь на самого себя, зачеркнул написанное слово и чуть выше начертал корявыми печатными буквами: «указ №1»

По всей вероятности и это слово не соответствовало замыслу автора, и весь лист бумаги, скомканный, полетел под стол. Вторая попытка также не удалась и ещё одно девственное поле предстоящей битвы, нарушенное лишь словом «распоряжение» полетело в тартарары, в темноту металлической урны.

Только  третья попытка удовлетворила полководца административных баталий. Слово «декрет» ему показалось наиболее подходящим для того документа, который он намеревался сейчас воспроизвести.

Дальнейший текст Боссель писал легко и быстро, диктуя его сам себе вслух. Закончив писать, Алексей Савельевич зачем-то дунул на листок и перечитал первый документ починённой ему вотчины.

                                                 Декрет
   о прядке пропитания и посещения отхожих мест НИИ психического здоровья.

1.   Работу столовых и буфетов учреждения производить строго в определенное время. Завтрак с 8-00 до 9-00 часов. Ужин с 20-00 до 21-00 часов.
2.   Вход осуществлять по временным пропускам (см. приложение)
3.   Работу отхожих мест определить круглосуточно.
4.   Вход в отхожие места осуществлять по временным пропускам.
5.   Выход из палат в запретить с отбоя и до подъема.
6.   Руководству больницы и представителям охраны допуск к вышеуказанным объектам разрешён свободный.
7.   Количество пропусков и их выдачу регламентирует главный врач и заместитель по организационным вопросам.
8.   Контроль за исполнением возложить на заместителя по организационным вопросам  Хохотенко Сергея Ильича.

Главный врач достал скоросшиватель и вложил документ в папку. Насладиться плодами своего труда ему не дал охранник, который с шумом вломился в кабинет, пробежал прямиком к столу и с грохотом бросил перед Босей связки ключей. Через несколько секунд вошел и Сергей Ильич. Он грубо вытолкал охранника вон и хитро подмигнул начальнику и, кивнув сторону внутренней двери, спросил:

- Ну, как там?

- Никак, - резко оборвал Боссель. За дверями располагалась зона отдыха и роскошные апартаменты руководителя. Нового главврача действительно не интересовал личный комфорт и материальное благополучие. Ощущать себя властителем чужих судеб, не требуя ничего взамен - вот что щекотало самолюбие больничного гения.

- Сядь! – приказал Алексей Савельевич своему заместителю, и тот растерянно опустился на стул. Бося  сунул под нос Хохотенко декрет. Испуг придал Сергею Ильичу энтузиазма, и он быстро и внимательно прочитал текст.

- Вопросы есть? – также жёстко спросил Боссель.

- Нет.

- Ключи все здесь?

- Так точно! – уверил начальника «Полковник»

- Нигде не завалялось бесконтрольно?

- Нигде.

- Отлично. Вначале досыта накорми охрану и выстави вооруженный патруль возле дверей пищеблока. Все больниционеры должны быть сытыми.
Остальной сброд без пропусков в столовую из палат не выпускать. В сортир тоже. Тех, кто будет гадить, где попало, вначале заставить убрать за собой. При повторном преступлении – отправлять в морг.

- Там же холодно и покойники, - растерянно произнёс «Полковник».

- А что, я сказал, что живыми туда отправлять? – ещё более сурово вопрошал начальник. 

- А где их, того? Ну, это…- не решался произнести страшное слово Сергей Ильич.

- Где хочешь. Только без крови. И ещё…расширить и дооборудовать в морге карцер. Если, что одни пусть думают, что в карцер,…а другие что тот в карцере сидит. Ты понял меня?

Хохотенко сжал тонкие губы и в глазах его мелькнул азартный огонёк. Он понятливо кивнул головой, поднялся и четко произнёс:
- Разрешите выполнять?

- Давай, - ответил Бося и уже вслед  бросил. – Пришли кого-нибудь, лучше Фросю, в кабинете прибраться.  Последняя фраза была сказана благожелательным тоном,  это не осталось без внимания «Полковника» и  он с облегчением покинул кабинет.

Алексей Савельевич остался сидеть в одиночестве. Откуда-то снизу доносились крики и шум пьяного дебоша, но эти отчетливые звуки не воспринимались сознанием главного врача и ему казалось, что полная тишина окружает его.
Мысли Босселя были заняты совсем другим. Ему стало страшно. Страшно до такой степени, что он срочно захотел в туалет, но не для того, чтобы отправлять естественные нужды. Алексею Савельевичу необходим был совет и поддержка. Казалось доброе, даже пусть лживое, слово поможет ему взять себя в руки.

Сегодняшними распоряжениями главный врач отрезал себе путь к отступлению. Поражение непременно выведет его на финишную прямую, где ленточкой окажется отнюдь не канцер, а морг в прямом своём назначении.
Боссель встрепенулся и на этот раз безошибочно ткнул пальцем в нужную кнопку. Через секунду в дверях стоял охранник, в ожидании распоряжений. Алексей Савельевич мгновенно насупил брови и сурово скомандовал:

- Куроедова ко мне! Быстро!

Больниционер-охранник исчез. Боссель наскоро просмотрел принесённые охранником ключи, недовольно смёл их в коробку из-под чая и сунул в сейф.
В этот момент вновь неслышно распахнулась, и в кабинет походкой деревянного солдатика вошёл  Куроедов. Он сделал три шага и робко остановился перед дальним углом письменного стола. Неподдельный страх превратил его всегда бравую внешность в подобие  маски синтоистского бога-защитника «Сарутахико», яркой отличительной особенностью которого, являлось крайне трусливое выражение лица. Его пунцовый цвет лишь подчеркивал сходство.

Алексей Савельевич в свою очередь продемонстрировал жалкое подобие маски «Биккуримэн» - удивления. Однако в исполнении Боси её можно было интерпретировать, как маску бестолковости. Явив подчинённому не меньшие способности актера японского театра «Но», новоявленный главврач приступил к делу. Он пожевал губами и решительно произнёс:

- Во-первых, ознакомься, -  сунул начальнику охраны свежеиспечённый декрет Боссель и, внимательно наблюдая за подчинённым, продолжил распоряжения, - Мандат на охрану пищеблоков я тебе сейчас выпишу. Пока временный.  За добросовестное исполнение – медицинский спирт в неограниченных количествах. Там между своими сам будешь распределять, тоже за особые заслуги. Увидишь, что-то подозрительное – сразу ко мне.

Умудрённому опытом Куроедову не надо было ни объяснять, ни повторять дважды. За время службы он пережил уже двоих начальников, и при каждом из них, верно служил им, благополучно пользуясь привилегиями.
Бося прекрасно об этом  знал, поэтому  так же лаконично объяснил начальнику охраны дополнительное назначение морга. Именно Куроедов должен был стать основным исполнителем наказаний.

Блеск преданности в глазах начальника охраны несколько успокоил Босселя.  Чтобы усилить эффект, он тут же нацарапал так называемый «мандат на охрану пищеблоков» и подвинул бумагу начальнику охраны. Тот бросил на него взгляд и с удовлетворением кивнул головой.
Алексей Савельевич тут же достал печать и прихлопнул ею листок. Куроедов сложил документ и убрал во внутренний карман. Аудиенцию можно было считать исчерпанной.

Боссель поднялся с места, протянул руку начальнику охраны и проникновенно произнёс:

- Спасибо, товарищ. И пришлите мне три человека охраны.

Импровизированное представление театра японских масок завершилось. Потребность немедленного посещения туалета обострилась, теперь и для отправления естественных нужд тоже.
 
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #11 : 13 Апреля 2017 23:58:10 »
  Этой же ночью

Ночь была  бессонной. Свистунов и Тимофей Иванович с тревогой ожидали возвращения соседей по палате, однако ни Боссель, ни «Полковник» так и не появились. Накануне ужина  не было. Всё время с вечера и до самого утра из коридоров доносились пьяные крики, азартные скандирования лозунгов, топот и шум. По всей видимости, случались и драки. Иногда раздавалось торжественное или развесёлое пение.

Свистунов лежал на неразобранной постели и смотрел в потолок. Он слышал, как Тимофей Иванович ворочался, скрипел кроватью и шумно вздыхал. С возникновением приближающихся шагов в коридоре оба приятеля замирали.  Так продолжалось всю ночь.
Серый рассвет лишь едва разбавил ночную мглу, и поэтому в палате сохранялся неуютный полумрак. Приятели включать свет не решались, чтобы не привлечь внимание больниционеров, которые продолжали праздновать торжество демократии.
Тимофей Ильич затеплил свечу, поставил её на пол и прикрыл табуретом, так чтобы свет был минимально виден со стороны дверей, но освещал прикроватную тумбочку.

Свистунов достал из тайника под кроватью самодельный кипятильник и сунул его в заранее приготовленную литровую банку с водой. Тимофей Иванович также достал из тумбочки газетный свёрток и поместил его рядом с банкой. Развернул газеты и переложил несколько кусочков сахара и  пару-тройку сухарей на одеяло. Завтрак был готов.

Приятели смотрели на едва мерцающее пламя свечи, прислушиваясь к стихающему шуму за дверями палаты. Вода в банке забурлила, и Семён Семёнович выдернул вилку из розетки. Достал из кармана кисет, прихватил щепотку чая и бросил её в банку, подумал и бросил ещё одну.
Приятели ещё несколько минут молчали. Свистунов наклонился, взял обеими ладонями банку, обернув её полотенцем,  вылил часть содержимого в гранёный стакан и подал его Тимофею Ивановичу. Тот с благодарностью  принял чай. В свою очередь старик кивнул головой, приглашая угоститься сахаром и сухарями. Свистунов взял один кусок и вознамерился опустить его в банку, но был остановлен приятелем. «Смотри как надо», – сказал Тимофей Иванович, потом чуть помакнул краешек сахарного камешка в  чай и отгрыз его. Затем тоже  проделал с сухарем и пояснил: «Так хоть сладость чувствуется, а так растворишь, и чаю сладости не придашь и сахар изведешь».

Семён усмехнулся, проделал то же и с удовлетворением хмыкнул. Из банки вместо чая почему-то пахло компотом. Из-под плинтуса осторожно выглянул таракан Аркадий и жалобно посмотрел на Свистунова. Тимофей Иванович скрупулёзно собрал крошки со стола и высыпал их на пол. Аркадий принялся их жадно поглощать.

- Вот первый пострадавший от больниционерской власти, - с горечью произнёс старик.

- Думаете всё так трагично? – мрачно спросил Свистунов и наклонился к Аркадию, но только для того, чтобы скрыть свою растерянность. Старик молчал, а Семён продолжил размышления:

- Всё-таки бывший главный перебарщивал с дисциплиной. Лечение так себе было. Куроедовские охранники и санитары так и вообще наглецы. Теперь подемократичнее будет…

- Будет вам, - насмешливо остановил собеседника Тимофей Иванович, – сами-то верите в то, что говорите?

- По крайней мере, в руководстве теперь будут те, кто недавно терпел притеснения и обиды, - попытался защищаться Свистунов. Развивалась нешуточная дискуссия, такая, что собеседники забыли о сухарях и чае.

- И что? Полагаете это гарантией справедливости? – произнес Тимофей Иванович и сам же ответил на свой вопрос. – Ничего подобного! Я вам больше скажу: скоро начнётся полный беспредел, во всяком случае, в лечении.

- Почему? – спросил Семён Семёнович. Он уже и не пытался доказать свою правоту, а собеседник не спешил отвечать. Тимофей Иванович макнул сухарь в чай и принялся не спеша грызть. Свистунов последовал его примеру, терпеливо дожидаясь ответа.

 - Кто будет руководить? Этот самовлюблённый и тщеславный Бося? Причем, насколько тщеславный, настолько и глупый. Или может пьяница «Полковник»? Или садист «Рыбак». Как там его зовут? – вполголоса произнёс старик.

- Костя, - подсказал Свистунов. Тимофей Иванович вновь наклонился к таракану и подложил тому ещё крошек. Аркадий с благодарностью посмотрел на старика, ухватил несколько крошек и убежал под плинтус.

- Гляди-ка! – воскликнул Тимофей Иванович, - запасы себе создаёт. Как вам это нравится? Н-да…чувствую нас ещё и голодные времена ожидают.
За окном вставало кровавое солнце. Над сизым покрывалом утреннего тумана возвышались куцые купола церкви, всё остальное – скверик с памятником, кусты сирени, сосновый бор - было скрыто от человеческих глаз. Впрочем, этот пейзаж оставался недоступен и взорам больных – закрашенные серой краской окна препятствовали этому.

Где-то там, вдали, на землю должен был упасть первый луч солнца, однако этого не случилось. Уже более суток этот оптимистичный предвестник нового дня блуждал по запылённым углам и подвалам больничного корпуса, теряя надежду вновь обрести свободу.
Это  маленькое происшествие осталось за пределами внимания всего сущего, и только обильно выпавшая роса оплакивала потерю первенца света.

Тимофей Иванович сидел, сгорбившись, и задумчиво смотрел в пол. Если бы не полумрак, можно было бы увидеть, что в глазах его стоят слёзы. Воспользовавшись тем, что Свистунов склонился над кружкой, старик рукавом казенного халата быстро вытер лицо и взял кусочек сахара.
Молчание прервал Семён Семёнович:

- Что так теперь всегда так будет?

- Думаю, да, - шёпотом отозвался Тимофей Иванович.

Предмет вопроса, как и ответа не прозвучал вслух, но оба собеседника понимали, о чём идёт речь. Это чувство сейчас ожило в каждом из них. Оно готово было вырваться наружу истерикой, неуправляемой паникой, но этого не случилось лишь только потому, что и тот, и другой обитатель палаты пока были в состоянии  себя сдерживать.

Человеческая оболочка в любой момент грозилась лопнуть, а ледяная вспышка неудержимого  ужаса, разрывая натянутую сеть нервов и разбрасывая замерзшие капли крови, могла вырваться наружу. Имя этой разрушительной силе – страх.
Заморозки жутких предчувствий постепенно разрастались и охватывали каждую клеточку мозга и всего тела. Наконец, Свистунов не выдержал  и тихо промолвил:

- Скорее бы всё устаканилось.

Ответом было молчание, и тогда взволнованный Семён Семёнович продолжил шёпотом:
- Ну не может же так быть всегда. Когда-то должно войти в обычное русло?

Тимофей Иванович на этот раз ответил и тоже шёпотом:

- Всегда – нет. Обаче, от этого нам с вами легче не станет.

- Это что это за слово такое вы употребили? – удивился Свистунов.

- Это слово означает в переводе со старославянского языка – «впрочем».

- Понятно. А почему легче не станет? Ведь все- таки власть избрана. И нового начальника службы безопасности тоже выбрали. Демократия – таки власть народа, - попытался размышлять Семён.

- То-то и оно, что народа. Власть народа – это кого конкретно?

- Ну…- робко начал было говорить Свистунов и тут же умолк.

- В данном случае – «больниционеров», как они себя называют. Что такое демократия? – задал вопрос Тимофей Иванович и сам тут же ответил.

– Это когда народ может свободно выражать свою точку зрения, может выражать протесты путем собраний и демонстраций, но при этом власть всё равно будет  делать ровным счётом то, что ей заблагорассудится. И законы будет принимать нужные ей, и силу применять против тех, чья власть ныне главенствует, сиречь против народа. А уж демократические выборы так это и вовсе верх лицедейства и лжи. А уж как правитель распоряжается чужим имуществом, в нашем случае государственным достоянием, мы прекрасно знаем.

- И что вы предлагаете? – уже в полголоса спросил Свистунов.

- Ничего не предлагаю. Самое лучшее не обращать внимания на власти. Жить себе потихоньку и всё. Какая разница, кто там наверху правит?  Так что ждём завтрака и идём как ни чём не бывало.
Тема разговора не соответствовала обстоятельствам и условиям нынешнего существования собеседников, но это было лучший способ отвлечь себя от тяжёлых мыслей.

Огарок уменьшался,  постепенно превращаясь в бесформенные потёки воска. Пламя свечи взволнованно трепетало. Не подвластное человеческому взору вращение  земли, всё выше и выше приподнимало утреннее солнце над горизонтом.  Серый небосвод постепенно наполнялся голубизной. Мутная пелена тумана обмелела, но оставалась по-прежнему плотной. Теперь над ней возвышались не только купола церкви, но и крыши домов, и кусты сирени во внутреннем дворике. Даже голова памятника забытому герою торжественно плыла над дымящимся покрывалом, подметая бородой её неровную поверхность.

- Скажите, насколько это может оказаться чреватым для нас? – просипел Свистунов, вновь перейдя на шёпот.

- Не знаю насколько, но вполне определенно, может и более того – должно. Отрицательным образом, - вполголоса ответил Тимофей Иванович,  послюнил пальцы и щепотью с шипением потушил уже не нужную свечу, потом ногой задвинул тарелку с огарком под тумбочку.  В палате было светло.

- Ну, что? Идём на завтрак? – бодро спросил старик и, как ни в чём не бывало, хлопнул себя ладонями по коленам. Свистунов вздрогнул. Тимофей Иванович рассмеялся.

- Почему? Почему вы так решили? – всё также шёпотом, не обращая внимания на предложение собеседника, спросил Семён.

- Потому что здесь родилась не демократия.

- А что?

- Боюсь, новая форма социального строя. Эдакий национализм по профессиональному признаку.

- То есть? – произнёс Свистунов удивленным тоном, предполагающим продолжение со стороны собеседника, и оно не замедлило последовать.

- Больниционер это профессиональный больной, а тот, кто не относится к этой шайке, тот будет поражён в правах.

- Почему вы так решили?

- Я не решил. Я – предполагаю.

Постепенно за разговором собеседники приблизились к двери. Свистунов уже взялся за ручку, и в это время в коридоре послышались неторопливые шаги. Приятели замерли. Зычные аккорды баяна дали понять, что приближается ни кто иной, как Сергей Ильич.
Семён и Тимофей Иванович резво попятились каждый к своей кровати и почти одновременно уселись, не сводя глаз с дверей. Через мгновение в палату ввалился «Полковник» осмотрелся по сторонам и подмигнул Свистунову. Вошедший был изрядно пьян.

Сергей Ильич, изгибаясь всем телом, растянул мехи музыкального инструмента и заорал: «Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью. Преодолеть пространство и позор. Нам разум дал стальные руки- крылья, а вместо сердца пламенный запор!»

Обитатели никоим образом не отреагировали на искажённые слова популярной советской песни и продолжали сидеть на своих местах. «Ну, что нахохлились?» - снисходительно спросил Сергей Ильич и поставил музыкальный инструмент. Баян жалобно охнул. «Полковник» прошёлся, как по сцене перед поникшими приятелями, резко развернулся и зычно произнёс:

- Позвольте представиться – заместитель главного врача по организационной работе!

- Поздравляем, - равнодушно ответил Тимофей Иванович и погладил руками свои колени, как будто расправляя невидимые складки на штанах.

Свистунов тоже кивнул головой в знак того, что и он счастлив новой должности недавнего соседа по палате. Впрочем, выражение  лица исключало подобные эмоции. На этом разговор должен был бы и закончиться, но Сергей Ильич весело продолжил:
-
 Должно испугались, товарищи больниционеры? Хотя какие вы больниционеры? Так, контра недобитая. Тебя, Свистунов, давно пора нейтрализовать, ну да ладно…не такая уж ты и сволочь была.

- Почему «была»? – с дрожью в голосе осмелился спросить Семён Семёнович, но ответа не последовало, и тягостную паузу нарушил Тимофей Иванович

- А что у нас теперь новый главврач?- вполголоса спросил он, глядя в пол и продолжая разглаживать штаны.

- Новый. Боссель Алексей Савельевич, - отрывисто рыкнул «Полковник».

- Кто бы сомневался, -  совсем тихо произнёс Семён и затем  более отчетливо спросил. – А прежний где?

- Сбежал сволочь. Но ничего поймаем и нейтрализуем, - заверил собеседников новоявленный заместитель.  Ни Тимофей Иванович, ни Свистунов не решились уточнять, что означает «нейтрализация», но догадки на этот счёт были.

- Ну ладно, некогда мне тут с вами…- пренебрежительно сказал «Полковник» и достал несколько картонных прямоугольников, бросил их на пол и сквозь зубы процедил, - жрать, небось, хотите.

Тимофей Иванович поднял один из них, близоруко прищуриваясь, попытался рассмотреть и спросил:
- Что это?

- Пропуск в кормушку. Теперь это регламентировано. Кто не работает, тот не ест, – почти торжественно произнес «Полковник», потом залез в карман новых штанов, пошарил там и бросил на пол ещё несколько картонок коричневого цвета. Подтолкнул их ногой в сторону Свистунова  и, не дожидаясь вопросов, произнёс:

- Это пропуска в сортир. Он теперь один на всю больницу в соседнем корпусе.
Сёмен опустился на корточки и собрал коричневые прямоугольники. Один из них подал Тимофею Ивановичу и тот, надев очки, принялся его рассматривать.

- А что теперь у нас двухразовое питание будет? – поинтересовался Свистунов.

- Для некоторых – да. Во вторник и в субботу, - хохотнул Сергей Ильич и напоследок бросил. - Ну, на курение вам талоны не нужны, - затем подхватил охнувший баян, намереваясь открыть дверь. Тимофей Иванович кинулся вслед за ним и крикнул вдогонку:

- А когда кончатся, что делать!?

- Заявление-просительную напишешь на моё имя, - не оборачиваясь, бросил «Полковник». Новоявленный замглавного врача вышел из палаты и тут же из коридора послышались разухабистые аккорды баяна.

Свистунов пересчитал картонки и резюмировал:
- Пропусков в сортир почти в два раза больше, чем в столовую.

- Нам на столько дерьма не наесть, - горько пошутил Тимофей Иванович.

- Ничего, выменяем. В смысле, пропуска выменяем, а не дерьмо, Эх, надо было и на курение выпросить для обмена. Теперь ещё проблема, где их хранить, чтобы не спёрли или не отобрали.

- Ну что, идём в столовую? Испробуем, как они действуют и вообще чего там происходит? – предложил Тимофей Иванович. Свистунов вместо ответа поднялся с места и двинулся к дверям.
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #12 : 18 Апреля 2017 00:43:49 »
* * * * * *

Алексей Савельевич стремительно шагал по коридору в сопровождении троих охранников - больниционеров. Полы его халата трепетали, как крылья бабочки-капустницы. Охранники едва поспевали за ним. Особенно сложно было дюжему мужчине из третьего отделения, который тащил большое офисное кресло.

Охранники, по большей части, были выбраны именно из этого отделения, как самые преданные, а точнее самые зависимые от руководства больные. Наркоманы и алкоголики - основной контингент, недисциплинированность которых, компенсировалась их количеством. За очередную дозу эти люди были готовы на всё - даже самое мерзкое преступление.

Боссель увидел, что охранник с креслом отстал, и тоже сбавил скорость. Была уже глубокая ночь и всех больных разогнали по палатам и заперли двери. Топот шагов делегации гулко раздавался по коридору. Конечной целью главврача и сопровождающих лиц был подвальный санузел.
Верховный целитель нуждался в  совете. После массового избиения медицинского персонала больных стало почти некому лечить. Успокаивающие препараты перестали выдаваться, буйные оказались на свободе, и теперь в лечебницах творилась безудержная вакханалия. С этим срочно надо было что-то делать, и Бося рванул к невидимке в подвал.

Наконец, компания спустилась по лестнице и столпилась возле обшарпанных дверей в санузел. Один из охранников со скрипом распахнул дверь, отстранил рукой главного врача и, сделав шаг внутрь, осмотрелся по сторонам. Убедившись, что внутри нет ничего, что могло бы представлять опасность для руководителя, бдительный больниционер пропустил того вперёд.

Боссель ступил за порог. Мужчина с креслом тоже попытался последовать следом за ним, но был остановлен. Алексей Савельевич ткнул охранника ладонью в грудь и мизинцем другой руки указал, где поставить кресло.
Как только дверь закрылась, Бося достал ключ и заперся на замок. Постепенно глаза привыкли к полумраку, которому тщетно пыталась сопротивляться единственная лампочка в грязном плафоне. Верховный целитель, переминаясь с одной ноги на другую, ухватился за подлокотники кресла, развернул его и покатил  к заветному углу. Установил  перед дурно пахнувшей говорящей тельняшкой, а сам метнулся к унитазу. Мужчина жался и подпрыгивал, едва сдерживаясь, до тех пор пока его червячок не разразился сильной струёю, нимало не сокрушив эмалированную сталь чаши Генуя.

Страдания Боси сменились расслабленностью и теплотой, однако это умильное состояние было прервано громким хохотом, который раздавался из-за шкафа с инвентарем уборщицы.
Алексей Савельевич  опомнился и двинулся к приготовленному креслу. Он впопыхах  и забыл, что не один здесь. Невидимка, чтобы далее не конфузить Верховного целителя, умолк, потом промолвил:

- Ну, садись, - затем не без ехидства добавил, - точнее – присаживайся.

- Спасибо, - вежливо отозвался Боссель, никаким образом не отреагировав на язвительность куратора. Поудобнее уселся в кресле и даже чуть подкатился ближе, в знак полного внимания и уважения к собеседнику, а тот не замедлил приступить к беседе.

- Молодец! Делаешь то, что от тебя требуется и в первую очередь для собственной безопасности. Идём дальше.
Алексей Савельевич довольно заулыбался. Он даже не удивился тому, что невидимый наставник уже всё знает. Точно также Верховный целитель не обратил внимания и на то, что как только голос произнёс первую фразу,  запах блевотины заметно усилился. С одной стороны новый руководитель был польщён оценкой своих первых действий на важном посту, а с другой стороны он весь погрузился во внимание, чтобы не пропустить ни слова.

Невидимка говорил долго. Голос его  звучал ровно и вкрадчиво и настолько тихо, что, казалось, он даже не нарушает  тишины подвала. Капли воды звонко  стучали в жестяной рукомойник, чем сильно раздражали собеседников. В конце концов, Алексей Савельевич метко бросил в раковину испачканный носовой платок и продолжил более сосредоточенно внимать наставлениям таинственного хозяина. После того, как голос умолк, Боссель  поднялся и уверенно зашагал к выходу.

Лицо его выражало полное удовлетворение, что вкупе с маленьким ростом и телесной полнотой делало его похожим на японского бога счастья Дайкоку. Впрочем, охранники не заметили этого сходства, но только лишь потому что ничего о последнем не слыхивали  и гурьбой двинулись вслед за Верховным целителем, строго озирая пустые коридоры, в полной готовности предотвратить любую потенциальную опасность, грозящую новому начальнику.

Алексей Савельевич стремительно преодолевал один за другим лестничные пролёты и развивающиеся полы халата мотыльковыми крылышками, казалось, несли его вверх. Наконец, он, достигнув третьего этажа, остановился перевести дыхание.
За это время больничный гений успел сменить несколько масок на своём лице, начиная от говорящего само за себя облика Дэй Икадзути – божества грома до Каппы- водяного, который, как известно, был веселым и, судя по улыбке на лице, глуповатым парнем на сцене японского театра.

В конце концов, Боссель решил, что в данный момент ему больше подходит маска Окина- старца, и предводитель доморощенных борцов-больниционеров немедленно напялил её на лицо. Соответственно изменилась и его походка. Алексей Савельевич тяжёлым шагом добрёл до дверей своего кабинета.

Возле порога он глубоким кивком головы поблагодарил охранника-секретаря (прочие члены сопровождения остались на втором этаже), при этом маска чуть не упала с его лица, едва не обнажив ту маску, что была дана ему при рождении и о которой её владелец давно позабыл.
Охранник предупредительно распахнул  дверь перед Верховным целителем и немедленно прикрыл её, как только тот переступил порог. Алексей Савельевич остался в одиночестве, но даже здесь он не стал снимать маску Окина. Ему нравилось осознавать себя мудрым советчиком и в то же время простым в быту и общении с людьми. Это сладкое чувство скромного превосходства затеплило честолюбие предводителя, которое тут же возгорелось ярким пламенем  тщеславия.

Боссель взял чистый лист бумаги и начертал заголовок второго декрета: «О политическом и лечебном образовании пациентов и товарищей - больниционеров».
1.   Каждый больной имеет право осуществлять процесс лечения
2.   Процесс лечения неотъемлем от политического процесса
3.   В целях просвещения пациентов и больниционеров перед каждым приёмом пищи проводить митинг.
4.   После подъема (7-00) и перед отбоем (23-00) проводить политическую информация через средства общей радиотрансляции
5.   Контроль за исполнением декрета провожу лично.

Алексей Савельевич прочитал написанный документ ещё раз и с удовлетворением приложил печать внизу текста, затем размашисто расписался. Неуклюже склонился над микрофоном прямой связи с секретарем охранником, ловко нажал кнопку и чётко ласковым тоном произнёс: «Товарищ, пригласите ко мне больниционера  Хохотенко».

Рассвело. Новый предводитель НИИ психического здоровья поднялся с места и выключил лампу. За окном стало ещё светлее. Боссель хмыкнул и вновь щёлкнул выключателем – утренние сумерки вновь как будто отступили, затем опять включил – на улице опять стало светлее. Несколько раз главврач повторил эту процедуру и самодовольно заулыбался – ему вдруг показалось, что именно по мановению его властной руки на улице становилось то светлее, то темнее.

 Алексей Савельевич всё-таки выключил лампу. Туман дымился, покрывая кусты сирени, пейзаж за окном терялся в утренней мгле. Когда Хохотенко вошёл в кабинет. Боссель задумчиво смотрел в окно. Сергей Ильич присел, подождал несколько мгновений и кашлянул, чтобы привлечь внимание руководителя, а тот, не поворачивая головы, вдруг промолвил:

- Близ видно всё, а вдали туман, дымка…так и хочется взять тряпку и протереть запотевшее стекло, а протянешь руку и нет его.

- Кого нет? – не понял «Полковник»

- Стекла нет.

- Вон чего…, - протяжно произнёс Сергей Ильич и растерянно умолк. Только баян его томно охнул.

- Ты это, того… документ возьми, прочитай. Пропуска приготовил? – Боссель с трудом заставил себя поменять маску старца Окина на образ «Хэйта» – призрака воина в состоянии одержимости, который впрочем,   более напоминал молодцеватого испанского идальго в состоянии сортирной напряжённости после обильного пиршества. 

- Всё ясно? – спросил строго Верховный целитель
Хохотенко внимательно посмотрел в лицо начальника и ответил:
- Так точно!

- Тогда раздай копии, кому положено и приготовь трибуну в столовой. Я речь говорить буду.

- Есть, - ещё более лаконично отреагировал заместитель по оргработе и вскочил с места.

- Хотя постой. Трибуну не надо. Лучше бочку или ящик какой…я его сам себе придвину.

- Ну, ладно, - ответил Сергей Ильич, от удивления тут же позабыв о военном жаргоне.

- Свободен, - сурово отдал команду Боссель.

Хохотенко, прихватив  баян, попятился и до момента выхода из кабинета придерживал на лице маску «Оокассики» – молодого послушника.
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #13 : 21 Апреля 2017 00:45:21 »
Утро нового дня  новой эпохи мерзким змием окончательно вползло в стены психиатрической больницы. Освещение в коридорах было выключено в целях экономии сразу после полуночи, и теперь серая мгла с трудом проникала сквозь закрашенные окна, обнажая плоды ночного празднования   прихода к власти нового управителя и установления справедливого лечения.

Свистунов шёл рядом с Тимофеем Ивановичем и поддерживал приятеля одной рукой. Некогда лакированный паркет стал ещё более скользким от обилия плевков, блевотины и пролитого дешёвого портвейна. Вся эта грязь была сдобрена окурками и пустыми бутылками, рваными пакетами от закуски. Зловоние тёплым потоком поднималось к потолку, искажая реальность, и поэтому охранник в дальнем конце коридора казался миражом.

Семён на мгновение отвлёкся и пнул пустую бутылку, а когда поднял глаза, то опять увидел в нескольких шагах впереди  двоих неизвестных мужчин. Тех, что встретились ему накануне. Один из них, тот, что был в полувоенном френче и хромовых сапогах, поддерживал лысоватого интеллигента  в старомодном  костюме и галстуке в крапинку под локоть и вкрадчиво говорил: «…нет, вы меня не так поняли. Я ничего не имею против…».

В этот момент усатый осёкся и пристально посмотрел прямо в глаза Свистунова, а лысый чуть склонился вперёд и спросил Тимофея Ивановича:
- Скажите, как пройти к выходу?

Тимофей Иванович, не зная, что ответить посмотрел на Семёна, и тот растерянно произнёс:
- Вам парадное или чёрный вход?

- Зачем спрашиваешь? Не вход, а выход. Конечно парадное, - опередил попутчика усатый.

- Тогда на второй этаж, направо, а там спросите, - ответил Свистунов и вопросительно посмотрел на Тимофея Ивановича, а когда оглянулся, странной парочки уже не было. Как будто они растаяли в воздухе.

- Нет, я с ними не знаком, - прозвучал ответ нового постояльца на немой вопрос Свистунова . Оставшуюся часть пути шли молча.  Семён

Семёнович несколько раз оглядывался назад, но незнакомцы больше не появились.
Только сейчас приятели обратили внимание, что никого кроме той странной парочки не встретили на всём пути до самого пищеблока. Лишь охранники-больниционеры дежурили на каждом медицинском посту и лестничных площадках.

Приятели переглянулись, новшества их обеспокоили, но выбора не было. Возле входа в пищеблок царил полный порядок. Обычного столпотворения не было, зато были два дюжих больниционера-охранника, которые забирали у немногочисленных посетителей пропуска и открывали узкий проход.

Как только приятели вошли, к ним тут же подскочил Костя-«рыбак». Он теперь не охотился на крыс, а занимался тем, что рассаживал посетителей по местам. Немало удивило Семёна и положение дел внутри столовой. На каждом столике стояли таблички с фамилиями посетителей, из чего Свистунов сделал справедливый вывод, что пропуска «Полковник» выдавал не абы как, но по заранее приготовленному списку.

Константин подвел Тимофея Ивановича и Семёна к столику, велел усаживаться и тут же убрал таблички с их фамилиями. Мгновенно материализовался официант из числа больниционеров с подносом. Ловко расставил  пустую посуду  перед посетителями и исчез. Костя-«рыбак» пояснил, то теперь здесь самообслуживание и надо самому подходить к прилавку за едой. При этом не возбранялось получать и добавку в неограниченном количестве.

Розовощёкий повар шлёпнул черпаком по тарелкам, оставив и там, и там по кучке перловки. Памятуя о возможной добавке, оба голодных приятеля вернулись к своим местам и приступили к трапезе.

В этот раз пища их не порадовала, но и не огорчила. Качество её оставалось прежним, но и этого оказалось достаточно, чтобы поднять настроение Семёну. Тимофей Иванович как всегда сдержанно принялся ковырять ложкой еду.

Свистунов быстро расправился с овсяной горкой и двинулся за добавкой. Вот  тут и вскрылся подвох с изобилием пищи. Действительно, каши можно было получить ещё, но повар, ссылаясь на санитарного врача из числа больниционеров, отказался накладывать еду в грязную тарелку, а чистой больше не давали. Несолоно хлебавши, Семён вернулся к столу и сердито уселся на стул.
Тимофей Иванович едва заметно улыбнулся. Свистунов хотел было разразиться гневной тирадой в адрес новых порядков, но потом передумал и рассмеялся. Есть уже не хотелось.
- Вот-вот. Теперь лучше прятать свои эмоции, а лучше всего всячески проявлять лояльность к новой власти.

- А вы откуда знаете, что так будет?

- Я уже переживал подобное…в другой больнице. Давно.

Пока приятели трапезничали, народу в столовой прибавилось. Более того, кроме тех, кто усиленно поглощал кашу, появились и ещё праздно стоявшие больниционеры. Они толпились возле стен и сидели на подоконниках.

- Мне кажется, сейчас будет  «гадкА», – произнёс  Тимофей Иванович и со вздохом отодвинул пустую кружку.

- Что гадко? – не расслышал Свистунов.

- Перформанс, наставительная речь или выступление, в переводе с церковнославянского, – пояснил собеседник.

Действительно, появился «Полковник». Ногами он толкал впереди себя бочку. Остановил её возле прилавка раздачи и тут же исчез. Раздались, было, жидкие аплодисменты, но постепенно смолкли.

Наконец, на арену вышел Алексей Савельевич и зал грохнул аплодисментами. Хлопали в основном столпившиеся больниционеры, остальному люду ничего не оставалось делать, как подхватить организованный энтузиазм поклонников нового главврача.
Боссель взмахнул рукой, предлагая прервать аплодисменты, но это только вызвало новый всплеск восторга у толпы. Больничный гений зарделся от удовольствия, но постарался сделать суровый вид, что у него получилось весьма неплохо. Как всегда помогла очередная маска, в этот раз –
«Ко-бэсими» - черта-бога ада, которая выражала жесткий нрав и сильную энергию.

Пока рукоплескания постепенно утихали, Алексей Савельевич осмотрелся по сторонам и как будто случайно взгляд его упал на бочку. Тогда он с усилием поставил её на попа и взгромоздился сверху. Это вызвало новый восторг слушателей. Перед тем, как начать говорить оратор не совсем ловко поменял маску «Ко-бэсими» на «Дэйкиба-ко-тобидэ» - бойкого божества животных, характеризующейся металлическим и золотым блеском в глазах навыкате.

Боссель выбросил правую руку вперёд, потерял равновесие, но всё-таки удержался и громко произнёс: «Товарищи больниционеры! Есть времена в жизни человечества, когда глубокое потрясение, громаднейший переворот, способный расшевелить общество до самой глубины его основ, становится неизбежно-необходимым, во всех отношениях. В такие времена, каждый честный человек начинает сознавать, что долее тянуть ту же жизнь невозможно. Нужно, чтобы какие-нибудь величественные события внезапно прервали нить истории, выбросили человечество из колеи, в которой оно завязло, и толкнули его на новые пути, – в область неизвестного, в поиски за новыми идеалами».
Здесь его пламенную речь прервали бурные аплодисменты. Свистунов и Тимофей Иванович тоже вынуждены были захлопать в ладоши.  Рукоплескания начали стихать и Семён, склонившись близко к уху приятеля, в полголоса  произнёс:

- Во, чешет. А ведь опять где-то наслушался или начитался.

- Тс-с-с, - почти бесшумно остановил собеседника Тимофей Иванович. Он внимательно слушал речь главного врача, а тот продолжал не менее гладко и умно говорить: «Человек начинает понимать, что счастье невозможно в одиночку: что личного счастья надо искать в «счастии» всех – в «счастии» всего человечества. Вместо отрицательных велений христианской нравственности: «не убей, не укради» и т. д., появляются положительные требования общечеловеческой нравственности, несравненно более широкие и беспрестанно расширяющиеся. Вместо велений бога, которые всегда позволялось нарушать, лишь бы потом искупить грех покаянием, является простое, но несравненно более животворное чувство единства, общения, солидарности со всеми и каждым. И это чувство подсказывает человеку: «Если ты хочешь счастья, то поступай с каждым человеком так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобою».

- Вот мерзавец!, – не выдержал Тимофей Иванович, - всё переврал! А последнее так и вовсе из библии процитировал, таки, её же и опровергая.

- Т-с-с-с, - на этот раз Свистунову пришлось успокаивать приятеля, чтобы он не был услышан бдительными больницонерами, а Тимофей Иванович, казалось, был готов вскочить и вступить в преступную и тем роковую для него полемику с оратором.
Но тому было некогда, и старику пришлось выплеснуть словесные эмоции Свистунову: «Он приводит, практически, цитату из Евангелия от Матфея и его же, Евангелия, словами  и опровергает!»

Самозабвенная речь тем временем, продолжалась: «Покуда у нас будет оставаться каста людей, живущих в праздности, под тем предлогом, что они нужны для управления нами – эти праздные люди всегда будут источником нравственной заразы в обществе. Человек праздный, вечно ищущий новых наслаждений, и у которого чувство солидарности с другими людьми убито самыми условиями его жизни – такой человек всегда будет склонен к самой грубой чувственности: он неизбежно будет опошливать всё, до чего прикоснется. Со своим туго набитым кошелем и своими грубыми инстинктами, он будет развращать женщину и ребенка: он развратит искусство, театр, печать – он уже это сделал; он продаст свою родину врагу, продаст ее защитников; и так как он слишком трусоват, чтобы избивать кого-либо, то в тот день, когда бунтующийся народ заставит его дрожать за кошель, – единственный источник его наслаждений, – он пошлет наёмщиков избивать лучших людей своей родины».

- А вот с последним я согласен, - продолжал своеобразный и полузаочный спор со своим оппонентом Тимофей Иванович, - только какое это имеет отношение к правящему классу? Управлять это тоже работа, причём, гораздо более опасная и ответственная. Тому, кто по-настоящему управляет, и отдыхать некогда, должно быть.

Речь Босселя, хотя и была умной, но явно - тенденциозной и политизированной, а отчасти и лукавой.  Иначе и не могло быть, так как автором этих слов или, скорее, строк являлся анархист Кропоткин, происходивший от рода Рюриковичей в тридцатом колене. Иными словами таковой сам принадлежал к «касте людей, живущих в праздности». Однако в исполнении Босселя, нагло присвоившего себе права на книгу «Анархия» вышеупомянутого автора, прозвучала достаточно искренне и к месту.
Пока Тимофей Иванович озвучивал крамольные, в новых условиях, мысли, Свистунов бдительно посматривал по сторонам и заметил, что Костя-«крысолов» прислушивается к словам старика.

Семён Семёнович мгновенно прижал ладонь к губам Тимофея Ивановича. Тот резко отбросил его руку в сторону, но тут же получил под столом толчок в бедро. Неизвестно, чем бы закончился этот инцидент, но тут опять грянули аплодисменты, и под эти нескончаемые рукоплескания приятели не замеченными выбрались из столовой. Константин также вынужден был отчаянно хлопать в ладоши и за этим занятием упустил из виду потенциальных контрбольниционеров.

Покинув пищеблок, приятели быстро двигались в сторону своей палаты и, чем дальше они уходили, как им казалось, от опасного места, тем медленнее становились их шаги. Наконец, они поднялись на свой, первый, этаж из полуподвала и остановились в холле.
Охранник-больниционер, на вновь созданном здесь посту с подозрением смотрел на приятелей. Тимофей Иванович, как будто не замечая его, осмотрелся по сторонам и присвистнул от удивления.

- Что такое? – обеспокоенно спросил Свистунов.

- Ты смотри, а новая власть то действует. Чувствуется польза и эффективность работы нового главврача.

- Что такое? – повторил свой вопрос Семён

- Ай, молодца! – продолжал демонстративно восхищаться старик, покачивая головой, - Порядочек то навёл и не только в столовой, но здесь.

Смотри, как коридор «измыти сподобились» всего-то за полчаса.
Свистунов бросил взгляд на пол и по углам холла. Действительно, паркет вновь  заблестел, мусора не было; ни пустых, ни битых бутылок, как и не бывало, и даже воздух стал значительно чище.

- Как это так ловко тетя Фрося управилась? – решил внести  свою лепту в похвалу Босселя Семён Семёнович и подчёркнуто восхищенно добавил, - А чисто как!

- Ага, куда там, - не мог промолчать охранник, постукивая резиновой дубинкой о ладонь, и тут же разъяснил, - Тётя Фрося в отгулах, а шуршала ваша братия под моим присмотром. За жратву каждый готов…  Им Сергей Иванович выдал условные пропуска.

- Это что это за штука такая, позвольте поинтересоваться? – промолвил Тимофей Иванович, не скрывая восхищения, которого не было.

- Условный пропуск то? Это, когда допуск в жрачку разрешён только после выполненной работы и то, если я подпишу, - гордо отрапортовал больниционер.

- Понятно, - протяжно произнёс старик и затем пробубнил себе под нос. – Простимулировали значит? Умно.

- Чево? – не расслышал суровый охранник.

- Нет, ничего, это я так…- пустился было в дальнейшие разговоры Тимофей Иванович, однако Свистунов бесцеремонно потянул его за рукав и тот умолк.

Не без помощи Семёна старик вынужден был прибавить ходу. Он и сам понимал, что любые разговоры с больниционерами могут закончиться печально.

В конце коридора вдруг материализовалась удаляющаяся сгорбленная фигура в полувоенном френче и хромовых сапогах. За мужчиной тянулась струйка табачного дыма, который он изредка пытался разогнать рукой.

- Ты смотри! Видать проводил дружка то, - в полголоса удивился Семён.

- Кто? – не понял Тимофей Иванович, и Свистунов догадался, что в этот раз странного человека видит только он один.

- Не, это я так… - не желая вступать в долгие объяснения, промолвил Семён Семёнович и горестно подумал: «Похоже, я и вправду скоро с ума здесь сойду».

Только сейчас приятели заметили, что на двери каждой палаты висело объявление. Свистунов попытался было немедленно прочитать его, но на этот раз Тимофей Иванович дёрнул его за рукав, потянув дальше. Шёпотом он прокомментировал своё решение: «Смотри, вона как патруль больниционеров на нас посматривает. Давай-ка быстренько в свою келью, а там и прочитаем. У нас наверняка тоже висит».
Семён не возражал. Мужчина в полувоенном френче исчез также внезапно, как и появился, однако дымком в коридоре продолжало попахивать. Наконец, приятели остановились перед своими дверями и в тишине принялись читать «декрет».

- Ну, вот и всё. «Господи, что ся умножиша стужающие ми. Мнози восстают на мя »,  - процитировал неизвестного  автора Тимофей Иванович и горестно вздохнул. Свистунов не понял большинства слов, но общий смысл был ясен. (Цитата из Псалма №3. «Господи! Как умножились гонители мои. Многие восстают на меня…» - прим автора)

- А что, всё? – спросил он, пугаясь своих догадок.

- Скорее всего, я буду одним из первых, - произнёс старик и потянул товарища в палату.

- Куда первым? – уже  сидя на своей кровати, шёпотом уточнил Семён.

- Видал там последний пункт в декрете? Где про карцер написано.

- Ну?

- А то, что теперь, если тебя посадят в карцер, то, по сути, отправят в морг.
Свистунов мгновенно всё понял. Действительность превзошла самые худшие предположения. Стало холодно и горячо одновременно. Тело покрылось потом, а душа замерла.

- А почему именно вас…ну, того…первым? – ещё тише промолвил Семён Семёнович. Тимофей Иванович печально вздохнул, подошел к своей кровати и достал из-под подушки ту самую книгу, что он читал. Раскрыл её на первой странице и подал Свистунову. Тот принял её и прочитал: «Библия, Книга Священного Писания. Ветхого и Нового завета. Канонические на церковно-славянском языке».

Из истории болезни

Паспортная часть

Соколов Тимофей Иванович
Возраст не установлен
Образование: духовная семинария
Место рождения: Новгородская губерния

Жалобы на момент курации: не имеет

Анамнез жизни
Отец - Иван Никифорович полковник артиллерии (со слов больного)
Мать – Мария Николаевна. Принадлежала к одному из наиболее известных       
дворянских родов Костромской губернии.
Имел троих братьев и сестру. Двое братьев и сестра умерли в младенчестве. В   
настоящее время родственников не имеет.
Считает себя верующим человеком. С детства посещает церковь. Прочие
подробности жизни неизвестны.

Анамнез заболевания

Больным себя не считает. В течение семи лет проходил лечение в
психиатрической больнице города Воркута. После выписки улучшений не было.
Наблюдался в специальном диспансере г. Тверь.

При общем осмотре.

Состояние больного удовлетворительное, положение активное, сознание ясное, выражение лица и глаз доброжелательное.
Телосложение правильное. При осмотре кожных покровов кожа бледно - розовая, нормальной влажности, теплая на ощупь. Пролежней, сыпей, расчесов, участков шелушения нет, кровоизлияний, сосудистых звездочек нет, тургор кожи сохранен. При осмотре видимые слизистые оболочки розовые, кровоизлияний, изъязвлений, корочек нет. Тип оволосения мужской, волосы густые.  Носит бороду и усы. Пальцы и ногти обычной формы.

Психическое состояние

Ориентация больного во времени, пространстве и собственной личности сохранена. Пациент внешне опрятен:  причесан, одет чисто.  Контакт продуктивный: на вопросы отвечает осмысленно. Больной отчетливо представляет место своего нахождения, правильно его называет, правильно указывает год, месяц и число, узнает кураторов при повторных посещениях. Признаков фрагментарности мышления не выявлено. Симптомов выключения сознания также не отмечено: больной реагирует на раздражители обычной силы, понимает обращенные к нему вопросы разной степени сложности, реагирует на них адекватно. Заявляет, что получает космическую энергию от главного инопланетянина. Слышит его голос. В этот момент (обострения) может проявлять неконтролируемую доброту и необузданную щедрость. Утверждает, что иногда видит «темные силы», чертей.

Внимание

Больной оценивает себя как внимательного человека, считает, что способен читать и работать в любой обстановке. Признаков истощаемости внимания не отмечено (беседы с больным продолжались до 1 часа, и больной не проявлял усталости). Пробу с подсчетом кружков больной выполнил верно. Активное и пассивное внимание не снижено.
 Расстройств внимания не выявлено.

Мышление

Основной тип мышления у больного – конкретный: больной в разговоре пытается сводить все ответы на вопросы к конкретным предметам, вещам, действиям. Расстройств мышления нет. Речь больного изобилует славянизмами.
Глубина суждений, высказываемых больным в беседе, достаточна. Суждения больного касаются в основном к религиозным темам.

Клинический диагноз и его обоснование

На основании данных психического статуса, свидетельствующих о наличии у больного галлюцинаторно-параноидного синдрома, нарушений в эмоциональной сфере (снижение эмоциональной активности, гипомимимия), нарушений в сфере мышления (замедление, формирование паралогичных умозаключений, обнаружены признаки навязчивых сомнений и действий, нарушение абстрагирования), расстройств эмоционально-волевой сферы (гипобулия) и расстройств поведения (признаки аутизма) можно поставить 
Диагноз: Параноидная шизофрения, непрерывно-прогредиентный тип течения, ухудшение. Галлюцинаторно-параноидный синдром.

Пока Семён листал Библию, старик начал говорить:

- Дело в том, что я – священник Православной церкви. В сане Епископа.

- Почему же вас сюда упрятали? Вы ведь не больной? – без особого удивления воспринял новость Семён. Казалось, что он догадывался об этом ранее.

- Почему? Они, доктора, продумались маленько – перепутали божью благодать с «космическими лучами», - с усмешкой сказал Тимофей Иванович и принял из рук собеседника Библию. Потом подумал и промолвил:

- Тем более другому не объяснишь, что такое обрести благодать, испытать это ощущение. Особенно когда…впрочем, это сугубо личное.

- Это вы сейчас пошутили? Насчёт благодати?

- Отнюдь. Я как никогда серьёзен. Брат мой, не рассуждайте, как тот атеист от медицины или медик от атеизма. Вот и улика, - продемонстрировал Библию старик.

- Так в чём же дело? Надо просто спрятать Писание, а то, что вы священник они не знают ведь?

- Знают или догадываются. Только вот эту книгу я ни спрятать, ни, тем более, избавиться от неё, не могу по определению. Ибо сие – предательство. Знаешь, мне проще считаться больным, чем убеждать недалеких людей в существовании Бога.

- Почему вы решили, что вас постигнет печальная участь?

- Потому, что новая власть сатанинская. Так легко свергнуть старого доброго главного и занять его место без тёмных сил невозможно. Так что мил человек…- не докончил фразу Тимофей Иванович и умолк.

- Так что же Бог допустил такое…такую беду?

- Не  «допустил», а «попустил»,- поправил собеседника старик и продолжил развивать мысль, - А кто мы такие, чтобы нас оберегать от этого? И главное, зато теперь каждого истинное лицо проявилось. Бося вон каков оказался. Да и «Полковник», а с Куроедовым итак все ясно было. Зато есть возможность показать верность или Богу или сатане. Ведь так? – весело закончил Тимофей Иванович и обеими руками поднял вверх книгу Писания.

Свистунов промолчал, потому что ответить ему было нечего.
Ясный день постепенно вступал в силу. Манная каша облаков плотно прикрывала небеса, и лишь в некоторых местах пробивались лучики солнца, устремляясь к земле в поисках своего собрата, который так и пропал в подвалах красного кирпичного здания  больницы.
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #14 : 24 Апреля 2017 23:40:55 »
* * * * *
Кремль, сентябрь 1922 года.

Кипящая катастрофа изверглась из недр земли и покрыла огромное пространство бурлящим океаном бед и несчастий, злодеяний и коварства, жесткости и цинизма. Разлагающиеся тела людей, переплетаясь друг с другом конечностями, в прощальных объятиях сливались воедино и распадались на куски гнилой плоти.

Болезни  опустошали дома и целые селения. Тела людей, изъеденные язвами,  раздувались от голода. Отцы  рубили головы своим младенцам, а матери, обращаясь в крыс, пожирали эти опухшие тельца и кормили ими старших собратьев.

Люди молили о смерти, и она приходила, врывалась жестокими убийствами. Позволительно было всё: зверские изнасилования завершались четвертованием несчастных, целые отряды утоляли похоть и жажду садизма; зловоние непогребенных тел лишь раздувало азарт вседозволенности.

Святое и светлое спасалось бегством, но настигнутое тёмным и лживым утоплялось в водах, сжигалось в топках и на кострах, распиналось и вешалось, становясь предметом гордости новых властителей, которая называла эту вакханалию  победой пролетариата. Казалось, сам сатана отверз врата геенны…,и это было тем, что ещё совсем недавно называлось Российской Империей.
К концу 1921 года даже палачи устали убивать. Общие потери населения в результате войн, эпидемий, эмиграций и сокращения рождаемости составили 25 миллионов человек. Это не считая утерянных Польши, Финляндии, Литвы, Латвии, Эстонии, Западной Украины, Западной Белоруссии и Бессарабии.
 
 Постепенно воинствующая религия под названием «большевизм» набирала силу даже в самых забытых  деревнях  отдаленных губерний. Опора на бедноту дала свои результаты - «обездоленным» терять было нечего, а урвать чужого очень хотелось и это у них, при поддержке советской власти, вполне получалось.

Большинство тех, кто ещё четыре года назад бок о бок с большевиками свергал царя, теперь разочаровались в новой власти, но было уже поздно. Прокатившиеся по всей России восстания были жестоко подавлены. Кронштадтские матросы, выступившие под лозунгом «за советы без большевиков», частью были уничтожены, а частью бежали в Финляндию.

Однако этот мятеж показал несостоятельность политики «военного коммунизма» и десятый съезд ВКП(б) в марте 1921 года срочно принял программу новой экономической политики. 21 марта Лениным был подписан декрет о замене продразверстки натуральным налогом, который был вдвое ниже. Тем временем, на смену «победам» на полях сражений неотвратимо наступало поражение экономическое
Некогда богатейшая империя превратилась в страну - банкрот. Промышленность развалилась, сельское хозяйство пришло в полный упадок, казна была пуста. Голод свирепствовал на Украине и в Поволжье.

Большевики, казалось бы загнанные в угол, готовы были биться за своё существование не выбирая средств и не жалея сил, но не имея ни того, ни другого, компенсировали это самыми скотскими способами. Чем меньше было первого и второго, тем жёстче и циничнее становились способы.
 Председатель совнаркома Ульянов – Ленин, претворяя в жизнь фразу видного российского государственного деятеля Сергея Витте: «революция по своим приемам всегда бессовестно лжива и безжалостна», обратил государственную  машину и против Православной Церкви, как средоточия духовности народа.

19 марта 1921 года Лениным было составлено  известное своим цинизмом и жестокостью письмо к членам Политбюро ВКП (б): «… Для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением, какого угодно сопротивления. …. Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей».

Тогда же в марте  он получил анонимное письмо, которое  лишь подхлестнуло вождя к усилению репрессий в отношении духовенства. Особенную ярость вызвало окончание послания неизвестного  провидца: «Моё недалёкое соображение почему-то подсказывает мне сообщить Вам первое: Русский народ ещё на первой ступени жизни, пожалуйста, не столкните его с неё и готовьте ему только вторую ступень, иначе он её не переступит и снова упадёт в ту пропасть, из которой он только что вышел. Тогда история даст Вам то роковое место и многие будут сожалеть за Вас и за многострадальную Русь. Вы говорите: «учитесь на старом, творите новое». Вот и я, учась на старом, скажу истинную правду,  не трогайте веру в человечестве, она его спасает, без веры он зверь, не глумитесь над его святыней, не разжигайте в нём огонь негодования. Это опасная игра, с огнём может произойти пожар …. Доброжелатель». (стилистика автора сохранена – прим. автора)

По мистическому совпадению именно в марте болезнь Председателя совнаркома впервые серьёзно проявилась до такой степени, что для обдумывания записки в пять – десять строк ему требовалось «час или два»
Гражданская война закончилась, но пламя кровопролития продолжало полыхать над городами и весями государства российского. То в одной, то в другой губернии вздымались протуберанцы восстаний и тут же опадали жестоко подавляемые местными советами при помощи регулярной армии.
Крестьянское  восстание в  Пензе было одно из многих, но осталось в истории благодаря позиции Ленина, запечатлённой в телеграмме к местным коммунистам. Рукописный текст, написанный рукой Владимира Ильича, сохранился в архиве:

В Пензу
Товарищам Кураеву, Бош, Минкину и другим пензенским коммунистам.
Товарищи! Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь везде  «последний решительный бой» с кулачьем. Образец надо дать.
1. Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц.
2. Опубликовать их имена.
3. Отнять у них весь хлеб.
4. Назначить заложников — согласно вчерашней телеграмме.
Сделать так, чтобы на сотни верст народ видел, трепетал, знал, кричал: душат  и задушат кровопийц кулаков.
Телеграфируйте получение и подтвердите Ваш Ленин.
P. S. Найдите людей потвёрже.

Людей «потвёрже» нашли. И не только в Пензе. Так или иначе, Ульянов удержал власть, вытянул своё государство почти из небытия. Силой своего характера, выдающимся умом, настойчивостью, дьявольской волей и уверенностью в победе, цинизмом и жесткостью одержал верх. Он не был тираном, он не был кровавым диктатором по своей сути; он был маниакально целеустремлённым, но для достижения и удержания своей цели – власти – не пренебрегал ничем. Росчерком пера отправлял людей на виселицу, обрекал на голод и холод, расправлялся с инакомыслящими, потенциально опасными идейными противниками. С таким же успехом Ленин мог бы их и одаривать богатством и благополучием, если бы таковое имелось и требовалось для сохранения им власти. Ни того, ни другого не было, поэтому был выбран пусть запугивания и физическое уничтожение неугодных. Ему не нужна была смерть людей, как таковая, просто так требовали обстоятельства.
Не крови и жертв жаждал вождь мирового пролетариата, но подчинения. Безоговорочного. На любом уровне. Будь то безграмотный крестьянин или ближайший соратник. Причем, не ему лично, а той социальной и государственной системе, которую он строил и возглавлял.

Священнослужители были его идейными врагами, потому как проповедовали духовные ценности, которые стояли выше его – Ульянова – власти, а поэтому не имели право на существование. Это он должен был стать богом, по крайней мере, здесь, на земле.
Разумеется, всё это требовало колоссального напряжения сил, нервов и энергии. Владимир Ильич полностью отдавался работе. Днями и ночами думы были устремлены только к делу всей жизни. Любое начинание требовало его личного участия. Каждый день мог принести гибель молодому государству, а значит и ему лично.

Постоянное ожидание беды или смертельного осложнения на фронтах гражданской войны или в глубоких тылах, рокового вмешательства военной силой извне или финансовый удар от мирового капитала – пожирало нервную систему, хотя внешне Ульянов оставался спокоен, доброжелателен ко всем кто с ним общался, приветлив и заботлив.

Глава государства  был скромен в личных запросах, не употреблял алкоголя и табака. Он обладал колоссальной работоспособностью. Остаётся только гадать, где Ульянов черпал такую энергию и стремление к превосходству.

Осенью 1918 года Владимир Ильич поселяется в апартаментах в Кремле площадью 300 кв. метров. Здесь всё обустроено так, чтобы он мог управлять страной, не выходя из помещения. Просторный кабинет, приёмная, библиотека  и даже зал заседаний, в котором могло собираться около пятидесяти человек.  Для связи с миром был оборудован коммутатор. С помощью персонального лифта можно было подниматься на смотровую площадку на крыше здания  Сената, в котором и располагалась квартира вождя мирового пролетариата.
Быт также был обеспечен весьма не плохо. Отдельная спальня для Ленина, Крупская также имела свою комнату. Вместе с ними жила сестра Владимира Ильича – Мария. Пищу готовила горничная в чистенькой кухне. Проживала женщина также здесь в смежной комнате площадью около 18 метров. Санузел был снабжен ванной с душевым шнуром и большой редкостью по тем временам – ватерклозетом.
Впрочем, весь этот роскошный, по тем временам, быт не интересовал Председателя совнаркома. С его напряжённым режимом работы им и пользоваться то было некогда. Разумеется, за исключением санузла.

В кабинете Ленин появлялся около одиннадцати часов утра, однако до этого он мог просмотреть важные документы или написать несколько писем. Заканчивал он работу около полуночи. Выходных не было, лишь изредка он мог выбрать себе несколько дней отдыха в Горках или на охоте. Так было до болезни, которая начала проявлять себя уже в конце 1921 года.
Очередной день сентября 1922 года  выдался, как всегда трудный. От одиннадцати утра Владимир Ильич пишет письма, подписывает телеграммы и принимает посетителей. От двенадцати до трёх часов участвует в заседании Политбюро, после чего немедленно возвращается в рабочий кабинет.

Сейчас горничная Саша радостно убирала посуду  со стола. Последнее время Ленин стал раздражительным,  но сегодня трапеза обошлась без эксцессов, что и послужило причиной приподнятого настроения девушки.
Владимир Ильич вытер губы салфеткой, бросил её в тарелку. Подхватил галстук, небрежно брошенный на спинку венского стула, и встал из-за стола. На выходе вместо благодарности, вежливо поклонился горничной и вышел.

Ленин не спеша, брёл по длинному коридору. В самом его конце направо и была дверь в кабинет. Владимир Ильич хотел свернуть раньше, в свою комнату, чтобы отдохнуть, но передумал и пошёл дальше. Возле входа в комнату сестры Маняши, приостановился, стукнул один раз и отворил дверь.  Марии Ильинична отобедала чуть раньше, и Ульянов рассчитывал застать её на месте, но комната оказалась пустой.
Ленин двинулся дальше. На ходу он надел галстук и старательно, не застегивая верхнюю пуговицу рубашки, затянул узел. Вот-вот должен был приехать Дзержинский и Владимир Ильич хотел выглядеть в полном порядке.

Пока Ульянов шёл по коридору, вслед ему из дверей кухни смотрела Надежда Константиновна. Весной у Владимира Ильича начались припадки с потерей сознания. Эти припадки случались довольно часто и несколько раз они заставали его на ходу, он падал, и теперь Крупская старалась постоянно присматривать за мужем, не оставляя его надолго одного.
Тем временем, Ленин свернул чуть раньше в зал заседаний, прошёл мимо длинного стола с рядами стульев и через запасную дверь попал в свой кабинет. Крупская, как только Владимир Ильич исчез из вида, быстро вернулась в столовую, подхватила стакан тёплого чая с  лимоном и быстро направилась к мужу.

Ульянов, не смотря на болезнь, не терпел опеки, и чай был лишь предлогом. Хитрость удалась. Когда Надежда Константиновна вошла в кабинет. Владимир Ильич поливал из кувшина любимую пальму, которая стояла в кадке возле окна. От звука открывшейся двери он оглянулся, увидел жену и заулыбался.  «Спасибо, Наденька», - промолвил Ульянов. Крупская ответила ему приветливой улыбкой и тихонько вышла.
Владимир Ильич сел за стол, набросал список необходимых  книг из библиотеки и задумался. Тревога сжимала его сердце. Он чувствовал, как болезнь наступает, набирает силу и его некогда выносливая работоспособность падает. Вождь мирового пролетариата чувствовал, что дело его жизни, то чего он добился, рычаги управления его детищем уплывают из рук, а власть постепенно перехватывает тот, кто превратит народное государство в диктатуру.

Ульянов давно уже не отдавал себе отчёта в том, что и он сам давно превратился  в деспота.
Ему вновь стало страшно. Он сидел и прислушивался работе своего организма, пытаясь определить, как далеко зашла болезнь. Надежда на полное выздоровление не покидала его, хотя и уменьшилась до едва ощутимых размеров. Ленин поднялся из-за стола и встал прямо, затем зажмурил глаза, резко повернул голову сначала влево, потом вправо и резко открыл глаза. Голова не кружилась, и он с облегчением уселся обратно.

Председателю совнаркома теперь показалось, что немеет правая рука. Он положил её на стол перед собой. Помассировал мизинец, потом те же действия произвел  с  левой кистью. Этой процедурой он попытался сравнить тактильные восприятия правой и левой конечностей. Ему показалось, что различия нет, и это слегка успокоило его. Таким образом, Ульянов пытался сам себя диагностировать – не начала ли возвращаться болезнь.

Владимир Ильич взял стакан сладкого чая и отхлебнул глоток. Растерянность во взгляде выдавала неуверенность в своих силах, благо, что свидетелей тому не было. Теперь уже Ульянов сомневался в правильности выбора сделанного им много лет назад, вероятно,  тогда болезнь пришла бы позже.

Он прекрасно помнил, как внезапно и рано, убил апоплексический удар его отца. Сострадания он в то время не испытал, потеря отца не огорчила юношу, а молодость всегда создаёт иллюзию бессмертия, и вот теперь приходит его черёд занять место на кожаном диване, на котором скончался Илья Николаевич.

Так обидно уходить сейчас, когда гражданская война завершилась, угроза разрушения государства уменьшилась и теперь, только теперь можно было начать строительство нового народного строя, доказывать состоятельность социалистического общества, а может и распространить его на весь мир. Ведь  Коминтерн действовал, набирал силу и в ноябре должен был начаться четвертый конгресс.
Резкий звонок телефона вырвал его из объятий страха близкой смерти. Ульянов поднял трубку и произнёс: 

- У телефона.

- Володя, Феликс Эдмундович выехал и скоро будет, - сообщила Крупская.

- Хорошо, как будет – сразу проси. И ещё, я тут составил список книг…зайди, пожалуйста. Записок нет?

- Нет. Сейчас буду, - ответила соратница и жена в одном лице и положила трубку. Почти сразу же Ленин услышал торопливые шаги в коридоре, приглушенные ковровой дорожкой. Через несколько мгновений Надежда Константиновна вошла в коридор, взяла протянутый ей листок и спросила: «Что-нибудь ещё?», - получила отрицательный ответ и вышла.

С недавнего времени Ульянов для различного рода споров и полемик предпочитал пользоваться записками, потому что, как он сам выражался «обмен коротенькими записочками нервы выносят легче разговоров». После прочтения через час или два он отправлял ответ с нарочным, и это уже был не тот Ленин. Годами ранее на обдумывание у него уходило не более десяти минут. 
Немного приободрившийся Владимир Ильич взялся за трубку одного из телефонных аппаратов и произнёс: «Соедините меня с товарищем Зиновьевым». Григорий Евсеевич был тогда членом Политбюро и одним из инициаторов высылки отдельных представителей интеллигенции за границу.

Через минуту тот отозвался в трубке бодрым голосом:
- У телефона, Владимир Ильич.

- Здравствуйте, милейший. Как ваше здоровье?

- Спасибо, Владимир Ильич, хорошо, - бодро ответил польщённый Зиновьев.

- Вы уж следите за собой повнимательнее, не избегайте докторов, - заботливо промолвил Ульянов и тут же, переменив тон, задал вопрос, -

Скажите, уважаемый Григорий Евсеевич, как идут дела по выполнению нашего августовского декрета о высылке чуждых элементов.

- Вы имеете ввиду «Об административной высылке»? Полным ходом, - ответил Зиновьев и замолчал. Очевидно, эта пауза понадобилась ему, чтобы найти нужную информацию. Ленин понял это и не стал торопить собеседника, но затем всё-таки произнёс:

- Вы мне дайте некоторые итоги и результаты.

- Минуточку, минуточку, Владимир Ильич, - говорил Григорий Евсеевич, а сам торопливо листал ежедневник, наконец, нашёл нужные записи и начал краткий отчёт. – Во-первых, подчистили литераторов и философов это…э-э-э…Бердяев, Лосский, Замятин, Осоргин…

- Минуточку, минуточку, - прервал собеседника Ленин. При  этом он прижал телефонную трубку к уху плечом и освободившейся рукой листал тетрадь, чтобы открыть  чистую страницу, а другой рукой пытался достать из канцелярского стакана писчее перо. Наконец, ему удалось и то, и другое он произнес:

- Слушаю, слушаю.

- Там всего около сорока человек. Все арестованы и ждут высылки. Розанов, Ильин и ещё пятеро под домашним арестом….так…, - опять возникла некоторая пауза, и затем уверенным голосом Зиновьев продолжил, - Сейчас идут аресты среди контрреволюционно настроенных студентов. Всего в списках тридцать три человека. Пятнадцать уже вязли, работа ведётся. В целом выявлено чуждых элементов более двухсот человек. Это вместе с питерскими и губернскими из провинций.

- Хорошо, - подытожил Ленин, записал цифры, некоторые фамилии и продолжил расспросы, - И как вы  думаете отправлять наши интеллектуальные экскременты? Главное – за чей счёт?

- Отправлять думаем в Европу поездом. Зарезервировали некоторые средства за счёт фонда Политбюро. Может Феликс Эдмундович что-нибудь выделит? – спросил Зиновьев.

- Хорошо, я уточню у него. Может нам дешевле их расстрелять? Или пароходом отправить дешевле будет? – довольно цинично вождь мирового пролетариата предложил несколько вариантов экономии для избавления от «чуждых элементов».
 Несколько секунд длилось замешательство Зиновьева в ответ на предложение Владимира Ильича просто уничтожить работников умственного труда, затем он ответил:

- Пароход проработаем, - просто умолчав  жестокое предложение руководителя государства.

- Вы всех арестованных предполагаете выслать?

- Ещё не решили. С 31 августа начала заседать комиссия Дзержинского. Вот они пусть и решают, - доложил Григорий Евсеевич. Пару недель назад была сформирована комиссия по пересмотру списков высылаемых интеллигентов, в которую кроме Дзержинского, вошли  Уншлихт, Ягода и ещё пару сотрудников ГПУ, отвечавших за практическое исполнение декрета.

В результате Б.И. Замятин, И. А. Артоболевский и Н.Д. Кондратьев были оставлены в России. Кстати, более свежие данные есть у Уншлихта. Он мне обещался отправить письмо, но я пока не получил.

- Хорошо, Григорий Евсеевич, сейчас у меня будет Феликс Эдмундович, не отходите далеко от  аппарата, пожалуйста. Да и ещё…внимательно проследите, что там они намеренны с собой вывезти. Только минимум необходимого и никаких ценностей.

- Я понял вас, Владимир Ильич. Договорились, - ответил Зиновьев, и разговор на этом пока закончился. Однако Ленин не положил трубку, а энергично постучал по рычагу аппарата, и тут же отозвался голос телефонистки.

- Барышня, Уншлихта, - коротко распорядился Предсовнаркома. На этот раз ждать пришлось дольше. Вероятно, того не оказалось на месте и пришлось его разыскивать. Наконец, в трубке раздался запыхавшийся голос заместителя ГПУ:

- Слушаю, Владимир Ильич.

- Вы отправили последние данные по высылке чуждых элементов Зиновьеву?- Ульянов обошёлся на этот раз без вежливых реверансов и сразу приступил к деловым расспросам.

- Сегодня, - коротко ответил Уншлихт, но его лаконизм был скорее обоснован лукавством, потому что письма он ещё не отправлял. Оно как раз лежало на столе перед ним.

- Быстрее надо работать, Иосиф Станиславович, - беззлобно укорил его Владимир Ильич и продолжил, - дайте-ка мне цифры и обрисуйте ситуацию. Уншлихт без запинки начал читать фамилии, но был прерван Леиным:

- Вы мне цифры давайте.

- Одиннадцать человек арестованы и находятся под домашним арестом. Ещё четырнадцать в Бутырке. Освобождены после написания просьбы выехать за границу за свой счёт – двадцать один человек. В недельный срок закончат свои дела и отъедут. Ещё 8 по Москве пока не арестованы и 11 по губерниям. В Петрограде арестовано 19 человек и будут высланы за счет ГПУ и ещё 7 за свой счет.
Несмотря на то, что Уншлихт говорил довольно быстро, Ульянов успевал все записывать.

- Это вы ловко придумали, что они соглашаются за свой счёт уезжать, - восторженно произнес Владимир Ильич. На это Иосиф Станиславович самодовольно заметил:

- Так после Бутырки они готовы даже приплачивать, лишь бы спасти свою шкуру. Этих мерзавцев расстреливать надо.

Уншлихт знал отношение Председателя совнаркома к работникам умственного труда и не стеснялся в выражениях, стараясь угодить начальнику.
В ответ Ленин заразительно рассмеялся и, распрощавшись, положил трубку. Как вспоминали современники Ульянова, смех его действительно был заразительным, но иногда он казался не веселым, а скорее, сатанинским и злорадным. Особенно когда шутка казалась смешной только ему.
По мере того, как Ульянов втягивался в работу, тревожные мысли о собственном здоровье покидали его, и настроение становилось бодрее. Владимир Ильич начал писать. Временами он останавливался, грыз ручку и напряжённо обдумывал. Затем продолжал писать. Он готовился к разговору с Председателем ГПУ Дзержинским, появление которого ожидалось с минуты на минуту.

Лишь однажды Крупская отвлекла его от работы. Она неслышно появилась со стопкой заказанных Лениным книг, положила их на дальний край стола, накрытого красной скатертью с кистями и предназначенного для посетителей, и внимательно посмотрела на мужа. Тот глянул на неё отсутствующим взглядом, рассеянно кивнул головой и вновь углубился в работу.

Надежда Константиновна ещё несколько мгновений пристально наблюдала за мужем, потом  поднесла книги поближе и, убедившись, что он чувствует себя вполне нормально, так же тихо, как и вошла,  покинула кабинет. 

Наконец, Ульянов выпрямился, аккуратно положил перо на мраморный прибор, поднялся из-за стола, и, заложив руки за спину, принялся расхаживать по кабинету. Рассеянно переложил книги на свой стол.
Предложения по активизации высылки были готовы. На фронте очищения рядов интеллигенции предстояло ещё много работы. По мнению вождя пролетариата, работа в этом направлении велась медленно, а он был сторонником более жёстких и решительных мер.
Коротко брякнул аппарат внутренней связи,  Ульянов быстро поднял трубку и услышал голос Надежды Константиновны:
- Феликс приехал.

- Очень хорошо. Немедленно проси.

В ожидании руководителя ГПУ Ленин ходил по кабинету, энергично потирая руки. Дверь без стука отворилась, и вошел Дзержинский. Владимир Ильич бросился к нему, подхватил под руку и энергично потянул к столу.  Потом, сделав широкий жест, указал ладонью на большое кожаное кресло для посетителей, а сам уселся в точно  такое же  напротив.

Пока Председатель ГПУ выкладывал из папки бумаги, Ленин приподнялся и взял со своего стола листок, на котором только что записывал данные продиктованные ему Уншлихтом.

- Нуте-с, докладывайте, - нетерпеливо произнёс Владимир Ильич. Дзержинский знал тему разговора и без предисловий начал зачитывать фамилии задержанных. Ленин хитро посмотрел на Феликса Эдмундовича, подхватил свой листок, поднялся с кресла и принялся быстро расхаживать по кабинету.

Начальник ГПУ читал фамилии, иногда комментировал и пояснял личности некоторых запланированных к высылке литераторов, историков, философов. Ульянов остановился, потом подошёл к посетителю, наклонился над ним и, заложив одну руку за спину, другой потряс своим листком перед носом Дзержинского и громко  произнёс:

- Не трудитесь! У меня эти данные давно есть!

Бросил листок на стол и захохотал. В этот раз его смех не был ни сатанинским, ни  весёлым, но в нём явно прослеживались издевательские нотки.
Феликс Эдмундович сконфузился и, чтобы скрыть своё состояние,   закашлялся. Постепенно его натужный кашель усилился и стал неконтролируемым. Дзержинский потянулся за платком, затем прижав его к губам, едва справился с приступом.

Владимир Ильич тем временем схватил телефонную трубку и велел телефонистке принести два стакана чаю с лимоном. Когда Феликс Эдмундович справился с приступом кашля, Ленин дружески потрепал его по плечу и произнёс примирительным тоном:

- Ну-ну, батенька, ваши данные мне очень нужны, ведь у меня нет пофамильных списков, а мне бы хотелось подумать над каждой кандидатурой отщепенцев. Кстати, как идёт работа комиссии по пересмотру? Вы ведь там председательствуете?

Председатель совнаркома вновь лукавил, часть списков он уже получил, но это были данные трёхнедельной давности.
- Да, Владимир Ильич, последнее заседание третьего дня было, то есть тридцать первого августа.

- И что решили?

- Всего девятнадцать человек пока решено оставить. Девять по Питеру, десять по Москве. Из особо значимых - управделами академии наук Савич.

- Так-так-так. – скороговоркой произнёс Ульянов, вытащил из-под руки Дзержинского список, быстро просмотрел его и положил его уже себе на стол.

- Я его себе оставляю.

- Так я всё вам приготовил, - подтвердил Феликс Эдмундович, аккуратно  сложил оставшиеся листки вместе и передал Ленину. Владимир Ильич принял документы, не глядя, положил их на стол, поднялся и принялся шагать по кабинету. Левой рукой он ухватил себя за бороду, а правая плетью висела по швам. Некоторое время Ульянов расхаживал молча, пытаясь сосредоточиться. Затем начал говорить:

- Во-первых, у нас здесь твориться полный хаос с людьми. Надо найти хорошего и жесткого руководителя этому делу. Второе.  Разберите весь этот интеллигентский материал по группам: литераторы – беллетристы, публицисты и так далее; экономисты – финансисты, топливники, транспортники, торговля и так далее; профессора и преподаватели. Техники отдельной группой.  Далее сами сообразите.
Чем дольше Ленин говорил, тем энергичнее становились его движения. Теперь он уже яростно жестикулировал и левой, и правой рукой, ускоряя шаг. Дзержинский быстро записывал основные тезисы председателя Совнаркома. Несмотря на то, что всё, что озвучивал Владимир Ильич было записано  на листке, теперь Ульянов это точно воспроизводил  по памяти.

- Сведения должны собираться всеми отделами и стекаться в одно место. К тем, кто работает по интеллигенции. Подберите руководителя, - повторился Ульянов и горячо продолжил. – На каждого должно быть заведено дело. Создайте точную картотеку. Каждый подвид должны прорабатывать компетентные люди, специалисты соответственно квалификации изучаемого человека. Необходимо сделать так, чтобы заключение было точное и безошибочное.

Активно подключайте своих работников. Некоторые спецы могут понадобиться…до поры. Имейте ввиду, что высылка не самоцель, а лишь устранение уязвимых мест советской власти. Всё, что угрожает рабоче-крестьянскому государству должно быть либо уничтожено, либо выдворено за пределы. 

Врачи это отдельный и архиважный вопрос. Этих высылать, в крайнем случае, а лучше вразумлять всеми доступными способами.  Они должны принять участие в купировании эпидемий. Пусть пишут добровольные заявления для отправки их в опасные места, голодающие регионы.
Тех, кто не желает – в Бутырку. Пусть там пишут заявления. Эта интеллигентская каловая масса должна принести практическую пользу. Это вам не философы. Философствовать мы и сами сумеем. Ведь так? – переспросил Ульянов собеседника и засмеялся. Дзержинский, не отрываясь от письма, кивнул головой.

Владимир Ильич закончил говорить, уселся на кожаный диван, вытащил платок и вытер вспотевшую от напряжения лысину. Тихо вошла Крупская с подносом, на котором стояли два стакана чая в серебряных подстаканниках. Один из них сразу подала Ленину, а другой поставила перед Дзержинским, который всё ещё продолжал писать.

Надежда Константиновна забрала полупустой стакан с остывшим чаем, принесённым давеча, и тихо удалилась.
Ульянов по-прежнему сидел на диване нога на ногу и шумно прихлёбывал чай, ожидая пока Феликс Эдмундович окончит записи. Наконец, тот положил перо и с удовольствием отпил почти половину стакана чая, вытащил ложкой дольку лимона и с наслаждением впился в сырую мякоть. Отправил её в рот целиком и, не прожевав до конца, невнятно спросил:
- Владимир Ильич, а может нам их расстреливать?

- Ни в коем случае, - уверенно возразил Ленин, хотя не более часа назад изъявлял то же самое желание в разговоре с Зиновьевым.

- Зато не будет проблем с отправкой, - аргументировал председатель ГПУ.

- Во-первых,  мы должны соблюсти лицо советской власти – у нас же инокорреспонденты работают. Да и вроде пока не за что…теперь вот ещё что…как идет борьба с поповством? Вот кого вешать надо, причём показательно и чем больше, тем лучше, – допивая чай, спокойно произнёс Ульянов и поднялся с дивана, чтобы пересесть за свой рабочий стол.

- Люди сопротивляются, Владимир Ильич. Бунты устраивают возле храмов при изъятии. В Богоявленском Дорогомиловского района драка была. Весной ещё…

 - Я почему не знаю?

-  Вы болели, Владимир Ильич, - ответил Дзержинский

-  И часто так?

- Особенно в провинциях продолжают бунтовать.

- Где? В каких? Кто именно организует? Попы?

- Владимир Ильич, я сейчас не готов к такому разговору, - извинился Дзержинский и пояснил, - документы остались в кабинете. К тому же не совсем свежие данные. Я приготовлюсь и вам телефонирую.

- Ну, хорошо, хорошо, - произнёс Ленин и доверительно взял под руку, поднявшегося с места Феликса Эдмундовича. Владимир Ильич чуть склонился к собеседнику, снизу вверх заглянул в глаза и сказал:

- Ну, тогда на этом завершим нашу встречу. Когда будете готовы, сообщите мне немедленно. Это очень важный вопрос. Когда бы, не важнее этого. Я вас провожу.

- Владимир Ильич я и сам дойду, - ответил Дзержинский.

- Ничего, ничего, - Ленин увлек собеседника к выходу и, перейдя на шёпот, добавил. – Тем более, что мне после чаёв надо бы water closet посетить.

Они вышли в коридор и медленно шли к выходу. Ульянов по-прежнему держал «железного» Феликса под локоть и  наставлял на прощание:
- Не брезгуйте, а лучше съездите отдохнуть на недельку. Я знаю, что здоровьишко у вас не ахти какое.

Дзержинский согласно кивал головой. Возле выхода в прихожую они расстались, и Ленин прошёл чуть дальше. Свернул направо, заглянул на кухню, попросил горничную Сашу забрать из кабинета стаканы, а сам закрылся в туалете.
Владимир Ильич был доволен, но не результатом разговора, а состоянием своего организма. Память не подвела, мысль работала ясно и чётко,  голова не кружилась – именно это и послужило причиной приподнятого настроения Ленина. Думалось и надеялось, что болезнь отступила надолго, и оставалось достаточно времени для продолжения дела всей жизни – построение коммунистического общества.
« Последнее редактирование: 24 Апреля 2017 23:52:50 от Андрей Бронников »
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #15 : 27 Апреля 2017 23:47:44 »
НИИ психического здоровья, рабочие апартаменты Верховного целителя..

Алексей Савельевич сладко почивал в новых апартаментах на узкой, но удобной постели. В коридорах стояла полная тишина, только изредка нарушаемая мерными шагами дежурного, проверяющего посты. Луна злобно заглядывала в узкую щель зашторенного окна.

В больнице был введён комендантский час, и после отбоя категорически запрещалось покидать палаты. За прошедшие несколько недель дисциплина была наведёна, больные смирились с новым порядком посещения столовой, а установленное стимулирование заметно улучшило
бытовые условия в общественных местах.
Больные теперь старательно выполняли все указания, взамен получали пропуска на обед и в сортир. Недовольные отправлялись в карцер и до сих пор там пребывали, не подавая о себе известий.

Службу охраны новшества тем более устраивали. Под предводительством Куроедова и при кураторстве «Полковника» они получили все мыслимые в пределах больницы льготы.

Боссель после установления дисциплины несколько успокоился и стал увереннее себя чувствовать, однако по ночам по-прежнему частенько просыпался в тревоге и волнении духа. В такие моменты он  наведывался в подвальный санузел за советом. Благо, что невидимка всегда был готов его принять и успокоить.

В том блоке, где  жил новый руководитель, было всё для работы и быта, только туалетом новый главврач продолжал пользоваться прежним. Поначалу все посмеивались над этим чудачеством, но затем привыкли, и даже был выделен специальный дежурный сопровождающий. Невдомёк было окружению Босселя, что походы эти имели особенную цель.

После того, как Алексей Савельевич достиг своей цели, то испытал обидное разочарование. Власть он получил, любой человек мог быть отправлен в карцер, а по сути, в морг по первому же его распоряжению. Весь персонал и больные трепетали при его появлении.  Однако Боссель не чувствовал удовлетворения. Руководство оказалось рутинным перенесением приказов, декретов, распоряжений и инструкций из головы, а вернее из угла в санузле,  на бумагу. Всё вышеперечисленное он получал от подвального невидимки. Высокая должность уже не тешила самолюбия и казалась делом обыденным. Оказалось, что не все решения легко проводились в жизнь – приходилось преодолевать сопротивление ближайшего окружения. Порой, это не получалось вовсе. Власть оказалась понятием относительным.

Лишь изредка, когда Алексей Савельевич принимал самостоятельные решения о судьбе того или иного человека, адреналин взрывал сердце и горячил кровь, но затем следовали угрызения совести, которые постепенно разрушали нервную систему.
Всего несколько недель назад, когда больничный гений, смирившись с пожизненным прозябанием на жёсткой кровати в палате № 2, был почти счастлив, но тогда не осознавал этого.  Бывало, засыпая, Алексей тихо мечтал о высокой должности, представлял, как он будет управлять делами, улучшать жизнь больных, короче говоря, станет поборником справедливости бессловесных больных, а потому станет уважаемым и всеми любимым. Сладко уснув, он видел счастливые сны и просыпался с неохотой и разочарованием. Реалии оказывались хуже грёз, Однако теперешняя действительность оказалась ещё хуже.

Чтобы остаться у власти приходилось совершать, отнюдь не те поступки, о которых грезилось. Невидимый голос и вовсе принуждал  нового главврача к преступным деяниям. Нет, совесть Босселя почти не мучила, – его мучил страх, Подсознательно он понимал, что вечно быть властителем не получиться и конец всё равно наступит.

Прошло уже достаточно времени, чтобы Боссель задумался над тем, что последует дальше? С какой целью подвальный невидимка привёл его к власти? Как и кому придется за все это отвечать? Так что при всём внешнем благополучии Верховный целитель чувствовал себя достаточно напряженно, и чем дальше, тем тревожнее становилось у него на душе.

У Босселя была мечта, а теперь её не стало.  Остался только страх, который Алексей заглушал жестокостью и деспотизмом. Только так он мог спрятать внутреннюю слабость и неуверенность от постороннего взгляда.
Вдруг где-то на втором этаже бешено завыл баян Сергея Ильича, и раздалась разудалая частушка:

Пароход идёт
Волны кольцами
Будем рыбку кормить
Комсомольцами!

Затем послышался дикий топот. Это пьяный «Полковник»  после исполнения очередного куплета, принялся бешено танцевать. Он и не знал, что это были частушки собранные среди народа ещё в 1932 году редакцией газеты «Большевистская смена» на Кубани.
Сергей Ильич не удержался в глубокой присядке и упал на бок, но музыкальный инструмент из рук не выпустил. Он был действительно виртуозным музыкантом и лёжа, продолжил пение, аккомпанируя себе на баяне:

Троцкий едет на свинье,
А Ленин на собаке.
Вся деревня испугалась,
Думала – казаки!!

Сергей Ильич попытался подняться, продолжая игру, но в результате оказался не таким уж и опытным баянистом. Музыкальный инструмент вырвался из рук, возмущенно заохал и умолк. Перестал петь и любитель народного творчества, но шума меньше не стало. «Полковник» громко кряхтел, орал, пытаясь подняться. Подбежавшие патрульные тащили его под руки, роняли, а подопечный грязно ругался на них, на старую власть и на нового главного врача.
Оскорблённый музыкант начал драться, и тогда охранникам ничего не оставалось сделать, как скрутить буяна. Потасовка становилась всё более яростной и шумной.

Больные в палатах энергично заскрипели кроватями. Проснулся и Алексей Савельевич. Он быстро сел на кровати. Сердце его бешено колотилось. Боссель взял тонометр с прикроватной тумбочки и смерил давление. Пульс превышал сто ударов в минуту, а давление и вовсе зашкаливало. Однако доктора главврач вызывать не стал. Он их боялся. Тело ещё помнило убийственное состояние после аминазиновых уколов.
Алексей Савельевич достал из-под подушки таблетку и сунул её под язык. Одышка мучила его. Больничный гений, окончательно отошедши от сна, опустил голову под кровать и пошарил  рукой. Там горой валялись японские маски театра «Но».

Боссель достал некоторые из них, поочередно примерил, наконец, выбрал «Тюдзё» - молодого аристократа. Алексей Савельевич решил, что и в одиночестве надо  оставаться вельможей. Не включая лампу,  он поднялся с кровати и двинулся в сторону туалета.

Лунный свет врывался в комнату, пожирая мрак ночи, но серебро лучей искажало предметы. Компьютерный монитор показался ему чёрной дырой в иной мир на фоне сверкающих динамиков, а торшер напоминал виселицу. Собственная тень на освещенном квадрате пола ввергла главного врача в ступор и обожгла сердце адреналиновой волной ужаса. Придя в себя, больничный вождь в два прыжка достиг дверей санузла, включил свет и закрылся внутри. Теперь можно было спокойно отдышаться.

Алексей  Савельевич был здесь едва ли не впервые. Как правило, он пользовался туалетом в подвале. Под предлогом посещения санузла Боссель получал жизненно необходимые инструкции от невидимки. Окружение нового главного врача теперь не удивлялось страной привычке начальника и даже считало это проявлением демократичности. Даже ночью в случае необходимости Алексей вызывал сопровождающую охрану и спускался вниз.

Санузел в личных покоях главврача оказался куда как  комфортнее, чем подвальный. Больничный вождь с интересом осмотрелся. Глубокая акриловая ванна, биде и писсуар удивили Босю своей идеальной белизной. Прозрачная раковина из зеленого стекла и золотистый смеситель подчеркивали изысканность дизайна. Такой же золотистый потолок удачно гармонировал с малахитовой плиткой, которой были отделаны пол и стены.

Алексей Савельевич посмотрелся в огромное зеркало, опорожнил мочевой пузырь в унитаз и спустил воду. Затем с удовлетворением подтянул штаны пижамы и принялся внимательно изучать бутылочки и пузырьки с косметическими принадлежностями. Гений от медицинского учреждения долго всматривался в зеркальной  чистоты зелёную керамическую стену, подышал на неё и протер рукавом. Восхищенно покачал головой и продолжил изучение санузла.

Боссель подергал ручку запертой двери, которая очевидно вела в чулан, но таковая не поддавалась. Алексей Савельевич заинтересованно хмыкнул и достал несколько ключей из пижамного кармана. Главный врач несколько штук постоянно таскал при себе. В первую очередь это были ключи от подвала, но ещё два были неизвестно от чего. Именно поэтому они были всегда при нём, и Бося пытался время от времени найти им применение, но до сего момента ключи не подходили ни к одной из дверей.

Алексей Савельевич сунул ключ в замочную скважину. Тот легко вошел и тут же провернулся, а дверь подалась в темноту помещения. Боссель рефлекторно сделал шаг и вдруг увидел метнувшуюся тень. От страха он хотел было закрыть дверь, но не удержался, ввалившись внутрь, упал лицом вниз и в ужасе закричал.

Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #16 : 02 Мая 2017 00:27:19 »

 Тьма надвигалась на отступающее солнце. Ночная мгла холодной волной накрывала  посёлок, а вместе с ней безумие врывалось в окна корпусов больницы. Теперь так было всегда. С наступлением темноты обитатели окончательно теряли рассудок.

Буйные метались в своих постелях привязанные толстыми жгутами, их  черные провалы беззубых ртов изрыгали крики и брань. Навязчивые идеи параноиков становились осязаемой реальностью, подвигая последних к спонтанным и беспорядочным  действиям, шизофреники с пеной у рта яростно вели дебаты с невидимыми собеседниками.

Самые изощрённые фобии вдруг покрывались волчьей шерстью, а глаза наливались кровью. Страхи, принимая крысиную сущность, выбирались из своих нор в тёмных и сырых подвалах. Стоны, дикие вопли и кликушеские выкрики стояли над больничными корпусами. Им подвывали бездомные псы всей округи. Лишь с рассветом всеобщее безумие растворялось первыми лучами солнца. Всё сущее успокаивалось, замирало, засыпало; приходил день, больница оживала, появлялись врачи, жизнь приходила в нормальное русло. 

Спать ложились только, когда в коридоре начиналась смена больницеармейцев (так теперь стали называть охранников), и раздавались шаги первых  обитателей, спешивших реализовать талоны на посещение санузла

Свистунов и Тимофей Иванович не спали по ночам вовсе. Теперь они всегда проводили темное время суток за разговорами. Ночная вакханалия  пугала их по разным причинам, но результат был один – страх, а, как известно, самый лучший способ отвлечь друг друга от тяжких мыслей это беседа.

Свет полнолуния, рассеянный белой краской, которой были замалёваны окна, слабо освещал палату. Тимофей Иванович сидел на своей кровати, Свистунов расположился напротив него на табурете. Их лица едва озарялись пламенем свечи, которая стояла в блюдце на полу, по обыкновению  прикрытая от постороннего взгляда распахнутой дверцей тумбочки. Таракан Аркадий чутко дремал рядышком с импровизированным подсвечником, пригревшись теплотой трепещущего пламени.

Приятели беседовали. Семён сжимал в руках ещё тёплую кружку чая, изредка шумно прихлёбывая крупные глотки терпкого напитка. Тимофей Иванович покрошил кусочек сухаря и подсунул его таракану, но тот даже не шелохнулся и только лишь чуть-чуть благодарно пошевелил усами.
- Эх-хе, - вздохнул старик, бросил остатки крошек себе в рот, проглотил и добавил, - И ты, брат, боишься.

Свистунов внимательно посмотрел на собеседника и понял, что и тот, несмотря на внешнее спокойствие, чувствует себя не в своей тарелке. Ему вдруг захотелось поделиться своими страхами, в надежде, что часть их раствориться в собеседнике.

- Что-то неуютно стало жить при новой власти, – начал он издалека. - Раньше хотя и плохо было, но стабильно. Была уверенность, что утро встретишь в своей постели, а не…

- А как вы хотели? – Тимофей Иванович прервал приятеля вопросом, который подразумевает дальнейшее пояснение, и сразу же умолк. Семён также не торопился нарушать молчание и ещё раз  хлебнул из кружки остывший чай.

Полночь давно миновала. На тёмно-синем небе единственное облачко, прикрывая полную луну, светилось серебряным абажуром. Искры не мигающих звезд  только подчёркивали  мрак и холод ночи. Чёрный небосклон, казалось, как губка впитывал в себя время, истекающее от земли, оставляя иссушенную человеческим равнодушием, поверхность.

Тимофей Иванович наклонился, поднял с пола блюдце со свечёй и резко задул язычок пламени. Таракан тут же ожил и, резво перебирая лапками, побежал в сторону плинтуса. Семён после того как собеседник убрал свечу в тумбочку прикрыл дверцу.

- Впрочем, чего уж там…мне всё равно не долго осталось, - спокойно произнёс Тимофей Иванович и вновь надолго умолк. Свистунов не выдержал паузы и спросил:

- Почему так пессимистично?

- Ты забыл, что я «служитель культа»? - ответил Тимофей Иванович, - зовут меня в действительности отец Серафим. Скоро, скоро меня должны отправить… в карцер. Вы ведь знаете, что это означает?
Семён кивнул головой, тем не менее, священник продолжил:

- Туда отправили как минимум в три раза больше людей, чем вмещает камера, и  ни один ещё не вернулся.
Свистунов вновь кивнул головой, но попытался ободрить монаха:

- Никто же не знает об этом. Или?

- Нет, не знает, но рано или поздно они найдут вот это, - сказал отец Серафим и достал из-под матраца Библию, - Так что рано или поздно послужит поводом для «карцера»..

На этот раз Семёну нечего было возразить. Хранить литературу, а тем более религиозную по новым правилам строго воспрещалось.
В коридоре раздались шаги больницеармейцев. Приятели умолкли. Патруль прошёл мимо и Тимофей Иванович продолжил, вдруг сменив тему:

- Страшно, страшно, страшно. Страх, - и подняв указательный палец вверх, добавил, - Только не тот, что парализует веру, а тот, что стимулирует чувство самосохранения.

- Вы тоже боитесь? – удивлённо переспросил Свистунов.

- Я? Я – нет, - как - будто очнувшись, произнёс Тимофей Иванович, пристально, посмотрел в глаза Семёну и пояснил, - Это я не о себе, а о дражайшем Босселе. Именно ему теперь страшно. Одно дело мечтать о власти, а другое получить её вместе с ответственностью. Последняя, как известно, ощущается только после того, как взваливается на плечи. Главное, чем дольше несёшь, тем тяжелее. Особенно, когда со стороны начинают советовать, как и куда тебе лучше идти. Ещё и подгоняют, а разделять её не желают.  Вот Бося и получил, что хотел. Думаешь, он такой деспот, и поэтому придумал «карцер»? Отнюдь. Это он сам себя спасает, но какое-то дерьмо ему всё-таки посоветовало. Интересно кто это? Явно своего ума у него нет и никогда  не было.

Тимофей Иванович снова умолк. Светало. Теперь и без свечи лица собеседников стали отчётливо видны. Разговор явно не клеился, но собеседники не торопились идти отдыхать.

Так было всё последнее время: ночью приятели либо сидели и молчали, а чаще вели продолжительные беседы. Только под утро ложились спать. На завтрак не ходили для экономии талонов, которые изредка им подбрасывал «Полковник».

- Интересно, а куда девался бывший главный? – задумчиво произнёс Свистунов.

- Убили, должно быть, то есть в «карцер» посадили, - равнодушно ответил Тимофей Иванович.

- А почему никто об этом не сказали и все молчат?

- Кто ж признается, что уничтожил первого человека в учреждении? – хмыкнул Тимофей Иванович.

- Отец Серафим, - неловко замялся Семён. Он никак не мог привыкнуть к новому имени приятеля, но всё-таки продолжил:  А может просто  сбежал?

- Может. Только такому человеку трудно остаться незамеченным. Подождём. Вот, если объявят, что погиб, значит точно живой. Если же так и обойдут молчанием – значит, точно прикончили.

- Странная у вас логика.

- Ничего странного, - ответил Тимофей Иванович, взял Библию с тумбочки и переложил себе на колени, полистал её и прочитал, - « …и познаете истину, и истина сделает вас свободными».  Захлопнул книгу и добавил:

-Евангелие от Иоанна, 8-32.

Свистунов  ждал  пояснения, и оно не замедлило последовать:

- Хочу заметить и, думаю, ты не сможешь возразить, - произнёс приятель и умолк. Семён не понял, к чему священник озвучил цитату, но приготовился слушать продолжение.

- Согласитесь, милостивый государь, что прослыть умершим легко. Достаточно только исчезнуть из вида окружающих на некоторое время, - назидательно произнёс отец Серафим. Семён кивнул головой, следом кивнул головой и старик, затем кашлянул и промолвил:

- А вот наоборот значительно сложнее. Если даже и предстанешь живым и здоровым, то придётся долго доказывать, что ты это ты, а в могилке твоей кто-то другой.

Свистунов ещё энергичнее кивнул головой.

- Так, - резюмировал отец Серафим, - если вдруг ты ещё лицо публичное, имевшее ранее заметную должность, ныне уже занятую, то с тобой и вовсе разговаривать не станут, а просто припишут психическую болезнь да отправят в соответствующее место. Вовек не отмоешься.
Старик многозначительно окинул взглядом уже окончательно посветлевшую палату.

- Я не понимаю, к чему вы это клоните? - честно признался Семён Семёнович.

- К тому, что одно дело отправлять в карцер бессловесного больного, другое дело убить царя.  Сегодня власть есть, а завтра тебя самого свергли и гибель первого лица государства никогда не простят и отправят следом. Тем более пленённого…

- Постойте, постойте. Я сейчас вот совсем запутался. «Царь» - это вы в фигуральном смысле? Вы Босселя имеете ввиду? – заелозил на табурете Свистунов.

- Да уж, какой там Боссель…я о Николае II и его несчастном семействе, - грустно произнёс отец Серафим. Такой неожиданный переход обескуражил Семёна Семёновича. Пытаясь сосредоточиться, он энергично принялся массировать себе шею  рукой.

- Причем, здесь Николай II? – наконец, растерянно спросил Свистунов

-  Как сказал Макиавелли «чтобы узнать, что должно случиться, достаточно проследить, что было.…  Это происходит от того, что все человеческие дела делаются людьми, которые имели и всегда будут иметь одни и те же страсти, и поэтому неизбежно будут должны давать одни и те же результаты»

- Уж не хотите ли вы сказать, что… - начал было говорить Свистунов, но в этот момент дверь неожиданно распахнулась, и в палату ввалился «Полковник». Как всегда он был слегка пьян и при баяне. Маска любителя сакэ, казалось, приросла к его лицу. От неожиданности приятели вскочили с мест.
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #17 : 05 Мая 2017 01:43:03 »
* * * * *

Алексей Савельевич продолжал лежать ничком, зажмурив глаза и прикрывая руками голову. В этот момент маска «Тюдзё» сменилась маской «Накидзо» - плачущей девушки. Затем он осторожно повернул голову вправо, открыл глаза и увидел две ноги в добротных, но давно не чищеных туфлях. Брюки также оставляли желать лучшего.

Щелкнул выключатель и загорелся яркий свет. Таинственный незнакомец наклонился над Босей, ласково потрепал его по плечу и произнёс: «Ну, вставай, мил человек. Это я должен тебя бояться, а не ты меня». Алексей Савельевич поднял голову и увидел перед собой главного врача, точнее бывшего главного врача Михаила Александровича Стасюка.

Боссель торопливо поднялся, привел себя в порядок, быстро надел маску «Оокассики» -молодого послушника и вытянулся по струнке перед бывшим начальником. «Да, будет вам», - произнёс Михаил Александрович и увлек за собой Алексея Савельевича.
Вместе они вошли в комнату отдыха. Стасюк уверенно сел в кресло, так как- будто по-прежнему оставался хозяином апартаментов и жестом пригласил Босселя сделать то же самое. Тот  послушно присел и приготовился внимать бывшему начальнику, но ночной гость и не думал говорить. Наконец Михаил Александрович произнёс:

- У вас есть чего-нибудь из еды? Чай? А то я несколько недель вашими объедками по ночам питаюсь.

- Да-да, конечно, ответил Боссель, быстро поднялся и ушёл в другую комнату. Он был удивлен неожиданным появлением бывшего главного врача. В момент переворота тот бесследно исчез. Его долго разыскивали, но поиски не увенчались успехом. Постепенно персона Стасюка ушла на второй план, а затем Алексей Савельевич и вовсе забыл о его существовании. Теперь такая встреча не обрадовала Босю, так как он не знал, что делать с бывшим главврачом.

Через несколько минут Верховный вернулся с подносом, на котором стояла дымящася кружка кофе и несколько бутербродов с ветчиной. Маска молодого послушника ещё более отчётливо проявилась на  лице нового руководителя.

- Ну-с, расскажите мне, как же вы меня так уволили без моего ведома? – ехидно и не без злорадства спросил Михаил Александрович, взяв бутерброд.  Боссель молчал, а Стасюк продолжил говорить:

- Предательство сильное разрушающее веру средство. Меня предали мои близкие коллеги, но вам то это зачем? Жажда власти?
И вновь молчание было ответом. Воспользовавшись паузой, главный врач принялся неспешно поглощать  бутерброд и запивать кофе. Боссель так и не произнёс ни слова, а Михаил Александрович, утолив первый голод, безуспешно поискал глазами салфетку, вытер губы рукавом и продолжил говорить:

- Полагали, что власть сладкая штука? Смею вас уверить, каждый, кто добился власти, втайне мечтает от неё избавиться. Даже самый уверенный диктатор. Каждый властитель боится потерять таковую только потому, что боится немедленно быть уничтоженным недавними преданными слугами и холуями.

- Я не знал, - едва вымолвил Алексей Савельевич.

- Неужели? – немного паясничая, удивился Стасюк, взял следующий бутерброд и примерился, чтобы откусить побольше, но передумал, снял кусок ветчины, свернул его в трубочку и целиком положил в рот.

- Честное слово, - виноватым голосом ответил Бося, сам при этом, лихорадочно соображая, что предпринять. «Надо его убить», - навязчиво пульсировало в его голове. Потом вдруг в районе темечка Верховный целитель почувствовал робкий стук, и голос подозрительно похожий на подвального советчика шепнул:

- Отпусти его.

- Да ну?- буркнул Алексей Савельевич.

- Что? – переспросил Михаил Александрович. Боссель даже не услышал вопроса. Он внимал голосу, шептавшему с высоты лысеющего темечка:
-  Отпусти, а потом объяви, что он был убит при попытке к бегству.

- И что? – громко спросил увлечённый диалогом Верховный целитель.

- Вы меня пугаете, - продолжил Стасюк, невольно нарушая деловой разговор двух партнеров, один из которых являлся только в виде голоса.

- А? Что? – Бося наконец услышал обращения бывшего главного врача. К счастью для Верховного целителя, Михаила Александровича в  данный момент интересовала только еда.

- Как насчёт ещё кофейку? – спросил бывший главный врач и потряс пустой кружкой.

- Да-да. Я сейчас, – обрадованный Алексей Савельевич выхватил посудину из рук Стасюка и, не преминув возможности уйти от ответа,  вновь исчез в соседней комнате.
Невидимка последовал за ним и, пока Бося готовил кофе, продолжал убеждать его:

- Отпустишь его потом и все дела. Зачем убивать то?

- На хрен он живой? Кончить его и нет проблемы. Зачем огород городить? – держался своего, вдруг осмелевший Боссель, поправляя на лице  новую маску «Хання»-  духа мстительной женщины, исполненной злобы и ревности.

В действительности Верховный боялся «бывшего» и проявлял такую решительность, только не видя его, а настаивал на убийстве от страха. Впервые Алексей позволил себе перечить невидимке, но лишь потому, что не был уверен, что это и есть подвальный собеседник. Однако голос, возникавший в районе темечка Боси,  проявил завидную настойчивость и продолжил вещать:

- Во-первых, это в твоих интересах…

- Как это? – удивился Верховный целитель.

- А вот так: тебя завтра облздрав снимет и всё – готово. За больных, отправленных в «карцер», с тебя вряд ли спросят, а вот за такую фигуру, как Стасюк, ответить непременно придётся.

- Но ведь он тут же побежит за помощью к начальству и всё расскажет.? – начал колебаться Боссель.

- Э, нет. Тут важно действовать быстро и решительно. Сейчас берешь тайм-аут. Вроде как подумать. Переодеваешь Стасюка в другую одежду под любым предлогом. Снятые тряпки передаёшь Косте – «крысолову». Тот в покойницкой подбирает подходящий труп, одевает в одежду Стасюка, уродует и фотографирует его. Затем ты объявляешь главного врача безвременно убиенным и предъявляешь его бренные останки всему миру.

Верховный целитель морщил лоб, тёр виски, но так и не смог уразуметь, к чему клонит невидимка. «Отстань», - попытался он огрызнуться и понёс кружку с дымящимся кофе Стасюку. Голос действительно утих, но только, чтобы дать возможность подопечному вручить напиток бывшему главе психлечебницы.

Как только Бося совершил отпущенное ему действие и уселся в кресло напротив Михаила Александровича, его темечко вновь заговорило:

- Ты дослушай меня, гондольер через букву «н».

Верховный целитель поудобнее расположился, выдержал паузу и, наконец, отреагировал:

- Вот теперь валяй.

- Ну, вот что…- почти хором произнесли оба собеседника. Внутренний голос оказался чуть проворнее. Затем, и невидимка, и вероломно отстранённый от власти главный врач заговорили одновременно. Аргументы были разными, но предмет словоизлияний был один и тот же: отпустить Стасюка. Благо, что оба оппонента не видели и не слышали друг друга.  Вначале Боссель умудрялся отвечать обоим, но, в конце концов, запутался, замахал руками и прокричал:

- Стоп, стоп! По очереди!!

Стасюк с удивлением приподнялся в кресле и внимательно посмотрел в глаза Алексею. Тот не выдержал взгляда,  зажмурился и жалобно проблеял:

- Давайте по очереди.

Невидимка расхохотался, а Михаил Александрович протяжно произнёс:

- О-о-о, да ты, вправду, шизофреник, помнится, раньше такого за тобой не наблюдалось, - затем взял кружку с кофе и великодушно добавил. – Ну ладно разбирайся со вторым, а я пока доем.
Верховный целитель кивком головы поблагодарил бывшего главу больницы и приготовился выслушать невидимого советчика, и тот  начал говорить:

- Как только он окажется на свободе, он…что сделает?

- Не знаю, - честно признался Бося, а Стасюк на мгновение замер и тут же продолжил жевать бутерброд.

- Первое, что он сделает это побежит объявлять, что его вероломно сняли, а он желает вернуться на должность. Может даже побежит в суд подавать.

- И что? – глуповато спросил Верховный целитель. Стасюк, хотя и не мог слышать голоса, с которым разговаривал новый руководитель, на этот раз хмыкнул и вновь продолжил свой поздний ужин.

- А то, что коль скоро имеется его могила и предъявленные всему миру останки, то его тут же объявят самозванцем и сумасшедшим.

- И?

- Тьфу ты, какой тупой, - разозлился голос.

- Если впереди идёт хромой верблюд, значит, караван повернул в обратную сторону, - успел ввернуть Стасюк, но его глубокомысленная фраза осталась без внимания.

- Сам ты тупой, - обиделся Боссель и  лицо его засверкало лаком очередной маски «Накидзо» - плачущей женщины. Стасюк отложил недоеденный бутерброд в сторону и настороженно спросил:

- Это ты мне?

- …И через несколько дней бывший окажется вновь у тебя. Здесь, в сумасшедшем доме в полном тобой владении. Все будут удивляться – как похож, но сути дела это не изменит. Делай с ним, что хочешь, только пусть будет живым, - назидательно толковал невидимка.

- Точно! Точно – я тупой, - ответил Верховный целитель сразу обоим собеседникам. Очередная смена настроения ознаменовалась возвращением маски молодого послушника.  Михаил Александрович удовлетворенно кивнул головой и  допил кофе, а голос продолжил:

- Тут главное раструбить его гибель.

- Угу, - кивнул Боссель, не меняя маски на лице.

- Ещё имеется два важных момента, - продолжал наставления невидимка.

- Так-так-так, - демонстрируя глубокое внимание, застрочил Верховный целитель.

- Надо сделать Стасюка национальным героем и ещё…- последние слова голос произнёс настолько тихо, что Бося едва сумел разобрать ещё одно из главный условий...

Рассвет уже наступил. За окном, во внутреннем дворике солнце ярко отсвечивало на бронзовой голове памятника неизвестному герою. Небо из темно синего цвета приобрело голубую окраску и к обеду обещало быть абсолютно безоблачным.
Темечко утихло, и Бося справедливо решил, что невидимка оставил его в покое.  Алексей Савельевич вальяжно развалился в кресле, вновь облачился в маску молодого аристократа и снисходительно произнёс, обращаясь к Стасюку:

- Ну, так и быть. Я тебя отпущу, - посмотрел в просветлевшее окно и добавил. – Вечером, чтобы никто не видел, а пока сними одежду, я тебе сейчас другую принесу.

- Зачем? – без особого удивления спросил Михаил Александрович, сохраняя спокойствие. Лицо его при этом не проявило ни малейшей радости.

- Вы ведь не хотите, чтобы вас тут же узнали и растерзали?

- Резонно, - согласился бывший начальник.

- Возьмите там себе ещё еды. Вечерком вернусь, а вы чувствуйте себя, как дома, - ухмыльнулся Бося и вышел. Главный врач поставил пустую кружку на стол и глубоко задумался.

Вернулся Боссель за полночь, но действительно с туго набитым пакетом в руках. Он небрежно выбросил из него нелепые клетчатые штаны, синюю рубаху и черный пиджак на стол. Стасюк быстро вскочил с дивана. К этому времени бывший главный врач успел задремать.

- Одевайся, - скомандовал Верховный целитель. – Настало время прощаться.

- Издеваетесь что ли надо мной? – посетовал Михаил Александрович, рассматривая жуткие брюки.

Это не было издевательством – такой вызывающе безвкусный наряд был частью имиджа в уготованной роли псевдоглавного врача, о которой будущая жертва, конечно, не догадывалась. Стасюк  зашёл за стол и под его прикрытием застенчиво переодел штаны, стыдливо отвернувшись, надел рубашку и накинул пиджак.  Затем направился к холодильнику и довольно беспардонно достал оттуда часть продуктов, вернулся к столу и затолкал провизию в пакет.

- Готов? – спросил Бося.

- И как вы намерены меня препроводить через все ваши посты и контрольные пункты? – не без ехидства произнес главный врач. Боссель даже привстал от растерянности. Об этом он не подумал и невидимый советчик тоже не предупредил. Озадаченный Алексей Савельевич огляделся по сторонам, как будто  решение находилось здесь же, в этом помещении.

- Ума палата, - коротко охарактеризовал Михаил Александрович своего визави, впрочем, тот не догадался, что речь шла именно о нём

- Что делать то? – спросил Верховный целитель.

- Ключи дай,  - скомандовал Стасюк, и Бося безропотно подчинился. Он достал все три связки ключей из карманов и выложил их перед бывшим главным врачом. Михаил Александрович выбрал два, как раз из тех, что не подходили ни к одной из дверей. Подхватил пакет,  направился было к санузлу, но вдруг замер на мгновение, повернулся к Верховному целителю и растерянно спросил:

- А документы?

- У меня их нет, - равнодушно ответил тот.

- А как же я без паспорта?

- Ну, оставайся здесь, - парировал Боссель.

Стасюк вздохнул и открыл дверь в туалет. Алексей Савельевич внимательно следил за происходящим. Затем Михаил Александрович поставил пакет на пол, сунул ключ в замочную скважину двери, которая, как думалось Босселю, вела в чулан, открыл её и резко распахнул. Не сходя с места, Верховный целитель вытянул шею, чтобы получше рассмотреть, и увидел крутую лестницу, которая вела  прямо на первый этаж. Воспользовавшись замешательством нового хозяина кабинета, Стасюк подхватил пакет и ринулся вниз по лестнице. Боссель метнулся вслед за ним и увидел, как бывший главный врач открывает нижнюю дверь, отворяет её и скрывается в темноте.

По инерции Верховный целитель бегом спустился следом, выскочил на улицу, но Стасюка и уже след простыл. Прежде, чем войти обратно, Боссель с удивлением рассмотрел дверь снаружи. На синей, облупленной металлической поверхности было написано: «Высокое напряжение. Не входить» Чуть ниже был изображен человеческий череп, пробитый молнией. Несведущий человек должен был и вполне мог принять дверь за вход в трансформаторное отделение.

Верховный целитель осмотрелся по сторонам, но в кромешной тьме почти ничего не увидел. Прислушался. Где-то совсем рядом гремели посудой и переговаривались люди. Боссель догадался, что он находится близ кухни в хозяйственном дворе, о котором много слышал. За время своего пребывания в больнице Бося бывал только во внутреннем дворике, где возле памятника неизвестному герою происходили общественные мероприятия. Даже став Верховным целителем, Алексей Савельевич не пытался покинуть стены лечебницы.

Свежий воздух  тихой и звёздной ночи пьянил голову. Верховный целитель опустился на корточки, прислонившись к стене, и мечтательно посмотрел в небо. На мгновение Босселю показалось, что он волен, встать сейчас и уйти прочь. Далеко, туда, где его никто не знает, где царствуют покой и тишина. Однако это была всего лишь иллюзия свободы, которой он воспользоваться не мог.

Алексей Савельевич мысленно вернулся в то счастливое время, когда он был всего лишь рядовым больным. Свободы тогда почти не было, но  сейчас в должности Верховного целителя её не стало и вовсе. Тогда он был беспечен, а теперь груз ответственности давил постоянным страхом. На мгновение в душе Верховного целителя проснулся маленький и несчастный человечек, но тут же был задавлен странным и ужасным существом, которое давно управляло телом Босселя.

Алексей Савельевич с трудом поднял руку и коснулся маски «Косивадзё» - морщинистого старика, которая как никогда соответствовала состоянию его души и настроению в этот момент. Боссель грустно вздохнул, снял маску и вытер потное лицо платком. Последнее время оно от постоянного ношения и частой смены масок покрылось прыщами и опрелостями.

Внезапно, как стало казаться Босе, нарывы на лице стали увеличиваться и распухать.  Возникла сильная боль, но исходила она из  души, прорываясь наружу серым гноем сквозь отверстия на щеках и шее.  Алексей  тихонько заскулил и закрыл лицо ладонями. Сквозь растопыренные пальцы он увидел, как безмятежная ночь вдруг сверкнула на него гневными мириадами звездных глаз, и без того огромная луна начала стремительно увеличиваться в размерах, затем разверзлась в звериную пасть и прямо с клыкастых туч начала капать слюна.

Холодный ливень привёл Босселя в чувство. За считанные секунды он промок до нитки. Надо было возвращаться. Здесь в свободном и обыденном, как сама жизнь, мире места ему не было. Верховный целитель поднялся, вошёл в потайной ход, запер дверь на ключ и пошел вверх по лестнице, где его ждали дела, иго власти и каторга популярности.
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #18 : 09 Мая 2017 10:24:14 »
* * * * *
       НИИ психического здоровья. Палата Свистунова

Дверь резко распахнулась и в палату ввалился «Полковник». От неожиданности приятели вскочили с мест. Следом за «Полковником» вошёл вооружённый больницеармеец с пачкой листовок в руках. «Это за мной», - промелькнуло в голове отца Серафима, но он ошибся. Точно такая же мысль посетила и Свистунова.

Сергей Ильич растянул меха баяна и бодро сыграл туш. На его лице криво висела маска «Отафуку» - радости, едва прикрывавшая маску большого любителя сакэ. Приятели переглянулись. «Полковник» щёлкнул пальцами, и больницеармеец жестом сеятеля бросил в сторону обитателей палаты бумажки. Листки серыми мотыльками разлетелись в стороны и дружно осели на полу.

Семён Семёнович наклонился и поднял две листовки, одну подал приятелю, а другую принялся читать сам. Едва они начали читать текст, как «Полковник» растянул меха музыкального инструмента и зазвучал похоронный марш. «Убили сердешного!» - прокричал Сергей Ильич, изобразив глубокую скорбь.

- Кого убили? – спросил семён.

- Стасюка убили! – сквозь шутовские всхлипывания ответил «Полковник», не переставая играть. Тимофей Иванович смял листовку и бросил её на пол.

- Что огорчились? – спросил Сергей Ильич.

- Ничуть, - хладнокровно ответил старик. Свистунов с удивлением посмотрел на совершенно спокойного приятеля.

- А где Аркадий? Жив? – поинтересовался заместитель Верховного целителя и заглянул в свою тумбочку.

- Он теперь в другом месте живёт, - промолвил Свистунов и указал пальцем на плинтус под окном, и таракан как по команде тут же выглянул из щели.

- Жив, дружище, - с теплотой в голосе проговорил Сергей Ильич, присел на корточки, достал целлофановый пакетик, открыл его и высыпал на пол немного хлебных крошек. Аркадий тут же принялся переносить их в своё жилище.

- Ну, ладно, - уже без тени юродства сказал «Полковник», поднялся и украдкой положил на край тумбочки пачку пропусков-талонов. По не понятной для приятелей причине он продолжал оказывать поддержку и помощь своим бывшим соседям по палате.
Сергей Ильич сплюнул и через плечо скомандовал сопровождавшему его больницеармейцу: «Собери листовки», и, не глядя по сторонам, вышел из палаты. Уже за дверями послышались аккорды парадного туша.

Пока охранник, торопливо ползая по полу, собирал бумажки, приятели скорбно молчали. Когда, наконец, они остались одни, отец Серафим присел на краешек табуретки и задумчиво произнес:

- А ведь без его поддержки мы давно бы отправились в карцер.

Свистунов кивнул головой.

- Тимофей Иванович, - по привычке обратился он к приятелю, но вспомнил, что тот  только что представился  ему новым именем и поправился, - Извините, я хотел сказать. Отец Серафим, вам действительно его не жалко?

- Он жив, - твердо произнёс отец Серафим и грустно продолжил, - Именно поэтому и жалко.

- Как это? – удивился Семён.

- Может, всё-таки сходим на завтрак? Да и сортир не мешало бы посетить. Талонами нас обеспечивают пока, - ушёл от ответа  отец Серафим.
Свистунов отрицательно покачал головой.

- И правда, - тут же согласился старик, - есть не хочется да и…всё остальное тоже. Совместим с обедом. К тому же, мы уже опоздали.  Талоны надо беречь – неизвестно, как дальше дела будут складываться. Сегодня наш «Полковник» жив-здоров и при должности, а завтра в карцере.

Семён Семёнович осторожно приоткрыл дверь. В коридоре было пусто. Отец Серафим взял талоны с тумбочки, просмотрел их, взял два и с удивлением произнёс:

- О! Да тут появились круглосуточные пропуска.

Свистунов вместо ответа пригласил жестом руки следовать за ним. Старик сунул талоны в карман и тоже вышел в коридор. Шаркая ногами, он торопливо догнал Семена, и затем они бок о бок быстро двинулись в полуподвал, где рядом со столовой остался единственный на весь корпус туалет.

Приятели хотели как можно быстрее завершить вынужденный вояж. Им казалось, что палата самое безопасное место, хотя в действительности разницы не было никакой. Скорее, вне палаты в данный конкретный момент было гораздо спокойнее.
Первый этаж оказалась чуть менее многолюден, чем второй. Только патруль больницеармейцев дежурил на своём посту и то, не обращая внимания на редких больных, осмелившихся по нужде покинуть свои палаты, бурно обсуждал известное событие.  Ещё уборщица Фрося старательно мыла  свежеокрашенный пол.

Казалось, только её одну не волновали недавние события и преобразования в больнице. Она всё также поочередно убиралась во всех подряд помещениях, не обращая внимания на их обитателей. Даже в кабинет Верховного целителя она входила без стука, и особо не церемонясь. Впрочем, Боссель тоже не удостаивал её вниманием и воспринимал её, как неодушевленную уборочную машину.
Самым людным оказался полуподвал. Очередь в туалет оживлённым шёпотом занималась пересудами и пересказами сплетен по тому же событию. Версии были самые невероятные, начиная от ритуального убийства Стасюка и заканчивая изнасилованием последнего. Не обошлось и без теории еврейского заговора, однако, учитывая происхождение Верховного целителя, такие разговоры были немедленно пресечены больницеармейским комиссаром по эксплуатации санузлов.

Возле агитационного уголка толпилась группа больных в несколько человек. Теперь такие уголки были организованы на каждом этаже, а также возле пищеблока. Здесь вывешивались последние новости и  объявления.

Приятели подошли ближе и увидели плакат, в котором извещалось о похоронах бывшего главного врача, «безвременно погибшего от рук неизвестного злодея», назначенных на завтра. Также описывалась его краткая биография, и перечислялись заслуги в области психиатрической медицины. Здесь же висел прижизненный портрет главного врача в траурной рамке, а также фото его обезображенного тела  в костюме, в котором он обычно появлялся на работе.

Явка на митинг, посвященный  прощанию со Стасюком, объявлялась обязательной для всех. Само захоронение должно было состояться во внутреннем дворике возле памятника неизвестному герою.

Очередь в туалет шла довольно быстро. Пока приятели стояли в ожидании, Свистунов узнал у словоохотливого больного с трёхдневной щетиной на лице, где был найден труп главного врача. Тот, склонившись прямо  Семёну и, царапая небритой щекой ухо Свистунова, поведал, что тело было обнаружено в какой-то яме позади хозяйственного блока на опушке соснового бора.

В многолюдном месте, среди больных, страх перед неизвестностью несколько поутих, и приятели разговорились. Первым начал говорить Свистунов. Он вполголоса произнёс, обратившись к собеседнику светским именем, чтобы не привлекать постороннего внимания:
- Тимофей Иванович, вы по-прежнему придерживаетесь своей точки зрения, ну то есть, что…?

- Я понял, - прервал его отец Серафим, - Несомненно.

- Просто «дежавю» какое-то. Мне кажется, что я это уже видел.

В этот момент Свистунов почувствовал лёгкое похлопывание по плечу. Он вздрогнул и оглянулся. Перед ним опять стоял всё тот же мужчина в сапогах и военном кителе. Рядом с ним в больничной коляске сидел его постоянный лысоватый спутник. Только этот раз он был в нелепом картузе набекрень и прикрыт по шею клетчатым пледом.
Мужчина пыхнул курительной трубкой и спросил с явным кавказским акцентом:

- Товарищ, где здесь процЫдурный… кабинЭт?

- Это в другом корпусе. Вниз в полуподвал, а там по переходу налево. Дальше спросите, вам подскажут, - растерянно ответил Свистунов.
Ушедший вперед, Тимофей Иванович остановился и поторопил приятеля:

- Семён Семёнович, что остановились?
Свистунов хотел было ответить, оглянулся назад, но там уже никого не было. Ему ничего не оставалось, как молча догнать старика. Через минуту он спросил Тимофея Ивановича:

- Вы кого-нибудь видели?

- Где? – вопросом на вопрос ответил приятель, и Семён понял, что в очередной раз видел то, что не было подвластным постороннему взору.

На обратном пути им встретилась только уборщица Ефросинья, которая уже добралась до второго этажа и теперь начала осваивать ординаторскую. Женщина дёрнула дверь. Та оказалась заперта. Уборщица, погремев ключами, отперла замок и скрылась в помещении.
Приятели также быстро и, по возможности, неслышно проскользнули в свою палату. Свистунов плотно прикрыл дверь, облегченно вздохнул, отправился к своему месту и прилег на постель. Старик вынул из-под подушки Библию, подошёл к окну и принялся её читать вслух.
Голос отца Серафима подействовал на Семёна убаюкивающее, глаза сами собой закрылись. Свистунов задремал. Сколько это продолжалось неизвестно, но, когда старик закрыл книгу, Семён Семёнович тут же открыл глаза. За окном смеркалось.
Свистунов протёр глаза и тяжело вздохнул:

- Как думаете. Долго мы будем так существовать?

Отец Серафим пожал плечами и тихо произнёс:

- Я всю жизнь так живу. Привык уже. И потом, бывает и хуже.

- Куда уж хуже.

- Отнюдь. Давным-давно, меня тогда впервые поместили в психбольницу, соседом моим оказался Николай Александрович. Вот ему-то пришлось много пострадать. В силу определённых обстоятельств санитары его ужасно не любили, а у врачей, кажется, была цель его скорее угробить или помучить. Бедный Николай претерпел издевательства отечественной психиатрии в полном объёме. Так сказать, по максимуму. Каждый день ему вкалывали нейролептики. Ах, если бы вы знал, как он страдал! Спазмы и судороги были настолько болезненны, что он терял сознание…не хочется и вспоминать.

- Вы о российском императоре? – на всякий случай уточнил Семён, хотя и был уверен, что речь шла именно о нём. Как вы оказались с ним? Почему?

- Об этом чуть позже, - отец Серафим оставил без ответа вопрос Свистунова.

- За что вас посадили, то есть положили? – спросил Семён Семёнович. Сонливость его как рукой сняло.

- Однажды я имел неосторожность выразить сомнение в смерти российского царя, ну, кто-то донёс.

- И что? Это преступление? – воскликнул Семён и осёкся, испугавшись, что будет услышан в коридоре.

- Если бы он действительно был убит - то нет. Это было бы не преступление, а дурь. Но он на тот момент был жив, - совершенно спокойно подтвердил отец Серафим.

- Быть не может! В каком году это было? - Свистунов настолько удивился, что даже вскочил с места

- Отчего же? – и вновь вопрос был проигнорирован собеседником.

- Но ведь общеизвестно, что он с семьёй был расстрелян!?

- Поверить мог только тот, кого это мало волнует. Меня же это волновало очень сильно.

Ещё минуту назад Семён испытывал чувство голода и уже хотел предложить приятелю сходить на ужин, но теперь он и думать забыл о еде. Свистунов соскочил с кровати, подхватил табурет, с грохотом поставил его и уселся рядом со стариком.

- Послушайте, вы тут невероятные вещи рассказываете! – почти беззвучно прокричал Семён.

- Вот именно! Меня тут же признали умалишенным и посадили вместе с «убиенным», но живым государем. Такая вот издёвка  седлалась со мной, 

- грустно усмехнулся старик и не менее скорбно прибавил, - Надеюсь, вы меня таковым не считаете?

- Нет, конечно, - заверил собеседника Свистунов. Получилось неубедительно, что не утаилось от внимания отца Серафима и он, горько вздохнув, спросил:

- Дальше рассказывать?

- Угу, - растерянно подтвердил Семён Семёнович.

- Так вот, прожил, точнее, пробыл я с ним не долго.  Вскоре он умер. Когда я впервые его увидел, государь уже был плох и почти не вставал.

- А как вы узнали, что это он? Похож?

- Абсолютно нет. Обритый наголо, без бороды и усов, в выцветшем больничном халате, совершенный старик – так мне показалось. Я ведь был тогда молод и каждый, кто старше пятидесяти казался мне старым. Впрочем, он действительно был уже стар и беспомощен.

- Так почему вы всё-таки уверены, что это действительно он? – настырно продолжал донимать собеседника Свистунов.

- Видите ли, в чем дело…я ведь священник…впрочем, давайте по порядку. Весь первый день он молчал, так как будто меня не существовало. Вечером я начал молиться и Николай Александрович ожил, удивился. После этого мы разговорились и беседовали почти до утра. Но и тогда он не признался. Мы говорили о мире, о советской власти, постепенно перешли к теме веры, Бога и тут я признался, что являюсь священником. Если бы вы знали, как он обрадовался!

- Почему?

- Первое о чём он попросил, правда, это было уже следующим вечером, а попросил он об исповеди и причастии. Его исповедь продолжалась всю следующую ночь, а под утро я причастил его Святыми дарами из хлеба и чая. Благо, что евхаристический канон до сих пор наизусть, а литургии в её каноническом виде, разумеется, не было, но Бог проситит…

Тайну исповеди я, конечно, нарушить не могу, но могу сказать, что более всего Николай Александрович корил себя за смерть Столыпина. Тогда ведь Петр Аркадьевич заимел популярность и авторитет едва ли не выше самого государя, а последний приревновал к его славе. Как он сам рассказывал, даже  поначалу не слишком огорчился его гибели. Ну и не всех мер было принято для охраны спасителя, не побоюсь этого слова, России. Увы, не состоявшегося спасителя.

- А он адекватен был, ну этот мужчина в своём уме?

- Помилуйте! Сомнений нет! Воспитание, интеллект, учтивость – всё великосветское. Память только, видимо, стала подводить, в чём он и признавался не единожды. Масса подробностей из  императорской жизни, личностных характеристик, на сей момент, исторических лиц и много другое, что говорило о его принадлежности царской династии. Депрессия сильнейшая, подавленность и смирение, - грустно констатировал отец Серафим.

- Послушайте, а почему просто не упрятать его в тюрьму или секретную спецкамеру, в конце концов? Это же надёжнее. И почему  Вас к нему поселили? Это же был риск?

- Мир не без добрых людей. Я, думаю, умышленно и с риском для собственной жизни это сделал главный врач. Он был умный человек. Образование получил ещё в царской России. Главный врач был верующим человек и так же тайно причащался при моем участии. Я жив только лишь потому, что среди воинствующих атеистов нынешней власти довольно много верующих. Только с их помощью, причем, высокопоставленных фигур, мне удалось дожить до сих времен.  Полагаю, главный врач, таким образом, дал ему возможность причаститься.
Уверен, что главврачу официально никто не говорил о личности больного, но может он хотел облегчить участь высокого пленника? Догадывался? Не могу сказать, не знаю. Теперь, почему же психбольница? Будь он в тюрьме или другом изолированном месте, всё равно охрана нужна, обслуга, а значит, слухи просочились бы, так или иначе. А здесь – сумасшедший, что с него возьмешь?

- Как? Как он там оказался? Официально ведь вся семья была расстреляна? Даже фамилия палача – руководителя расстрелом на слуху. Этот, как его…Юрьевский.

- Юровский, - поправил Свистунова отец Серафим и уверенно добавил, - такая фамилия Николаю Александровичу даже была не знакома. Так, что я не знаю, откуда он выплыл.

- Давайте-ка, я чайку поставлю, - прервал молчание Свистунов и, не дожидаясь согласия приятеля, вытащил из потаенного места кипятильник. Налил в банку теплой воды из графина и сунул туда, устроенный из двух бритвенных лезвий и шнура, кипятильник.
Тем временем отец Серафим продолжил свой рассказ, а точнее пересказ истории таинственного соседа:

- Той ночью Романовы проснулись от шума в комнатах прислуги. Судя по всему, последние были внезапно разбужены и через минуту сборов, раздался топот в коридорах. Николай Александрович даже попытался даже выйти, узнать, в чём дело, но был остановлен супругой. Они всей семьёй сидели в полной темноте, собравшись в комнате детей.

Тревога нарастала, и вдруг всё разрешилось беспорядочной пальбой, которая раздалась откуда-то снизу, вероятно из подвала. Затем всё стихло и через некоторое время в коридоре вновь раздались шаги. Где-то за окном тарахтели грузовики.

Взрослые и дети принялись спешно, но без слёз прощаться друг с другом. Дверь в комнату распахнулась, включился свет. Начальник охраны, возглавлявший группу вооруженных людей, ехидно ухмыльнулся, увидев эту картину. Романовы сбились в кучу посреди комнаты в ожидании.
Потом под стволами револьверов вывели в коридор, затем, к их всеобщему удивлению, к чёрному выходу. В едва освещенном дворе стояли два работающих грузовика, возле которого орудовала ещё одна группа вооруженных людей. Они спешно таскали из подвала трупы прислуги и забрасывали в кузов одного из автомобилей. Задний борт был испачкан в крови.

Николай Александрович нёс на руках  Алексея. Романовых грубо затолкали в кузов другого грузовика и уложили на пол лицом вниз. Бывший государь попросил посадить цесаревича в кабину, и ему было позволено это сделать.
Через некоторое время автомобили тронулись с места и выехали со двора. Ехали долго. Конвоиры внимательно следили, чтобы никто из царственной семьи не мог даже и головы поднять. Ехали долго. В какой-то момент грузовик с трупами прислуги отстал. Это стало понятно после того, свет его фар перестал освещать задний борт  их автомобиля.

Наконец, остановились где-то на опушке леса. В свете фар Николай Александрович  увидел несколько пролёток. Задний борт открылся и первым вытащили из кузова бывшего государя. Под конвоем двоих человек его посадили в первую пролётку. Краем глаза Николай Александрович увидел, как членов семьи грубо распихивают по остальным повозкам. По одному в каждую и только младшую дочь и цесаревича затолкали вместе.

Пролетки тронулись. Ехали долго. Рассвело. Несколько раз Николай Александрович пытался оглянуться, но его тут же одергивали.  Конвоир справа так и сидел всю дорогу с револьвером наизготовку.

К полудню заехали в глухой двор крестьянской усадьбы, и только здесь Николай Александрович обнаружил, что остальные пролетки бесследно исчезли. С тех пор государь ничего не знал о своих родных. Потом его перевозили с места на место, из одной психиатрической лечебницы в другую, пока, наконец, не поселили в той, где я имел счастье с ним общаться и даже попытался облегчить его тяжелую участь. Вот такая вот молчаливая  трагедия великой семьи…

Отец Серафим завершил своё короткое повествование тяжёлым вздохом. Пока он рассказывал, вода в банке закипела, Свистунов выдернул из розетки кипятильник и немедленно упрятал его в тайник, но маленький кисет вынул из кармана, только когда отец Серафим умолк. Под вздох приятеля достал оттуда поочерёдно две щепотки чая и бросил в стаканы.

Старик в свою очередь достал платок, положил на тумбочку, развернул и, тщательно расправив его, аккуратно поправил два последних куска сахара. Пара сухарей дополнила меню обеда. Однако беседа на этом не закончилась. Семён Семёнович без всякой иронии, но некоторым скептицизмом спросил:

- И вы этому поверили?

- Безусловно. Я же сказал, Николай Александрович мне много чего рассказывал, но и одного этого было бы достаточно.

- Почему?
- Потому что это укладывается в логику человека, только что получившего власть и не уверенного в своих силах.

- Это вы сейчас о ком?

- Как это о ком? Об Ульянове разумеется. Ну, сами посудите: со всех сторон наступление белогвардейцев, экономика в развале, кругом восстания. Не ровен час придётся бежать. Куда? За границу, разумеется, а там,…а там спросят по полной программе за убийство царя. А тем более всей семьи. Чтобы такой хитрый, циничный и крайне осторожный Ульянов вдруг уничтожил главного гаранта своей безопасности в случае чего? Да ни за что! Когда свершался октябрьский переворот, он даже грима не снимал до полной ясности и победы над Керенским, а вы говорите…

- Но ведь это, как утверждалось без его ведома?

- Фи, - позволил себе не свойственную ему пренебрежительность старец, но более ничего не прибавил. Приятели умолкли и принялись хрустеть сухарями, изредка обмакивая их  в чай, прихлёбывали, с наслаждением грызя сахар. Разговор утих ненадолго – уж очень скромен был ужин. Свистунов поставил уже порожнюю банку на место. Старик аккуратно смёл крошки от сухарей себе в ладонь и ловко забросил их в рот.

- Я, пожалуй, прилягу, - произнёс он, подбил чуть повыше подушку и, уютно расположившись на постели, прикрыл краем одеяла ноги.
Семёну не терпелось продолжить разговор, и он спросил:

- А что ж, он отрёкся от престола? Не догадывался, что так может случиться?

- Не знаю, - неохотно ответил отец Серафим. Он явно  не был расположен к продолжению разговора, но Свистунов не унимался:

- Смалодушничал, отрёкся, вот и пострадал, - несколько развязно произнёс Семён Семёнович. В рассказ старика он не поверил. Старец Серафим мгновенно подскочил и сел на кровати. Гневно погрозил Свистунову пальцем и сказал:

- Осуждать человека – грех. Осуждать в том, чего человек не сделал – грех вдвойне!

- То есть, как это не делал?

- Нет.

- А как же…

- Манифест изначально был напечатан на двух телеграммных бланках с помощью телеграфного аппарата. Оба листа подписаны государем. После того, как Николая Александровича под револьвером увезли в Царское село, появился третий бланк, точнее он стал средним, вторым, где, собственно и шла речь об отречении.  Его вложили между первыми двумя, поделали подпись, скопировав с первого, дали в газеты и на следующий день Император с ужасом горечью и разочарованием узнал, что отрёкся от престола. Тогда же и появилась его запись в  личном дневнике о круговом предательстве, трусости и обмане. Но дело было сделано. Однако, что я вас тут убеждаю, вы всё равно мне не верите…

- Поверить сложно.

- Нет, не сложно. Надо лишь включить логику. То, что его оставили в живых, отправив в психушку, как раз логично. Он мог пригодиться в тот сложный момент для Ульянова, с одной стороны, став предметом торга. С другой стороны психически больному никто бы не поверил. Точнее утверждение, что он есть царь и послужило главным симптомом умственного расстройства некоего «проходимца». У Ленина не было цели убить царскую семью, иначе это сделали бы сразу, инсценировав любую трагическую случайность. Но нет! Его почти год охраняли и прятали! Так что не логично было его убить, мотивировав близостью фронта. Что не было возможности эвакуировать его вглубь территории, контролируемой большевиками?

- Была…наверное.

- Ну, вот вы сами себе и ответили.

- Это он тоже вам сам рассказал… про отречение?

- Разумеется.

- Но, позвольте, семья ведь была похоронена в царской усыпальнице? – скорее по инерции пытался возражать Свистунов.

- Вы то почему так в этом уверены? – хладнокровно ответил старик. – Если вы не знаете – Церковь не признала останки принадлежащими Романовым, и отпевание было совершено обычным чином. Тем не менее, убиенные были канонизированы, как страстотерпцы и мученики. А ведь быть «всего лишь» расстрелянным, извините за цинизм, отнюдь не достаточно, чтобы почитаться, как таковыми.

- И что это значит? – растерянно спросил Семён.

- Что значит? Хм. Неужели не понятно? – хитро посмотрел на собеседника отец Серафим. В ответ Свистунов только пожал плечами.

-  Это значит, что та жизнь, которую им пришлось прожить, официально считаясь убитыми, была настолько тяжёлой, что пережитых страданий с лихвой хватило на то, чтобы быть почитаемыми, как мученики. Логично? Или попробуете обосновать таковое иначе?

- Но ведь экспертиза показала, что это именно их останки!

- Подлинность останков разве исключает естественную смерть? Просто советская власть знала, где захоронены все останки, а затем в нужный момент объявили, что они найдены в Ганиной яме и предъявили миру, эксгумировав из реальных мест упокоения, – парировал Тимофей Иванович. – И потом, вы не заметили некоторую странность?

- Какую?

- Останки Марии и мальчика нашли значительно позже и в другом месте.

- И что?

- Дело в том, что там, в Ипатьевском доме, жил мальчонка тех лет, что и цесаревич, но за сутки внезапно пропал. Якобы был отправлен, - произнёс Тимофей Иванович и умолк. Потом увидел, что собеседник не понимает о чём речь и продолжил. – Я предполагаю, что мальчишке приготовлялась роль трупа цесаревича, но заковырка вышла. На роль трупа пришлось подыскивать кандидатуру позже. Не успели к дате инсценировки.

Зачем трупы обезображивать? Объявить на весь мир, что расстреляли и старательно уродовать трупы? Ну, спрятали – понятно, а обезображивать для чего? Полагаете, если бы колчаковцы тогда же не нашли могилу, не догадались бы чьи останки? Тем более, что личные вещи, по которым можно определить чей труп оставили в могиле. Логика, где? – спросил Тимофей Иванович и сам же ответил. – Простая инсценировка. Их обезобразили как раз для того, чтобы скрыть, что останки чужие, не царственной семьи, при этом оставили массу артефактов, точнее улик-вещей вокруг. Где логика – прятать трупы и оставлять предметы их личного обихода?

Старик в очередной раз прилёг и закрыл глаза, давая понять, что разговор закончен. Семён Семёнович принялся расхаживать по палате, обдумывая, как ещё можно объяснить доводы приведённые отцом Серафимом. Получалось плохо.
Наконец, Свистунов замер, потом резко повернулся к собеседнику и спросил:
-
 Стоп, стоп. Так, если государь остался, жив, не отрекался и умер, то…Россия монархия? Престол есть, нет только царя. Остаётся принять миропомазание взойти на престол и…?

- Ага! Догадались? – торжествующе воскликнул старик.

- Монархия…это ведь почти диктатура?

- Что за глупости? Скажите, как называют руководителя, который точно знает, что уйдет через несколько лет? – спросил Тимофей Иванович и тут же сам ответил. – Временщик! А ваша хваленая демократия не что иное, как свобода выбора временщиков и та относительная.
Свистунов растерянно пожал плечами, не зная, что ответить и, чтобы сменить тему спросил:

- Вот ещё вопрос.… Послушайте, значит, некоторые персоны за границей объявившие себя членами семьи Романовых могут оказаться действительными?

- Я вас умоляю, - не открывая глаз, ответил старец Серафим, - нет, конечно.

- Но ведь шанс у них был убежать или может их обменяли?

- Вот, если вы, например, окажетесь без средств существования и ночлега в родном городе, что будете делать?

- К родственникам обращусь или близким.

- Вот-вот, а для Александры Федоровны Европа дом родной, а значит и для её детей. Или вы забыли, что она немка?  Родной город Дармштадт. А двоюродный брат Николая II – английский король Георг V. Кстати, похожи как братья-близнецы. Николай Александрович копия Георг или наоборот.  Неужели полагаете, что такие родственники позволили бы им нищенствовать или монашествовать?
Свистунов ничего не ответил и вновь принялся отмеривать шаги от одной стены до другой. Вид его представлял полную сосредоточенность. Затем он вдруг остановился и резко повернулся в сторону Тимофея Ивановича.  «А почему...?» - начал было говорить он и осёкся. Старик лежал на постели, подложив под щеку обе ладошки, и сладко спал.

Семён Семёнович улыбнулся, тоже забрался на свою постель, и через несколько минут он тоже тихо похрапывал, завернувшись в синее суконное одеяло.

Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #19 : 12 Мая 2017 00:08:16 »
24

Внутренний двор больницы был полон народа. Погода стояла изумительная. Мягко пригревало солнце. Редкие клочки серых облаков лишь подчёркивали голубизну осеннего небосклона. В узком проёме между больничными корпусами открывалась богодухновенная картина - на опушке соснового бора, казалось, прямо из кипящей зелени, вздымался белый храм. Его золотые купола, хоть и лишённые крестов, сверкая на солнце,  только подчеркивали незыблемость  веры.

Люди толпились на дорожках, сидели на скамейках и лежали между кустов сирени прямо на газонах, подставляя землистые лица тёплым лучам. Больные собирались в стайки, оживленно переговариваясь, улыбались и радовались нежданной прогулке. Одни вполголоса припевали частушки и весёлые песенки, другие пытались пританцовывать под их незамысловатое исполнение. Похороны были в самом разгаре.

Впервые за долгое время больным было разрешено выйти  из палат во внутренний дворик, поэтому прощание с бывшим главным врачом больницы  никак не могло испортить такое радостное событие. Смерть весьма известного, но чужого всем человека не могла омрачить приподнятого настроения всех сразу и каждого в отдельности.

Прямо перед памятником неопознанному герою зияла могильная яма. Рядом с ней стоял закрытый гроб, установленный на два табурета. Обилие венков и искусственных цветов указывало на высокий чин покойника и особую торжественность момента. На самом памятнике уже сияла недавно прикрученная латунная табличка с надписью «Стасюк М.А. Видный медицинский и административный деятель». Из этого стало понятно, что памятник  обрёл имя, и значит сборищам на этом месте пришёл конец.

На главной аллее дворика, близ могилы, возвышалась наскоро возведённая трибуна из неструганных досок,  затянутая кумачом. С минуты на минуту ожидалось появление Верховного целителя.

Около часа назад Боссель, как всегда перед публичным выступлением, в сопровождении охраны отправился в подвал. По обыкновению больницеармейцы остановились на лестнице, а Верховный целитель отпер замок, вошёл внутрь и вновь закрыл за собой дверь на шпингалет. Несмотря на то, что блевотина, которую достаточно давно изрыгнул Полковник, высохла, вонь от неё продолжала висеть в воздухе, но Алексей Савельевич не обратил на это ни малейшего внимания.

Боссель с комфортом расположился в удобном офисном кресле, внимательно уставился на испачканную, но уже высохшую тельняшку и приготовился выслушать инструктаж.

- Так, прямо сядь, - резко произнёс невидимка. Верховный целитель вскочил с места и встал по стойке «смирно»

- Ладно, садись и слушай, - снисходительным тоном произнёс голос и принялся говорить. В тишине подвала негромкая речь звучала убаюкивающее, и Бося чуть не задремал, но при этом его мозг продолжал записывать услышанное. Невидимка умолк. Боссель поднялся с кресла и спросил:

- А что все-таки с «Рыбаком» делать?

- Ну, я же тебе говорил – ликвидировать. Немедленно. Тебе свидетели нужны?

Алексей Савельевич активно помотал головой в знак отказа, аккуратно подвинул кресло к стене, прощально помахал грязной тельняшке рукой и направился к выходу. Здесь он мгновенно нацепил маску «Тюдзё» - молодого аристократа и в таком виде объявился перед охраной.
Когда Верховный целитель вышел через чёрный ход во внутренний дворик, толпа с ликованием встретила его аплодисментами и жизнеутверждающими лозунгами. На его лице красовалась уже другая маска – «Ясэотоко»- измождённого мужчины. В понимании Боси она наиболее соответствовала выражению скорби и приличествовала текущему моменту.

Больницеармейцы бесцеремонно расталкивали больных в стороны, давая возможность руководителю свободно продвигаться к трибуне. Алексей Савельевич махал народу то правой, то левой, то обеими руками вместе, приветливо улыбаясь. «Чем больше их топчешь, тем больше они тебя уважают», - сквозь зубы процедил он.

Верховный целитель степенно шагал по дорожке, народ продолжал радостно приветствовать своего вождя. К тому моменту, когда Боссель подошёл к трибуне, все происходящее стало больше напоминать поздравление руководителя по случаю с юбилея, нежели похороны.
Алексей Савельевич взошёл на трибуну. Одной рукой опёрся на перила, а другой резко взмахнул и, как по мановению палочки дирижера восторги стихли. Боссель начал говорить: «Сегодня мы провожаем в последний путь нашего дорогого Михаила Александровича Стасюка. За долгие годы своего руководства он сделал из районной захудалой больницы лечебное учреждение государственного масштаба…».

В какой-то момент Верховному целителю показалось, что слова недостаточно убедительны, а маска «измождённого мужчины» не совсем соответствует обстановке, и он принялся исполнять «ката» - своеобразный танец или каскад упражнений – под названием «Сиори – упадок духа», который символизирует тоску печаль и плачь.

Это оказало своё воздействие, и лица людей стали выражать скорбь. Некоторые из них быстро надели маски «Накидзо» – плачущей женщины. Алексей Савельевич, вдохновившись этим успехом, продолжил: «Наш любимый Михаил Александрович обладал живым умом, быстро схватывающим существо докладываемых ему вопросов — все, кто имел с ним дело, свидетельствуют об этом в один голос. Он схватывал на лету главную суть доклада, понимал, иногда с полуслова, нарочито недосказанное, оценивал все оттенки изложения», - взахлёб расписывал достоинства бывшего главного врача Боссель. На некоторое время он умолк, чтобы  перевести дух, но при этом в полной тишине, нарушаемой лишь всхлипыванием больных, продолжал проделывать удивительные и замысловатые па «ката «Сиори».

В один момент он вдруг сорвал с головы кепку, в лихом азарте бросил её под ноги и принялся топтать, выкрикивая продолжение речи, тоном отнюдь не соответствующим содержанию: «Меня всегда поражала легкость, с которой он ухватывал малейший оттенок в излагаемых ему аргументах, а также ясность, с которой он излагал свои собственные мысли. Вникал во все подробности, давал свои суждения, был неутомим. Храбрый, честный, добросовестный, глубоко проникнутый сознанием своего царственного долга, непоколебимый в пору испытаний, он не обладал качеством в условиях автократического строя, а именно - сильной волей. Человек умный и проницательный, - он был предан своим идеям, он защищал их с терпением и упорством; у него имелись задолго продуманные планы, которые Михаил Александрович  постепенно осуществлял. Под видимостью робости и некоторой женственности, он обладал сильной душой и мужественным и непоколебимо верным сердцем. Он знал куда идёт и чего хочет. При этом Михаил Александрович обладал сдержанностью  и самообладанием, и умел управлять своими чувствами».   

Несмотря на некоторую высокопарность слов, ничего нового в речи Верховного целителя не было. Совсем. Его невидимый наставник ничтоже сумняшеся и по неизвестным соображениям  влил в голову своей марионетки компиляцию отзывов-воспоминаний современников о Николае II , в которой было заменено лишь имя.

Как всегда Алексей Савельевич с блеском озвучил инструктаж загадочного повелителя. Содержание в данном случае мало кого интересовало. Лишь Тимофей Иванович, мгновенно сообразивший, что происходит, укоризненно покачал головой.

Панегирик продолжался, Боссель не унимался. Однако танцевальная интерпретация  «плача и печали» завершилась. Вместе с этим изменилась и тональность выступления Верховного целителя: постепенно он перешёл к неведомым врагам, которые «загубили талантливую жизнь медицинского и административного деятеля».

Маска «Ясэотоко» – изможденного мужчины странным образом начала видоизменяться на лице оратора. Чем яростней он обрушивался на преступника «лишившего жизни дорогого главного врача», тем отчетливее менялись черты «Ясэотоко». Когда  Боссель поклялся покарать убийцу,  на его лице образовалась маска «Фудо» - воинствующего защитника с огненным мечом.
Верховный целитель настолько энергично и искренне  изливал чужие мысли на присутствующих, что больные невольно поддались его влиянию. Многие мужчины также облачились в  маски «Фудо» - воинствующего защитника учения с огненным мечом и требовали немедленного возмездия.

Боссель с утроенной энергией вещал: «На единичный террор наших врагов мы должны ответить массовым террором. За смерть одного нашего борца должны поплатиться тысячи врагов. Мы выпустим море крови. Кровь за кровь. Без пощады, без сострадания мы будем избивать врагов десятками, сотнями. Пусть их наберутся тысячи. Пусть они захлебнутся в собственной крови! Не стихийную массовую резню мы им устроим…»
И в этот раз Бося всего лишь вытащил из анналов своей феноменальной памяти цитату из большевистской газетёнки двадцатых годов прошлого века, но это возымело фантастическое действие. Поголовно все больные и тем более больниционеры, как один водрузили маски Фудо, потрясали невесть откуда взявшимися битами и кусками арматуры, скандировали кровавые лозунги.

Только два человека не поддались влиянию магнетической энергии Верховного целителя. Тимофей Иванович и Свистунов сидели на дальней скамейке и молча созерцали на беснование толпы.

- Ничего не боятся. Ни смерти, ни убийства и не погнушаются ничем. Особенно молодежь, - печально констатировал Семён Семёнович: - Им только команду дай  – тотчас ринутся убивать и умирать с одинаковой степенью рвения.

- Команда последует, прямо сейчас. Смею вас уверить, - подытожил отец Серафим.

- Вполне объяснима жажда убивать, но умирать?

- Почему  молодежь не боится смерти? – сформулировал вопрос старик и тут же сам начал на него отвечать. - Потому что слишком мало прожили. Потому что пусты, как воздушный шарик. Плавают по поверхности воды и не могут нырнуть глубже. Страха Божьего нет. Плавают эдакими пустыми мертвецами и не могут погрузиться в житейскую мудрость, не могут умереть по-настоящему и осознать каково оно есть. Не в состоянии ощутить себя на смертном одре и переосмыслить свои принципы, свою жизнь, мораль, духовность, сели таковые имеются. Однако есть исключения - массовые, когда война идёт не за убеждения, а за Родину.

 Толпа бесновалась, а приятели продолжали, не обращая внимания на выкрики и опасную агрессию народа, обсуждать философские вопросы. Свистунов, продолжая тему разговора, вымолвил громким шепотом прямо в ухо собеседнику:

- Мне, кажется, вы обижаете молодежь. Здесь обобщать опасно, потому что легко ошибиться.

- Отнюдь. Внутренняя пустота обусловлена отсутствием жизненного опыта и поэтому это не есть упрёк, но констатация факта. Вот когда человек на четвертом десятке по-прежнему пуст – это уже непростительно.

- Но ведь есть же идейные молодые и не молодые люди.

- Есть, только любая идея, не подкрепленная собственным разумением суть сумасшествие. И здесь неважно, коммунистическая тут идея, буржуазная, либеральная или религиозная. Точнее, на религиозной почве…- Тимофей Иванович вдруг осёкся и вскричал. – Смотри, смотрите!
Оба приятеля разом вскочили с мест и даже взобрались на скамейку, чтобы лучше видеть происходящее.

В это время Верховный целитель внимательно наблюдал за атмосферой в народе и как только понял, что агрессия достигла максимума, щелкнул пальцами. Тут же на трибуну взбежал начальник охраны. Маска Карасу «Тэнгу» – демона посыльного сбилась на бок и мешала ему видеть. На лестнице главный охранник едва не упал, запнувшись о ступеньку.

Начальник поправил маску, встал навытяжку и подал Верховному целителю чистый лист бумаги. Народ замер в ожидании. Боссель поднёс листок к глазам, сделал вид, что читает несуществующий текст, потом вознёс бумагу к небу и прокричал:

- Вот! Справедливость восторжествовала! Наша доблестная охрана выяснила, кто убийца!

- Кто!? - взревела толпа

- Справедливость должна восторжествовать? – опять воскликнул Верховный целитель.

- Да-а-а!!

- Убийцу надо наказать?

- Да-а-а!! – подогретый собственной яростью кричал народ, потрясая битами и палками.

- Его имя…- выдержал паузу Боссель.

- Кто? Покажи нам его! Мы убьём его!!

- Но я не хочу отвечать за самосуд без следствия!

- Мы! Мы ответим! – продолжал бесноваться народ.

- Я умываю руки, его кровь на вас, – не преминул озвучить вековую библейскую мысль Боссель.

В  этот момент Верховный целитель развернулся и картинно ткнул пальцем в ничего не подозревающего Костю- «рыбака». Два стоящих наизготовку охранника мгновенно подхватили его под руки и толкнули с трибуны вниз. В том месте, где упал Костя, толпа забурлила, активно работая кулаками и битами. Через минуту всё было кончено. Окровавленное тело несчастного «Крысолова» завернули в заранее подготовленное синее суконное одеяло и унесли, но разгоряченный народ требовал еще крови. Необходимо было его срочно успокоить или отвлечь.

В этот момент опять включился громкоговоритель, и металлический голос под мерное щелканье метронома начал торжественно вещать: «Встаньте товарищи, Михаила Александровича опускают в могилу». Хотя гроб продолжал оставаться на месте и в толпе  почти никто не сидел, голос  говорил и говорил, пока наконец  не спохватились и не начали опускать гроб в могилу.
 
В толпе  раздавались  всхлипывания, а потом и громкий плач. Присутствующие на похоронах обнажили головы и встали навытяжку. Чтобы нагнать ещё больше жути включили сирену, которая выла, заглушая голос диктора. Грянул гимн. О бедняге Косте – «рыбаке» было уже забыто.
Испуганная воем сирены, стая ворон поднялась в небо, со зловещим карканьем сделала несколько кругов над похоронным сборищем и устремилась к церкви. Там как будто ударилась в невидимую стену, взметнулась вверх,  рассыпалась чёрными хлопьями по небу, а затем и вовсе растаяла в воздухе

Больницеармейцы живо распределились вокруг могилы и начали расталкивать людей, чтобы упорядочить подход на прощание.
После такого кровавого зрелища нервы приятелей уже не выдерживали, и желание досматривать похоронное действо иссякло. Они потихоньку слезли со скамейки и осторожно, чтобы не привлекать постороннего внимания двинулись к черному входу. Шагая  вдоль стены больничного корпуса и прячась за кустами сирени, они незамеченными почти достигли дверей.

Вдруг в нескольких шагах впереди себя Свистунов вновь заметил знакомую фигуру мужчины в военном френче. Тот неторопливо шагал, попыхивая трубкой. Постоянного лысоватого спутника рядом с ним не было. Мужчина оглянулся  назад, ухмыльнулся в усы, взмахнул трубкой и вдруг запел: «Где же ты моя Сулико?! – сунул трубку в рот, пыхнул дымком, вынул и продолжил пение. – Я могилу милой искал. Сердце мне томила тоска. Сердцу без любви нелегко. Где ты? Отзовись, Сулико!»

Охранники, не замечая его, смотрели друг на друга. Через мгновение мужчина старательно вытер сапоги о крыльцо и скрылся за дверями.
Приятели  под пристальным вниманием больницеармейцев также вошли внутрь. Длинный коридор был пуст. Только уборщица Фрося старательно мыла полы, размахивая шваброй.
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #20 : 16 Мая 2017 00:44:22 »
25

Понедельник, 21 января 1924 года. Горки.

Крепкая зима, казалось, умертвила всё живое в некогда ухоженном парке. Теперь он занесённый снегом выглядел заброшенным, пустынным. Только одна старательно очищенная аллея говорила о том, что здесь бывают люди. От сильного мороза с ночи до полудня в парке держалась туманная дымка. Даже кормушка для птиц, висевшая на заледенелой берёзе, опустела.

Всё замерло в ожидании близкой смерти вождя мирового пролетариата. Ещё недавно он совершал здесь прогулки в крестьянских розвальнях, закутанный в тулуп и наряженный в нелепый женский берет, натянутый по самые уши. Голова его качалась, как у китайского болванчика, в такт лошадиной рыси.  Иногда, когда чуть теплело, больного вывозили в инвалидном кресле, которое толкал впереди себя санитар Попов. Надежда Константиновна шла рядом и что-то рассказывала Ульянову. А тот только бестолково улыбался доброй улыбкой, и сердце его пребывало в покое и полной безмятежности, чему Крупская была очень рада.

Было так невыносимо смотреть, как  умнейший, энергичный  человек в постепенно  впадал в слабоумие, живой  огонёк в глазах угасал, а взгляд становился бессмысленным. Координация движений терялась и, как правило, в такие моменты случалось самопроизвольное мочеиспускание, homo sapiens  покидал  тело, оставляя место жалкому подобию человека  по имени Вова. А затем уходили недели и месяцы мучительных упражнений, обучения грамоте, элементарным бытовым приёмам, подвластным даже ребёнку, чтобы это существо вновь обратилось в слабое подобие Владимира Ленина. Об управлении государством не могло быть и речи.

Бог ввергал вождя мирового пролетариата в пышущую жаром пучину безумия, ломая гордыню, затем вновь поднимал в мир людей, как будто давая возможность к покаянию, но тщетно. Этого не случилось ни в один, ни в другой, ни в третий, ни во все последующие ремиссии болезни, которую можно было отнести, скорее, в духовную плоскость, поскольку точного диагноза так до сих пор никто не смог поставить
Волны агрессии, ночных кошмаров, тягучей слюны, испражнений, остатков пищи размазанной по усам и бороде накатывали уже много раз, но борьба продолжалась. В течение двух лет Надежда Константиновна совершала подвиг. Ужасы и страхи, слезливость и озлобленность,  беснование  и мучения беспомощности, сломленная гордыня, вероятно, были следствием нарушений законов духовных, и всё это Крупской пришлось разделить со своим венчанным супругом в полной мере.

Весной 1923 года Ленина привезли в Горки, как только он немного пришёл в себя после сильного приступа болезни, последовавшего в ночь на десятое марта. Это был, пожалуй, самый тяжелый случай рецидива болезни, хотя начало конца можно отнести ещё к 1922 году. Тогда недуг наступал постепенно и выражался головными болями, бессонницей и снижением работоспособности.
Официальный диагноз гласил: «расстройство речи при сосудистых заболеваниях головного мозга на почве тромбоза».

Пребывание в Горках оказало весьма благотворное влияние на Владимира Ильича. Он прибыл туда в тёплый весенний день 15 мая. После мартовского рецидива Ульянов чувствовал себя значительно лучше. Всю дорогу с интересом смотрел по сторонам, улыбался.
Автомобиль остановился, немного не доезжая до помпезной колоннады центрального входа. Медик-студент Рукавишников и водитель Гензель бережно пересадили Ульянова из машины в инвалидное кресло-каталку. Владимир Ильич благодарно поглаживал  то одного, то другого помощника по плечу.

Вся прислуга высыпала встречать Ленина и теперь стайкой стояла у входа. Как только Рукавишников тронул с места каталку, все приветственно замахали руками. Вперёд выбежала сестра Ульянова – Мария Ильинична. Владимир Ильич, увидев её, радостно захохотал и начал энергично  стучать левой ладонью о подлокотник – правая лежала недвижимо на колене – затем закричал: «Вот-вот!! Гыг-гыг. Ма-му! Конференция, гмы, м-а-а, революция!» Это был весь его словарный запас после третьего удара.

С момента выделения усадьбы Горки председателю Совнаркома, Ленин жил в бывшей будуарной комнате вдовы Саввы Морозова. Даже мебель осталась прежней, за исключением кровати. Теперь там была узкая односпальная койка, а розовые цветочки на шторах и обивке кресел Ульянова не смущали. Он их не замечал, как не замечал и будуарный изысканный трельяжный столик, и прочие дамские мелочи в интерьере комнаты. В связи с болезнью вождя менять там ничего не стали, только возле кровати поставили переносную ширму.
 
Между тем делегация, возглавляемая начальником охраны товарищем Пакалном, внесла Владимира Ильича, сидящего в инвалидном кресле, на руках на второй этаж. Председатель Совнаркома в это время радостно хохотал и подбадривал носильщиков возгласами: «Вот-вот! Гыг-гуг! Конференция!» Впоследствии, когда ему стало лучше, на лестнице по просьбе Ленина были сделаны вторые, чуть ниже обычных, перила и он мог самостоятельно, правда, под присмотром Крупской, спускаться на улицу.

Поднявшись на второй этаж, помощники бережно пересадили Владимира Ильича в новейшую выписанную из-за рубежа инвалидную коляску на электрическом ходу, и дружно покатили. К сожалению, коляска оказалась сделанной под правую руку и сам Ульянов с нею управляться не мог.
По пути встретилась мраморная фигура бога Гименея с приоткрытым ртом, и санитар Попов сунул туда потухшую папироску. «Вот-вот! Вот-вот!» – засмеялся Владимир Ильич. Шутка удалась.

Угомонились едва-едва к вечеру. После ужина стали укладывать Ульянова спать. По-видимому, от переизбытка впечатлений он изрядно утомился, но был в приподнятом расположении духа. Только успокоительные капли умерили эмоции. Последним уходил  Попов. Он поправил красное одеяло и тихо произнес: «Спокойной ночи, Владимир Ильич». Тот повернул голову и ласково ответил: «Вот-вот». Санитар потушил лампу и вышел. Ночная тишина опустилась на большой, похожий на музей помещичьего быта, дом.

Попов вышел в смежную комнату, где был оборудован медицинский пост. Сел за стол, сдвинул в сторону недавно установленный телефонный аппарат, положил рядом взведённый револьвер и принялся мастерить из газеты самодельный абажур для лампы. Установил его на место, и теперь свет падал только на раскрытую книгу.
Повсюду было темно и тихо-тихо. После полуночи раздались шаркающие шаги в коридоре. Это пришла Надежда Константиновна. Её комната также была неподалёку.

– Ну как? – почти беззвучно спросила она.

– Всё хорошо. Уснул, – ответил санитар.

Крупская не стала заглядывать в комнату мужа. Посидела несколько минут в кресле и неслышно удалилась. Бывало, что она приходила глубокой ночью и заставала дежурного медика спящим. В таком случае Надежда Константиновна садилась в кресло и дежурила до тех пор, пока санитар не просыпался.

Через несколько дней состояние Ульянова ухудшилось. Случилась рвота, началось онемение правой руки и ноги. Появились головные боли. Доктора поставили диагноз "Гастроэнтерит, который на почве переутомления и нервного состояния больного вызвал временное, преходящее расстройство мозгового кровообращения".

Со следующего дня началась борьба за выздоровление и была она небезуспешной. Медицинские процедуры, физические занятия, массаж, занятия по восстановлению речи оказали благотворное действие на состояние больного и уже через три месяца Ульянов с Надеждой Константиновной совершали прогулки, затем вместе с начальником охраны Пакалном Владимир Ильич начал ходить за грибами. В августе он научился недурно чистить себе зубы, стараясь притом свести эту процедуру до минимума.

В трудных буднях выздоровления прошло лето, и началась осень. В середине октября Ленин настоял на посещении своего кабинета в Кремле. Поездка произвела на него удручающее впечатление. Там всё оставалось в полном порядке и на своих местах, но в бумагах и личных вещах кто-то бесцеремонно порылся. Ульянов понял, что он давно уже не хозяин в стране. Тогда же он убедился, что его партия большевиков стала такой, какой он хотел её увидеть – управляемой, без оппозиции и лишних дебатов на пленумах и совещаниях. Только вот она – партия – принадлежала уже не ему, а тому, кому Ленин поручил её реформировать – Иосифу Сталину. Причиной тому, несомненно, была тяжелая болезнь Владимира Ильича.

Однако при явном улучшении писать Ульянов так не мог, поэтому Надежда Константиновна учила его делать это левой рукой. И здесь наметился прогресс: паралич постепенно отступал, сил прибавлялось, а шестнадцатого  июля Ленин впервые встал самостоятельно с кровати и сразу «пустился в пляс», чтобы продемонстрировать своё состояние окружающим.

Несколько раз Владимир Ильича возили на охоту, где он с удовольствием наблюдал за происходящим, сам участвовать, увы, не мог. Однажды даже видели лису, в другой раз подстрелили зайчишку.
Тем временем советское государство, созданное ныне полубезумным председателем Совнаркома, постепенно укреплялось и здравствовало, чего нельзя было сказать о её основателе. Впрочем, то, что совершалось им в уме и твердой памяти в целях укрепления государственности и собственной власти, можно было охарактеризовать тем же самым словом. – безумие. 

Однако безумием это являлось только для людей населявших это утопическое государственное образование, но никак не для власть предержащих.
Через несколько лет другой правитель сделает эту страну кошмаром даже для высших чинов, но пока гнетущая атмосфера пронизывала только бывшее владение вдовы миллионщика и фабриканта Саввы Морозова.

Наступила зима и состояние Ленина начало вновь ухудшаться, но в этот раз достаточно постепенно. В январе даже пришлось отменить охоту на волков, для которой уже были приготовлены две палые лошади.

Двадцатого января Надежда Константиновна проснулась, как обычно рано, а сегодня ещё раньше обычного, но вставать не спешила. Состояние Владимира Ильича стало лучше. Накануне они ездили на прогулку в лес на лошадях.
Физически Ульянов выглядел достаточно крепко, но появилось неясное недомогание, и он как будто бы стал хуже видеть. Об этом больной сообщил дежурившему медику Попу рано утром. Тот передал жалобу сменщику Рукавишникову и Крупской. Немедленно был вызван из Москвы профессор – окулист Авербах.

День прошёл спокойно и своим обычным чередом. Медицинские процедуры, массаж правой руки, занятия. Надежда Константиновна выборочно читала мужу свежую прессу, оберегая Владимира Ильича от излишних эмоций.

Месяца три назад случился конфуз. Кто-то из медиков оставил на видном месте газеты, и Владимир Ильич их увидел. Он тут же попытался ими завладеть, и никто не посмел бы ему перечить. Назревала крайне неприятная ситуация, однако во время появилась Надежда Константиновна. Она хладнокровно взяла газеты со столика, подсела к Ульянову и спокойно произнесла: «Ну что ж, Володя. Давай почитаем». И она принялась читать малозначимые заметки, избегая политических сообщений и решений правительства, избегая всего того, что могло бы взволновать больного. С тех пор так и повелось – газеты читали, но избирательно.

В 7-45 пополудни все поужинали, Ленин ел мало и плохо. Чувствовалось, что ему стало хуже, хотя он сам больше не жаловался. .
Сразу после девяти часов вечера наконец приехал профессор Авербах. Ульянов заметно обрадовался его появлению и охотно дал проверить глаза. Во время осмотра много шутил. Зрение на тот момент оказалось вполне нормальным.  Доктор предположил, что временное ухудшение зрения было связано с приливом к головному мозгу.

После того, как проводили профессора, стали укладываться спать. Дежурный  Рукавишников, прежде чем выключить лампу, чуть сдвинул  ширму. Владимир Ильич зажмурился от света. «Спокойной ночи», – шёпотом произнёс медик. В ответ Ульянов улыбнулся, несколько раз кивнул головой, и лампа была выключена. Владимир Ильич закрыл глаза,  зевнул, и пальцы на правой руке разогнулись сами собой. Такое случалось часто.

Впоследствии Крупская вспоминала: “Еще в субботу ездил он в лес, но, видимо, устал, и когда мы сидели с ним на балконе, он утомленно закрыл глаза, был очень бледен и все засыпал, сидя в кресле. Начиная с четверга стало чувствоваться, что что-то надвигается: вид стал у Владимира Ильича ужасным, усталым, измученным... У него как-то изменилось выражение лица, стал какой-то другой взгляд, точно слепой...”
Следующим утром, 21 января, Надежда Константиновна проснулась, по обыкновению в семь часов утра. Некоторое время она лежала, прислушиваясь к шорохам за дверью, затем быстро поднялась, накинула халат и, шаркая ногами, пошла в комнату мужа.

– Как прошла ночь? – спросила она Рукавишникова.

– Спокойно, – коротко ответил тот.

Крупская заглянула за ширму, прислушалась к ровному дыханию Ульянова, удовлетворенно кивнула головой и совсем тихо произнесла:

– Ну, всё. По-видимому, хорошо выспится и вечерняя слабость пройдёт.

– Позвать вас, когда проснётся? – спросил дежурный медик.

– Нет, – отрицательно покачала головой Надежда Константиновна и  присела в кресло. В молчании прошло около тридцати минут. Примерно в восемь часов дверь отворилась, и домработница Дуняша внесла поднос с кофе, на котором стояли две чашки.
Крупская взяла одну чашку – вторая предназначалась для Ленина – и сказала Рукавишникову:

– Ступайте пока на завтрак, я подежурю.

Медик поднялся с места и неслышно вышел. Менее чем через пятнадцать минут он снова был на месте. Рукавишников налил тёплой воды в кувшин, приготовил полотенце и тазик для утреннего умывания. Крупская тем временем, ушла одеться и вернулась довольно скоро уже опрятно одетой и свежей.

Прошёл ещё час. Ленин продолжал спать. Дыхание было таким же ровным и спокойным. Время от времени близкие и окружение заглядывали за ширму, но там ничего не менялась. Владимир Ильич всё так же безмятежно спал.

Около десяти часов Ульянов проснулся. Дежуривший у его постели Рукавишников заглянул в очередной раз за ширму и увидел, что Ленин проснулся, но было заметно, что сон его ничуть не укрепил. Владимир Ильич выглядел уставшим и более слабым , чем накануне. «Будете вставать, Владимир Ильич?» – спросил Рукавишников, но вразумительного ответа не получил. Немедленно медик сообщил об этом событии Крупской, Марии Ильиничне и профессору Форстеру, которые безотлучно с самого утра находились здесь же, в Горках.

Тем временем больному подали кофе. Ульянов выпил его лежа в постели и несколько взбодрился. Однако вставать не стал и тут же вновь уснул. Появилась надежда, что с Ильичем и в этот раз ничего плохого не случиться. Все сразу оживились и немного успокоились.

К полудню спокойствие начало иссякать, сменяясь волнением. К часу пополудни Дуняша принесла на подносе обед, который через час остыл и был унесён обратно. Волнение сменилось беспокойством. Всем хотелось, чтобы Владимир Ильич поскорее проснулся, открыл глаза более здравым, чем раньше.

Увы, этого не случилось. Ульянов проснулся в два часа тридцать минут, но ещё более слабый и утомлённый. Дуняша тут же принесла по распоряжению Крупской чашку бульона и полстакана кофе.

Владимир Ильич выпил бульон. Он настолько ослабел, что Надежде Константиновне пришлось поддерживать чашку. Так же, лёжа в постели, Ленин с превеликим трудом опорожнил стакан компота и откинулся на подушку. Принятая пища не взбодрила Владимира Ильича.
В комнате незаметно появился профессор врач-психиатр Осипов. С каждой минутой Ульянов становился всё слабее и к пяти часам уже не мог поднять голову от подушки. Рукавишников держал холодный компресс на голосе Ленина, профессора поочерёдно следили за пульсом.

Начался припадок, который выразился в судорожных движениях конечностей, особенно правой стороны. Судорога свела страдальца настолько, что невозможно было разогнуть руку. Утратилось сознание. Резко участилось дыхание, пульс подскочил до 130 ударов в минуту. Нарушилась ритмичность дыхания. Почти всегда такой симптом говорил о приближении смерти.

Врачи срочно приготовили камфару, морфий и всё, что могло пригодиться. Постепенно судорожное состояние начало ослабевать, пульс понизился до 90 ударов и стал хорошего наполнения. Доктора облегчённо переглянулись. Было, похоже, что опасность миновала.
Рукавишников начал менять компресс на голове Ульянова, прикоснулся ко лбу и тревожно воскликнул:

– Да он горячущий!

Срочно поставили градусник. Отворилась дверь и доложили, что приехал Бухарин и через минуту будет здесь, но на это никто не обратил внимания.
Рукавишников достал градусник, приблизил его к глазам и ошарашено выдохнул:

– Сорок два и три!

– Это ошибка! – враз вскричали Осипов и Форстер.

Рукавишников склонился, чтобы ещё раз измерить температуру, но в этот момент  лицо Ульянова сильно побагровело – это резко прилила кровь к голове. 
Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Бухарин. Впоследствии он так вспоминал об этом моменте: «Когда я вбежал в комнату Ильича, заставленную лекарствами и полную докторов – Ильич делал последний вздох. Его лицо откинулось назад, страшно побелело, раздался хрип. Руки повисли – Ильича, Ильича не стало».
На часах было шесть часов и пятьдесят минут вечера.

Доктора бросились делать искусственное дыхание в тщетной попытке реанимировать Ульянова. Это продолжалось около двадцати минут, впрочем, безрезультатно. Председатель Совнаркома умер.

Когда всё стало очевидным, Крупская и Мария Ильинична Ульянова, казалось, окаменели в креслах. Врачи устало расселись по местам. Бухарин неловко топтался в дверях – ему необходимо было сообщить в Москву, но он не решался уйти.

Теперь внезапно и в то же время вполне ожидаемо возникли новые заботы. Тишину нарушил странный звук. «И-и-и, и-и-и», – это едва слышно подвывала Дуняша.

Наконец профессор Осипов поднялся с места, подошёл к телу и хладнокровно поправил голову, положил руки покойного поверх красного одеяла так, как они и лежат до сих пор на всеобщем обозрении. Ему на помощь пришёл Рукавишников. Он сложил ставшую не нужной, ширму и отставил её в сторону.

Вечерняя мгла сменилась ночной теменью. Мрак опустился над усадьбой Горки. Мороз окреп. Казалось, всё вымерло в округе. Покой и зловещая тишина царили над деревьями, заметенными дорожками и заледеневшими прудами. Ясная луна освещала сугробы и темные провалы окон огромного помещичьего дома. Лишь в некоторых из них продолжал гореть свет. В конце концов, погасли все окна второго этажа. Это тело Ленина перенесли на первый этаж.

Трагическая новость медленно расползалась с запада на восток по всей России
Через несколько десятков лет в таких же страшных мучениях,  судорогах и полном безумии умерло созданное Ульяновым государство под названием СССР.
.

26

Январь, 21, 1924 г. Измайлово, Москва


Снежная мгла приблизила наступление ночи, и  восемь часов вечера казались глубокой ночью. Тревожно шумел Измайловский лес. Холодный и пронзительный ветер настойчиво стучался в большие окна старого купеческого дома. Заледенелые деревья скрипели и кряхтели, из последних сил сопротивляясь непогоде.

В трудные смутные годы невозможно было отапливать огромные комнаты с высокими потолками, поэтому скульптор – монументалист работал в поте лица. Именно интенсивный труд и ещё, пожалуй, бараний полушубок спасали его от холода. Привычные инструменты скульптора – зубило и молоток – также немало помогали в этом.

Прерывался Меркуров только для того, чтобы выпить кружечку горячего чая и перевести дыхание. Только, что он влез на козлы, расстегнул для удобства полушубок и уже прицелился, чтобы нанести очередной удар, как в дальнем углу раздался телефонный звонок. Сергей Дмитриевич брать трубку не хотел, и первый удар был сделан.

Однако трезвон не прекращался и мешал сосредоточиться. Скульптор спрыгнул, положил инструменты на козлы, и телефон тут же умолк. Меркуров чертыхнулся и полез обратно, однако не тут-то было – аппарат вновь задребезжал. Сергею Дмитриевичу ничего не оставалось делать, как взять трубку

– Слушаю, – сердито произнёс он.

– Что делаешь? – спросил звонивший – старый знакомый из Моссовета.

– Работаю, – таким же недовольным тоном отозвался Меркуров.

– Так поздно? – не унимался знакомец.

– Какое «поздно»? Ведь восемь часов только.

– А всё время будешь в мастерской? – не унимался моссоветовский чиновник.

– А ты прикажешь в такой мороз и пургу в лес идти? – съязвил Сергей Дмитриевич.

–  Ну, прости. Работай! – наконец отстал приятель.

Скульптор положил трубку и, следуя совету, опять полез на козлы. Следующий звонок застал его как раз во время перерыва за чаепитием. Это случилось примерно через час.

– Ты всё работаешь? – деловым тоном прозвучал тот же голос.

– Да, – коротко ответил, не расположенный к долгому разговору, Меркуров.

– Прости, мы тут в Совете заспорили, хотим проверить: что необходимо, чтобы снять посмертную маску.

– Четыре кило гипса, немного стеариновой смазки, метр суровых ниток и руки хорошего мастера, – без лишних подробностей перечислил скульптор.

– Всё?

– Всё.

– Спасибо. Прости ещё раз за беспокойство, ты всё ещё будешь работать, никуда не уйдешь?

– Нет. Не уйду, – ответил Сергей Дмитриевич и резко положил трубку.

Меркуров посмотрел в окно. Пурга разбушевалась не на шутку. Сергей Дмитриевич   застегнул полушубок и направился к двери. Хочешь или не хочешь, а ставни надо было закрывать. Мужчина оглянулся на собаку. Та прижалась к печи и явно не желала его сопровождать.
«Идём, идём. Я за что тебя кормлю?» – строго сказал Меркуров, и собака нехотя поднялась. Через несколько минут они вернулись. Псина тут же улеглась у печи, а скульптор вознамерился продолжить работу. Вновь раздался телефонный звонок.

– Ну, что ты будешь делать!?  Одолели, – проворчал скульптор и уже в трубку произнёс. – У аппарата.

– Сейчас за тобой придёт автомобиль. Приезжай в Совет, ты нужен, – строгим, не терпящим возражений голосом произнесли на том конце и положили трубку. Меркуров и не посмел бы возражать – не те времена наступили. Настроение окончательно было испорчено, и неожиданно тревога охватила известного скульптора. Ждать пришлось недолго, очевидно, автомобиль был отправлен загодя до последнего звонка.

Раздался требовательный стук в дверь. К этому моменту Меркуров уже был готов. Достаточно было только застегнуть полушубок. На улице его ждал незнакомец в кожаной тужурке. Автомобиля Сергей Дмитриевич не увидел, но не успел задать вопрос, как мужчина пояснил, что проехать не удалось. Пришлось идти по заметённой дороге, прикрывая воротником лицо от пронизывающего ветра. Несколько минут шагали, увязая в сугробах. Наконец, за поворотом Меркуров увидел свет фар.

В автомобиле было так же холодно. Ночные улицы столицы  встретили скульптора и его сопровождающего неласково. Лишь в двух окнах здания Моссовета горел свет. Пустынные коридоры, мёртвые комнаты, тусклые дежурные лампочки, тишина производили тягостное впечатление. Сергей Дмитриевич невольно поёжился.

Вошли в большую и ярко освещенную комнату. В дальнем углу за столом сидели два вооружённых револьверами человека. Увидев гостя, они одновременно поднялись со стульев и пошли навстречу. Поочередно протянули руки для приветствия.
Сопровождавший скульптора мужчина в кожанке указал на них пальцем и строго произнёс:

– Поедешь с ними.

– Куда? – взволнованно спросил Меркурьев и покосился на револьверы. Сопровождавший незнакомец мрачно осклабился и сказал:

– А туда, куда надо. Приедешь и узнаешь. Автомобиль подан. Я прощаюсь.

– Итак, до завтра? – вопросительным тоном едва вымолвил Сергей Дмитриевич, но ответа не последовало. Тем же путём вернулись обратно, но уселись уже в другой автомобиль. Меркуров оказался посредине, а по бокам двое в кожанках. То ли от ужаса то ли от непогоды, Сергей Дмитриевич окончательно продрог. Машина ехала по Замоскворечью. Томясь в тревожных предчувствиях, скульптор внимательно следил за дорогой.

Авто остановилось возле Павелецкого вокзала. Их встретили человек десять в штатском. Под пальто сопровождавших  Меркуров заметил военную форму. Мелькнула мысль: «Если бы дело касалось лично моей персоны, то хватило бы двух – трёх человек». На душе сразу стало легче и спокойнее, но мысли продолжали путаться в догадках.
 
Один из незнакомцев подошёл к Меркурову и накинул сверху полушубка ещё и шинель. Заботливо поправил и пояснил: «Вам довольно долго придётся ехать в  автодрезине, можете замёрзнуть».

Спустились с платформы и долго шли по путям. Наконец появился чёрный силуэт автодрезины. Первым поднялся один из сопровождавших и протянул руку Сергею Дмитриевичу. Скульптор с его помощью взобрался внутрь и сел на жесткое сиденье. По бокам вновь оказались вооружённые незнакомцы.

Заурчал дизель, и дрезина резко тронулась с места. По сторонам мелькали огни, полуосвещенные полустанки, зелёные огни семафоров. Мелкая пороша билась в стекла. Тьма и холод. Перестук колёс, тарахтенье двигателя, запах солярки. Примерно через час дребезжащее транспортное средство со скрежетом затормозило и остановилось.

С трудом выбрались из дрезины. На ветру раскачивалась тусклая лампочка, чуть освещая небольшой пятачок дощатого настила платформы, едва запорошенного снегом.  Сопровождающие незнакомцы принялись ходить туда и сюда, пытаясь согреться. Меркуров стоял, уткнув нос в воротник полушубка и закутавшись в шинель. В конце концов он не выдержал:

– Товарищи, а дальше что?

– Не знаю, – отозвался один из них и, постукивая нога о ногу, пояснил, – нам приказано доставить вас сюда. Больше ничего не знаем.

Первый испуг прошел, и Сергей Дмитриевич постепенно начал успокаиваться. Со стороны леса раздалось фырканье лошади и скрип полозьев. Внезапно из темноты выскользнули сани.

– Эй, товарищи! – послышался крик извозчика: – Давайте сюда вашего скульптора!

Меркуров сбросил шинель на руки ближайшего мужчины в кожанке, неловко спрыгнул с платформы, потом кое-как уселся в розвальни. «Но!» – взмахнул вожжами извозчик, и лошадь резво тронулась с места. «Попонкой там прикройтесь, господин-товарищ-барин! –  пытаясь перекричать шум ветра, крикнул мужик и ещё раз взмахнул вожжами.

Долго ехали по тёмной дороге. Шумели деревья, свистел ветер. Мглистое небо. Размытая луна. Чёрные силуэты кустарника по обеим сторонам занесенного пути склонялись к саням. Сергей Дмитриевич озирался по сторонам и, чтобы заглушить страх начал декламировать: «Мчатся тучи, вьются тучи; невидимкою луна освещает снег колючий; мутно небо, ночь мутна» . 

Вдали стали видны освещённые ворота. «Мчатся бесы, рой за роем в беспредельной вышине…», – недоговорил Меркурьев и умолк.  Возле будки  топтался часовой в длинном тулупе. Не задавая излишних вопросов, едва не наступая на полы, он открыл ворота. Сани въехали на главную аллею. Впереди темнел мрачный силуэт большого дома с колоннадой. Только теперь Меркуров узнал усадьбу Горки, где в последнее время жил Ленин.

Ужасная догадка осенила Сергея Дмитриевича, но он тут же постарался от неё избавиться. Ведь только вчера скульптор справлялся о здоровье Ильича у Склянского, заместителя Троцкого.  Ответ был более чем оптимистичный: «Возили на охоту».
Сани остановились у самого входа. Меркуров с трудом вылез и направился к парадному. Внутри было темно, тепло и совершенно тихо.  Если, кто и говорил, то вполголоса.

Пока Сергей Дмитриевич снимал верхнюю одежду, охранник крутанул ручку телефонного аппарата и негромко сказал: «Меркурьев прибыл». Внимательно выслушал ответ, повесил трубку и обратился к скульптору: «Пройдемте со мной».

Охранник провёл Меркурова в полутёмную комнату, предложил присесть в мягкое кресло. Скульптор уютно расположился и с наслаждением прикрыл глаза. Ждать долго не пришлось. Дверь открылась, и яркий свет ударил в глаза. В проёме Меркуров увидел два женский силуэта. «Сергей Дмитриевич, пройдите сюда», – услышал он знакомый голос Надежды Константиновны, быстро поднялся и вошёл в зал.
То, что он там увидел, повергло его в шок. На двух придвинутых друг к другу столах,  покрытых клеёнкой, лежал мертвый Ульянов. В изголовье стояла задавленная горем Крупская. Она пыталась крепиться, но это давалось ей с трудом. У противоположной стены, в тёмном проёме дверей, стояла окаменевшая Мария Ильинична

.Надежда Константиновна тихо произнесла, едва сдерживая слёзы: «Да, вы собирались лепить бюст Владимира Ильича…ему всё некогда было позировать…вот теперь…маску».

Меркурова бросило в жар. Он неотрывно смотрел на мёртвое тело. Охранник взял его за плечи и повернул к стене, где на столе лежало всё необходимое для работы. «Да-да, я сейчас», – промолвил скульптор и приступил к работе.

Чтобы было  лучше снять маску, Сергей Дмитриевич решил поправить голову Ленина. Он осторожно просунул пальцы под уши к затылку, чтобы удобнее взять за шею. Затылок и шея были ещё тёплыми. Вдруг Меркурьев резко отдёрнул руки. Артерия пульсировала!

– Что? – встревожено спросил охранник.

– Уведите, Надежду Константиновну, – испуганно попросил скульптор. Это немедленно было исполнено.

– Так что? – опять спросил начальник охраны Пакалн.

– Кто констатировал смерть? – спросил скульптор.

– Врачи.
– А сейчас есть здесь кто-нибудь из них?

– Да, что случилось? – не выдержав, воскликнул охранник.

– Позовите кого-нибудь, – чужим голосом произнес Меркурьев. Тут же пригласили врача. Вошёл профессор Осипов.

– Что случилось? – спросил он.

- Товарищ, у Владимира Ильича пульсирует артерия, – с ужасом констатировал Сергей Дмитриевич, указал пальцем и пояснил. – Вот здесь, ниже уха.

Профессор хладнокровно пощупал пульс. Затем откинул край тюфяка, взял за руку Меркурьева и прижал его пальцы к холодной поверхности стола.

– Товарищ, нельзя так волноваться. Пульсирует не сонная артерия, а ваши пальцы. Будьте спокойны. Вам предстоит очень ответственная работа, – ровно произнёс Осипов и несколько раз кивнул головой. Эти слова привели скульптора в чувство, и он продолжил работу.
Мария Ильинична, казалось, безучастно наблюдала за происходящим. Она по-прежнему неподвижно стояла в тёмном проеме и лишь плечом прислонилась к косяку. Крупскую решили больше не приглашать.

Сергей Дмитриевич тщательно обмазал лицо покойника вначале стеариновой смазкой, а затем гипсом, стараясь захватить как можно большую поверхность. Это ему почти удалось. Не зафиксированной осталась только часть затылка, лежащая на подушке. Теперь зрелище стало ещё более ужасным: вместо лица бесформенный кусок серого гипса. Мария Ильинична за время работы  ни разу не вздрогнула. Лишь застывший взгляд выдавал сильное психическое напряжение сестры Ленина.

К четырём часам утра работа была закончена. Меркуров сделал также и слепки рук. Такое он практиковал не часто, но это был, несомненно, особый случай. В комнату вошла группа врачей. На том столе, что раньше отводился для гипса, начали раскладывать инструменты для вскрытия. Доктора деловито готовились к неприятной,  но столь  необходимой процедуре.

Пакалн поторопил скульптора и тот, бросив прощальный взгляд на тело вождя мирового пролетариата, вышел. Марию Ильиничну тоже увели. Однако приготовления врачей заняли  достаточно продолжительное время. Собственно вскрытие, согласно документу, по неизвестным причинам началось только 11-15 утра и закончилось в четвёртом часу пополудни.

В истории от этого человека остались только кадры короткой кинохроники, субъективные портреты, множество монументов, одинаковых памятников, и лишь всего один, истинный и объективный образ – посмертная маска. Холодный гипс на века запечатлел мученическое выражение лица Ульянова. Если считать, что момент смерти есть начало загробной жизни, то для Ленина таковая должна была стать  весьма печальной.
В Кремле тем временем, уже кипела другая работа, другие проблемы встали на повестку дня. Первоочередная – похороны Председателя Совнаркома. Новый глава государства был уже очевиден для всех. 

Сталин занимал эту должность, практически, тридцать лет. Иосиф Виссарионович привёл государство в новую эпоху, в иные реалии. Миллионы невинных жертв остались на его совести, крупнейшая промышленная держава стала итогом его упорных и жестоких трудов. Сам он был отравлен в малой столовой загородной резиденции под названием «Кунцевская дача» ядом на основе цианидов  ночью  второго марта одна тысяча девятьсот пятьдесят третьего года.

Об этом заявил глава межведомственной комиссии по рассекречиванию документов КПСС Михаил Полторанин, утверждая, что он сам видел подтверждающие бумаги.
« Последнее редактирование: 16 Мая 2017 00:55:30 от Андрей Бронников »
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #21 : 22 Мая 2017 23:59:01 »
27

НИИ психического здоровья, апартаменты Босселя.

Жизнь в больнице стала налаживаться, но только у одного человека – Верховного целителя. Он уже совсем освоился в своей должности. С самого утра надевал маску «Сиками» – злого демона и расхаживал в ней по больнице. Придирался по мелочам, отчитывал подчинённых, отдавал распоряжения, о которых тут же забывал. Орал по любому поводу, изредка для устрашения топал ногами и заодно отправлял пару человек в карцер.

Охрана строго следила за его безопасностью – ведь спирт выдавался им не только по ежесуточной норме, но и в качестве вознаграждения. В соответствии с инструктажем подвального невидимки Босселю удалось поссорить Полковника с начальником охраны, и теперь они поочередно бегали к нему с доносами друг на друга. Верховный целитель умело этим пользовался, но и не забывал одаривать их то спиртом, то бесплатными пропусками в столовую или в сортир.

Алексей Савельевич для поддержания энтузиазма среди больных ежедневно перед обедом выступал с  речами. В такие моменты он цеплял на лицо маску «Кодзиси»- льва и пламенными словами вдохновлял благодарных слушателей на излечение. После он спускался в народ и долго беседовал с людьми. В процессе таких встреч лицо его облачалось, то в маску «Ясэотоко»- измождённого мужчины, чтобы подчеркнуть сочувствие к бедам очередного жалобщика, то «Накидзо»- плачущей женщины, чтобы выразить сострадание. Временами другая маска «Бикккуримэн»- удивления помогала Верховному целителю выказать искреннее заблуждение либо незнание некоторых проблем народа. В таких случаях он быстро надевал образ «Кибатобиде»- клыкастого бога грома, поворачивался к подчинённым и демонстративно отчитывал того или иного администратора. В свою очередь тот в маске молодого послушника старательно записывал указания, и на этом мизансцена заканчивалась к всеобщему удовлетворению.

Прощаясь, Алексей Савельевич делал выражение лица добрым, мягким и спокойным, словом, полностью соответствовал маске «Дзёмэн»- старого мужчины, на облик которого боги поменяли свой образ. Боссель ужасно не любил такие встречи, но это было частью имиджа, частью образа жизни и высоких обязанностей.

Утро было вполне обычным, но день по едва уловимым признакам обещал быть добрым. Во – первых, холодильник, так бесцеремонно опустошенный Стасюком был заполнен продуктами накануне вечером. Во-вторых, после обеда, ближе к вечеру планировался выезд на рыбалку. Такое мероприятие было приготовлено окружением для Босселя впервые.

Верховный целитель завтракал. Стол был весьма изысканным: бутерброды с черной икрой, яичница с беконом, три вида йогуртов, хлебцы, ветчина, тонко порезанные ломтики красной рыбы и осетрины, стакан апельсинового сока. Меню завершала рюмка коньяка и блюдце с дольками лимона. Однако все эти деликатесы мало занимали Босселя. Он по-прежнему оставался верен своей причуде – процессу поглощения пищи. С неменьшей радостью он откушал бы и булкой хлеба, и даже «шрапнелью» – главное, чтобы еды было много.

Уже прошло тридцать минут, как Верховный целитель неспешно поглощал яства. Он мог бы заниматься этим весь день напролёт, но важные дела вынуждали его ускорить процесс. Алексей Савельевич отбросил салфетку, сложил нож и вилку крест-накрест и откинулся на спинку стула. 
Управляться с застольными инструментами Босселя научил все тот же невидимый советчик.  Бося во время завтрака вслух воспроизводил ранее услышанный инструктаж и управлялся с едой в полном соответствии с озвученной самому себе лекцией о правилах этикета. При этом часть пищи вылетала из его чрева обратно на стол.

Верховный целитель бросил взгляд на часы и поднялся из-за стола. Повторный поход в здешний туалет занял не более десяти минут. Перед выходом Босселя в рабочий кабинет на одно мгновение лицо его покрылось маской «Оодзи» – распутного старика, которая, впрочем,   тут же, как разогретое сливочное масло стекло на пол прямо по животу Боси.

На рабочем столе уже лежала пачка документов на подпись. Алексей Савельевич сдвинул стул и  уселся на него, с трудом втиснув большой живот. Похлопал его – живот - ладонями и пробубнил: «Что-то я слишком располнел». Придвинул документы и попытался прочитать первый из них, но смысла почти не понял. Крякнул от раздражения и начал, не глядя, подписывать все подряд.
Раздался вежливый стук в дверь. «Входи!» – скомандовал Верховный целитель, и тут же вошла женщина в белом халате. Начальник  в этот момент являл собой «Райдзина»- бога грома. Теперь у Босселя кроме референта - больницеармейца появилась ещё и секретарша. Именно она составляла приказы и прочие документы, а также надписывала карандашом желательные резолюции на заявлениях, поступающих от подчиненных, в том числе и многочисленные жалобы от больных.

Женщина замерла на пороге, увидев грозный вид руководителя, растерялась, потом всё-таки осмелилась сделать шаг вперёд и произнесла:
– Алексей Савельевич…

– Ну? – высокомерно отозвался Верховный целитель.

– Вас там…в приёмный покой просят…

– Что случилось?

– Я не знаю.

Такое случалось впервые, чтобы кто-то из подчинённых приглашал его к себе в подразделение. Боссель любил появляться в отделениях больницы, как снег на голову и любоваться произведённым эффектом.

– Свободна, – скомандовал Боссель,  взялся за телефонную трубку, приложил её к уху и после того, как услышал ответ, буркнул: – Приёмный покой дай.

– Тут больного привезли, – проговорила трубка.

– И что?

– Он утверждает, что он…короче, говоря он это…

– Ну? – грозно воскликнул Верховный целитель, и дежурный от испуга  в приёмном покое отважно выдохнул:

– Он – главный врач Стасюк!

Верховный целитель расхохотался и бросил трубку. Резво поднялся со стула, энергично потер рука об руку и двинулся к выходу. Всё начало складываться так, как и обещал невидимка.

В приёмной кроме референта сидели три больницеармейца – охранника. При появлении Верховного целителя они вскочили с мест и вытянулись по струнке. Алексей Савельевич посчитал, что облик молодого аристократа самый походящий в этот момент и маска «Тюдзё» привычно легла на лицо. «Айда», – приветливо произнёс он и не глядя на присутствующих, двинулся вперёд. С личной охраной Боссель обращался совсем иначе, чем с другими подчинёнными.

Как всегда перед выходом начальника, коридор освободили от посторонних. Бося степенно шагал впереди, заложив руки за спину, отчего и так не маленький живот казался ещё больше. Полы незастёгнутого халата развевались от сквозняка, и Верховный целитель был похож на огромного бройлера с маленькими крылышками и толстыми ногами.

Коридор и холл третьего этажа были пусты. Точнее, вдалеке уборщица старательно протирала стены влажной тряпкой. Боссель уже давно воспринимал её как часть интерьера. Он и сейчас не обратил бы на неё ни малейшего внимания, если бы тётя Фрося не оставила швабру и ведро с водой посреди коридора. На её беду, Верховный целитель задел инструменты для уборки ногой. Ведро загремело, часть воды выплеснулась ему на брючину, а швабра едва не стукнула начальника по носу. Благо, больницеармейцы сноровисто отреагировали, инцидент был предотвращён.

Однако и этого оказалось достаточно, чтобы Боссель разъярился. «Ты, что?! Совсем обнаглела!» – возопил Алексей Савельевич, сжал кулачки и, потрясая ими в воздухе, продолжил ругательства: «Уничтожу! Пошла вон отсюда. Внизу где-нибудь поломойся!»
Начальник охраны схватил бедную женщину за шиворот и поддал ей пинка под зад. Та упала на пол, вскочила и, ловко подхватив свой инструмент, побежала прочь, влияя по коридору, как будто ожидая выстрела в спину.

Как только она исчезла из виду, Верховный целитель успокоился и развязно обратился к   референту: «Сюда найдите девку помоложе и  посимпатичнее. Пусть передо мной раком ползает». На лице Боси мгновенно промелькнула маска «Оодзи», но так быстро исчезла, что  никто этого даже и не заметил. Референт зафиксировал распоряжение в блокноте, а делегация двинулась дальше.
К всеобщему удовлетворению остальной путь до приёмного покоя прошёл гладко и без инцидентов. Там Верховного целителя уже ждали. Вся дежурная смена врачей и санитаров выстроилась в одну шеренгу, старший врач, хлопнув ногой по полу, сделал шаг вперёд, чтобы доложить начальству.
Боссель сердито помахал рукой и процедил сквозь зубы:

– Где?

– Здесь, здесь, – торопливо произнес заведующий приемного отделения и   услужливо распахнул стеклянную дверь с табличкой «Процедурная». Чуть наклонился, поправил маску «Хёттоко» - раздувающего огонь, которая характеризуется выпученными глазами надутыми, как шары щеками, и пропустил Верховного целителя вперёд.

Первым в процедурную вошёл больницеармеец, бдительно осмотрелся и встал возле окна, широко расставив ноги и заложив руки за спину.  Алексей Савельевич увидел привязанного ремнями к специальному топчану мужчину в нелепых клетчатых штанах. Рот его был заклеен скотчем.
Старший врач вошёл последним и остался стоять позади Босселя.  Верховный целитель наклонился к вновь поступившему больному и всмотрелся в его лицо. Тот  что-то замычал и принялся энергично мотать головой.

– Утверждает, что он главный врач Стасюк, – шёпотом прокомментировал начальник отделения через плечо Босселя.

– Документы есть?

– Нет.

– А что, похож, похож, – самодовольно проговорил Алексей Савельевич, ещё раз наклонился к лицу больного и уже совсем твёрдо заключил. – Очень похож, но… не он.

В этот момент бедняга заскулил. Из его глаз потекли слёзы.

– Рот ему откройте, – смилостивился Верховный целитель, что и было немедленно сделано.

– Ты…ты…ты, – начал сбивчиво причитать больной.

– Короче, – оборвал его Боссель.

– Мы же недавно с тобой…c вами…

– Что? – участливо переспросил Алексей Савельевич

– Ты…вы же меня сами отпустили

– Это мне ещё только предстоит… или нет, – с издёвкой произнёс Боссель

– Понятно…надули, вероломно обманули, – с горечью промолвил больной и горько заплакал.

Заведующий приёмным отделением только развёл руками и почти неслышно сказал:

– Шизофрения.

Верховный целитель со знанием дела кивнул головой и скомандовал:

– Значит, так…кормить досыта, ухаживать. Оформить в  отдельную палату. Как только начнёт утверждать, что он – Стасюк  сразу укол. Думаю, что так он быстро вылечится.

Верховный целитель вышел из процедурной. Больной что-то пытался прокричать вслед, но ему опять залепили рот скотчем. Маска «Кокусикидзё» – божества в облике старца украшала  лицо Босселя. Алексей Савельевич повернулся к заведующему приемным отделением, который  в настоящий момент всем своим существом представлял образ «Коомото» - милой невинной девушки, и спросил:

– Где его взяли?

– В мэрию города рвался. Градоначальника хотел видеть. Кричал, что знаком с ним лично, что он никто иной как Стасюк. Сопротивлялся санитарам, вопил о справедливости и ещё что-то… пришлось связать.

- Хорошо, в палате развяжите. Смотрите, чтобы себя не поранил. Головой отвечаешь, – пригрозил кулаком Верховный целитель. В этот момент у него в руке вдруг появилась маска «Саками»- душевнобольной принцессы. Алексей Савельевич подал этот образ врачу и строго произнёс:

– Наденьте на него и чтобы никто не видел его лица. Никогда не снимать, никогда! Вам  ясно?

– Ясно, ясно, – задрожал врач.

Боссель тут же забыв о его существовании, задрал рукав, посмотрел на часы и обратился к начальнику охраны:

– Идём в санузел. Срочно мне!

Один больницеармеец быстро встал во главе делегации, ещё двое – сзади. Начальник охраны махнул рукой, и все двинулись в обратный путь.
Близился обед, после которого Верховный целитель почти ежедневно выступал с речью, текст которой всегда получал от невидимого советчика, а по сути уже полного властителя НИИ психического здоровья.

Весть о появлении больного, который представлялся Стасюком, молниеносно распространилась по больнице. В свою очередь это событие мгновенно породило массу слухов.  Одни утверждали, что раньше этот псих прикидывался Николаем II , другие, что это английский шпион, а некоторые между собой шептались, что так оно и есть. Может быть, поэтому коридоры окончательно опустели. Сторонники эпоса «Пополь Вух», лишившись места поклонения, вдруг оживились и объявили, что это брат-близнец бывшего главного врача, но в  действительности их зовут  Хунахпу и Шбаланке .

Делегация во главе с Верховным целителем двигалась в сторону подвала. Боссель начал медленно спускаться по лестнице, следом, оступаясь и подталкивая друг друга, шли охранники. Перед дверями Алексей Савельевич замер, остановились и больницеармейцы. Верховный целитель сунул ключ в замочную скважину, провернул, затем медленно открыл дверь и вошёл внутрь. Тяжело вздохнул, заперся на щеколду и опустился на корточки.

Однако в таком положении он пробыл недолго. Не сразу, но достаточно быстро Алексей Савельевич сообразил, что вместо привычной вони он ощущает ядрёный запах хлорки. Боссель посмотрел под ноги, огляделся по сторонам и вдруг понял, что в санузле стало чисто. Кто-то тщательно и добросовестно навёл в помещении порядок.

Подгоняемый недобрым предчувствием Верховный целитель бросился вперёд и увидел, что металлический шкаф для уборочного инвентаря стоит в другом положении, а кресло оказалось в самом углу, то есть в том месте, где раньше валялась заблёванная тельняшка!
Бося не поверил своим глазам – угол был  вымыт, пол сверкал чистотой, а тельняшки не было нигде! В отчаянии он бросился её искать. Туалетные кабинки были тоже прибраны, шкаф был пуст. Лихорадочные поиски ни к чему не привели. Повторное, более тщательное обследование также закончилось нулевым результатом.

Верховного целителя охватил ужас. Он закрыл лицо руками и, переходя на фальцет, закричал: «Ты где!? Ты ещё здесь?! Мне что делать?» Ответом был  стук в дверь, затем послышался робкий голос начальника охраны: «Алексей Савельевич, у вас всё в порядке?»
Именно это привело Босселя в чувство. Он вскочил, подбежал к двери, распахнул её и начал пинками загонять охранников внутрь, сопровождая свои действия выкриками: «Искать! Всем искать!».

Больницеармейцы кинулись внутрь и начали беспорядочно метаться из угла в угол в поисках, сами не зная чего. Однако Босселя это уже не интересовало. Он зарычал от злобы. На его лице образовалась маска «Сисигути» - духа льва, и Верховный целитель рванулся вверх по лестнице. Он бежал по коридору, и начальник охраны едва поспевал за ним.

На втором этаже ему встретилась уборщица. Бося кинулся к ней с криком:
– Ага! Попалась!
Женщина испуганно бросила швабру и прижалась к стенке. Алексей Савельевич схватил её за отвороты синего халата и продолжил гневные вопли:

– Кто? Кто, я спрашиваю?!

– Что? – едва вымолвила бедная тетя Фрося.

– А ты не знаешь?

– Нет, – дрожащим голосом ответила уборщица.

– Кто мыл в подвале?

– Я

– Кто разрешил? Кто надоумил? – рычал Боссель

– Дык, вы же меня сами вниз отправили…убираться.

– Я?! – возопил Верховный целитель и осёкся, но потом с удвоенной злобой продолжил допрос. – Открыл кто? Ключи где взяла?

Вместо ответа женщина, путаясь в полах халата, нашла карман и достала связку ключей. Боссель грубо вырвал её из рук Ефросиньи и принялся лихорадочно перебирать. Нашёл ключ от подвала, поднёс его к глазам и зарыдал.

– Они всегда у меня были, – виновато сообщила женщина.

– Тельняшка где? – упавшим голосом промолвил Алексей Савельевич.

– Сожгла вместе с мусором.

Только сейчас Верховный целитель отпустил тётю Фросю. Дикий крик вырвался из его груди и разнёсся по коридорам всех этажей. На шум и вопли Босселя начали собираться люди. Первыми подоспели больницеармейцы из числа охраны, а затем прибежал медицинский персонал. Потом, осмелев, подтянулись и больные. Тимофей Иванович и Свистунов волею обстоятельств даже оказались в первых рядах зевак.

Багровое лицо Боси после сильного всплеска ярости побледнело. Верховный целитель вдруг обмяк, ноги его подогнулись, и он упал навзничь. Ключи выпали из рук и звякнули об пол. Невесть откуда появившийся Полковник, не преминул их тут же схватить и спрятать себе в карман.
Мертвенно бледный Боссель начал бить руками и ногами об пол, голова его запрокинулась назад, и он захрипел. Толпа ахнула от ужаса. Удары становились дробнее и, наконец, прекратились. Тело Верховного целителя вытянулось и замерло, но ни один из врачей даже не шелохнулся, чтобы оказать ему помощь. Все только молча наблюдали.

«Помер», – раздалось из толпы. «Нет!» – вдруг громко заявил Тимофей Иванович и опустился на колени перед умирающим. Старик прижал обе руки к груди, склонился над телом и начал читать отходные молитвы. «Боже Духов и всякие плоти! Ты твориши ангелы своя Духи и слуги Своя пламень огненный… », – начал бубнить Тимофей Иванович, сидя  в ногах у Босселя.  «Полковник» наклонился над Босселем, бесцеремонно приоткрыл веко, пощупал пуль и констатировал: 

– Пульса нет, помер!

Тимофей Иванович на миг прекратил читать молитву, повернул голову и через плечо коротко бросил: «Живой он…пока живой…»
Сергей Ильич отставил баян в сторону и поднялся. Пожалуй, впервые за долгое время он выпустил музыкальный инструмент из рук.  Старик тем временем, продолжил своё дело: «О, страшно прохождение сие для души, грядущей на суд. Твой нелицеприятный, и имущей в прохождении сем истязатися духами злобы поднебесными!».

При этих словах Верховный целитель вдруг сел и со стоном протянул руки к старику. Казалось, что бесчувственный Бося вдруг осознал реальность предстоящих страданий в потустороннем мире и попытался вернуться, чтобы испросить прощения, но не успел.

Он вновь опрокинулся навзничь, глухо стукнув головой об пол, шумно выдохнул и замер. Толпа ахнула и отступила в страхе на несколько шагов. С лица покойника слетела маска «Сисигути»- духа льва, при этом обнажилась предыдущая маска «Райдзина»- бога грома, но и она тут же отпала, загрохотав по полу. В следующее мгновение с головы  Верховного целителя чередой посыпались все маски, которые он, когда-либо надевал. От этого выражение лица уже покойного Босселя менялось, как в калейдоскопе, отражая всё то, что он нёс в себе течение всей жизни.

Так продолжалось несколько мгновений, наконец последняя маска «Отафуку»- радости и смеха, в которую, вероятно, он облачался ещё в детстве, упала, и люди увидели лицо безобразного сумасшедшего. Неестественно выпученные глаза, безумный взор, устремленный в бесконечность, полуоткрытый рот и слюна, капавшая с уголка губ, сделали некогда надменного Верховного целителя неузнаваемым.

«Теперь всё», – произнес Тимофей Иванович и поднялся с колен. «Куроедов, носилки!» – скомандовал начальнику охраны «Полковник и принялся собирать, валявшиеся на полу маски в мешок. Свистунов и старик не стали дожидаться окончания драматического акта и незаметно скрылись за дверями своей палаты.

На Свистунова увиденное произвело настолько сильное впечатление,  что руки его тряслись, а  зуб не попадал на зуб. Он впервые увидел кончину человека. Тимофей Иванович, наоборот, был совершенно спокоен. Он хладнокровно достал Библию и продолжил речитативом читать текст, смысл которого Семён Семёнович, будучи в сильном волнении не мог понять. Тем не менее ровный голос старца действовал успокаивающе и Свистунов постепенно овладел собой.

За дверями усилился шум.  Раздались громкие крики, здравицы в адрес нового Верховного целителя, которым судя по всему, стал Полковник. Чуть позже энергичные лозунги сменились пьяными возгласами. Заиграл баян, и женский голос залихватски пропел: «Нет покоя у вождей долгими и ночами. Очень трудно всех больных сделать сволочами!»

Приятели  сидели и слушали  вновь поднявшуюся  по всем лечебным корпусам вакханалию. Первым нарушил молчание Семён Семёнович:

– Жаль всё-таки его. Совсем молодой был.

– И, слава Богу, что молодой, а то стольких дел бы ещё натворил, – мгновенно подхватил Тимофей Иванович, бережно закрыл книгу и промолвил, – А он и не мог прожить долго.

– Почему? – невесело поинтересовался Свистунов.

– Если человеку некуда выплеснуть эмоции, то он сходит с ума если он их не воспринимает вообще по причине душевной черствости, а они рвутся в сердце, то ранняя смерть неминуема. Иными словами душа пульсирует, сопротивляясь состраданию,  сбивает ритм сердца и всё…конец. Добрая душа она мягкая податливая к любви, а у него душа грубая была, черствая, как корка, вот её и разорвало эмоциями. Не мог долго прожить.

– Эмоции? Да он людей не замечал и переживаний их тоже.

– Сострадание и эмоции это не одно и тоже, – начал было говорить старик, но тут же умолк.

– Как это? – удивился Семён Семёнович. Однако разъяснения не последовало. Тимофей Иванович только махнул рукой и отвернулся к окну. Свистунов не стал настаивать. Он помолчал, но его удрученное состояние вынудило произнести ещё одну сакраментальную фразу:

– Страшно…так вот…умирать…

– Страшно? Страшно! Только страшнее другое…жизненный путь, энергию, силу духа, таланты положить на сытость и материальную выгоду. Какая будет вам разница на смертном одре, что вы ели, пили, какими благами пользовались, если всё уже в прошлом, а будущее ограничено несколькими минутами страдальческого воздыхания? Никакой.

Человек строит планы на жизнь, хочет прожить её ярко, в его понимании, конечно. Идёт на всё, чтобы добиться власти, материальных выгод.  Однако каждый раз на этом пути случаются всякие «но», которые этому препятствуют. Эти самые «но» и есть ничто иное, промысел Божий,  уготовляющий полезную для души судьбу и отвергающий для неё вредное. Жаль, что  не все это понимают.

Дело в том, что каждого из нас после завершения таинства извлечения души из тела ждёт сюрприз  одних добрый, других не очень, а иных и страшный.

Так и живём: улыбаемся, но в то же время ненавидим, сопереживаем с веселием, сочувствуем без грусти, меняем маски, одну за другой с самого детства, а на поверку выясняется, что в памяти людей остаётся самая откровенная – посмертная.
Тимофей Иванович умолк. За дверями по-прежнему слышалось беснование и разудалое бесчинство вышедших из-под контроля и дорвавшихся до абсолютной свободы людей.

Приятели продолжали тихо беседовать под шум бурлящей воды в банке с кипятильником. Никем незамеченный солнечный лучик протиснулся сквозь щёлку в окне и исчез в ближайших кустах сирени. Из-под плинтуса выглянул таракан Аркадий и настороженно пошевелил усиками, надеясь получить хоть крошку хлеба. Он безмолвствовал.

2015 г.                                                                                      г. Томск
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #22 : 08 Декабря 2017 15:59:54 »
В главу 16 добавлена всего одна фраза:

 — Как сказал Понтий Пилат: «Мойте руки перед бедой», а он знал, о чём говорил, — горько пошутил Тимофей Иванович и, тут же отбросив язвительный тон, спокойно продолжил: — Кто будет руководить? Этот самовлюблённый и тщеславный Бося?


И теперь роман называется "Мойте руки перед бедой, Или Театр Но"
Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.

Оффлайн Андрей Бронников

  • Заслуженный
  • *****
  • Сообщений: 2222
  • Карма: 117
  • Пол: Мужской
Re: рОман "Театр Но"
« Ответ #23 : 03 Мая 2021 12:43:43 »
Роман "Мойте руки перед бедой или театр но" вышел в электронном виде (издательство ЭКСМО. https://www.litres.ru/andrey-bronnikov/moyte-ruki-pered-bedoy/?track=from_o_knige#recenses
Вот пара отзывов профессиональных критиков  издательства.
Положительна: 2.    Определение жанра – фантасмагория с элементами исторического повествования.


3. Целевая аудитория – взрослые, подростки 16+.

          4. Коммерческий потенциал – высокий.

5. Оценка рецензента: 5

6. Наличие аналогов на рынке –

Произведения, где абсурд соседствует с реальностью, редко, но встречаются. В первую очередь вспоминается ряд произведений В. Пелевина и «Шаги командора или Вальпургиева ночь» В. Ерофеева. Можно также упомянуть «Пену дней» (Б. Виан) и сценарий фантасмагорического фильма «Город Зеро». О вторичности повести речь не идет, сюжет вполне оригинален.

7. Общее впечатление –
На мой взгляд, повесть весьма незаурядная. Очень интересна аналогия, проведенная между реальными историческими событиями (большевистском перевороте 1917 г.) и вакханалией, устроенной в стенах психиатрической лечебницы.

8. Динамичность, энергичность, увлекательность сюжета.
Сюжет отличается динамичностью и энергичностью. Книга настолько увлекательна, что ее можно читать и перечитывать, не отрываясь.

9. Стиль, богатство языка.
Стиль изложения – исключительно легкий, а язык весьма богатый. Иногда читателю трудно разобраться в сменах героями масок тетра «Но» (в конкретном контексте) и специфической терминологии психиатров, что, впрочем, не мешает восприятию произведения в целом.

10. Структурированность, композиционная стройность, логичность поступков, связность событий, психологическая достоверность.
В повести параллельно развиваются две сюжетные линии, одна из которых посвящена событиям 1917 г., а другая – событиям в клинике для душевнобольных. Каждая из линий развивается в строгом хронологическом порядке. Они практически сливаются воедино, и читателю становится ясно, что революция по сути своей и была бунтом не совсем нормальных людей. Поступки пациентов с различными серьезными диагнозами логичными назвать трудно. Психологическая достоверность довольно высокая, если сделать поправку на душевное здоровье действующих лиц.

11. Герои (вызывают ли симпатию-антипатию), насколько интересны (оригинальны), их основные черты (психология, кредо, личностный портрет).
Несомненно, симпатичен разве что глубоко верующий Тимофей Иванович и, отчасти, Свистунов. Остальные пациенты клиники вызывают либо неприятие, либо жалость.

12. Мнение рецензента
Книга может представлять историческую ценность благодаря приведенным документам. Ее будет полезно прочитать тем, кто слабо представляет себе реалии большевистского террора. Не случайно в качестве своеобразной аналогии приводится клиника для душевнобольных. Многое, творившееся после 17-го года, иначе как сумасшествием назвать нельзя. Не очень понятно, зачем смена выражений лиц отождествляется с масками японского театра, однако это придает произведению дополнительный колорит


ОТРИЦАТЕЛЬНАЯ 
: "Описывая движение «пломбированного вагона», автор восхищается чистенькой уютной Европе. Неплохо бы вспомнить, что 1917 год – это разгар Первой Мировой войны, и «чистенькие, уютненько» европейцы усиленно травят друг друга боевыми газами и утюжат танками.
Видно, что автор ненавидит автор Ленина. Мятеж в Дурдоме – очевидная пародия на Октябрьскую революцию и Советское государство. Так ведь такие пародии уже написаны другими авторами – см., например, Дж. Оруэлл «Скотный двор» и В. Ерофеев «Москва – Петушки». Чего автор добавить-то хотел??
Что касается самого сюжета, то тут много нелепостей и логических противоречий.
Ну, например,
- чем питался Свистунов, если он ничего из больничной пищи не ел;
- где Полковник брал в психушке столько водки, да ещё и без денег;
- где четвёртый обитатель палаты, о котором автор упомянул ещё до появления Тимофея?
Такого в тексте много, и разбирать все нет смысла. Укажу только на главное, что напрочь уничтожает сюжет всего этого произведения.
В результате бунта три врача попадают в реанимацию. В НИИ реанимации явно нет, так как это всего лишь психушка. Попадание избитых врачей в нормальную больницу немедленно станет известно компетентным органам. К вечеру, максимум, бунт в дурдоме будет подавлен. Так что сюжета просто нет.
Впрочем, автор пишет, что смену главврача на психического больного утвердил облздрав. (?!).
Ладно, чисто теоретически, есть такой жанр как сказка для взрослых – см., например, Салтыков-Щедрин и братья Стругацкие. Однако к чему тогда явно несказочные вставки о Ленине?
И про стиль. Части текста о Ленине написаны значительно качественнее, чем части о психушке. Как будто даже не один и тот же человек писал."


Обложка ни о чем не говорящая, унылая и при этом общая для всех книг этой серии



Высшее Знание есть высшее самосознание, не ограниченное временем, пространством или материей. Мера самосознания есть Душа.